"Обещала быть только моей..."
Аня и Федя. Мои бабушка и дедушка. История их большой, но трагичной любви всегда была рядом со мной, заставляя меня, маленькую, в испуге сжиматься от горя, когда бабушка, увидев зашедшего проведать внучку деда, стремительно бросалась из-за стола в прихожую, натягивала пальто, яростно не попадая в рукава, а дед стоял, горестно поникнув, но жадно ловил глазами каждое движение моей бабушки, той женщины, которую он страстно любил и которую так нелепо навсегда потерял. Такое происходило постоянно в мой день рождения. Горький привкус чужой ненависти вязал рот, их обоюдная обида становилась и моей личной.
Эти их отношения почти сломали и мою взрослую семейную жизнь, когда судьба пыталась пинками направить меня в ту же горестную колею, по которой так долго, так трудно шли мои родные бабушка и дедушка, Аня и Федя.
Но до этой полутемной прихожей, в которой моя стройная красивая бабушка сражается с упрямым пальто, было ещё так далеко...
А пока юная Аня пишет в своём дневнике:
Аня Попова
24 июня 1942 года.
"Сегодня печальный, знаменательный день в моей жизни. Я решила писать дневник. Побудила меня на это горькая разлука с любимым человеком, Федей Петренко.
Встретилась я с ним в апреле месяце на своей постылой работе в должности секретаря асиновского Нарсуда, которая после встречи с ним стала мне милее и привлекательнее.
Работал он стажером-адвокатом со своим отцом. Это очень скромный, красивый юноша высокого роста. Он красив, а что особенно привлекает - это длиннные черные ресницы и, как небо голубые, глаза. Федя, милый Федуся (так я люблю его называть), как я могла тебе понравиться, не интересная, не привлекательная девчонка.
Он молод и красив, и вот его я люблю первой большой любовью.
После трех с половиной месяцев тесной дружбы и горячей любви неожиданная и непредупрежденная разлука.
Сердце мое давно чувствовало эту разлуку. 22 июля мы с ним были на покосе. Баловались и были счастливы, не предвидя разлуки. Его вызвали к 10 часам вечера во Военкомат. Я знала, что его берут, хотелось плакать. Но я не плакала, я не отношусь к плаксивому типу женщин, да и не знала еще ничего.
Я легла в постель. Чувствовала: должен прийти. Прислушивалась, как скребла кошка окно.
Он пришел, когда я задремала. Вышла к нему в легкой блузке и юбке.
Он стоял печальный и расстроенный. В 7 часов утра 23 июля мы должны были расстаться. А в девять часов вечера у меня должна была быть готова новая плюшевая курстка, которую я так ждала. И вот он ее не увидит!
Но увидел! Сколько мучений и переживаний я испытала в этот день. Я унижалась перед судьей. Мне охота было проводить его.
Их не увезли! Ох, какая бешеная радость! Один лишний и, возможно, последний вечер!
В 9 часов получили куртку (она ему не понравилась) и пошли в лес. Он просил читать ему Горького "Песнь о Соколе". Я отказалась, он забросил книгу к кусты и не стал читать мне Шевченко.
О! Как я могла его обидеть - не читала!
А вечером он напился одной рюмкой водки. Был пьян, но потом это прошло.
До пяти часов утра мы были вместе. За ночь поссорились. Он молод, хочет все знать. Он добивался...
Я не согласилась. Обиделся. Замолчал. Стало ему стыдно. Я, должно быть, опротивела. И вот теперь, когда его нет, меня мучают сомнения в его любви.
Перед отъездом он говорил, что будет писать письма, что любит крепко, что счастлив будет, если вернется и я стану его женой.
Но этому не бывать. Мы уговорились, что я буду его ждать. Он просил быть честной девушкой. Я обещала. Подарил 6 открыток, хорошо подписанных.
Ой! Боюсь, что он меня не любит или разлюбит.
Настал горький день!
Судья и не думает отпускать раньше обеденного перерыва.
Федя расстроенный, смущенный и холодный, как мне показалось, ушел в баню. Оттуда их увели на вокзал.
Родители его ослабели от горя. Судья мне не сочувствует.
Федя - бедненький и обиженный. Последний удар колокола. Я спокойна. Федя целует всю семью. Подходит к нам и жмет мне руку, как всем остальным. Я бы ему не разрешила себя поцеловать при всех, а в душе охота, чтобы поцеловал.
