Ночная поэзия. Суинберн
И неважно, что днем. Это просто название рубрики.
Олджернон Чарльз Суинберн/Algernon Charles Swinburne, вот тут о нем написано - заметнейший английский поэт второй половины XIX века.
Но в России ему не повезло, я с большим трудом нашел два перевода, оставляющих желать лучшего, не передающих десятой доли изящной мощи - именно такЪ! - оригинала, но дающих о нем хоть какое-то представление.
Я, правда, плохо себе представляю, как адекватно перевести, например, моё любимое стихотворение. Наверняка можно. Но тут требуется гений вроде Пастернака или хотя бы Лозинского. Однако на Суинберна его не нашлось.
Английская поэзия развивалась непрерывно с конца XVI века, но в русских конгениальных переводах она представлена неравномерно, много gaps, лакун-провалов.
Слабо известны Спенсер и Филип Сидни - многократно переведен и глубоко изучен Шекспир, более-менее освоен Джон Донн и Милтон; зато в глубокой тени остались поэты-метафизики XVII века. Да и поэты XVIII века, кроме Бернса и Блейка.
Наконец, Байрон, Колридж, Вордсворт, Шелли, Китс, Теннисон и даже Саути обработаны очень хорошо или неплохо.
Но полностью выпали преемники поэтов-романтиков додекадентской поры - Роберт и Элизабет Баррет Браунинг и другие.
Лучшим из этих других был Суинберн, на мой вкус. Его стих пластичен, звучен, полон ассонансов. Его не назвать простым, он иногда становится тёмным, хотя и без архаизмов, но приходится продираться сквозь звуки в поисках смысла. Это полифония сродни Малеровской, завораживающая музыка предельно совершенных форм. Ее невозможно перепутать ни с какой другой.
Вот его стихи в оригинале
Поэтическая драма Аталанта в Калидоне, трудное чтение
The Garden of Prosperine САД ПРОЗЕРПИНЫ
Here, where the world is quiet, Вот здесь, где тишь от века,
Here, where all trouble seems Где гул былых ветров
Dead winds' and spent waves' riot И волн усопших - эхо
In doubtful dreams of dreams; Полузабытых снов;
I watch the green field growing Я вижу зелень поля,
For reaping folk and sowing, Жнецов, чья злая доля -
For harvest-time and mowing, Ни воля, ни неволя,
A sleepy world of streams. А сонный мир ручьев
I am tired of tears and laughter, Устал… Слеза веселья -
And men that laugh and weep; Тропа на Страшный Суд,
Of what may come hereafter Страшней всего похмелье:
For men that sow to reap: Что сеют - то и жнут…
I am weary of days and hours, Жить днями и ночами,
Blown buds of barren flowers, Желаньями, мечтами,
Desires and dreams and powers Бесплодными цветами,
And everything but sleep. Устал. А сны не лгут.
Here life has death for neighbour, Здесь жизнь и смерть - соседи,
And far from eye or ear Здесь мёртвая страда.
Wan waves and wet winds labour, Волна и буйный ветер
Weak ships and spirits steer; Безвольные суда
They drive adrift, and whither В неведомых бермудах
They wot not who make thither; Влачат по морю блуда,
But no such winds blow hither, Путём из Ниоткуда,
And no such things grow here. И курсом в Никуда.
No growth of moor or coppice, Но штиль над мёртвым садом,
No heather-flower or vine, Захваченным давно
But bloomless buds of poppies, Зелёным виноградом
Green grapes of Proserpine, Бесплодных маков, но
Pale beds of blowing rushes, Из этой мертвечины
Where no leaf blooms or blushes Здесь давит Прозерпина
Save this whereout she crushes Для мертвого мужчины
For dead men deadly wine. Смертельное вино.
Pale, without name or number, Бесплодным, бледным зернам,
In fruitless fields of corn, Оставив вечный свод,
They bow themselves and slumber Рассвет в подоле чёрном
All night till light is born; Ночная тьма несёт.
And like a soul belated, И грешников заблудших
In hell and heaven unmated, Отверженные души
By cloud and mist abated Являются послушно
Comes out of darkness morn. Из утренних ворот.
