Поэзия. Андрей Полонский. Кастоправ
Предыдущий поэт
Андрей Валентинович Полонский. Не только поэт, но и мыслитель, нестандартный, оригинальный и парадоксальный. Я читаю его Телеграм-канал, потому и знаю, что в прозе он не менее искусен, чем в стихах.
Слово "кастоправ" он придумал сам, как и проект Общества вольных кастоправов и сетевой альманах «Кастоправда», где регулярно публикует новые тексты.
Мой ровесник, старше всего на 2 года, в советское время обвинялся и привлекался за "антисоветскую деятельность". Сегодня находится на правильной стороне истории. Хотя я в очередной раз хочу напомнить, что меня не интересует политическая позиция поэта, если это настоящий поэт.
Тут некоторые стихотворения.
* * *
Неизвестная ящерица выходит из моря,
Огненный зев,
Слизывает один приморский поселок,
Другой,
Озирается.
Где Давид для этого Голиафа?
В конторах шушукаются.
Клерк говорит секретарше:
Не может быть,
Бабушкины сказки.
Министр говорит министру:
Никто не примет надлежащие меры.
Спецназ отступил от Байдарских ворот.
Где Давид для этого Голиафа?
Маг Александр и священник Виссарион
Теребят свои маленькие книжки.
Один спрашивает: Как ты думаешь,
Стоит ли принести жертву?
Слезы грешника, - жертва, угодная Богу, -
Отвечает другой.
Где ты здесь видишь Бога,
Очнись! -
И вообще, где Давид
Для этого Голиафа.
И вот он выходит,
Верней она,
Девочка,
Длинные глаза, наглый рот,
Острая грудь, великолепные ноги,
Именно про такие ноги говорят: от ушей.
Уйди, слышишь! -
Как она услышит, ящерица высотой со сталинскую девятиэтажку,
Уйди и не возвращайся! - повторяет она и даже, кажется, улыбается.
Неожиданно чудовище делает один неуверенный шаг назад,
Другой,
И вот оно уже скрылось за линией горизонта,
Только несколько огромных волн,
Выдыхая: ух! -
Накатились на берег.
Это была Лиллит, -
Говорит клерк секретарше.
Эта была ехидна, -
Говорит министр министру.
Какая-то непотребная история, -
Восклицает священник,
И маг кивает ему.
Он обещает поискать хоть какие-то аналоги
в средневековых манускриптах
И неканонических апокалипсисах…
Девушка поднимается от берега в гору.
Случайный прохожий ее спрашивает:
Кто ты на самом деле? -
Я Давид для этого Голиафа, - отвечает она,
Закуривает и смеется.
СОНЕТ НА МАНДЕЛЬШТАМОВСКУЮ СТРОКУ…
В России страх, в Венеции туман,
И власть, и силы постоянно с нами,
Компьютер выключен. Давай теперь словами.
В картинке - ложь, в движении - обман.
Нептица пролетит над головами
Нечеловеков, и для неземлян
Расскажут, где Париж, где Магадан,
Что делать с играми, соблазнами и снами.
Живем, вгрызаясь в личные дела,
Имеем свой паек, свое терпение,
С надменным видом измеряем время,
Разбрасываем вещи и тела.
Но все изменится, когда нептица
В предутреннем тумане раскричится.
* * *
Все получилось как-то так, -
Я говорю о социальном, -
Я думал, будет все иначе,
Преображение грядет.
Я думал, наше поколение
Изменит мира очертание,
Он будет чище и добрее,
По крайней мере, веселей.
Не лучше ли о мимолетном? -
Луч пробивает облака,
И возникает новый свет,
Преображая старый город.
И люди, следуя животным,
Но все же собственным желаниям,
Находят силу и надежду
И жадно лепятся друг к другу.
