Петр Струве - «Общерусская культура и украинский партикуляризм» | Часть первая
Струве Петр Бернгардович
Ответ Украинцу.
Гораздо позже, чем я хотел, отвечаю на письмо Украинца, обращенное ко мне и озаглавленное: „К вопросу о самостоятельной украинской культуре“[1].
Автор чрезвычайно осторожен в своих положительных и научных воззрениях и крайне резок в своих полемических суждениях и лирических излияниях. С одной стороны, он говорит, что готов считаться с возможностью того, что „украинскому народу суждено вполне слиться с великорусским и всецело воспринять его культуру, что тем зачаткам новой украинской культуры, которые были созданы в течение последнего столетия, предстоит погибнуть и из них не выработается цельная и самобытная культура“. А с другой стороны, он приглашает „признать, что народу украинскому присуща особая воля или какая-то мистическая сила, побуждающая его отстаивать свою самобытную национальную индивидуальность... если стремление Украйны к своей самобытной культуре Божье дело, то никакие земные силы его не одолеют“.
Я предпочитаю иметь дело с тем лицом автора, которое сомневается и считается с разными возможностями, ибо полагаю, что мы призваны обсуждать дела национальностей и народностей, как дела земные, и невместно нам по поводу этих дел призывать имя Божие.
Автор облегчил мне изложение по существу моей точки зрения, ибо он сам для иллюстрации своей мысли привлек весьма поучительный сравнительный материал, который и я имел в виду в своих заметках[2], но из экономии места оставил без рассмотрения.
Я не отрицаю вовсе того, что в известном смысле существует „самостоятельная малорусская культура“, и я не желаю вовсе исчезновения малорусского языка. Смысл того, что я утверждал в своих заметках, иной. А именно, я глубоко убежден, что - наряду с общерусской культурой и общерусским языком - культура малорусская или украинская есть культура местная, или областная. Это положение „малорусской“ культуры и „малорусского“ языка определилось всем ходом исторического развития России и может быть изменено только с полным разрушением исторически сложившегося уклада не только русской государственности, но и русской общественности. Между тем мой оппонент отрицает, чтобы для Малороссии и Великороссии существовал один „общий культурный язык“, и в этом смысле он отрицает „культурное единство“ Украйны с Великороссией. Правда, это отрицание плохо вяжется с тем, что он сам утверждает в другом месте своего письма: „исторические судьбы связали украинский народ с великорусским навсегда... поэтому дальнейшее развитие украинского народа возможно только в связи и в тесной всесторонней солидарности с великорусским народом“.
В тех заметках, которые вызвали ответ Украинца, я указываю, что в нашем споре самое употребление термина „великорусский“ опасно и нежелательно: оно вводит в заблуждение, будто та культура и тот язык, которые этим термином обозначаются, стоят, так сказать, в одном ряду с „малорусским“ и „белорусским“. С узко-лингвистической точки зрения это, может быть, и правильно (хотя и то - лишь с весьма значительными оговорками и ограничениями), но с культурно-исторической точки зрения это прямо неверно. Язык „Полного Собрания Законов“, язык Пушкина, Гоголя, Тургенева и Льва Толстого, будучи, по своей лингвистической основе, великорусским, - по своему культурно-историческому значению есть общий русский язык, есть „койнэ“ Κοινή[3], всех русских народностей, входящих в состав Российской Империи. Русский язык есть, конечно, не только книжная, но и разговорная κοινή - вернее, рядом и в связи с книжным, письменным общерусским языком жизнь постоянно творит и разговорный, устный общерусский язык[4]. При этом разговорный общерусский язык, конечно, в широчайшей мере воспринимает местные особенности, особенности диалектов и сообразно этим особенностям видоизменяется по местностям. Вот почему это непрерывное образование и преобразование на местах разговорной русской κοινή часто представляет на первый взгляд лишь местную порчу чистого русского языка. На самом же деле тут сложный и пестрый процесс выработки разговорной κοινή Российской Империи. Пусть нам режет ухо тот русский язык, на котором говорят местные люди в Киеве, Одессе, Харькове и других южных городах. Но мы не должны забывать, что этот и неблагозвучный, и неправильный, пронизанный местными звуковыми, лексическими и синтаксическими особенностями язык, „отвратительный“ „русско-малорусский волапюк“, как выражается Украинец, навсегда объединил эти города с остальной Россией. Я не сомневаюсь к тому же, что разговорный общерусский язык наших южных городов оказал свое влияние на таких писателей, как Чехов и Короленко и через них обогатил и нашу литературную κοινή. Это взаимодействие подобно тому, которое происходило тогда, когда язык простого народа вторгся в литературную греческую речь, в результате чего создался язык греческого оригинала „Нового Завета“, язык, народный характер которого недавно так превосходно осветил Дейссманн[5].
