(no subject)
Шломо Ибн-Гвироль
Стихи
Шломо ибн Габироль - один из самых гениальных, трагических, противоречивых и загадочных личностей в еврейской поээзии. В тоже время он самый глубокий и оригинальный поэт средневековой еврейской поэзии.
Светская поэзия Ибн Гвироля элегична, нежна и возвышенна; иногда она принимает сатирический или анакреонтический характер, стиль её - чёткий, задушевно-образный. Творчество Ибн Гвироля сильно влияло на сефардскую лирику.
О раннем сиротстве поэта свидетельствуют следующие его строки:
В скорби, без матери или отца, неопытный, одинокий и бедный,
я - один, без брата и без друзей, со своими собственными мыслями.
Уже в ранней юности он отличался ненасытной страстью к учению и жаждой знаний. Но все науки и искусства, в которых он проявил не по годам зрелый талант, служили для него одной высшей цели - постижению Божественной мудрости. В одном из ранних стихотворений он пишет:
Ценнее нет мудрости в мире,
И я бы глубоко себя презирал,
Если бы сердце мое мудрость отвергло,
И, слизню подобно,
Я ползал бы за успехами жизни.
Юный поэт и мыслитель чувствует избыток творческих сил, в шестнадцать лет к нему уже приходит слава, его элегии на смерть в Вавилонии последнего Гаона - рава Хая затмевают даже элегии знаменитого Шмуэля хаНагида. Он гордо заявляет:
Я - князь,
а стих - мне раб...
и песнь моя -
как венец для царей.
Или в другом стихотворении:
Пусть я юн еще годами, и лишь шестнадцать лет прожиты мной -
я гордость и краса всех тех, чьи сердца жаждут мудрости тайны.
Мой мощный стих сокрушает утесы и из гранитных скал он влагу добывает;
врата мудрости, неприступные для сынов народа моего, широко раскрыты предо мной.
К высотам небес устремлен мой путь, и среди светил и созвездий я свой шатер воздвиг.
Слова, начертанные мною, не сотрутся из памяти грядущих поколений,
и песня моя в ряду веков заклеймит как грозный бич глупых и тупых невежд.
Он мечтает сравниться славой с самим Шмуэлем ха-Нагидом и посылает ему несколько хвалебных од. Однако душа его, устремляясь ввысь, нередко падала в бездну сомнения, разочарования и неудовлетворенности, познавая несовершенство, ничтожество и суетность жизни. Более того, тело юноши поразил тяжелый недуг, до конца жизни причинявший ему невыразимые страдания. Все это наложило неизгладимый отпечаток трагической надломленности на его блестящую поэзию. С горестью поэт пишет:
Я укушен жизнью-змеею...
Она, чтобы орлы к небесам не вздымались,
подрезает их могучие крылья.
И я подобен орлу с жестоко надломленным крылом.
Болезнь уничтожила мою плоть...
будь проклят недуг, пожравший все соки мои!
Вот как поэт изливает свои чувства в разговоре с воображаемым собеседником:
Веселие мое забота прогнала, и радость мою стон оттеснил,
И как увижу смех - так плачет сердце о жизни, что вырвана у меня.
- Друг мой, разве шестнадцатилетнему скорбеть и плакать о дне смерти,
Тому, кто должен в юности тянуться за щечкой, румяной словно роза?
Приговорило меня сердце с ранних лет, и потому душа моя согбенна,
Оно сделало разумение и наставление долей своей,
и душу мою беспокойную - раздражением наполнило...
Горечь и противоречивые стремления в душе Ибн Габироля зачастую заставляли его обращаться с язвительными нападками на великих и наделенных могуществом людей. Габироль был большим мастером в искусстве наживать себе врагов. Стихи в жанре самовосхваления то и дело переходят у него в жестокую критику современников и собратьев по перу. Литератор следующего поколения Моще ибн Эзра пишет про Ибн Габироля, что «хотя по своим знаниям и по своей натуре он был философом, демон раздражительности и вспыльчивости в его душе господствовал над его разумом, и он так и не смог до конца его победить. Ему не казалось зазорным поносить великих, он хулил их и обнажал их срам...» В силу обстоятельств и особенностей характера у Ибн Габироля не было ни семьи, ни друзей. Он писал в одном из своих стихотворений: "Я трачу жизнь на поиски истины, пока другие тратят ее на любовь."