Though one were strong as seven, Хоть каждый семижилен,
He too with death shall dwell, Смирился с тем, что смерть -
Nor wake with wings in heaven, И Рай, дающий крылья,
Nor weep for pains in hell; И Ада круговерть.
Though one were fair as roses, Хоть каждый чист, как роза,
His beauty clouds and closes; Но их краса - лишь слёзы,
And well though love reposes, Не вспыхнувшие звёзды,
In the end it is not well. Которых не согреть.
Pale, beyond porch and portal, Бледна, как лунный камень,
Crowned with calm leaves, she stands В венце из мёртвых трав,
Who gathers all things mortal Бессмертными руками
With cold immortal hands; Всё смертное собрав,
Her languid lips are sweeter Она стоит у входа,
Than love's who fears to greet her Как мёртвая Природа,
To men that mix and meet her Одним бесплодным плодом
From many times and lands. Бессмертию воздав.
She waits for each and other, И каждый, забывая
She waits for all men born; О матери-земле,
Forgets the earth her mother, Горящей не сгорая,
The life of fruits and corn; Лишь в плоде и зерне
And spring and seed and swallow Спешит сюда, где песне
Take wing for her and follow Безрадостно и тесно,
Where summer song rings hollow А розы безызвестно
And flowers are put to scorn. Затеряны в стерне.
There go the loves that wither, Подрезанные крылья,
The old loves with wearier wings; Несбывшиеся сны…
And all dead years draw thither, Любви в вину вменили
And all disastrous things; Всё то, в чём нет вины:
Dead dreams of days forsaken, Мечты о днях ушедших,
Blind buds that snows have shaken, Цветах, в снегу ослепших,
Wild leaves that winds have taken, И листьях, облетевших
Red strays of ruined springs. Посланниках весны.
We are not sure of sorrow, И радость - не указ нам,
And joy was never sure; И скорбь - уходит вспять,
Today will die tomorrow; Сегодня - для соблазна,
Time stoops to no man's lure; А завтра - умирать.
And love, grown faint and fretful, Любовь же - дочь мгновенья,
With lips but half regretful Сестра долготерпенья,
Sighs, and with eyes forgetful Рабыня огорченья,
Weeps that no loves endure. А совращенья - мать.
From too much love of living, На жизнь и на свободу
From hope and fear set free, Надеемся, страшась,
We thank with brief thanksgiving И благодарны Богу,
Whatever gods may be Что где-то, но не в нас
That no life lives for ever; Живёт седая вечность,
That dead men rise up never; Что жизнь не бесконечна,
That even the weariest river Как ветер быстротечна,
Winds somewhere safe to sea. А смерть придёт лишь раз.
Then star nor sun shall waken, И всё уснёт навеки,
Nor any change of light: Восход, зенит, закат,
Nor sound of waters shaken, И все моря и реки,
Nor any sound or sight: И жест, и звук, и сад,
Nor wintry leaves nor vernal, Где маки над стерниной
Nor days nor things diurnal; В ночи согнули спины.
Only the sleep eternal В саду у Прозерпины -
In an eternal night. Лишь тьмы стеклянный взгляд…
Genesis
In the outer world that was before this earth,
That was before all shape or space was born,
Before the blind first hour of time had birth,
Before night knew the moonlight or the morn;
Yea, before any world had any light,
Or anything called God or man drew breath,
Slowly the strong sides of the heaving night
Moved, and brought forth the strength of life and death.
And the sad shapeless horror increate
That was all things and one thing, without fruit,
Limit, or law; where love was none, nor hate,
Where no leaf came to blossom from no root;
The very darkness that time knew not of,
Nor God laid hand on, nor was man found there,
Ceased, and was cloven in several shapes; above
Light, and night under, and fire, earth, water, and air.
Sunbeams and starbeams, and all coloured things,
All forms and all similitudes began;
And death, the shadow cast by life's wide wings,
And God, the shade cast by the soul of man.
Then between shadow and substance, night and light,
Then between birth and death, and deeds and days,
The illimitable embrace and the amorous fight
That of itself begets, bears, rears, and slays,
The immortal war of mortal things that is
Labour and life and growth and good and ill,
The mild antiphonies that melt and kiss,
The violent symphonies that meet and kill,
All nature of all things began to be.
