еврейский смех
к психологическому портрету Райкина, Жванецкого
и др. еврейских и околоеврейских “сатириков”
Листаю книжку Теодора Рейка “Jewish Wit” (“Еврейское острословие”, “Еврейские остроты”), NY, 1962. Рейк - видный психоаналитик, один из первых учеников Фрейда и наиболее преданных его последователей.
Один из разделов книги озаглавлен “Психология и психопатология еврейского острословия” (“Psychology and psychopatology of Jewish Wit”).
(Литературно-сглаженнее было бы перевести “еврейского юмора”, но тогда теряется важный оттенок английского слова, подразумевающего именно что недобрый юмор направленный против кого-либо, агрессивную и недобрую, злобную насмешку).
В этом разделе Рейк продолжает и детализирует анализ начатый предшествующей статьей Гротьяна, тезис которой таков: “еврейские остроты возникают из агрессивной наклонности, оскорбления или шокирующей мысли, подаваемых в замаскированной форме”.
“нужно согласиться, что агрессия, по всей видимости, является главной тенденцией еврейских острот...
необходимо подчеркнуть, что она не ограничивается [в выборе мишеней] только людьми, ни даже одними антисемитами, но часто направлена против социальных институтов - таких как религия или закон, которые [...] мешают еврею наслаждаться жизнью.” - заключает уже сам Рейк.
Задумался о том, насколько злобность и агрессия - особенные черты именно еврейского юмора (что далее подчеркивает сам Рейк), а не вообще юмора как такового. Причем черты свойственные как непосредственно еврейскому юмору, так и культурно-генетически еврейскому, однако усвоенному лицами иной этничности, сознание которых оказалось подчинено еврейской воле (напр. Задорнову или, в менее ярко выраженной степени, покойному пародисту Иванову).
Если придерживаться точного словоупотребления и признавать за юмором значение доброго, добродушного или доброжелательного в основе отношения к предмету этого юмора; значение подшучивания основанного на доброжелательном и неагрессивном отношении к предмету, подшучивания фундаментально остающегося в рамках доброжелательного отношения, то должно будет заключить, что юмор евреям, еврейскому остроумию несвойственен.
Несвойственен по меньшей мере в отношении к неевреям и нееврейским предметам и понятиям, нееврейскому обществу, однако как утверждает Рейк, еврейский смех часто агрессивен и зол и по отношению к другим евреям или еврейским понятиям.
О последнем и его значении мы судить не беремся, однако выражено злобный, агрессивный, негативистский и уничижительный характер насмешек еврейских сатириков над нееврейским обществом играет важную функциональную роль дескарализации ценностей нееврейского общества, подрыва нееврейской социальной структуры и учреждений, ослабления уверенности неевреев в себе, их самоуважения и самооценки, подавления их воли - что создает благоприятные условия для продвижения еврейских групповых интересов за счет нееврейских и служит инструментом такого продвижения.
То, что присуще евреям, еврейской культуре и выраженно-еврейскому менталитету - это злобно-агрессивная насмешка, противостоящая и противоположная юмору.
Сходное наблюдение делает Вл. Крупин (“Дневник писателя” за янв. 1996, стр. 47-9):
«С чего, кто и когда решил, что король юмора - Чарли Чаплин? Он король издевательства над людьми. Весь его юмор извлекается из тех ситуаций, когда герой Чаплина хамит, хулиганствует, пакостит, мелко гадит, дрессирует блоху и так далее. Малолетнего совращает выбивать стекла, женщин в годах ставит в неприятные ситуации. Если несет лестницу, то ею непременно кого-то ударит, зацепит, и всё вроде нечаянно. Если тащит санитарные носилки, то угадает так, чтобы больной с носилок вывалился в воду; если покупает торт, то им вымажет кого-то. А эти бесконечные пинания под зад, эти залезания под юбки, игры с предметами, которые шестерки киноведения называют гениальными. Смотришь, и возникает чувство неловкости и даже брезгливости, которое естественно, когда герой икает, вовлекает других в неприличные истории, ворует, обманывает, подличает - и все это с юмором. И ведь в самом деле многое смешно, например, возвращение пьяного домой. Но над чем смех? Человек падает, роняет на себя предметы, ему же в конце концов больно, и мы над этим смеемся. Причем, этот якобы смешной чудак с ногами навыворот, он еще и презирает всех остальных. Фильм “Король в Нью-Йорке” дела не спасает.»
