К динамике социально-экономического развития и исчислению нормы эксплуатации в СССР
(вынося из комментариев)
В 1913 году подушевое потребление в России (т.е. подушевая часть потребляемой доли ВВП, за вычетом реинвестиций и военных расходов) составляла 28-30% от уровня развитых стран (Vitali A. Meliantsev, "Russia's Comparative Economic Development in the Long Run" // “Social Evolution and History”, vol.3, Number 1, March 2004, pp. 106-136) и возможно больше:
«Перед началом Первой мировой войны российский доход в расчете на душу населения составлял одну треть показателей Франции и Германии и около 60% показателя Австро-Венгрии. Российская промышленность производила столько же стали, как и Германия или Франция, и занимала второе после США место по добыче угля. Россия в 1913 г. имела огромный потенциал, представляла интерес для западных инвесторов и обладала набором основных институтов капитализма. Ее природные богатства были очевидны для всех. Россия даже в 1913 г. была крупнейшим мировым экспортером пшеницы и сырой нефти. Ее запасы угля превышали европейские. Железнодорожная сеть была особенно впечатляющей с учетом масштабов территории, которую она должна была покрыть. Сельскохозяйственные производители, несмотря на растиражированное в публицистике мнение об упадке старых центральных сельскохозяйственных регионов, выращивали достаточное количество продукции, способное обеспечить внутреннее потребление и продажу на экспорт». (Пол Грегори, "Экономический рост Российской империи (конец XIX - начало XX в)", РОССПЭН, М. 2003, стр. 84-85).
При этом Росиия, будучи страной сравнительно позднего промышленного старта, имела темы промышленного роста многократно превосходившие рост промышленно-развитых стран:
Источник: Borodkin, Gregory, "Russia’s Industrial Growth In the First Stage of Industrialisation (1880s-1913)"
Как отмечает Грегори в заключении к своей книге, при сохранении Россией буржуазно-демократического пути развития, «очень трудно вообразить ситуацию, когда территория бывшей Российской империи не была бы сегодня мировой экономической державой, обеспечивающей своим гражданам жизненные стандарты, близкие европейским. С этой точки зрения, можно оценить масштаб трагедии, вызванной экспериментами административно-командной экономики, приведшими к огромным потерям в экономическом благосостоянии более чем трех поколений ее граждан». (Грегори, "Экономический рост...", стр. 85).
Подушевой уровень потребления России мог бы не сравняться вполне с уровнем старых развитых стран, но во всяком случае составил бы не менее примерно 80% от него.
Вместо этого, в состоявшейся советской действительности, подушевой уровень потребления, вместо приближения к развитым странам, сократился сравнительно с ними, снизившись с 28-30% от их уровня в 1913 году до 16-18% в 1990 -- году не только окончательного итога советской системы, но и высшего уровня ВВП достигнутого СССР за всю его историю (Meliantsev, "Russia's Comparative Economic Development...").
Таким образом, подушевой уровень потребления в СССР в 1990 г. был примерно в 4.5 - 5 раз ниже, чем составил бы при буржуазно-демократическом развитии России.
Это сокращение подушевого потребления соединялось с сокращением количества самих душ в примерно 2,1-2.5 раз -- жертвой, принесённой ради достижения указанного экономического достижения.
При этом нельзя сказать, что советские люди не работали -- их труд был тяжёл. Неудивительно, что в телевизионной передаче времён перестройки опрашиваемые на улице удивлялись: "Мы ведь работаем. Куда всё девается?"
Соответственно, отправляясь от указанного уровня снижения подушевого потребления в СССР сравнительно с буржуазно-демократической альтернативой, можно оценить уровень эксплуатации в СССР в примерно 80%.
Возникает вопрос: куда же девались эти 80% изымаемой прибавочной стоимости?
Можно указать два канала их расхода:
Первый -- инвестиции в коммунистическую экспансию, т.е. в укрепление и расширение классовой власти номенклатуры. Так, по подсчётам акад. Яременко с сотрудниками, в 1988 году в ресурсораспределении советского машиностроения лишь 5-6% приходились на гражданскую продукцию, 62-63% -- на военную продукцию, и 32% -- на инвестиционное оборудование (станки, машины и т.п.), расходовавшееся затем согласно приведённой пропорции между гражданскими и военными расходами, с некоторым смягчением этой пропорции в других отраслях. Согласно подсчётам И.В. Быстровой, одного из двух наиболее компетентных (наравне с Виталием Шлыковым) специалистов по оборонным затратам СССР, расходы СССР "на оборону" в 1989 году составляли 51,9% от валового национального продукта или 73,1% от производственного национального дохода.
Второй канал -- эксплуатация неэффективностью советского производства, советской общественной системы. Как ни странно, в наиболее отчётливо-выраженной форме этот канал эксплуатации описал не экономист, а педагог и гуманистический публицст Симон Соловейчик:
«... казалось мне - и многим кажется, - что те, кто работает, те и должны получать всю прибыль, деля ее между собой. Такой порядок вещей называется социализмом. Разве это не самый справедливый порядок: КТО работает, тот и получает прибыль? [...]
Я засел за книгу, которую никогда не читал всерьез, - за “Капитал”. Я, наверно, был единственный в то время в стране, кто штудировал эту толстую и всеми ругаемую книгу. [...] Читал я, читал и вдруг обнаружил место, в котором вся теория рушится. Вот просто как за руку поймал - здесь ложь! Капиталисты берут себе прибавочную стоимость, но если их, эксплуататоров, не будет, то наступает гораздо более страшная эксплуатация бесхозом. Общественная собственность не освобождает работника, как я думал всю жизнь, а трижды закабаляет его. Все знают “Большой Террор”, а у нас в стране был еще “Большой Бесхоз”, и, по моим собственным подсчетам, примерно две трети всех плодов труда героического нашего народа шло на ветер - две трети!