Одним из немногих светлых моментов в раннюю пору его жизни было покровительство со стороны влиятельного сарагосского вельможи, знатока астрономии и любителя поэзии Иекутиэля ибн Хасана. В честь Иекутиэля, которого он ценит не только как мецената, но прежде всего как ученого, поэта. Однако и в этом случае жизнь вскоре повернулась к Ибн Габиролю своей трагической стороной. Иекутиэль был убит в результате политических интриг при сарагосском дворе в 1039 году. На смерть Иекутиэля поэт пишет едва ли не самые свои проникновенные и гениальные стихи. Особенно знамениты его траурный плач «Как солнце под вечер сверкает багрово...» («На смерть Иекутиэля»), поражающий своим несоответствием традиционным жанровым канонам, и большая элегия «Во дни Иеку-тиэля, что кончились...»
Как солнце под вечер сверкает багрово,
Как будто укрывшись накидкой бордовой.
Все краски и с юга, и с севера смыты,
А пурпур - на западе, кровью облитом.
Раздета земля и согреться не может,
Ей зябко, и холод ночной ее гложет.
Надвинулась тьма, небеса почернели,
Свой траур надевши по Иекутиэлю.
Действительно, относительно счастливые дни для Шломо ибн Габироля кончились, ибо через некоторое время после гибели покровителя он вступает в жестокий конфликт с общиной Сарагосы и вынужден отправиться в скитания. По свидетельству самого Ибн Габироля, он написал более пятисот стихотворений и более двадцати книг, однако до нас дошла лишь малая часть из них.
* * *
Да, я смело Судьбу вызываю на бой,
Пусть неведомы сроки мои и кануны,
Пусть грохочет потоп над моей головой -
В моем сердце не дрогнут певучие струны.
Это храброе сердце пока еще юно,
Но глубокой и зоркой полно прямотой.
* * *
Я поэт, мне подвластен упрямец аруз,
Я как арфа златая для бардов и муз!
Моя песнь - украшенье для царской короны,
Диадема на самый изысканный вкус!
* * *
Пристало ль мне уже в шестнадцать лет
Прослыть певцом житейских мук и бед?
Не лучше ль, как ровесники мои,
Встречать беспечно вечер и рассвет?
Но рано ощутил я сердца власть,
Стать праведным и мудрым дал обет.
И рано юности огонь погас,
И в скорби я увидел яркий свет.
Стенанье, плач мою сжимают грудь,
Когда веселью я гляжу вослед.
Но слезы - ложь! Надежда - лишь обман!
В них никакого облегченья нет.
Когда ж судьбой бальзам мне будет дан,
Что исцеляет от смертельных ран?
* * *
Я даже до рожденья своего
Твоею был любовью окружен,
Ты сотворил меня из ничего
И жадный рот мне вырезал ножом.
Кто плоть мою в сосуде замесил?
Кто в грудь мою вложил горящий дух?
Кто мое тело смерял и отлил?
Кто подарил мне зрение и слух?
Кого я в сердце вечно берегу?
Всей мудростью обязан я кому?
Я - только глина на Твоем кругу,
Во всем Тебе подвластен одному.
Не утаив греха ни одного,
Я пред Тобой стою, преображен,
Ведь даже до рожденья своего
Я был Твоей любовью окружен.
* * *
Древний корень Давида, надолго ль могильной плитой
Ты сокрыт под землею, бесплодный, окутанный тьмой?
Внемли звукам весенним и к солнцу пробейся ростком.
Неужели навеки царю суждено быть рабом?
Кто Всевышнему предан -забит и унижен в неволе,
Кто хитрей и наглей - гордо ныне сидит на престоле.
Вот уж тысячу лет я в изгнании, филину друг
, По пустыне скитаюсь, мой путь словно замкнутый круг.
Возвести же конец мне, ангел святой Даниила!
Не разверзлись уста. Скрыт конец.
Жизнь, как прежде, постыла...
* * *
За все грехи прости меня, мой Бог,
Хотя никто Твою не знает меру,
Но в доброту Твою храню я веру,
Так не суди же прах у Твоих ног.
И, если я приговорен Тобой,
Убереги меня от исполненья,
Пускай болезнь мне будет искупленьем
И выкупом от смерти - эта боль.
* * *
Я с самого утра к Тебе спешу,
Твердыня Ты, Ты - сила, Ты - оплот,
К Тебе свою молитву возношу,
К Тебе, что день и ночь во мне живет.