«Под стать Чаплину его отпрыски - наши юмористы. Издававшиеся во времена застоя и волюнтаризма, они издевались над сантехниками, например, известные райкинские: “Я тебе две винтки не довинчу, я тебе две вертки не доверчу” и тому подобное. Весь этот юмор был настолько непрерывен и назойлив, что казался единственным юмором.»
«Совершенно естественно, что юмор разных народов различен. Еврейский юмор не может стать русским. Но именно только еврейский юмор и навязывался нашим кино и телевидением. Вся эта одесско-жаргонная лексика успешно внедрялась в речь, в порчу нравов. Утесов в своей книге воспоминаний гордится тем, что пел для Сталина блатную песню: “С одесского кичмана бежали три уркана”, а шутник нашего времени Иванов требует у Ельцина расправ над патриотами. Юмористы театра обдирают как липку классику, на все лады ставят Гоголя, да так ставят, что хвалят в рецензиях постановки, вставание с ног на голову, а не текст, ради которого обычно и делается постановка. Весь юмор, например, Хазанова, ниже пояса, Жванецкого - издевательство над всем и вся, обычно над нашим уровнем жизни. О, они очень умело это делают.»
«Русский юмор добр. Смешно, но и грустно. “Боже, как печальна наша Россия”. “Чему смеетесь? Над собой смеетесь”.»
«Наши пересмешники презирают тех, кого смешат (вспомните: “мужик, ты будешь тем-то, а ты, мужик, тем-то”); нам рассказывают, что уже невыгодно ездить в Америку, что бабки колотить можно в СНГ (Задорнов), издеваются над всем и вся, кроют в эфире (Ширвиндт) матом, в газетах (Быков) пишут матерными словами...»
Случай Чарли Чаплина весьма познавателен - причем для понимания характера не только еврейского смеха (ярким образцом которого, несмотря на формальное нееврейство Чаплина, его часто считали), но также поведения и роли других формально-нееврейских сатириков (Задорнов et. al.), воспроизводящих характерно-еврейскую травлю нееврейского общества, причем в узнаваемой еврейской стилистике, т.е. реализующих по отношению к нееврейскому обществу установки еврейского менталитета.
По происхождению сам Чаплин не был евреем, хотя его старший полубрат Сидней Хоукс-Чаплин был полуевреем (по отцу, предшествующему мужу матери Чаплина). Сиднею дали фамилию отчима (Чаплин), после того как его отец-еврей исчез в неизвестном направлении, а мать сочеталась браком с будущим отцом Чарли (David Robinson, “Chaplin: His Life and Art”, NY, 1985, стр. 22, 155.) Сидней практически вырастил Чарли, с семилетнего возраста заменив ему бросившего семью и вскоре умершего отца, а позднее и ставшую недееспособной мать, и большую часть юности братья были неразлучны. Сидней был готов жертвовать для Чарли чем угодно, а юный Чарли очень почитал его; во взрослом возрасте Сиднея и Чарли Чаплинов связывала не только личная привязанность, но также деловые отношения (Сидней был продюсером и актером). Третья жена Чарли Чаплина, Полетта Годдард, была еврейкой. Большая часть социальных контактов Чарли Чаплина была с евреями. Употребляя выражение Л. Радзиховского, можно сказать, что Чаплин существенно принадлежал к “еврейской сфере”. Чаплин резко и эмоционально воспринимал антисемитизм и с почти конвульсивной остротой реагировал на него, а также всегда выделял евреев в своих симпатиях. Он иногда подначивал газетных корреспондентов, утверждая им, что он сам еврей. Благодаря отчасти этим его утверждениям, а главным образом вероятно благодаря взглядам и специфическому поведению Чаплина, многие действительно принимали его за еврея, включая таких разных людей как составители справочника “Who is Who in American Jewry” (изд. Еврейского биографического бюро, NY), в ранних изданиях которого ошибочно указывается, что Чаплин - еврей, а его настоящее имя будто бы Израиль Тонштейн, или Эдгар Гувер и оперативники ФБР (в собранном ФБР досье на Чаплина, заведенном еще в 1922 г. по поводу его прокоммунистических симпатий и связей и с тех пор непрерывно пополнявшемся, большей частью однако некритической и недостоверной информацией, утверждается, что Чаплин еврей, пытающийся сойти за нееврея: эти сведения некритически, без проверки были позаимствованы из названного справочника).