Меня это потрясло. Труд на ветер - это же словно живых людей сжигают, их тела, мускулы! Я представил себе крематории, которые стоят по Садовому кольцу и дымят день и ночь, сжигают человеческий труд.
Эти крематории (а они есть!) победили мой марксизм. Я понял всю его ложную механику.
Я понял, что рабочий человек подвергается не одному виду эксплуатации, а двум.
Социалистическая идея состоит в том, что капиталисты, предприниматели, имея частную собственность на средства производства, эксплуатируют трудящихся людей - присваивают так называемую прибавочную стоимость и на том богатеют. И это несправедливо.
Но второго эксплуататора, куда более страшного, не замечает никто... О нем не пишут в газетах, против него не устраивают забастовок и революций, о нем молчат самые видные наши экономисты-демократы.
Этот второй, невидимый и потому не вызывающий ни ненависти, ни каких-либо других острых чувств эксплуататор может быть условно назван не переводимым на другие языки (специально обсуждал) словом бесхоз.
Бесхоз - это не беспорядок, не бесхозяйственность в общепринятом смысле слова, это явление, аналогичное энтропии в физике. Это сила естественного, но неумолимого разрушения всего, что не поддерживается специальными усилиями людей.
Самый простой пример: оставьте машину на зиму под снегом и без присмотра - к весне она разрушится, и ездить на ней будет невозможно. Оставьте завод в небрежении - и через некоторое время он станет убыточным. Люди работают как и прежде, но труды их гибнут - их уничтожает сила бесхоза. Бесхоз всегда действует на максимуме, но если ему противопоставлено не лучшее, не самое сильное хозяйствование, то рабочие при том же самом времени труда, при тех же самых физических и умственных усилиях, при той же самой квалификации получают меньше, чем прежде. Куда девается теперь большая часть их заработка? Ее съедает бесхоз.
Два соседних завода; на одном - сильный хозяин, на другом - слабый. Сильный и себе берет, и рабочим платит втрое и впятеро, а то и вдесятеро больше, чем слабый. Рабочие и там и там трудятся по восемь часов. Но куда девается заработок на втором заводе? Его отнимает бесхоз.
И это все тоже понятно.
Но трудно было понять, что все эти утраты - точно такая же эксплуатация рабочих, как и обычная, государственная и капиталистическая, видимая всеми и вызывающая классовый гнев. Точно такая же.
Представим себе человека, которого обокрали, ограбили на улице, раздели догола. Он полон ненависти к грабителю. Теперь скажите, пожалуйста, так ли для него важно, что сделал грабитель с его добром? Может быть, он, грабитель, выгодно продал его и обогатился; а может быть, в деловом отношении он оказался слабее, чем в искусстве грабежа, и все награбленное не пошло ему впрок, пропало, погибло или украдено следующим уголовником.
Очень ли это для вас важно? Не все ли вам равно, кто вас ограбил - деловой или неделовой? И в том и в другом случае существенным является то, что вы лишились своего добра, что оно должно было принадлежать вам - а его нет. У вас его отняли.
Тут самая сердцевина всей проблемы.
Перейдем от уличного экспроприатора к экономическому эксплуататору. Снова: скажите, пожалуйста, есть ли разница между тем эксплуататором, который персонифицирован, который предстает перед вами в лице предпринимателя или государства, и тем, который грабит вас во много раз жестче, но остается невидимым и пускает награбленное не в оборот, а на ветер?
С точки зрения психологической конечно же видимый грабитель вызывает больше злости; на людей легче злиться, чем на невидимые обстоятельства. Но ведь и невидимые обстоятельства тоже создаются людьми...
А с точки зрения экономической, или проще - для вашего кошелька, разницы между видимым грабителем и невидимым совершенно никакой. Для кошелька (от которого зависит ваше благосостояние, жизнь ваших детей, ваши жизненные возможности) важно одно: нельзя ли избежать обоих грабежей? А если нельзя, если выбор между злом и худшим злом неизбежен, то кто берет меньше - видимый грабитель или невидимый?
Стала общей формула "Большой Террор" - подсчитывают и не могут подсчитать, сколько же людей погибло за годы советской власти, сколько их было - расстрелянных, замученных в лагерях, в местах ссылки целых народов и по дороге к этим местам.
Но гораздо, гораздо меньше пишут, и гораздо меньше знаем мы о явлении, которое по аналогии можно назвать Большой Бесхоз - тотальное уничтожение результатов человеческого труда, как реально произведенных, так и тех, которые можно было бы произвести при той же затрате сил, но которые остались непроизведенными из-за разгула бесхозной силы.
Пытаются подсчитать, сколько уничтожено прямых, произведенных продуктов труда. Какие убытки принесла, например, коллективизация - ведь и до начала войны не сумели восстановить поголовье скота. Какие убытки принесла индустриализация - ведь иные вновь построенные заводы годами не могли набрать проектную мощность. Считают, хоть и не могут сосчитать, сколько зарыто в землю на строительство дороги вдоль Северного Ледовитого океана, сколько потрачено на первый БАМ (очевидцы инженеры рассказывают, что он был во многом построен еще до войны, а потом заброшен). Не могут сосчитать, сколько денег (то есть живого труда живых людей) пустили на ветер, оттого что строили заводы там, где нет сырья, сколько потеряно нефти в Западной Сибири, оттого что ее не всю извлекают, сколько вложено в начавшийся поворот рек, в мелиорацию, не принесшую никаких доходов. Да ведь и нынешний БАМ, эта стройка века, как пишут теперь, оказался практически ненужным - никакой промышленности вдоль этой железной дороги, на которую ушло столько средств, нет.