Таким образом, я исхожу из убеждения, что есть общерусская культура и ее орган, общерусский язык; положение и значение этого общерусского языка по отношению к местным наречиям или языкам русского корня аналогично положению ново-верхне-немецкого языка по отношению к диалектам Германии. Я не вижу, как можно оспаривать этот тезис, хотя я и понимаю, что можно направить все усилия на то, чтобы завоевать и в России малорусскому (украинскому) языку другое положение и придать ему другое значение.
И тут я перехожу к тому странному утверждению моего оппонента, которое гласит, что существование русской нации и русской культуры в моем смысле есть порождение фантазии... русской интеллигенции и что мое мнение: „гегемония русской культуры в России есть плод всего исторического развития нашей страны и факт совершенно естественный“, что это мнение „сложилось под влиянием официальной русской исторической науки“. Я не знаю, что̀ мой противник разумеет под этим наименованием, но это меня не смущает и даже не интересует, потому что подобная ссылка по существу никакого значения иметь не может[6].
Ход русской культуры, приведший к гегемонии „великорусского“ языка и к превращению его в русскую κοινή, определился тем, что центр государственности и связанной с ней культуры оказался сперва в Москве, а потом в Петербурге, который в культурном отношении, да и по своему населению был не чем иным, как отпрыском или колонией (в античном смысле) той же Москвы. Если бы Петр I центр новосоздаваемой русской государственности переместил в Киев, в России сложилась бы другая κοινή, с гораздо большей примесью южнорусских элементов, но только и всего. Русская κοινή все-таки должна была сложиться. При той политической и культурной связи, которая со второй половины XVII века установилась между Украйной и остальной русской Россией, сплотившейся вокруг Москвы, культурное их объединение не могло не совершиться. Если бы общий культурный рост России шел быстрее, чем это происходило на самом деле, культурное объединение совершилось бы еще быстрее и полнее.
Теперь перейдем к тому вопросу, который ставит Украинец:
Почему „при столь продолжительной политической раздробленности Германии, при существовании в ней сильных политически-партикуляристических течений, при отсутствии религиозного единства, в ней никогда не возникало сколько-нибудь заметного стремления к культурному партикуляризму?“
Автор беседовал на эту тему с двумя видными немецкими учеными, в которых я узнаю выдающегося гейдельбергского экономиста и известного базельского философа. Факты, почерпнутые из бесед с этими представителями немецкой науки, не объяснили, однако, Украинцу явлений, происходящих на его родине.
Процесс создания общенемецкого языка в общем и целом в настоящее время разъяснен, и, собственно говоря, не Украинец у своих немецких собеседников, а они у него должны были бы спрашивать: почему, при наличности общерусского языка, как книжной и разговорной κοινή, у интеллигенции отдельных русских племен, в частности всего яснее у интеллигенции украинской, возникло и резко обозначилось такое стремление к культурному партикуляризму, которое в Германии никогда не обозначалось в такой форме и в настоящее время совершенно уже немыслимо?