Наглядным примером характерного восприятия Чаплина может служить Ханна Арендт, уже в 1944 г. включившая литературный портрет Чаплина в число нескольких литературных иллюстраций евреев-выскочек и парий, приведенных ею в очерке “Еврей как пария: скрытая традиция”, наряду с Гейне, Лазаром и Кафкой, хотя и с оговоркой, что Чаплин лишь “подозревается” ею и общественным восприятием в еврействе, но подозревается именно на основании ментальности его фильмов и характера его воззрений. В сноске (быть может, позднейшей) Арендт поясняет:
“Чаплин недавно заявил, что он ирландского и цыганского происхождения, однако мы избрали его для нашего обсуждения потому, что даже в том случае если он и не еврей, он все равно воплощает и в художественной форме резюмирует характер, порождаемый ментальностью еврея-парии... Хотя [определенные еврейские свойства] не позволили еврейскому народу принять положительное участие в политической жизни современного общества, именно эти качества, воплотившись в драматической форме, вдохновили одно из самых видных произведений современного искусства - фильмы Чарли Чаплина. В образе Чаплина самый непопулярный в мире народ вдохновил одну из самых популярных фигур современности...”
Затем Арендт обсуждает сходство между характером героев Чаплина и характером гейневского шлемихля в духе, близком к анализу Рейка, в частности указывая, что
“поскольку [герой Чаплина] находится под всеобщим подозрением, ему приходится переносить множество нападок за то, чего он не делал. В то же время, поскольку он переходит все границы приличного [тут в оригинале игра слов: “поскольку он стоит вне черты оседлости”] и не связан путами общественных норм, ему безнаказанно удается очень многое. Эта неоднозначная ситуация рождает смешанное чувство страха и наглости - страха законов общества [нееврейской социальности], как будто бы они являлись неодолимой естественной силой, и знакомой иронической дерзости перед лицом фаворитов этой силы [т.е. неевреев]. Над этими фаворитами можно вволю поиздеваться, наслаждаясь такими издевательствами, потому что известно, как их можно дурить, при этом избегая ответственности перед ними... Наглость чаплиновского подозреваемого по существу та же, что и у гейневского шлеймихля, только она представляет уже не беззаботное и невозмутимое нахальство поэта, якшающегося с небесами, и потому могущего строить нос земному обществу, а напротив - это беспокойная, тревожная наглость, так знакомая поколениям евреев, наглость маленького “жидка”, который не признает порядок мироустройства, потому что это не его порядок...”
(Hannah Arendt, “The Jew as Pariah: Jewish Identity and Politics in the Modern Age”, NY, 1978, стр. 69, 79-81.)
* * *
Здесь можно плавно перейти к Ильфу-и-Петрову, но пока передохну и выпью коньяку.
А если кому-нибудь случится за это время увидеть по телевизору издевательство над русским обществом очередного еврейского (по роду или ментальной принадлежности) сатирика, он сможет сравнить свои впечатления с этими заметками.