Каждая большая и малая стройка в нашей стране обходится едва ли не вдвое больше того, что она стоит, на каждую деталь уходит вдвое и втрое больше металла и энергии, чем в других странах, а ведь этот металл и эта энергия добываются тяжелейшим трудом миллионов людей.
Много раз писали, что мы теряем до тридцати процентов собранного урожая. Некоторые высокопоставленные руководители предлагали еще совсем недавно простейший, как им казалось, способ поднять сельское хозяйство: а давайте, говорили они, не будем терять эти тридцать процентов!
Но Большой Бесхоз призывам не поддается, он неумолим.
Но и они, эти потери, ничто по сравнению с потерями, которые несет страна из-за низкой урожайности, неслыханно низкой. Ведь у нас едва ли не половина населения добывает хлеб для другой половины, в то время как при нынешнем уровне развития достаточно было бы пяти - семи процентов населения, чтобы досыта накормить страну. Это значит, что огромная часть сельского населения, трудясь в поте лица своего, - нет, не хлеб свой добывает, а кормит чудище Большого Бесхоза.
Я сравнивал цифры производительности труда, расходов сырья и энергии, и вышел ужасный итог, который, повторяю, никем не был оспорен. Получилось, что если сравнивать с возможным, с тем уровнем, на котором бесхоз в мире реально укрощен, то две трети общественного труда уходит на ветер.
Это значит, что две трети всего рабочего времени мы всей страной работаем зря. А мы ведь не просто ходим на заводы отмечаться, люди трудятся изо всех сил, они жизни отдают, себя, свою силу и ум - и все зря, впустую, на ветер.
Вот что передо мной открылось, вот о чем почти не пишут, приводя лишь разрозненные факты бесхозяйственности и уверяя нас, что это лишь местная бесхозяйственность, что в ней виноваты такой-то директор и такая-то администрация. Повторяю: ни один из экономистов, ни один из наших руководителей, ни один публицист не показал полной картины Большого Бесхоза. Здесь приведены лишь некоторые факты, небольшая часть из того, что общеизвестно. Подлинные же и полные цифры потерь от Большого Бесхоза скрыты от нас. Если же все свести вместе и хоть сколько-нибудь верно подсчитать, мы ужаснулись бы всей страной.
Постоянно указывают, что за годы Советской власти созданы такие-то и такие-то отрасли промышленности, построены такие-то новые города, создана огромная военная промышленность, основа безопасности страны, ракетно-ядерный щит. Допустим. Но от чего идет отсчет? То от 1913 года, то от довоенных времен, то вообще от нуля - словно ничего и не было. А ведь счет надо вести не по времени, а по затратам сил. Сколько миллионов людей работали все эти годы - можно ведь и перемножить. Если же посмотреть, сколько вся страна должна была выработать за это время, то оказалось бы, что можно было теми же усилиями, тем же трудом, тем же количеством людей построить во много раз больше. И военная промышленность была бы, и города, и хлеб, и жилища...
Могут сказать: незачем рассуждать, что было бы, если бы; в истории такие рассуждения не проходят. Но мы говорим не об истории, а о реальном человеческом труде. Не об упущенных возможностях, а о работавших живых людях. Он был, их труд, они были, эти жизни, - куда они девались? Кто их погубил? Кто ограбил великий народ, великие народы?
Привожу цифры и факты, а перед глазами другое. Ведь если человек трудился, а этот труд оказался пустым, то его словно уничтожили. Сожгли.
И с тех пор как я это понял, я вижу - буквально как наяву вижу - высоченные, день и ночь лениво дымящие трубы крематориев, расставленных вокруг всех наших городов, - это гибнет, пропадает, сжигается человеческий труд, сжигают живых.
Бесхоз... Сила естественного разрушения, естественных потерь. Она действует везде и всегда, если ей не противостоит человек трудящийся и человек хозяйственный. Не обрабатываемое поле зарастает сначала сорняками, потом кустарниками. Не удобренная земля дает урожай в 3-4 центнера с гектара вместо пятидесяти и шестидесяти. Завод потребляет энергии в два-три раза больше, чем нужно. Товары гниют на складе, потому что они никому не нужны. Машины служат год-два вместо пятнадцати - двадцати лет. По железным дорогам перевозят воздух. Шоссе разбиты, и все, кто ими пользуется, несут потери. Огромные средства, собранные с людей, вкладываются в безумные проекты - словно закапываются в землю. Предприятия, на которые истрачены большие деньги, разоряются.
Люди нищенствуют, а деньги, которые они заработали или могли бы заработать за то же время труда и при тех же усилиях, уходят на ветер - как будто в огромных крематориях, опоясывающих все наши города, сжигается человеческий труд.
Открытием для меня было, что разоряющий людей Большой Бесхоз - это такой же эксплуататор, как и государство при социализме, как и капиталист при капитализме. Я понял простую, но страшную вещь: как только трудящийся человек избавляется от капиталистической эксплуатации, он тут же и неминуемо попадает под эксплуатацию сначала обедняющего бесхоза, а потом и вовсе разорительного Большого Бесхоза. Бесхоз всюду, эта сила никогда не исчезнет, но нужны были особые обстоятельства, чтобы обыкновенный бесхоз стал Большим.
Самые приблизительные и неточные прикидки и подсчеты показывают, что эксплуатация Большого Бесхоза по крайней мере в десять раз жестче и сильнее, чем так называемая эксплуатация человека человеком.