Различие между Германией и Россией заключается именно в этом. В немецком населении Германии местные особенности языка и быта так же, если не более, велики, как и в русском населении России, но интеллигенция Германии никогда не задавалась тенденцией придать этому фактическому партикуляризму тот воинствующий характер, то идейное заострение, которое мы встречаем в России.
Общенемецкий язык начал складываться в XV веке в канцелярияхавстрийских (пражской и венской), а также в саксонской (курфюршеской). Это был язык первоначально „приказный“. Лютер своим переводом библии сделал саксонский „канцелярский“ язык языком великого религиозного и идейного движения и тем завоевал для него весь немецкий мир[7]. Зачинателями общенемецкого языка, таким образом, были императоры, курфирсты и другие государи с их чиновниками, с одной стороны, вожди духовного движения - с другой. Но ни в эпоху Лютера, ни позже до XVII века не существовало еще единого немецкого книжного языка. Не только было еще разделение между нижненемецким и верхненемецким книжным языком; в сущности в течение всего XVI века существовало несколько верхненемецких книжных языков. Немецкий народ в эту эпоху был многоязычен даже в литературном отношении[8]. В XVII веке, в эпоху величайшей политической раздробленности Германии, на основе великого дела Лютера было создано объединение Германии в области языка. Это объединение не поглотило отдельных языков, как „местных“ и „народных“ наречий, но оно создало единый язык литературы, школы, государственной и общественной жизни.
Кто же создал этот единый язык, который послужил могущественнейшим орудием национального объединения и во всех других областях? Конечно, создание единого языка было делом всего народа, но в самом народе активная роль в этом отношении принадлежала интеллигенции. В борьбе против стародавнего авторитета латинского языка в школе и науке, в борьбе с прельстительным для высших классов превосходством французской речи, в борьбе с государственным партикуляризмом, который отчасти опирался на вероисповедную раздвоенность немецкого народа, трудами ученых, литераторов, духовных, педагогов, т.-е. интеллигенции, был выкован для народа единый национальный язык.
Создание единого национального языка, при сохранении местных особенностей, не притязающих на национально-государственное значение, было великим патриотическим деянием немецкой интеллигенции. Этим она оказала своему народу, его политическому и культурному развитию величайшую услугу. При династической раздробленности политического тела она создала единство национального духа.
Ни разу на пространстве этого 200-летнего процесса сложения общенемецкого языка (теперь он уже окончательно стал языком не только „книжным“ или „литературным“, но и действительно общенародным) мы не видим со стороны интеллигенции сколько-нибудь серьезных и сознательных попыток противопоставить процессу этого объединения партикуляристские идеалы и тенденции, которые хотя бы в идее подрывали и разрушали национально-духовное единство, как факт прошлого, настоящего и будущего. Благодаря этой позиции интеллигенции вопрос о правах „местных“ или „народных“ наречий не получал того идейно-политического заострения, которое он получил у нас, например, в притязаниях и чаяниях лиц, отстаивающих „самобытную украинскую культуру“.
Только при таком идейном заострении мог возникнуть самый спор о том, есть ли и должен ли оставаться русский язык „Полного Собрания Законов“ и Пушкина κοινή всех русских народностей. Это заострение есть, конечно, дело интеллигенции и пока присутствует только в интеллигентском сознании. В этом отношении я должен не только отвергнуть упрек в том, что рассуждаю как „русский интеллигент“ и преподношу фантазии интеллигенции, но и перейти в наступление против моего оппонента. Пока заострение украинского партикуляризма есть задача и - sit venia verbo - выдумка еще чисто интеллигентская. Народные массы еще не вложились в эту борьбу, и от вовлечения их в нее зависит и возможность самой борьбы, как крупного общественного явления, и степень ее остроты. В народных украинских массах пока происходит, насколько я вижу, только стихийный процесс преобразования малорусского быта и языка элементами, которые несет с собой новая городская и промышленная культура, всеобщая воинская повинность, школьное образование на русском языке, русская книга и русская газета, распространение которых, как оно ни незначительно абсолютно, и теперь должно быть несравненно больше, чем распространение книги и газеты малорусской.
