глаза моей тени
Я сегодня после поста Яны Зиниград про рак много ходила по разным ссылкам и читала журналы разных людей. Не хочется тут говорить "мужественных" - не потому что они не, а потому что, на самом деле, ты ведь не выбираешь это сам. Ну, если только ты не волонтер, который пришел туда добровольно из хорошей жизни, а не потому что когда-то и тебя жахнуло по голове. И когда ты туда уже попал, будь ты мужественный или сопляк (как вот я), никакого особого выбора у тебя уже нету, все, что остается - это как-то жить в предложенных обстоятельствах. И когда со стороны мы говорим "какие мужественные люди!" - это всегда завуалированный крик "пусть только я не окажусь на этом месте!" - "Да минет чаша сия", да....
Но вот я о чем. Я поняла вдруг одну вещь. Увидела ее. Что в самых адовых обстоятельствах человек может оставаться самостоятельным человеком. И заботиться о себе. Принимать себя, как живого человека. Стремиться сохранить себя. Напитать себя. Радовать себя. Не ради того, что силы ему еще пригодятся.... А просто потому что он сам у себя - человек. Увидела, сколько в этом здорового и нормального. Что мама неизлечимого ребенка, который скоро умрет, может радоваться чему-то, радоваться жизни-в-какой-то-ее-миг, не потому, что в этот миг сын ее живет этот кусок жизни - а потому что она сама ее живет. Принимать заботу от друзей. К примеру, друзья могут прислать ей дорогой ее сердцу подарок, и она может радоваться ему.
Так странно мне было увидеть это. И особенно увидеть, насколько это нормально. Потому что в моем собственном персональном аду мне казалось каким-то... кощунственным все это. Я была в одном мире, а все это - в другом, отрезанное от меня раз и навсегда. Я не могла этого объяснить. Но я боялась. Я помню, мне звонила девочка знакомая, и стараясь меня поддержать, "отвлечь", звала меня выпить чаю, посидеть с ней полчасика рядом с больницей, где Ленка тогда была, а я приходила дневать туда. И я никак не могла найти хоть какие-то слова, чтобы попытаться объяснить - я не могла себя представить сидящей и пьющей где-то чай отдельно от нее. Я просто не существовала тогда сама по себе. С того момента, как натянулась нить, глаза в глаза, голосом, душой в душу - удерживавшая ее со мной или, может, мою иллюзию, что пока я не отвожу глаз - она не уйдет - я не могла уже отвести глаз. Даже мысленно. Особенно мысленно. И - да, это была не только молитва. Точнее, совсем не молитва. Это был мой вариант магического мышления, да. Или, может, мой вариант сделки.
Я задабривала так жестоких и мстительных божеств - если я не буду думать о себе, нисколько-нисколько, если я отрину все, что существует в мире кроме вот этой связи - может быть, тогда..... Я боялась хоть на минуту перестать думать о ней. Боялась спать. Боялась разговаривать. Боялась есть. Боялась читать. То есть, я читала там, особенно, когда цедила для Ленки молоко - потому что молоко, оно не приходит, когда внутри у тебя война и рвутся снаряды. Когда внутри у тебя черная бездна страха заглядывает в твои глаза. И я читала философские трактаты Честертона, продираясь через тягучие смыслы, возносясь за святым Франциском - но больше ничего другого я читать не могла. Боялась строить планы. Боялась думать о том, что существует снаружи этой жизни. И я хорошо помню странный момент на пике того исступления, когда я так хорошо отрезала себя от всего существовавшего за стенами больничной палаты, что увидев мужа с сыном - удивилась.... черт.... ведь у меня сын еще есть..... Ему было тогда неполных 4 года, и я не оставляла его ни на день до того, как.
Эти беспощадные чудовища сжирали испепеляющим страхом мою душу. Иногда до истерики, до потери себя. Глядя в черные бездонные глазницы этого страха, я отрезала от себя все, что оставалось во мне от меня-живой и кидала им.