Перед Твоим величием стою
И нищ и слаб, и глазу Твоему
Доступно все, что я в себе таю,
И от него не скрыться ничему.
Что может молвить жалкий мой язык?
Что может сердце? И какая власть
Есть в той душе, которую привык
Я понукать, и спрашивать, и клясть?
Но знаю я, как любишь Ты раскат
Тех песен, что в Твою слагают честь,-
В веках Тебя восславлю я, пока
Во мне душа божественная есть.
* * *
Чернилами ливней, рукой облаков,
Пером полыхающих молний
Рисует зима на бумаге садов
Лилово-пурпурные волны.
А людям такого не сотворить,
Равняясь красой с небесами,
Земля украшает наряды свои
Подобными звездам цветами.
***
Осень обещала и сдержала слово,
Что дала когда-то розе луговой,
И пожары молний возвещают снова,
Что Весной запахло, свежею землей.
Дождь ее наполнил, напоил, огладил
И к щекам холодным приложил румян,
Как она прекрасна в утреннем наряде!
И плывет по небу пурпурный туман,
Облака окрасив розовым и синим.
Слушай! Это горлица стонет по лугам,
От нее шалеют голуби в долине,
У нее на крыльях блещут жемчуга.
И когда, повиснув в дымке разогретой,
Песня растворяется в солнечной пыльце,
Кажется мне, будто у голубки этой
Светится на шее золотая цепь.
* * *
Где найти человека, что был бы здоров и силен
И остался бы другом и знанья, и разума он?
Только скептиков вижу, одних слабосильных втируш,
Только пленников вижу в темницах их собственных душ.
И любой остолоп, и глупец, и транжира любой
Из себя Аристотеля корчит и страшно гордится собой.
И убогие вирши свои называет поэмами он,
Ну а я называю их карканьем стаи ворон.
Только злое усердье, что будет пророку под стать,
Может строчки простые заставить поэзией стать.
Я печальную песню у Времени высек на лбу,
И они ненавидят ее - за высокую эту судьбу.
Ссылка:
http://webstudio.il4u.org.il/projects/_pers/gebirol/reference/poems.html
Стихи
Шломо ибн Габироль - один из самых гениальных, трагических, противоречивых и загадочных личностей в еврейской поээзии. В тоже время он самый глубокий и оригинальный поэт средневековой еврейской поэзии.
Светская поэзия Ибн Гвироля элегична, нежна и возвышенна; иногда она принимает сатирический или анакреонтический характер, стиль её - чёткий, задушевно-образный. Творчество Ибн Гвироля сильно влияло на сефардскую лирику.
О раннем сиротстве поэта свидетельствуют следующие его строки:
В скорби, без матери или отца, неопытный, одинокий и бедный,
я - один, без брата и без друзей, со своими собственными мыслями.
Уже в ранней юности он отличался ненасытной страстью к учению и жаждой знаний. Но все науки и искусства, в которых он проявил не по годам зрелый талант, служили для него одной высшей цели - постижению Божественной мудрости. В одном из ранних стихотворений он пишет:
Ценнее нет мудрости в мире,
И я бы глубоко себя презирал,
Если бы сердце мое мудрость отвергло,
И, слизню подобно,
Я ползал бы за успехами жизни.
Юный поэт и мыслитель чувствует избыток творческих сил, в шестнадцать лет к нему уже приходит слава, его элегии на смерть в Вавилонии последнего Гаона - рава Хая затмевают даже элегии знаменитого Шмуэля хаНагида. Он гордо заявляет:
Я - князь,
а стих - мне раб...
и песнь моя -
как венец для царей.
Или в другом стихотворении:
Пусть я юн еще годами, и лишь шестнадцать лет прожиты мной -
я гордость и краса всех тех, чьи сердца жаждут мудрости тайны.
Мой мощный стих сокрушает утесы и из гранитных скал он влагу добывает;
врата мудрости, неприступные для сынов народа моего, широко раскрыты предо мной.
К высотам небес устремлен мой путь, и среди светил и созвездий я свой шатер воздвиг.
Слова, начертанные мною, не сотрутся из памяти грядущих поколений,
и песня моя в ряду веков заклеймит как грозный бич глупых и тупых невежд.