Получается, что если даже революция 1917 года и освободила трудящегося человека от гнета капиталистов (допустим, хотя этот гнет тут же был заменен гнетом государства), то лишь для того, чтобы отдать его под десятикратный гнет Большого Бесхоза.
Выходит - не освобождение, а закабаление. Жуткое закабаление, какого не видел свет - во всяком случае, в цивилизованное время.
Признаться, меня поразило, что до таких простых вещей я вынужден был додумываться сам. То есть и всем понятно, что революция в конечном счете привела к разорению страны; но не ясно было, как и почему это случилось, непонятен был механизм разорения».
(С. Соловейчик, "Последняя книга", М. 1999 (издана посмертно), главы 36-40 (стр. 277-314); С. Соловейчик, "Не упрекай" // "Литературная газета", 1995 №44)
Эксплуатация неэффективностью экономической системы не приводит сама по себе к накоплению материальных благ у выгодополучателя -- класса номенклатуры, она приводит к пустой затрате, растрате труда. Эта затрата однако служит определённой цели: она является необходимой для сохранения привилегированного положения в социальной стратификации низкокачественных антропологических элементов, из которых преимущественно образован класс номенклатуры, и извлечения ими объёма материальных и социально-статусных благ, которые они не могли бы извлекать в конкурентной системе.
С политико-экономической и социо-экономической точек зрения поэтому эксплуатация неэффективностью представляет транзакционные издержки номенклатурного способа эксплуатации, и вызванные ею потери труда входят в общий баланс номенклатурной эксплуатации.
Мельянцев приводит сведения о доле человеческого капитала в объёме национального капитала высчитываемой по стандартной ООН-овской экономико-статистической методике как сумма инвестиций в образование и здравоохранение:
«... в 1885-1913 гг. доля человеческого капитала в совокупном (физический и человеческий) капитале России возросла с 12-15% до 20-25% и стала больше, чем в среднем по странам Востока и Юга (5-9%). Однако в России в 1913 г. этот показатель не был значительно больше, чем в странах Запада на старте их индустриализации (в 1800 г.). К 1913 г. доля человеческого капитала в совокупном капитале развитых стран достигла уже 1/3 (Meliantsev, 2002, table A5).
[...]
Сделанные расчеты показывают, что экономическая динамика СССР была в целом достаточно «скромной». Несмотря на колоссальные затраты, среднегодовой темп прироста подушевого ВВП в СССР и Советской России вряд ли возрос более чем в полтора раза по сравнению с последними десятилетиями царской России - с 1.5% в 1885-1913 гг. до 2.2-2.4% в 1913-1990 гг. Советский «рекорд» не был уникален, его превзошли Япония и Тайвань (3.3-3.5%), а также Южная Корея, Италия, Норвегия, Португалия, Турция, Иран, Венесуэла, Бразилия, Швеция, Греция (2.4-2.9%; Maddison, 1995, p.194-206). Заметим, что в отличие от СССР, где действовала административно-командная система и плановые задания практически заменяли хозяйственный механизм, экономический рост этих стран был более полноценным, ибо он корректировался реальным платежеспособным спросом населения.
[...]
Экономическое развитие СССР в немалой мере было связано с существенным увеличением нормы накопления. Доля валовых капиталовложений в ВВП возросла с 14-16% в 1911-1913 гг. до 25-30% в 1930-е гг. и 33-37% в 1970-1980-е гг. Огромная часть ресурсов страны расходовалась на создание и поддержание вооруженных сил и репрессивного аппарата. [...] В результате, по структуре своего совокупного капитала СССР к концу 1980-х гг. оказался ближе к развивающимся странам, чем к развитым, в которых объем аккумулированных инвестиций в человеческий капитал в полтора-два раза превышал размеры основного капитала (в СССР, наоборот, несмотря на все разговоры о человеческом факторе, накопленные инвестиции в человеческий капитал составляли едва ли 1/3 стоимости производственных фондов; Meliantsev, 2002, p.18, table A5).
Недовложения в человека, отсутствие реальных экономических стимулов, милитаризация экономики привели к каскадному падению темпов роста ВВП и совокупной факторной производительности (СФП; по уточненным расчетам, ее динамика стала отрицательной с середины 1970-х гг.). Вклад СФП в прирост ВВП в целом за 1928-1990 гг. (около 1/5) оказался не только меньше, чем по развитым и в целом по развивающимся странам, но и меньше, чем в среднем по царской России в последние три десятилетия ее развития, когда она вступила на путь современного экономического роста (табл.2).
В результате, цели догоняющего (и тем более перегоняющего) развития, которые были провозглашены в СССР, не были реализованы. Разрыв между СССР/Россией и развитыми странами по критерию подушевого ВВП в целом не изменился в 1913-1990 гг., оставаясь на уровне 29-31%. А с 1970-х гг. обозначилось реальное отставание практически по всем направлениям, включая важнейшие характеристики человеческого фактора.
Можно, однако, усилить этот вывод, если сравнить соответствующие показатели ВВП за вычетом инвестиций и военных расходов, то есть по сути дела по индикатору подушевого потребления. Получается, что, во-первых, в 1913-1990 гг. подушевой рост этого агрегата составил лишь 1.5% в год и был ниже, чем во многих десятках стран; во-вторых, он едва ли утроился за 77 лет. В-третьих, по индикатору подушевого потребления разрыв между Россией/СССР и ныне развитыми странами увеличился в полтора-два раза - с 28-30% в 1913 г. до 16-18% в 1990 г.»