Да, я знала тогда, что это не Бог. Потому что Бог тоже был со мной - с того самого первого дня, когда я вошла и стала закрыв глаза посреди храма в Русаковке и наверху где-то открылось окно и прямо на голову мне стал литься оттуда невидимый, но теплый свет. Этот луч света всякий раз растапливал что-то в сердце и оно низвергалось потоком слез. Потом я научилась чувствовать это всякий раз, обращаясь к Богу. И все время, что я не боялась - я молилась. И когда боялась - я иногда молилась тоже.
А вот сегодня я вдруг поняла. Что эти мои пугающие чудовища - это не была Ленкина болезнь. Не была смерть. НЕ были жестокости врачей. Или моральные нормы общества. Не было вообще что-то извне. Эти чудища, которым я скормила столько моей жажды жизни, столько любви, которая могла быть во мне и которую я могла бы излить вовне..... - ОНИ БЫЛИ ВО МНЕ САМОЙ. ОНИ И ЕСТЬ - Я. Самым своим жестоким мучителем, самым - и единственным - безжалостным палачом себе - была я сама.
Это страшно. Страшно заглянуть внутрь себя и узнать, что самый страшный дьявол, которого ты видел когда-то - он на самом деле на дне твоей собственной души.
Мне сейчас очень больно. Комок в горле и в груди тоже комок. И я плачу. Потому что мне мучительно жаль всего того живого, что я скармливала этой гадине внутри себя тогда и позже - вот уже почти пять лет. И еще потому что с этим осознанием - того, что все это было во мне самой - мне как-то надо теперь жить.
Но еще мне наконец-то захотелось - не потому, что "надо", а потому что хочется само - найти кого-то, кому можно выплакать эту историю. Потом что я устала быть крайней, и не хочу больше нести ее одна. Я не могла ни тогда, ни теперь отдать ее никому из близких - из опасения, что крайним тогда станет этот человек. Но вот есть ведь люди, которые умеют это принимать так, чтобы мне стало легче, и так, что их при этом не убьет. И если вы знаете правильного человека в Москве - посоветуйте мне, пожалуйста.
И еще. Наверное, все это взаимосвязанные движения. Я не так давно снова начала рисовать. Потому что вдруг захотелось. Слушать музыку. Чувствовать даже какие-то чувства. И совсем недавно подумала вдруг о себе не как о функции - жена, мать, дочь, кормилец, воспитатель, подруга, член общества - а вне их всех, о себе как о человеке. Чего бы я хотела, если бы была "сферическим конем в вакууме". Кем я хотела бы быть, что хотела бы делать. Так странно было ощущение, последовавшее за этой мыслью. Как бывает перед весной.
Как будто пробился росток.
Но вот я о чем. Я поняла вдруг одну вещь. Увидела ее. Что в самых адовых обстоятельствах человек может оставаться самостоятельным человеком. И заботиться о себе. Принимать себя, как живого человека. Стремиться сохранить себя. Напитать себя. Радовать себя. Не ради того, что силы ему еще пригодятся.... А просто потому что он сам у себя - человек. Увидела, сколько в этом здорового и нормального. Что мама неизлечимого ребенка, который скоро умрет, может радоваться чему-то, радоваться жизни-в-какой-то-ее-миг, не потому, что в этот миг сын ее живет этот кусок жизни - а потому что она сама ее живет. Принимать заботу от друзей. К примеру, друзья могут прислать ей дорогой ее сердцу подарок, и она может радоваться ему.
Так странно мне было увидеть это. И особенно увидеть, насколько это нормально. Потому что в моем собственном персональном аду мне казалось каким-то... кощунственным все это. Я была в одном мире, а все это - в другом, отрезанное от меня раз и навсегда. Я не могла этого объяснить. Но я боялась. Я помню, мне звонила девочка знакомая, и стараясь меня поддержать, "отвлечь", звала меня выпить чаю, посидеть с ней полчасика рядом с больницей, где Ленка тогда была, а я приходила дневать туда. И я никак не могла найти хоть какие-то слова, чтобы попытаться объяснить - я не могла себя представить сидящей и пьющей где-то чай отдельно от нее. Я просто не существовала тогда сама по себе. С того момента, как натянулась нить, глаза в глаза, голосом, душой в душу - удерживавшая ее со мной или, может, мою иллюзию, что пока я не отвожу глаз - она не уйдет - я не могла уже отвести глаз. Даже мысленно. Особенно мысленно. И - да, это была не только молитва. Точнее, совсем не молитва. Это был мой вариант магического мышления, да. Или, может, мой вариант сделки.