О! Как я его люблю! Остались его больные расстроенные родители. Федя просил чаще к ним заходить.
Не знаю, как я это буду делать, - неудобно. Но придется, да и самой охота ближе познакомиться с его мамашей, помочь ей в горе.
Если до этого я была спокойна, то в суде заплакала, и так сильно, что тряслись плечи. Так было нельзя. Я успокоилась. Судья, жестокая судья, посылала успокоиться. Наверное, жалкий был у меня вид".
Совсем девочка, все перемешалось в ее голове - первое серьезное испытание ее новенькой любви, курточка, в которой так хочется покрасоваться перед своим красивым мальчиком. Как все это близко и мне. И это горестное: я некрасивая. И это торжествующее: меня любят!
Аня
Милая нежная девочка, ты этого ещё не знаешь, но зато знаю я, какой стойкой, мужественной, любящей женщиной ты станешь.
В этот же день мой будущий дедушка тоже запишет в своём дневнике:
"Фёдор Петренко
24 июня 1942 года
Ночь с 23 на 24 июня. Провели с Аней последнюю ночь. Обещала быть только моей. Аня как была, так и осталась девушкой честной и нетронутой.
Хотя она на это почти соглашалась. Мне жалко ее, пусть останется такой, как была, а то вдруг меня убьют на фронте, и она будет несчастливой.
Мне было жалко ее. Я особенно не хотел обидеть ее, хотя обидел этим себя. Ее я любил, искренне, за всю жизнь. Хотя она, эта жизнь, у меня и маленькая, и еще не кончилась. Я так и не узнал, что такое женщина, хотя в мои годы это и заманчиво и притягательно.
В 3 часа ушел от нее домой. Не смог уснуть. Был неспокоен.
В 9 явился в военкомат. Откуда мы, 25 человек, пошли сразу на вокзал. Я - командир комсомольцев 24 года рождения.
Мучительно перенесли родные мой уход на фронт, сильно переживали и страдали. И Аня тоже. Сжимается сердце, на глаза помимо воли набегают слезы, пересилишь себя, стараешься, чтобы ничего не было заметно.
Пробуешь отвлечься чем-нибудь, но не выходит. Мысли летят к родным, к милой подруге Анечке".
Две маленькие жизни на фоне одной большой и страшной войны... Я держу в руках их дневники и опять пытаюсь пройти с ними этот путь, потому что это и мой путь, путь к самой себе, моя попытка понять, почему любовь, настоящая, взаимная любовь, может стать пыткой, страданием и горькой страшной обидой.
Продолжение: https://nikolaeva.livejournal.com/1185505.html
Эти их отношения почти сломали и мою взрослую семейную жизнь, когда судьба пыталась пинками направить меня в ту же горестную колею, по которой так долго, так трудно шли мои родные бабушка и дедушка, Аня и Федя.
Но до этой полутемной прихожей, в которой моя стройная красивая бабушка сражается с упрямым пальто, было ещё так далеко...
А пока юная Аня пишет в своём дневнике:
Аня Попова
24 июня 1942 года.
"Сегодня печальный, знаменательный день в моей жизни. Я решила писать дневник. Побудила меня на это горькая разлука с любимым человеком, Федей Петренко.
Встретилась я с ним в апреле месяце на своей постылой работе в должности секретаря асиновского Нарсуда, которая после встречи с ним стала мне милее и привлекательнее.
Работал он стажером-адвокатом со своим отцом. Это очень скромный, красивый юноша высокого роста. Он красив, а что особенно привлекает - это длиннные черные ресницы и, как небо голубые, глаза. Федя, милый Федуся (так я люблю его называть), как я могла тебе понравиться, не интересная, не привлекательная девчонка.
Он молод и красив, и вот его я люблю первой большой любовью.
После трех с половиной месяцев тесной дружбы и горячей любви неожиданная и непредупрежденная разлука.
Сердце мое давно чувствовало эту разлуку. 22 июля мы с ним были на покосе. Баловались и были счастливы, не предвидя разлуки. Его вызвали к 10 часам вечера во Военкомат. Я знала, что его берут, хотелось плакать. Но я не плакала, я не отношусь к плаксивому типу женщин, да и не знала еще ничего.
Я легла в постель. Чувствовала: должен прийти. Прислушивалась, как скребла кошка окно.
Он пришел, когда я задремала. Вышла к нему в легкой блузке и юбке.