(Мельянцев, "Россия за три века: экономический рост в контексте мирового развития" // Общественные науки и современность, 2003 №5)
В 1913 году подушевое потребление в России (т.е. подушевая часть потребляемой доли ВВП, за вычетом реинвестиций и военных расходов) составляла 28-30% от уровня развитых стран (Vitali A. Meliantsev, "Russia's Comparative Economic Development in the Long Run" // “Social Evolution and History”, vol.3, Number 1, March 2004, pp. 106-136) и возможно больше:
«Перед началом Первой мировой войны российский доход в расчете на душу населения составлял одну треть показателей Франции и Германии и около 60% показателя Австро-Венгрии. Российская промышленность производила столько же стали, как и Германия или Франция, и занимала второе после США место по добыче угля. Россия в 1913 г. имела огромный потенциал, представляла интерес для западных инвесторов и обладала набором основных институтов капитализма. Ее природные богатства были очевидны для всех. Россия даже в 1913 г. была крупнейшим мировым экспортером пшеницы и сырой нефти. Ее запасы угля превышали европейские. Железнодорожная сеть была особенно впечатляющей с учетом масштабов территории, которую она должна была покрыть. Сельскохозяйственные производители, несмотря на растиражированное в публицистике мнение об упадке старых центральных сельскохозяйственных регионов, выращивали достаточное количество продукции, способное обеспечить внутреннее потребление и продажу на экспорт». (Пол Грегори, "Экономический рост Российской империи (конец XIX - начало XX в)", РОССПЭН, М. 2003, стр. 84-85).
При этом Росиия, будучи страной сравнительно позднего промышленного старта, имела темы промышленного роста многократно превосходившие рост промышленно-развитых стран:
Источник: Borodkin, Gregory, "Russia’s Industrial Growth In the First Stage of Industrialisation (1880s-1913)"
Как отмечает Грегори в заключении к своей книге, при сохранении Россией буржуазно-демократического пути развития, «очень трудно вообразить ситуацию, когда территория бывшей Российской империи не была бы сегодня мировой экономической державой, обеспечивающей своим гражданам жизненные стандарты, близкие европейским. С этой точки зрения, можно оценить масштаб трагедии, вызванной экспериментами административно-командной экономики, приведшими к огромным потерям в экономическом благосостоянии более чем трех поколений ее граждан». (Грегори, "Экономический рост...", стр. 85).
Подушевой уровень потребления России мог бы не сравняться вполне с уровнем старых развитых стран, но во всяком случае составил бы не менее примерно 80% от него.
Вместо этого, в состоявшейся советской действительности, подушевой уровень потребления, вместо приближения к развитым странам, сократился сравнительно с ними, снизившись с 28-30% от их уровня в 1913 году до 16-18% в 1990 -- году не только окончательного итога советской системы, но и высшего уровня ВВП достигнутого СССР за всю его историю (Meliantsev, "Russia's Comparative Economic Development...").
Таким образом, подушевой уровень потребления в СССР в 1990 г. был примерно в 4.5 - 5 раз ниже, чем составил бы при буржуазно-демократическом развитии России.
Это сокращение подушевого потребления соединялось с сокращением количества самих душ в примерно 2,1-2.5 раз -- жертвой, принесённой ради достижения указанного экономического достижения.
При этом нельзя сказать, что советские люди не работали -- их труд был тяжёл. Неудивительно, что в телевизионной передаче времён перестройки опрашиваемые на улице удивлялись: "Мы ведь работаем. Куда всё девается?"
Соответственно, отправляясь от указанного уровня снижения подушевого потребления в СССР сравнительно с буржуазно-демократической альтернативой, можно оценить уровень эксплуатации в СССР в примерно 80%.
Возникает вопрос: куда же девались эти 80% изымаемой прибавочной стоимости?
Можно указать два канала их расхода:
Первый -- инвестиции в коммунистическую экспансию, т.е. в укрепление и расширение классовой власти номенклатуры. Так, по подсчётам акад. Яременко с сотрудниками, в 1988 году в ресурсораспределении советского машиностроения лишь 5-6% приходились на гражданскую продукцию, 62-63% -- на военную продукцию, и 32% -- на инвестиционное оборудование (станки, машины и т.п.), расходовавшееся затем согласно приведённой пропорции между гражданскими и военными расходами, с некоторым смягчением этой пропорции в других отраслях. Согласно подсчётам И.В. Быстровой, одного из двух наиболее компетентных (наравне с Виталием Шлыковым) специалистов по оборонным затратам СССР, расходы СССР "на оборону" в 1989 году составляли 51,9% от валового национального продукта или 73,1% от производственного национального дохода.
Второй канал -- эксплуатация неэффективностью советского производства, советской общественной системы. Как ни странно, в наиболее отчётливо-выраженной форме этот канал эксплуатации описал не экономист, а педагог и гуманистический публицст Симон Соловейчик:
«... казалось мне - и многим кажется, - что те, кто работает, те и должны получать всю прибыль, деля ее между собой. Такой порядок вещей называется социализмом. Разве это не самый справедливый порядок: КТО работает, тот и получает прибыль? [...]
Я засел за книгу, которую никогда не читал всерьез, - за “Капитал”. Я, наверно, был единственный в то время в стране, кто штудировал эту толстую и всеми ругаемую книгу. [...] Читал я, читал и вдруг обнаружил место, в котором вся теория рушится. Вот просто как за руку поймал - здесь ложь! Капиталисты берут себе прибавочную стоимость, но если их, эксплуататоров, не будет, то наступает гораздо более страшная эксплуатация бесхозом. Общественная собственность не освобождает работника, как я думал всю жизнь, а трижды закабаляет его. Все знают “Большой Террор”, а у нас в стране был еще “Большой Бесхоз”, и, по моим собственным подсчетам, примерно две трети всех плодов труда героического нашего народа шло на ветер - две трети!