Из разговоров с „украинцами“ я убеждался, что они пуще всего - и объективно они правы в своих страхах - боятся этого стихийного процесса поглощения и отмирания малорусского языка в самих народных массах. Это - процесс, которому подвергаются в известной мере все диалекты под напором более могущественного и в то же время родственного книжного и вместе с тем живого языка, который есть зараз и язык государственности, и язык высшей культуры, и наконец язык новых экономических форм[9].
Конечно, и сейчас можно в университетах читать специальные курсы на украинском языке (хотя зачем это делать, я откровенно не понимаю), но все-таки университетская культура в России, если в русской жизни не произойдут какие-нибудь огромные культурные перевороты, неразрывно сплетена с русским языком. То же, думается мне, следует сказать и о средней школе. Что касается начальной школы, то положение в ней местного языка, на котором дети начинают говорить и думать, определяется, конечно, педагогическими соображениями. Не будучи педагогом, я не берусь сказать, как следует учить прирожденного малоросса общерусскому языку. Но для меня не подлежит сомнению, что одна из главных, и образовательных, и практических, задач начальной школы заключается в том, чтобы всякого русского приобщить к органу русской культуры, русскому языку, и что к этому нужно стремиться всеми разумными способами. Это нужно так же, как знание арифметики, это есть, если можно так выразиться, обязательная общегражданская грамотность. И в то же время „украинцы“ правы, если они опасаются, что такое приобщение к русскому языку опасно для той будущности украинского языка, о которой мечтают они. Сделать из украинского языка „ровню“ языку русскому после двух последних столетий русской истории можно только искусственными мерами, искусственно-оборонительными и искусственно-наступательными. „Естественное“, „стихийное“ развитие, опирающееся на могущественные процессы в экономической жизни, благоприятствует общерусскому языку.
Ведь не следует забывать, что он язык не только государственности, но и новой хозяйственной культуры. Капитализм разговаривает и будет разговаривать не по-малорусски, а по-русски. Помимо этого, поскольку капитализм привлекает на украинскую почву „великорусское“ население, он этим самым непосредственно вносит в первоначальную этническую цельность Украйны известное разложение, могущественно усиливающее общерусский элемент в ущерб малорусскому. Этот экономический процесс было бы интересно изучить именно с культурной точки зрения, как борьбу партикуляризма с объединительными течениями, глубоко коренящимися во всем ходе нашего экономического и социального развития. Если в области промышленной культуры воздействие русской культуры на украинскую связано с возникновением и развитием южно-русской каменноугольной и металлургической, отчасти, вероятно, и свеклосахарной промышленности, то в области торговли оно обозначилось гораздо раньше. Еще Иван Аксаков в своем „Исследовании о торговле на украинских ярмарках“[10] блистательно показал, что пионерами торговой культуры на исследованной им Украйне явились великороссы, раса, вообще в торговом отношении чрезвычайно одаренная. „Малороссиянин, - писал Аксаков в своем поистине классическом исследовании, чтение которого должно доставлять наслаждение всякому экономисту с историческими вкусами, - не только прежде, но даже и теперь не ездит сам с товарами и за товарами в Великую Русь, никогда не ходит на заработки в северные губернии, и если необходимость заставляет его иногда двинуться с места, так он идет только на Юг, на Дон, в Бессарабию. Поэтому великорусские промышленники не стали дожидаться требования со стороны малоросса, а сами явились к нему, так сказать, на дом, соблазняя его товаром, избавляя его от хлопот перевозки, навязывая ему товар в бессрочный кредит. Сначала таможенные заставы, отделявшие Малороссию от России, еще останавливали это движение, но с уничтожением застав и с прекращением