Он стоял печальный и расстроенный. В 7 часов утра 23 июля мы должны были расстаться. А в девять часов вечера у меня должна была быть готова новая плюшевая курстка, которую я так ждала. И вот он ее не увидит!
Но увидел! Сколько мучений и переживаний я испытала в этот день. Я унижалась перед судьей. Мне охота было проводить его.
Их не увезли! Ох, какая бешеная радость! Один лишний и, возможно, последний вечер!
В 9 часов получили куртку (она ему не понравилась) и пошли в лес. Он просил читать ему Горького "Песнь о Соколе". Я отказалась, он забросил книгу к кусты и не стал читать мне Шевченко.
О! Как я могла его обидеть - не читала!
А вечером он напился одной рюмкой водки. Был пьян, но потом это прошло.
До пяти часов утра мы были вместе. За ночь поссорились. Он молод, хочет все знать. Он добивался...
Я не согласилась. Обиделся. Замолчал. Стало ему стыдно. Я, должно быть, опротивела. И вот теперь, когда его нет, меня мучают сомнения в его любви.
Перед отъездом он говорил, что будет писать письма, что любит крепко, что счастлив будет, если вернется и я стану его женой.
Но этому не бывать. Мы уговорились, что я буду его ждать. Он просил быть честной девушкой. Я обещала. Подарил 6 открыток, хорошо подписанных.
Ой! Боюсь, что он меня не любит или разлюбит.
Настал горький день!
Судья и не думает отпускать раньше обеденного перерыва.
Федя расстроенный, смущенный и холодный, как мне показалось, ушел в баню. Оттуда их увели на вокзал.
Родители его ослабели от горя. Судья мне не сочувствует.
Федя - бедненький и обиженный. Последний удар колокола. Я спокойна. Федя целует всю семью. Подходит к нам и жмет мне руку, как всем остальным. Я бы ему не разрешила себя поцеловать при всех, а в душе охота, чтобы поцеловал.
О! Как я его люблю! Остались его больные расстроенные родители. Федя просил чаще к ним заходить.
Не знаю, как я это буду делать, - неудобно. Но придется, да и самой охота ближе познакомиться с его мамашей, помочь ей в горе.
Если до этого я была спокойна, то в суде заплакала, и так сильно, что тряслись плечи. Так было нельзя. Я успокоилась. Судья, жестокая судья, посылала успокоиться. Наверное, жалкий был у меня вид".
Совсем девочка, все перемешалось в ее голове - первое серьезное испытание ее новенькой любви, курточка, в которой так хочется покрасоваться перед своим красивым мальчиком. Как все это близко и мне. И это горестное: я некрасивая. И это торжествующее: меня любят!
Аня
Милая нежная девочка, ты этого ещё не знаешь, но зато знаю я, какой стойкой, мужественной, любящей женщиной ты станешь.
В этот же день мой будущий дедушка тоже запишет в своём дневнике:
"Фёдор Петренко
24 июня 1942 года
Ночь с 23 на 24 июня. Провели с Аней последнюю ночь. Обещала быть только моей. Аня как была, так и осталась девушкой честной и нетронутой.
Хотя она на это почти соглашалась. Мне жалко ее, пусть останется такой, как была, а то вдруг меня убьют на фронте, и она будет несчастливой.
Мне было жалко ее. Я особенно не хотел обидеть ее, хотя обидел этим себя. Ее я любил, искренне, за всю жизнь. Хотя она, эта жизнь, у меня и маленькая, и еще не кончилась. Я так и не узнал, что такое женщина, хотя в мои годы это и заманчиво и притягательно.
В 3 часа ушел от нее домой. Не смог уснуть. Был неспокоен.
В 9 явился в военкомат. Откуда мы, 25 человек, пошли сразу на вокзал. Я - командир комсомольцев 24 года рождения.
Мучительно перенесли родные мой уход на фронт, сильно переживали и страдали. И Аня тоже. Сжимается сердце, на глаза помимо воли набегают слезы, пересилишь себя, стараешься, чтобы ничего не было заметно.
Пробуешь отвлечься чем-нибудь, но не выходит. Мысли летят к родным, к милой подруге Анечке".
Две маленькие жизни на фоне одной большой и страшной войны... Я держу в руках их дневники и опять пытаюсь пройти с ними этот путь, потому что это и мой путь, путь к самой себе, моя попытка понять, почему любовь, настоящая, взаимная любовь, может стать пыткой, страданием и горькой страшной обидой.
Продолжение: https://nikolaeva.livejournal.com/1185505.html