Меня это потрясло. Труд на ветер - это же словно живых людей сжигают, их тела, мускулы! Я представил себе крематории, которые стоят по Садовому кольцу и дымят день и ночь, сжигают человеческий труд.
Эти крематории (а они есть!) победили мой марксизм. Я понял всю его ложную механику.
Я понял, что рабочий человек подвергается не одному виду эксплуатации, а двум.
Социалистическая идея состоит в том, что капиталисты, предприниматели, имея частную собственность на средства производства, эксплуатируют трудящихся людей - присваивают так называемую прибавочную стоимость и на том богатеют. И это несправедливо.
Но второго эксплуататора, куда более страшного, не замечает никто... О нем не пишут в газетах, против него не устраивают забастовок и революций, о нем молчат самые видные наши экономисты-демократы.
Этот второй, невидимый и потому не вызывающий ни ненависти, ни каких-либо других острых чувств эксплуататор может быть условно назван не переводимым на другие языки (специально обсуждал) словом бесхоз.
Бесхоз - это не беспорядок, не бесхозяйственность в общепринятом смысле слова, это явление, аналогичное энтропии в физике. Это сила естественного, но неумолимого разрушения всего, что не поддерживается специальными усилиями людей.
Самый простой пример: оставьте машину на зиму под снегом и без присмотра - к весне она разрушится, и ездить на ней будет невозможно. Оставьте завод в небрежении - и через некоторое время он станет убыточным. Люди работают как и прежде, но труды их гибнут - их уничтожает сила бесхоза. Бесхоз всегда действует на максимуме, но если ему противопоставлено не лучшее, не самое сильное хозяйствование, то рабочие при том же самом времени труда, при тех же самых физических и умственных усилиях, при той же самой квалификации получают меньше, чем прежде. Куда девается теперь большая часть их заработка? Ее съедает бесхоз.
Два соседних завода; на одном - сильный хозяин, на другом - слабый. Сильный и себе берет, и рабочим платит втрое и впятеро, а то и вдесятеро больше, чем слабый. Рабочие и там и там трудятся по восемь часов. Но куда девается заработок на втором заводе? Его отнимает бесхоз.
И это все тоже понятно.
Но трудно было понять, что все эти утраты - точно такая же эксплуатация рабочих, как и обычная, государственная и капиталистическая, видимая всеми и вызывающая классовый гнев. Точно такая же.
Представим себе человека, которого обокрали, ограбили на улице, раздели догола. Он полон ненависти к грабителю. Теперь скажите, пожалуйста, так ли для него важно, что сделал грабитель с его добром? Может быть, он, грабитель, выгодно продал его и обогатился; а может быть, в деловом отношении он оказался слабее, чем в искусстве грабежа, и все награбленное не пошло ему впрок, пропало, погибло или украдено следующим уголовником.
Очень ли это для вас важно? Не все ли вам равно, кто вас ограбил - деловой или неделовой? И в том и в другом случае существенным является то, что вы лишились своего добра, что оно должно было принадлежать вам - а его нет. У вас его отняли.
Тут самая сердцевина всей проблемы.
Перейдем от уличного экспроприатора к экономическому эксплуататору. Снова: скажите, пожалуйста, есть ли разница между тем эксплуататором, который персонифицирован, который предстает перед вами в лице предпринимателя или государства, и тем, который грабит вас во много раз жестче, но остается невидимым и пускает награбленное не в оборот, а на ветер?
С точки зрения психологической конечно же видимый грабитель вызывает больше злости; на людей легче злиться, чем на невидимые обстоятельства. Но ведь и невидимые обстоятельства тоже создаются людьми...
А с точки зрения экономической, или проще - для вашего кошелька, разницы между видимым грабителем и невидимым совершенно никакой. Для кошелька (от которого зависит ваше благосостояние, жизнь ваших детей, ваши жизненные возможности) важно одно: нельзя ли избежать обоих грабежей? А если нельзя, если выбор между злом и худшим злом неизбежен, то кто берет меньше - видимый грабитель или невидимый?
Стала общей формула "Большой Террор" - подсчитывают и не могут подсчитать, сколько же людей погибло за годы советской власти, сколько их было - расстрелянных, замученных в лагерях, в местах ссылки целых народов и по дороге к этим местам.
Но гораздо, гораздо меньше пишут, и гораздо меньше знаем мы о явлении, которое по аналогии можно назвать Большой Бесхоз - тотальное уничтожение результатов человеческого труда, как реально произведенных, так и тех, которые можно было бы произвести при той же затрате сил, но которые остались непроизведенными из-за разгула бесхозной силы.
Пытаются подсчитать, сколько уничтожено прямых, произведенных продуктов труда. Какие убытки принесла, например, коллективизация - ведь и до начала войны не сумели восстановить поголовье скота. Какие убытки принесла индустриализация - ведь иные вновь построенные заводы годами не могли набрать проектную мощность. Считают, хоть и не могут сосчитать, сколько зарыто в землю на строительство дороги вдоль Северного Ледовитого океана, сколько потрачено на первый БАМ (очевидцы инженеры рассказывают, что он был во многом построен еще до войны, а потом заброшен). Не могут сосчитать, сколько денег (то есть живого труда живых людей) пустили на ветер, оттого что строили заводы там, где нет сырья, сколько потеряно нефти в Западной Сибири, оттого что ее не всю извлекают, сколько вложено в начавшийся поворот рек, в мелиорацию, не принесшую никаких доходов. Да ведь и нынешний БАМ, эта стройка века, как пишут теперь, оказался практически ненужным - никакой промышленности вдоль этой железной дороги, на которую ушло столько средств, нет.