* * *
Постоянство - незачем, ницшеанство - в лом,
IQ ниже среднего, но и это еще не предел,
за синим морем, за дальним хребтом
захлебнулся, запутался, недоглядел
там летела лань, там стонала рысь,
ухала сова, брал наряд народ,
мне сказал синебородый: очнись, молись,
а я икал и смеялся как идиот
в море рыба-страх. в горах птица-мед,
в небесах - тени от наших смут,
я, конечно, откликнусь, коли меня проймет,
я, конечно, опомнюсь, ежели нас поймут
заливное время, его луга,
холодеет к ночи висок, и вот
холодеет сердце, и страсть-деньга
о безумном мучается, поет
все цифирь да цифирь, никаких окон
не всплывает новых, программка - дрянь,
а когда поднимешься, спросит Он:
ты чего явился в такую рань?!
* * *
Ну и куда мне деваться от того,
что я уже тут,
бежать отсюда? -
но тогда я окажусь там,
а там, на берегу лазурного моря,
демонические сущности с шестьюдесятью глазами
будут также приставать ко мне
и смеяться:
защекочем, уволочем…
От них никуда не деться,
пока я здесь,
но ведь там
я тоже буду здесь.
* * *
В этой скудости ранней
И безбытности строгой
Мне идти полупьяному
Непроезжей дорогой
Сквозь забыть и случиться
К неизвестному граду,
Где летают жар-птицы,
Да по весеннему саду,
Где живет император
Моего подсознания,
Превращающий в опиум
Понты и желания.
* * *
Один видел поле, остывающее от войны,
второму выпала доля дойти до восточных ворот,
третий не знал покоя, бежал из своей страны,
хотя знал, что никуда не уйдет.
А мы разбираем брэнды. Лыжи и самолеты,
лажа, - она сказала, и, закурив Davidoff,
стала переписывать набело сотый
очерк об изобилии земных плодов.
И я, глядя на соседнее офисное здание,
блуждая одновременно по sport-exrpess.ru,
думал о невозможности обладания
тем, о чем я здесь вру.
Потому как человек, забывший, что пара штанов -
это всего лишь пара штанов, а не стиль и цель,
готовит своего ангела, чтоб тот нажал кнопку off
и пошла канитель.
Взрывы в метро, тревожная информация
о новой эпидемии на юго-востоке Азии,
сплетни, мистификации
и прочие безобразия.
Но все равно не поможешь беде. Один уже крепко спит
и видит, как торжествует простое - «воздух исчез»,
второй никуда не идет, в землю по пояс врыт,
а третий плотно забыт, не пойман и не убит,
а просто попутал бес.
Мы через поле от них. Но вязнет отчаянный крик.
Взирая на серые окна, как разглядишь ты свет,
льющийся не отсюда. Не наследник, не ученик,
человек, которого нет.
* * *
Спишь ли Ты, или Ты никогда не спишь,
следишь, как мы здесь, во тьме времен
готовимся умирать, курим гашиш,
глядим, в свою очередь, на Твой храм, на Твой схрон.
Из ребер у нас растут деревья, в горле цветут цветы,
вишни и апельсины, одуванчики, маки,
электрические линии, станции, блокпосты,
странствия, буераки.
Седок говорил с конем, путник путал пути,
голосовать лучше днем, ночью скорей брести
к заежке, откуда слышится женский голос и грубый смех.
Твоей щедрости хватит на всех.
Достань мне из схрона то, что не знаю сам,
для чего еще нет музыки, что еще только гул,
а я уж развлеку Тебя, яко Адам,
разочарую Тебя, яко Саул.
* * *
Страна моя как женщина ревнива,
страна моя как женщина ревнива,
страна моя как женщина ревнива,
но где-то там, я знаю, там, вдали
есть темно-синие моря, оливы,
есть темно-синие моря, оливы,
есть темно-синие моря, оливы,
дельфины и большие корабли.
За окоем, увы, не бросить взгляда,
за окоем, увы, не бросить взгляда,
за окоем, увы, не бросить взгляда,
но где-то там, я верю, быть должна
земля без призраков, где все вино без яда,
земля без призраков, где все вино без яда,
земля без призраков, где все вино без яда,
песок и девушка, прилив, луна.