Он мечтает сравниться славой с самим Шмуэлем ха-Нагидом и посылает ему несколько хвалебных од. Однако душа его, устремляясь ввысь, нередко падала в бездну сомнения, разочарования и неудовлетворенности, познавая несовершенство, ничтожество и суетность жизни. Более того, тело юноши поразил тяжелый недуг, до конца жизни причинявший ему невыразимые страдания. Все это наложило неизгладимый отпечаток трагической надломленности на его блестящую поэзию. С горестью поэт пишет:
Я укушен жизнью-змеею...
Она, чтобы орлы к небесам не вздымались,
подрезает их могучие крылья.
И я подобен орлу с жестоко надломленным крылом.
Болезнь уничтожила мою плоть...
будь проклят недуг, пожравший все соки мои!
Вот как поэт изливает свои чувства в разговоре с воображаемым собеседником:
Веселие мое забота прогнала, и радость мою стон оттеснил,
И как увижу смех - так плачет сердце о жизни, что вырвана у меня.
- Друг мой, разве шестнадцатилетнему скорбеть и плакать о дне смерти,
Тому, кто должен в юности тянуться за щечкой, румяной словно роза?
Приговорило меня сердце с ранних лет, и потому душа моя согбенна,
Оно сделало разумение и наставление долей своей,
и душу мою беспокойную - раздражением наполнило...
Горечь и противоречивые стремления в душе Ибн Габироля зачастую заставляли его обращаться с язвительными нападками на великих и наделенных могуществом людей. Габироль был большим мастером в искусстве наживать себе врагов. Стихи в жанре самовосхваления то и дело переходят у него в жестокую критику современников и собратьев по перу. Литератор следующего поколения Моще ибн Эзра пишет про Ибн Габироля, что «хотя по своим знаниям и по своей натуре он был философом, демон раздражительности и вспыльчивости в его душе господствовал над его разумом, и он так и не смог до конца его победить. Ему не казалось зазорным поносить великих, он хулил их и обнажал их срам...» В силу обстоятельств и особенностей характера у Ибн Габироля не было ни семьи, ни друзей. Он писал в одном из своих стихотворений: "Я трачу жизнь на поиски истины, пока другие тратят ее на любовь."
Одним из немногих светлых моментов в раннюю пору его жизни было покровительство со стороны влиятельного сарагосского вельможи, знатока астрономии и любителя поэзии Иекутиэля ибн Хасана. В честь Иекутиэля, которого он ценит не только как мецената, но прежде всего как ученого, поэта. Однако и в этом случае жизнь вскоре повернулась к Ибн Габиролю своей трагической стороной. Иекутиэль был убит в результате политических интриг при сарагосском дворе в 1039 году. На смерть Иекутиэля поэт пишет едва ли не самые свои проникновенные и гениальные стихи. Особенно знамениты его траурный плач «Как солнце под вечер сверкает багрово...» («На смерть Иекутиэля»), поражающий своим несоответствием традиционным жанровым канонам, и большая элегия «Во дни Иеку-тиэля, что кончились...»
Как солнце под вечер сверкает багрово,
Как будто укрывшись накидкой бордовой.
Все краски и с юга, и с севера смыты,
А пурпур - на западе, кровью облитом.
Раздета земля и согреться не может,
Ей зябко, и холод ночной ее гложет.
Надвинулась тьма, небеса почернели,
Свой траур надевши по Иекутиэлю.
Действительно, относительно счастливые дни для Шломо ибн Габироля кончились, ибо через некоторое время после гибели покровителя он вступает в жестокий конфликт с общиной Сарагосы и вынужден отправиться в скитания. По свидетельству самого Ибн Габироля, он написал более пятисот стихотворений и более двадцати книг, однако до нас дошла лишь малая часть из них.
* * *
Да, я смело Судьбу вызываю на бой,
Пусть неведомы сроки мои и кануны,
Пусть грохочет потоп над моей головой -
В моем сердце не дрогнут певучие струны.
Это храброе сердце пока еще юно,
Но глубокой и зоркой полно прямотой.
* * *
Я поэт, мне подвластен упрямец аруз,
Я как арфа златая для бардов и муз!
Моя песнь - украшенье для царской короны,
Диадема на самый изысканный вкус!
* * *
Пристало ль мне уже в шестнадцать лет
Прослыть певцом житейских мук и бед?
Не лучше ль, как ровесники мои,
Встречать беспечно вечер и рассвет?