Каждая большая и малая стройка в нашей стране обходится едва ли не вдвое больше того, что она стоит, на каждую деталь уходит вдвое и втрое больше металла и энергии, чем в других странах, а ведь этот металл и эта энергия добываются тяжелейшим трудом миллионов людей.
Много раз писали, что мы теряем до тридцати процентов собранного урожая. Некоторые высокопоставленные руководители предлагали еще совсем недавно простейший, как им казалось, способ поднять сельское хозяйство: а давайте, говорили они, не будем терять эти тридцать процентов!
Но Большой Бесхоз призывам не поддается, он неумолим.
Но и они, эти потери, ничто по сравнению с потерями, которые несет страна из-за низкой урожайности, неслыханно низкой. Ведь у нас едва ли не половина населения добывает хлеб для другой половины, в то время как при нынешнем уровне развития достаточно было бы пяти - семи процентов населения, чтобы досыта накормить страну. Это значит, что огромная часть сельского населения, трудясь в поте лица своего, - нет, не хлеб свой добывает, а кормит чудище Большого Бесхоза.
Я сравнивал цифры производительности труда, расходов сырья и энергии, и вышел ужасный итог, который, повторяю, никем не был оспорен. Получилось, что если сравнивать с возможным, с тем уровнем, на котором бесхоз в мире реально укрощен, то две трети общественного труда уходит на ветер.
Это значит, что две трети всего рабочего времени мы всей страной работаем зря. А мы ведь не просто ходим на заводы отмечаться, люди трудятся изо всех сил, они жизни отдают, себя, свою силу и ум - и все зря, впустую, на ветер.
Вот что передо мной открылось, вот о чем почти не пишут, приводя лишь разрозненные факты бесхозяйственности и уверяя нас, что это лишь местная бесхозяйственность, что в ней виноваты такой-то директор и такая-то администрация. Повторяю: ни один из экономистов, ни один из наших руководителей, ни один публицист не показал полной картины Большого Бесхоза. Здесь приведены лишь некоторые факты, небольшая часть из того, что общеизвестно. Подлинные же и полные цифры потерь от Большого Бесхоза скрыты от нас. Если же все свести вместе и хоть сколько-нибудь верно подсчитать, мы ужаснулись бы всей страной.
Постоянно указывают, что за годы Советской власти созданы такие-то и такие-то отрасли промышленности, построены такие-то новые города, создана огромная военная промышленность, основа безопасности страны, ракетно-ядерный щит. Допустим. Но от чего идет отсчет? То от 1913 года, то от довоенных времен, то вообще от нуля - словно ничего и не было. А ведь счет надо вести не по времени, а по затратам сил. Сколько миллионов людей работали все эти годы - можно ведь и перемножить. Если же посмотреть, сколько вся страна должна была выработать за это время, то оказалось бы, что можно было теми же усилиями, тем же трудом, тем же количеством людей построить во много раз больше. И военная промышленность была бы, и города, и хлеб, и жилища...
Могут сказать: незачем рассуждать, что было бы, если бы; в истории такие рассуждения не проходят. Но мы говорим не об истории, а о реальном человеческом труде. Не об упущенных возможностях, а о работавших живых людях. Он был, их труд, они были, эти жизни, - куда они девались? Кто их погубил? Кто ограбил великий народ, великие народы?
Привожу цифры и факты, а перед глазами другое. Ведь если человек трудился, а этот труд оказался пустым, то его словно уничтожили. Сожгли.
И с тех пор как я это понял, я вижу - буквально как наяву вижу - высоченные, день и ночь лениво дымящие трубы крематориев, расставленных вокруг всех наших городов, - это гибнет, пропадает, сжигается человеческий труд, сжигают живых.
Бесхоз... Сила естественного разрушения, естественных потерь. Она действует везде и всегда, если ей не противостоит человек трудящийся и человек хозяйственный. Не обрабатываемое поле зарастает сначала сорняками, потом кустарниками. Не удобренная земля дает урожай в 3-4 центнера с гектара вместо пятидесяти и шестидесяти. Завод потребляет энергии в два-три раза больше, чем нужно. Товары гниют на складе, потому что они никому не нужны. Машины служат год-два вместо пятнадцати - двадцати лет. По железным дорогам перевозят воздух. Шоссе разбиты, и все, кто ими пользуется, несут потери. Огромные средства, собранные с людей, вкладываются в безумные проекты - словно закапываются в землю. Предприятия, на которые истрачены большие деньги, разоряются.
Люди нищенствуют, а деньги, которые они заработали или могли бы заработать за то же время труда и при тех же усилиях, уходят на ветер - как будто в огромных крематориях, опоясывающих все наши города, сжигается человеческий труд.
Открытием для меня было, что разоряющий людей Большой Бесхоз - это такой же эксплуататор, как и государство при социализме, как и капиталист при капитализме. Я понял простую, но страшную вещь: как только трудящийся человек избавляется от капиталистической эксплуатации, он тут же и неминуемо попадает под эксплуатацию сначала обедняющего бесхоза, а потом и вовсе разорительного Большого Бесхоза. Бесхоз всюду, эта сила никогда не исчезнет, но нужны были особые обстоятельства, чтобы обыкновенный бесхоз стал Большим.
Самые приблизительные и неточные прикидки и подсчеты показывают, что эксплуатация Большого Бесхоза по крайней мере в десять раз жестче и сильнее, чем так называемая эксплуатация человека человеком.