Но мне и здесь просторно и привольно,
но мне и здесь просторно и привольно,
но мне и здесь просторно и привольно,
я знаю, кто, зачем и отчего,
все эти ссоры, ужасы и войны,
все эти ссоры, ужасы и войны,
все эти ссоры, ужасы и войны
лишь приближают наше торжество.
* * *
Ну, вот и я. Такой, как прочие,
Среди сомнений и причин,
Осознаю заветы Отчие,
Но не исполнил ни один.
За окнами зима. Смеркается.
Свободным прожил я? Рабом?
И очень хочется раскаяться,
Как староверу - об пол лбом.
Мы с тобой на кухне посидим,
Сладко пахнет белый керосин...
Чтобы нам уехать на вокзал,
Где бы нас никто не отыскал.
Мандельштам
Как научиться говорить?
Сверчок - молчок, свирель - зубаста,
Свою обуздывая прыть,
Мы голый зад возводим в барство.
Был обязателен хандроз,
Хирели десны, жгли абсцессы,
А в сказках принцы в полный рост
И большегрудые принцессы.
Сладко пахнет белый героин,
Чтобы нас никто не отыскал.
1998
ПРОБИРАЯСЬ НАОЩУПЬ
Слова податливы, как воск,
ты дотянись рукой до возле
звезды парящей стаи коз,
и станешь сам - небесный козлик.
С шести утра будильник спит,
его хозяин бродит в нетях
и знает твердо: аппетит
себе нагуливает этим.
Смещая план, замацать план,
смешать наркотик с нашим потом,
в психоделический туман
сгрузив все кислые заботы.
Мы сами знаем, что по чем,
мы все нюансы различаем,
«поэты гибнут над ручьем»,
а граждане - под кирпичами.
1987
ЦЕНТРОВЫЕ ТАКСИ (1)
Мои мысли квелые -
дай на лапу, пень -
а друзья веселые
каждый божий день.
Глупо хорохориться,
что я сделал? где?
не могу устроиться,
влиться и т.д.
Ты совсем нездешняя,
я совсем не тот,
вот и мысли грешныя,
так разэтак в рот.
Неглиже ободрано,
скомкано уже,
все казались бодрыми
и пошли на жэ.
1989
ЦЕНТРОВЫЕ ТАКСИ (2)
Все получалось хреновато:
аккорд, еще аккорд, плевок,
мы в целом жили небогато,
и все стремились на восток.
Но понимали в самом деле,
что наши хмурые князья
так плохо выглядят в постели,
что хуже выдумать нельзя.
И Пушкин был нам как опора,
зане снабдил его Эрот
стрелою, что входила споро
под сердце, в задницу и в рот.
1989
ЦЕНТРОВЫЕ ТАКСИ (3)
Жать всегда по следу
и бежать беды,
лучше ждать победу,
чем считать труды.
Никому не нужен
твой изящный ход,
колбаса на ужин -
средство от невзгод.
Не ходи на лыжах,
на голову встань,
на кого обижен
ты в такую рань.
Выкинули номер,
извели в конец.
Раз еще не помер,
значит - не мертвец.
1989
Когда ветер поднялся и ропот стих
Самое существенное знать имена
Сотни людей, совершенно своих,
Они и называются моя страна.
Разумеется, справедливости не было и нет,
Разумеется, власть порочна и дурна,
Разумеется, рыдает Нетварный свет,
Моросит неизбежный дождь и воцарилась долгая тишина.
Но сердце согреет весна, спину прикроет друг,
Новый удел нам отмерили небесные землемеры.
Завершится победой война. Разрывая порочный круг
Стрела времени обещает неизбежные перемены.
Кто ты такой - спрашиваю себя - кто ты такой,
Почему - спрашиваю себя - ты здесь, а не там,
От того, - отвечаю, - что я человек плохой,
А плохой человек должен иметь хотя бы привязанность к родным местам.