Но рано ощутил я сердца власть,
Стать праведным и мудрым дал обет.
И рано юности огонь погас,
И в скорби я увидел яркий свет.
Стенанье, плач мою сжимают грудь,
Когда веселью я гляжу вослед.
Но слезы - ложь! Надежда - лишь обман!
В них никакого облегченья нет.
Когда ж судьбой бальзам мне будет дан,
Что исцеляет от смертельных ран?
* * *
Я даже до рожденья своего
Твоею был любовью окружен,
Ты сотворил меня из ничего
И жадный рот мне вырезал ножом.
Кто плоть мою в сосуде замесил?
Кто в грудь мою вложил горящий дух?
Кто мое тело смерял и отлил?
Кто подарил мне зрение и слух?
Кого я в сердце вечно берегу?
Всей мудростью обязан я кому?
Я - только глина на Твоем кругу,
Во всем Тебе подвластен одному.
Не утаив греха ни одного,
Я пред Тобой стою, преображен,
Ведь даже до рожденья своего
Я был Твоей любовью окружен.
* * *
Древний корень Давида, надолго ль могильной плитой
Ты сокрыт под землею, бесплодный, окутанный тьмой?
Внемли звукам весенним и к солнцу пробейся ростком.
Неужели навеки царю суждено быть рабом?
Кто Всевышнему предан -забит и унижен в неволе,
Кто хитрей и наглей - гордо ныне сидит на престоле.
Вот уж тысячу лет я в изгнании, филину друг
, По пустыне скитаюсь, мой путь словно замкнутый круг.
Возвести же конец мне, ангел святой Даниила!
Не разверзлись уста. Скрыт конец.
Жизнь, как прежде, постыла...
* * *
За все грехи прости меня, мой Бог,
Хотя никто Твою не знает меру,
Но в доброту Твою храню я веру,
Так не суди же прах у Твоих ног.
И, если я приговорен Тобой,
Убереги меня от исполненья,
Пускай болезнь мне будет искупленьем
И выкупом от смерти - эта боль.
* * *
Я с самого утра к Тебе спешу,
Твердыня Ты, Ты - сила, Ты - оплот,
К Тебе свою молитву возношу,
К Тебе, что день и ночь во мне живет.
Перед Твоим величием стою
И нищ и слаб, и глазу Твоему
Доступно все, что я в себе таю,
И от него не скрыться ничему.
Что может молвить жалкий мой язык?
Что может сердце? И какая власть
Есть в той душе, которую привык
Я понукать, и спрашивать, и клясть?
Но знаю я, как любишь Ты раскат
Тех песен, что в Твою слагают честь,-
В веках Тебя восславлю я, пока
Во мне душа божественная есть.
* * *
Чернилами ливней, рукой облаков,
Пером полыхающих молний
Рисует зима на бумаге садов
Лилово-пурпурные волны.
А людям такого не сотворить,
Равняясь красой с небесами,
Земля украшает наряды свои
Подобными звездам цветами.
***
Осень обещала и сдержала слово,
Что дала когда-то розе луговой,
И пожары молний возвещают снова,
Что Весной запахло, свежею землей.
Дождь ее наполнил, напоил, огладил
И к щекам холодным приложил румян,
Как она прекрасна в утреннем наряде!
И плывет по небу пурпурный туман,
Облака окрасив розовым и синим.
Слушай! Это горлица стонет по лугам,
От нее шалеют голуби в долине,
У нее на крыльях блещут жемчуга.
И когда, повиснув в дымке разогретой,
Песня растворяется в солнечной пыльце,
Кажется мне, будто у голубки этой
Светится на шее золотая цепь.
* * *
Где найти человека, что был бы здоров и силен
И остался бы другом и знанья, и разума он?
Только скептиков вижу, одних слабосильных втируш,
Только пленников вижу в темницах их собственных душ.
И любой остолоп, и глупец, и транжира любой
Из себя Аристотеля корчит и страшно гордится собой.
И убогие вирши свои называет поэмами он,
Ну а я называю их карканьем стаи ворон.
Только злое усердье, что будет пророку под стать,
Может строчки простые заставить поэзией стать.
Я печальную песню у Времени высек на лбу,
И они ненавидят ее - за высокую эту судьбу.
Ссылка:
http://webstudio.il4u.org.il/projects/_pers/gebirol/reference/poems.html