пошлинного сбора тысячи русских ходебщиков Орловской, Владимирской и великорусских старообрядческих слобод Черниговской губернии спустились тучей на Украйну и оживили ее сельские ярмарки. Этот мирный промышленный набег, это постоянное вторжение деятельной, живой великорусской стихии не только продолжается и поныне, но еще и усиливается, с тою разницею, что бродячее торговое великорусское племя наконец оседает. По свидетельству купцов, городские центры лет уже с сорок тому назад стали возрастать: число капиталов в городах увеличивается. Но кто же усиливает эти городские центры в Малороссии? Великорусские торговцы. Если проследить происхождение всех сколько-нибудь значительных торговцев Украинских городов, то окажется, что все они родом из Калуги, Ельца, Тулы и других чисто великорусских мест. Ходебщики Ковровского и Вяземского уездов, Владимирской губ., известные под названием офеней, исходив сторону вдоль и поперек и ознакомясь с нею довольно, приписались к городам Новороссийского края - и большинство новороссийского купечества составлено из них. Не говорим про Сумы и Харьков, города, созданные русскими торговцами, но и в Полтаве, в Лохвицах, в Лубнах - везде ворочают торговлею „фундаментальною“, по купеческому выражению, Русские; мелкою, розничною - евреи.
„Мы утверждаем это, основываясь на рассмотренных нами именных списках купечества во многих городах Малороссии и на личных наших расспросах, но имеем в пользу своего мнения свидетельство и за прежнее время. Шаронский, известный автор топографического описания черниговского наместничества, составленного в 1785 и 86 годах и изданного в Киеве в 1851 году, говорит на стр. 21, что в Малой России, кроме „нежинских греков, почти нет настоящих не только оптом торгующих купцов, но ниже порядочных щепетильников. Весь торг красных и мелких товаров состоит в руках великороссийских купцов, которые их по частым ярмаркам развозят. Хотя же по городам, - продолжает Шаронский, - особливо в Киеве и есть из природных тамошних купцы, мелким разным товаром торгующие, но в сравнении великороссийских они весьма малое и не достаточное количество составляют“. Далее, на 22 странице: „во всей малой России нет ни одного купца из природных малороссиян, который бы собственного денежного капитала тысяч 30 имел“.
„Таким образом, малороссиянин сам почти не двигается с места, а удовлетворение его нужд и все торговые хлопоты приняли на себя Евреи и Великороссияне. И жид и Великороссиянин тормошат его беспрестанно, но туго поддается влиянию последнего упорный быт малоросса. Чем кончится эта внутренняя борьба, оживится ли дух малороссийского народа, проявится ли он в промышленности или на ином поприще деятельности, уступив поле торговли более способному племени, - мы не берем на себя решение этого вопроса, но указываем только на факт и предлагаем образованным Малороссиянам поверить наши указания статистическими исследованиями. Мы полагаем, что эти исследования приведут их, между прочим, к такому выводу, что малороссийские свободные, сельские и городские сословия переходят в значительном размере в сословие чиновническое, что только весьма малая часть записывается в гильдии и что из записанных в гильдии весьма многие не производят никакой торговли“.[11]
Этот один факт, роль великороссов в торговой культуре Украйны, показывает, как несообразно утверждать, что культурное объединение Малороссии с московско-петербургской Россией есть дело голого политического насилия или хотя бы только государственного приказа. Тут было и остается множество чисто культурных связей, действующих стихийно и неотвратимо, - связей, о которых часто не снится поверхностной, тенденциозно-воинствующей публицистике национального вопроса...
/Петр Струве, Русская мысль. 1912, Кн. I. - Москва, 1912./
Продолжение следует...
Примечания во второй части: https://observet.livejournal.com/4040223.html
Источник: https://naspravdi.info/rossiya/obshcherusskaya-kultura-i-ukrainskiy-partikulyarizm-petr-struve