А как же государство, - спрашиваю, - его преступления, все дела,
Кол, виселица, застенок, главное дело допрос?
Как равнодушному человеку, мне важно, чтобы страна жила,
Я равнодушен до слез.
Смотри, назначат тебя начальником, пусть маленьким, что тогда?
Тебе уже обещали недоброжелатели, - за то, что топишь за власть.
Будешь вести судопроизводство небольшого суда,
Иметь свою часть.
И не надейтесь даже. Я просто в дверь не войду,
Не по формату широк, да и несколько удлинен.
К тому же, чтоб как-то относиться к любому суду,
Надо ценить законы. А что мне закон?
Я плохой человек, как тридцать раз говорил,
Правда - не мой удел, и право - не мой калым.
Я - на собственном месте. Только б хватило сил
Не захотеть стать хорошим, так и остаться плохим.
Восстал случайно из мрака,
По окрику, из-под бетона,
По времени забияка,
Давно ушедший из дома.
К ногам не жмётся собака,
Не закурить на рассвете,
И слэнга не разбирают
Ни старики, ни дети.
Одежда его истлела,
Надежда его пропала,
Он только тень, не тело
Прокинутого идеала.
Цветы на асфальте не выросли,
В коробке пылятся пластинки.
Куда мы смотрели? С вызовом.
На ещё распечатанном фотоснимке.
«Перегородки, которые мы настроили здесь на земле, не доходят до небес»
Митрополит Платон Левшин (1737 - 1812)
Невероятно, но никак.
А мы хотели только так,
Совсем не так, как прошлый раз,
Как люди делали до нас.
Но вышло всё наоборот,
Чудес давно никто не ждёт,
Судьба смела, а ты дурак,
Устал от присказок и врак.
Не знал и вправду ни хрена,
Изгнание, а тут война.
Стен множество и ветер стих.
Сквозь них не можем через них.
Что повторяться о пустом.
О том ли говорил Платон
Митрополит. Он далеко,
Перегородки высоко.
Хоть не достали до небес,
Но их никто не перелез.
Тут еще стихи. Да и много еще можно найти в Сети.
Мой поэторий
Андрей Валентинович Полонский. Не только поэт, но и мыслитель, нестандартный, оригинальный и парадоксальный. Я читаю его Телеграм-канал, потому и знаю, что в прозе он не менее искусен, чем в стихах.
Слово "кастоправ" он придумал сам, как и проект Общества вольных кастоправов и сетевой альманах «Кастоправда», где регулярно публикует новые тексты.
Мой ровесник, старше всего на 2 года, в советское время обвинялся и привлекался за "антисоветскую деятельность". Сегодня находится на правильной стороне истории. Хотя я в очередной раз хочу напомнить, что меня не интересует политическая позиция поэта, если это настоящий поэт.
Тут некоторые стихотворения.
* * *
Неизвестная ящерица выходит из моря,
Огненный зев,
Слизывает один приморский поселок,
Другой,
Озирается.
Где Давид для этого Голиафа?
В конторах шушукаются.
Клерк говорит секретарше:
Не может быть,
Бабушкины сказки.
Министр говорит министру:
Никто не примет надлежащие меры.
Спецназ отступил от Байдарских ворот.
Где Давид для этого Голиафа?
Маг Александр и священник Виссарион
Теребят свои маленькие книжки.
Один спрашивает: Как ты думаешь,
Стоит ли принести жертву?
Слезы грешника, - жертва, угодная Богу, -
Отвечает другой.
Где ты здесь видишь Бога,
Очнись! -
И вообще, где Давид
Для этого Голиафа.
И вот он выходит,
Верней она,
Девочка,
Длинные глаза, наглый рот,
Острая грудь, великолепные ноги,
Именно про такие ноги говорят: от ушей.
Уйди, слышишь! -
Как она услышит, ящерица высотой со сталинскую девятиэтажку,
Уйди и не возвращайся! - повторяет она и даже, кажется, улыбается.