Получается, что если даже революция 1917 года и освободила трудящегося человека от гнета капиталистов (допустим, хотя этот гнет тут же был заменен гнетом государства), то лишь для того, чтобы отдать его под десятикратный гнет Большого Бесхоза.
Выходит - не освобождение, а закабаление. Жуткое закабаление, какого не видел свет - во всяком случае, в цивилизованное время.
Признаться, меня поразило, что до таких простых вещей я вынужден был додумываться сам. То есть и всем понятно, что революция в конечном счете привела к разорению страны; но не ясно было, как и почему это случилось, непонятен был механизм разорения».
(С. Соловейчик, "Последняя книга", М. 1999 (издана посмертно), главы 36-40 (стр. 277-314); С. Соловейчик, "Не упрекай" // "Литературная газета", 1995 №44)
Эксплуатация неэффективностью экономической системы не приводит сама по себе к накоплению материальных благ у выгодополучателя -- класса номенклатуры, она приводит к пустой затрате, растрате труда. Эта затрата однако служит определённой цели: она является необходимой для сохранения привилегированного положения в социальной стратификации низкокачественных антропологических элементов, из которых преимущественно образован класс номенклатуры, и извлечения ими объёма материальных и социально-статусных благ, которые они не могли бы извлекать в конкурентной системе.
С политико-экономической и социо-экономической точек зрения поэтому эксплуатация неэффективностью представляет транзакционные издержки номенклатурного способа эксплуатации, и вызванные ею потери труда входят в общий баланс номенклатурной эксплуатации.
Мельянцев приводит сведения о доле человеческого капитала в объёме национального капитала высчитываемой по стандартной ООН-овской экономико-статистической методике как сумма инвестиций в образование и здравоохранение:
«... в 1885-1913 гг. доля человеческого капитала в совокупном (физический и человеческий) капитале России возросла с 12-15% до 20-25% и стала больше, чем в среднем по странам Востока и Юга (5-9%). Однако в России в 1913 г. этот показатель не был значительно больше, чем в странах Запада на старте их индустриализации (в 1800 г.). К 1913 г. доля человеческого капитала в совокупном капитале развитых стран достигла уже 1/3 (Meliantsev, 2002, table A5).
[...]
Сделанные расчеты показывают, что экономическая динамика СССР была в целом достаточно «скромной». Несмотря на колоссальные затраты, среднегодовой темп прироста подушевого ВВП в СССР и Советской России вряд ли возрос более чем в полтора раза по сравнению с последними десятилетиями царской России - с 1.5% в 1885-1913 гг. до 2.2-2.4% в 1913-1990 гг. Советский «рекорд» не был уникален, его превзошли Япония и Тайвань (3.3-3.5%), а также Южная Корея, Италия, Норвегия, Португалия, Турция, Иран, Венесуэла, Бразилия, Швеция, Греция (2.4-2.9%; Maddison, 1995, p.194-206). Заметим, что в отличие от СССР, где действовала административно-командная система и плановые задания практически заменяли хозяйственный механизм, экономический рост этих стран был более полноценным, ибо он корректировался реальным платежеспособным спросом населения.
[...]
Экономическое развитие СССР в немалой мере было связано с существенным увеличением нормы накопления. Доля валовых капиталовложений в ВВП возросла с 14-16% в 1911-1913 гг. до 25-30% в 1930-е гг. и 33-37% в 1970-1980-е гг. Огромная часть ресурсов страны расходовалась на создание и поддержание вооруженных сил и репрессивного аппарата. [...] В результате, по структуре своего совокупного капитала СССР к концу 1980-х гг. оказался ближе к развивающимся странам, чем к развитым, в которых объем аккумулированных инвестиций в человеческий капитал в полтора-два раза превышал размеры основного капитала (в СССР, наоборот, несмотря на все разговоры о человеческом факторе, накопленные инвестиции в человеческий капитал составляли едва ли 1/3 стоимости производственных фондов; Meliantsev, 2002, p.18, table A5).
Недовложения в человека, отсутствие реальных экономических стимулов, милитаризация экономики привели к каскадному падению темпов роста ВВП и совокупной факторной производительности (СФП; по уточненным расчетам, ее динамика стала отрицательной с середины 1970-х гг.). Вклад СФП в прирост ВВП в целом за 1928-1990 гг. (около 1/5) оказался не только меньше, чем по развитым и в целом по развивающимся странам, но и меньше, чем в среднем по царской России в последние три десятилетия ее развития, когда она вступила на путь современного экономического роста (табл.2).
В результате, цели догоняющего (и тем более перегоняющего) развития, которые были провозглашены в СССР, не были реализованы. Разрыв между СССР/Россией и развитыми странами по критерию подушевого ВВП в целом не изменился в 1913-1990 гг., оставаясь на уровне 29-31%. А с 1970-х гг. обозначилось реальное отставание практически по всем направлениям, включая важнейшие характеристики человеческого фактора.
Можно, однако, усилить этот вывод, если сравнить соответствующие показатели ВВП за вычетом инвестиций и военных расходов, то есть по сути дела по индикатору подушевого потребления. Получается, что, во-первых, в 1913-1990 гг. подушевой рост этого агрегата составил лишь 1.5% в год и был ниже, чем во многих десятках стран; во-вторых, он едва ли утроился за 77 лет. В-третьих, по индикатору подушевого потребления разрыв между Россией/СССР и ныне развитыми странами увеличился в полтора-два раза - с 28-30% в 1913 г. до 16-18% в 1990 г.»
(Мельянцев, "Россия за три века: экономический рост в контексте мирового развития" // Общественные науки и современность, 2003 №5)