Небесная архитектура
Московское лето подарило праздник для неисправимых любителей зимы - таких, как я. На улице зима. Только перевёрнутая. Те же 30 градусов, только тепла, В воздухе и на земле ветер крутит позёмку, а сугробы взмыли в небо. И вот теперь висит вся эта небесная архитектура на голубом небосклоне и на душе от этого радостно.
С самого раннего возраста я летал на самолёте по меньшей мере два раза в год. Самолёты мне очень нравились. Во-первых, там выдавали пластмассовую посуду, пластмассовые приборы и разогретую пищу. Такого у нас в доме отродясь не было. Во-вторых, тебе предлагали вытереться мокрой душистой салфеткой. Для ребёнка, выросшего у родителей, которые никогда не пользовались одеколоном и духами, это тоже было в диковинку. В-третьих, тебе выдавали карамельку - какой ребёнок не любит карамель? И, наконец, в-четвёртых, я пробирался к окну, не обращая внимания на то, что там кто-то уже сидит, и, не отрываясь, глядел в иллюминатор. Пассажир, законно занимающий место у иллюминатора, ворчал, что я стою коленкой у него промеж ног; мама звала сесть по-человечески и пристегнутся ("иначе нас отсюда выгонят "); карамелька таяла за щекой и щека становилось ребристой на ощупь; но ничего не было в состоянии отвлечь меня от белоснежных замков, которые величественно проплывали за стеклом. Это было верхом наслаждения - смотреть на облака. Единственное, о чём я жалел, - это о том, что невозможно по ним пройтись. Прошли годы, а мечта осталась - пройти по облакам. И когда тоскливо, или печально, или больно, или грустно, вспоминаешь эту мечту. А иногда так хорошо, что и ходить по облакам не охота. Такая она - жизнь.
С самого раннего возраста я летал на самолёте по меньшей мере два раза в год. Самолёты мне очень нравились. Во-первых, там выдавали пластмассовую посуду, пластмассовые приборы и разогретую пищу. Такого у нас в доме отродясь не было. Во-вторых, тебе предлагали вытереться мокрой душистой салфеткой. Для ребёнка, выросшего у родителей, которые никогда не пользовались одеколоном и духами, это тоже было в диковинку. В-третьих, тебе выдавали карамельку - какой ребёнок не любит карамель? И, наконец, в-четвёртых, я пробирался к окну, не обращая внимания на то, что там кто-то уже сидит, и, не отрываясь, глядел в иллюминатор. Пассажир, законно занимающий место у иллюминатора, ворчал, что я стою коленкой у него промеж ног; мама звала сесть по-человечески и пристегнутся ("иначе нас отсюда выгонят "); карамелька таяла за щекой и щека становилось ребристой на ощупь; но ничего не было в состоянии отвлечь меня от белоснежных замков, которые величественно проплывали за стеклом. Это было верхом наслаждения - смотреть на облака. Единственное, о чём я жалел, - это о том, что невозможно по ним пройтись. Прошли годы, а мечта осталась - пройти по облакам. И когда тоскливо, или печально, или больно, или грустно, вспоминаешь эту мечту. А иногда так хорошо, что и ходить по облакам не охота. Такая она - жизнь.