Неожиданно чудовище делает один неуверенный шаг назад,
Другой,
И вот оно уже скрылось за линией горизонта,
Только несколько огромных волн,
Выдыхая: ух! -
Накатились на берег.
Это была Лиллит, -
Говорит клерк секретарше.
Эта была ехидна, -
Говорит министр министру.
Какая-то непотребная история, -
Восклицает священник,
И маг кивает ему.
Он обещает поискать хоть какие-то аналоги
в средневековых манускриптах
И неканонических апокалипсисах…
Девушка поднимается от берега в гору.
Случайный прохожий ее спрашивает:
Кто ты на самом деле? -
Я Давид для этого Голиафа, - отвечает она,
Закуривает и смеется.
СОНЕТ НА МАНДЕЛЬШТАМОВСКУЮ СТРОКУ…
В России страх, в Венеции туман,
И власть, и силы постоянно с нами,
Компьютер выключен. Давай теперь словами.
В картинке - ложь, в движении - обман.
Нептица пролетит над головами
Нечеловеков, и для неземлян
Расскажут, где Париж, где Магадан,
Что делать с играми, соблазнами и снами.
Живем, вгрызаясь в личные дела,
Имеем свой паек, свое терпение,
С надменным видом измеряем время,
Разбрасываем вещи и тела.
Но все изменится, когда нептица
В предутреннем тумане раскричится.
* * *
Все получилось как-то так, -
Я говорю о социальном, -
Я думал, будет все иначе,
Преображение грядет.
Я думал, наше поколение
Изменит мира очертание,
Он будет чище и добрее,
По крайней мере, веселей.
Не лучше ли о мимолетном? -
Луч пробивает облака,
И возникает новый свет,
Преображая старый город.
И люди, следуя животным,
Но все же собственным желаниям,
Находят силу и надежду
И жадно лепятся друг к другу.
* * *
Постоянство - незачем, ницшеанство - в лом,
IQ ниже среднего, но и это еще не предел,
за синим морем, за дальним хребтом
захлебнулся, запутался, недоглядел
там летела лань, там стонала рысь,
ухала сова, брал наряд народ,
мне сказал синебородый: очнись, молись,
а я икал и смеялся как идиот
в море рыба-страх. в горах птица-мед,
в небесах - тени от наших смут,
я, конечно, откликнусь, коли меня проймет,
я, конечно, опомнюсь, ежели нас поймут
заливное время, его луга,
холодеет к ночи висок, и вот
холодеет сердце, и страсть-деньга
о безумном мучается, поет
все цифирь да цифирь, никаких окон
не всплывает новых, программка - дрянь,
а когда поднимешься, спросит Он:
ты чего явился в такую рань?!
* * *
Ну и куда мне деваться от того,
что я уже тут,
бежать отсюда? -
но тогда я окажусь там,
а там, на берегу лазурного моря,
демонические сущности с шестьюдесятью глазами
будут также приставать ко мне
и смеяться:
защекочем, уволочем…
От них никуда не деться,
пока я здесь,
но ведь там
я тоже буду здесь.
* * *
В этой скудости ранней
И безбытности строгой
Мне идти полупьяному
Непроезжей дорогой
Сквозь забыть и случиться
К неизвестному граду,
Где летают жар-птицы,
Да по весеннему саду,
Где живет император
Моего подсознания,
Превращающий в опиум
Понты и желания.
* * *
Один видел поле, остывающее от войны,
второму выпала доля дойти до восточных ворот,
третий не знал покоя, бежал из своей страны,
хотя знал, что никуда не уйдет.
А мы разбираем брэнды. Лыжи и самолеты,
лажа, - она сказала, и, закурив Davidoff,
стала переписывать набело сотый
очерк об изобилии земных плодов.
И я, глядя на соседнее офисное здание,
блуждая одновременно по sport-exrpess.ru,
думал о невозможности обладания
тем, о чем я здесь вру.