But chiefliest in the spirit (beast or man,
Planet of heaven or blossom of earth or sea)
The divine contraries of life began.
For the great labour of growth, being many, is one;
One thing the white death and the ruddy birth;
The invisible air and the all-beholden sun,
And barren water and many-childed earth.
And these things are made manifest in men
From the beginning forth unto this day:
Time writes and life records them, and again
Death seals them lest the record pass away.
For if death were not, then should growth not be,
Change, nor the life of good nor evil things;
Nor were there night at all nor light to see,
Nor water of sweet nor water of bitter springs.
For in each man and each year that is born
Are sown the twin seeds of the strong twin powers;
The white seed of the fruitful helpful morn,
The black seed of the barren hurtful hours.
And he that of the black seed eateth fruit,
To him the savour as honey shall be sweet;
And he in whom the white seed hath struck root,
He shall have sorrow and trouble and tears for meat.
And him whose lips the sweet fruit hath made red
In the end men loathe and make his name a rod;
And him whose mouth on the unsweet fruit hath fed
In the end men follow and know for very God.
And of these twain, the black seed and the white,
All things come forth, endured of men and done;
And still the day is great with child of night,
And still the black night labours with the sun.
And each man and each year that lives on earth
Turns hither or thither, and hence or thence is fed;
And as a man before was from his birth,
So shall a man be after among the dead.
В мирах предвечных, до миров земных,
До звездной бездны, солнца и планет,
До первенцов-часов, еще слепых,
До ночи, не познавшей лунный свет.
До Бога в не родившихся мирах,
До света, озаряющего ночь,
Отверз врата колеблющийся мрак,
И жизнь, и смерть свою явили мощь.
И бледная бесформенная мгла,
Вещей и форм, и образов исток,
Еще не давший ни добра, ни зла,
Ни корня, породившего листок,
Мрак, Временем не познанный, когда
Творец еще не сотворил небес;
Лишь в мрачном сумраке: огонь, вода,
Земля и воздух - девственный замес.
И начал быть тот все вместивший день:
Как первый образ, сотворенный тьмой;
Возникла смерть - от крыльев жизни тень,
И Бог был явлен - тень души людской.
И в череде рождений и смертей,
В ночах и снах, в деяниях и днях,
Страсть и объятья, что, родив детей
И их взлелеяв, обращают в прах.
Так начался субстанций вечный спор -
Добра и зла исконное родство,
Мелодий нежных двуголосый хор,
Неистовых симфоний торжество.
Так вещи мира в бытие пришли.
Но главное, что голос двух начал
(Людей, животных, неба и земли)
Всевластным диссонансом зазвучал.
Великий труд - связать в одно весь мир;
Смерть белую и жизни красный плод,
Все зрящий свет, невидимый эфир,
Почв плодоносность и бесплодность вод.
Так все противоречия сошлись
И в людях явлены, и будут впредь;
Диктует век, записывает жизнь,
И снова сургучом скрепляет смерть.
Зане без смерти изменений нет,
Ни зла нет, ни добра - земных оков;
Ни света вечного, ни тьмы тенет,
Ни сладких нет, ни горьких родников.
Зане сей мир зачат от близнецов:
От белого и черного семян;
От белого рождается любовь,
От черного - погибель и обман.
Одним - взойдет соблазном черный плод,
Прельстив медовым вкусом на губах,
Другим, в ком семя белое взойдет, -
Весь век свой жить в печалях и трудах.
Того, чью душу сладкий плод прельстит,
Презрят, но примут власть его и суд;
Того ж, кто в сердце горький плод взрастит,
Почтут за Бога и за ним пойдут.
Из этих двух семян весь мир возник,
Все вещи, человек и жизнь сама;
Во чреве дня таится ночи лик
И свет еще вынашивает тьма.
И человек навеки обречен
Свой хлеб насущный добывать трудом;
Как непреложно, что он был рожден,
Так среди мертвых быть ему потом.
http://www.poezia.ru/article.php?sid=29806 - стих, перевод и комментарии