Я задабривала так жестоких и мстительных божеств - если я не буду думать о себе, нисколько-нисколько, если я отрину все, что существует в мире кроме вот этой связи - может быть, тогда..... Я боялась хоть на минуту перестать думать о ней. Боялась спать. Боялась разговаривать. Боялась есть. Боялась читать. То есть, я читала там, особенно, когда цедила для Ленки молоко - потому что молоко, оно не приходит, когда внутри у тебя война и рвутся снаряды. Когда внутри у тебя черная бездна страха заглядывает в твои глаза. И я читала философские трактаты Честертона, продираясь через тягучие смыслы, возносясь за святым Франциском - но больше ничего другого я читать не могла. Боялась строить планы. Боялась думать о том, что существует снаружи этой жизни. И я хорошо помню странный момент на пике того исступления, когда я так хорошо отрезала себя от всего существовавшего за стенами больничной палаты, что увидев мужа с сыном - удивилась.... черт.... ведь у меня сын еще есть..... Ему было тогда неполных 4 года, и я не оставляла его ни на день до того, как.
Эти беспощадные чудовища сжирали испепеляющим страхом мою душу. Иногда до истерики, до потери себя. Глядя в черные бездонные глазницы этого страха, я отрезала от себя все, что оставалось во мне от меня-живой и кидала им.
Да, я знала тогда, что это не Бог. Потому что Бог тоже был со мной - с того самого первого дня, когда я вошла и стала закрыв глаза посреди храма в Русаковке и наверху где-то открылось окно и прямо на голову мне стал литься оттуда невидимый, но теплый свет. Этот луч света всякий раз растапливал что-то в сердце и оно низвергалось потоком слез. Потом я научилась чувствовать это всякий раз, обращаясь к Богу. И все время, что я не боялась - я молилась. И когда боялась - я иногда молилась тоже.
А вот сегодня я вдруг поняла. Что эти мои пугающие чудовища - это не была Ленкина болезнь. Не была смерть. НЕ были жестокости врачей. Или моральные нормы общества. Не было вообще что-то извне. Эти чудища, которым я скормила столько моей жажды жизни, столько любви, которая могла быть во мне и которую я могла бы излить вовне..... - ОНИ БЫЛИ ВО МНЕ САМОЙ. ОНИ И ЕСТЬ - Я. Самым своим жестоким мучителем, самым - и единственным - безжалостным палачом себе - была я сама.
Это страшно. Страшно заглянуть внутрь себя и узнать, что самый страшный дьявол, которого ты видел когда-то - он на самом деле на дне твоей собственной души.
Мне сейчас очень больно. Комок в горле и в груди тоже комок. И я плачу. Потому что мне мучительно жаль всего того живого, что я скармливала этой гадине внутри себя тогда и позже - вот уже почти пять лет. И еще потому что с этим осознанием - того, что все это было во мне самой - мне как-то надо теперь жить.
Но еще мне наконец-то захотелось - не потому, что "надо", а потому что хочется само - найти кого-то, кому можно выплакать эту историю. Потом что я устала быть крайней, и не хочу больше нести ее одна. Я не могла ни тогда, ни теперь отдать ее никому из близких - из опасения, что крайним тогда станет этот человек. Но вот есть ведь люди, которые умеют это принимать так, чтобы мне стало легче, и так, что их при этом не убьет. И если вы знаете правильного человека в Москве - посоветуйте мне, пожалуйста.
И еще. Наверное, все это взаимосвязанные движения. Я не так давно снова начала рисовать. Потому что вдруг захотелось. Слушать музыку. Чувствовать даже какие-то чувства. И совсем недавно подумала вдруг о себе не как о функции - жена, мать, дочь, кормилец, воспитатель, подруга, член общества - а вне их всех, о себе как о человеке. Чего бы я хотела, если бы была "сферическим конем в вакууме". Кем я хотела бы быть, что хотела бы делать. Так странно было ощущение, последовавшее за этой мыслью. Как бывает перед весной.
Как будто пробился росток.