Потому как человек, забывший, что пара штанов -
это всего лишь пара штанов, а не стиль и цель,
готовит своего ангела, чтоб тот нажал кнопку off
и пошла канитель.
Взрывы в метро, тревожная информация
о новой эпидемии на юго-востоке Азии,
сплетни, мистификации
и прочие безобразия.
Но все равно не поможешь беде. Один уже крепко спит
и видит, как торжествует простое - «воздух исчез»,
второй никуда не идет, в землю по пояс врыт,
а третий плотно забыт, не пойман и не убит,
а просто попутал бес.
Мы через поле от них. Но вязнет отчаянный крик.
Взирая на серые окна, как разглядишь ты свет,
льющийся не отсюда. Не наследник, не ученик,
человек, которого нет.
* * *
Спишь ли Ты, или Ты никогда не спишь,
следишь, как мы здесь, во тьме времен
готовимся умирать, курим гашиш,
глядим, в свою очередь, на Твой храм, на Твой схрон.
Из ребер у нас растут деревья, в горле цветут цветы,
вишни и апельсины, одуванчики, маки,
электрические линии, станции, блокпосты,
странствия, буераки.
Седок говорил с конем, путник путал пути,
голосовать лучше днем, ночью скорей брести
к заежке, откуда слышится женский голос и грубый смех.
Твоей щедрости хватит на всех.
Достань мне из схрона то, что не знаю сам,
для чего еще нет музыки, что еще только гул,
а я уж развлеку Тебя, яко Адам,
разочарую Тебя, яко Саул.
* * *
Страна моя как женщина ревнива,
страна моя как женщина ревнива,
страна моя как женщина ревнива,
но где-то там, я знаю, там, вдали
есть темно-синие моря, оливы,
есть темно-синие моря, оливы,
есть темно-синие моря, оливы,
дельфины и большие корабли.
За окоем, увы, не бросить взгляда,
за окоем, увы, не бросить взгляда,
за окоем, увы, не бросить взгляда,
но где-то там, я верю, быть должна
земля без призраков, где все вино без яда,
земля без призраков, где все вино без яда,
земля без призраков, где все вино без яда,
песок и девушка, прилив, луна.
Но мне и здесь просторно и привольно,
но мне и здесь просторно и привольно,
но мне и здесь просторно и привольно,
я знаю, кто, зачем и отчего,
все эти ссоры, ужасы и войны,
все эти ссоры, ужасы и войны,
все эти ссоры, ужасы и войны
лишь приближают наше торжество.
* * *
Ну, вот и я. Такой, как прочие,
Среди сомнений и причин,
Осознаю заветы Отчие,
Но не исполнил ни один.
За окнами зима. Смеркается.
Свободным прожил я? Рабом?
И очень хочется раскаяться,
Как староверу - об пол лбом.
Мы с тобой на кухне посидим,
Сладко пахнет белый керосин...
Чтобы нам уехать на вокзал,
Где бы нас никто не отыскал.
Мандельштам
Как научиться говорить?
Сверчок - молчок, свирель - зубаста,
Свою обуздывая прыть,
Мы голый зад возводим в барство.
Был обязателен хандроз,
Хирели десны, жгли абсцессы,
А в сказках принцы в полный рост
И большегрудые принцессы.
Сладко пахнет белый героин,
Чтобы нас никто не отыскал.
1998
ПРОБИРАЯСЬ НАОЩУПЬ
Слова податливы, как воск,
ты дотянись рукой до возле
звезды парящей стаи коз,
и станешь сам - небесный козлик.
С шести утра будильник спит,
его хозяин бродит в нетях
и знает твердо: аппетит
себе нагуливает этим.
Смещая план, замацать план,
смешать наркотик с нашим потом,
в психоделический туман
сгрузив все кислые заботы.
Мы сами знаем, что по чем,
мы все нюансы различаем,
«поэты гибнут над ручьем»,
а граждане - под кирпичами.
1987
ЦЕНТРОВЫЕ ТАКСИ (1)
Мои мысли квелые -
дай на лапу, пень -
а друзья веселые
каждый божий день.
Глупо хорохориться,
что я сделал? где?
не могу устроиться,
влиться и т.д.
Ты совсем нездешняя,
я совсем не тот,
вот и мысли грешныя,
так разэтак в рот.
Неглиже ободрано,
скомкано уже,
все казались бодрыми
и пошли на жэ.
1989
ЦЕНТРОВЫЕ ТАКСИ (2)
Все получалось хреновато:
аккорд, еще аккорд, плевок,
мы в целом жили небогато,
и все стремились на восток.
Но понимали в самом деле,
что наши хмурые князья
так плохо выглядят в постели,
что хуже выдумать нельзя.
И Пушкин был нам как опора,
зане снабдил его Эрот
стрелою, что входила споро
под сердце, в задницу и в рот.
1989
ЦЕНТРОВЫЕ ТАКСИ (3)
Жать всегда по следу
и бежать беды,
лучше ждать победу,
чем считать труды.
Никому не нужен
твой изящный ход,
колбаса на ужин -
средство от невзгод.
Не ходи на лыжах,
на голову встань,
на кого обижен
ты в такую рань.
Выкинули номер,
извели в конец.
Раз еще не помер,
значит - не мертвец.
1989
Когда ветер поднялся и ропот стих
Самое существенное знать имена
Сотни людей, совершенно своих,
Они и называются моя страна.
Разумеется, справедливости не было и нет,
Разумеется, власть порочна и дурна,
Разумеется, рыдает Нетварный свет,
Моросит неизбежный дождь и воцарилась долгая тишина.
Но сердце согреет весна, спину прикроет друг,
Новый удел нам отмерили небесные землемеры.
Завершится победой война. Разрывая порочный круг
Стрела времени обещает неизбежные перемены.
Кто ты такой - спрашиваю себя - кто ты такой,
Почему - спрашиваю себя - ты здесь, а не там,
От того, - отвечаю, - что я человек плохой,
А плохой человек должен иметь хотя бы привязанность к родным местам.
А как же государство, - спрашиваю, - его преступления, все дела,
Кол, виселица, застенок, главное дело допрос?
Как равнодушному человеку, мне важно, чтобы страна жила,
Я равнодушен до слез.
Смотри, назначат тебя начальником, пусть маленьким, что тогда?
Тебе уже обещали недоброжелатели, - за то, что топишь за власть.
Будешь вести судопроизводство небольшого суда,
Иметь свою часть.
И не надейтесь даже. Я просто в дверь не войду,
Не по формату широк, да и несколько удлинен.
К тому же, чтоб как-то относиться к любому суду,
Надо ценить законы. А что мне закон?
Я плохой человек, как тридцать раз говорил,
Правда - не мой удел, и право - не мой калым.
Я - на собственном месте. Только б хватило сил
Не захотеть стать хорошим, так и остаться плохим.
Восстал случайно из мрака,
По окрику, из-под бетона,
По времени забияка,
Давно ушедший из дома.
К ногам не жмётся собака,
Не закурить на рассвете,
И слэнга не разбирают
Ни старики, ни дети.
Одежда его истлела,
Надежда его пропала,
Он только тень, не тело
Прокинутого идеала.
Цветы на асфальте не выросли,
В коробке пылятся пластинки.
Куда мы смотрели? С вызовом.
На ещё распечатанном фотоснимке.
«Перегородки, которые мы настроили здесь на земле, не доходят до небес»
Митрополит Платон Левшин (1737 - 1812)
Невероятно, но никак.
А мы хотели только так,
Совсем не так, как прошлый раз,
Как люди делали до нас.
Но вышло всё наоборот,
Чудес давно никто не ждёт,
Судьба смела, а ты дурак,
Устал от присказок и врак.
Не знал и вправду ни хрена,
Изгнание, а тут война.
Стен множество и ветер стих.
Сквозь них не можем через них.
Что повторяться о пустом.
О том ли говорил Платон
Митрополит. Он далеко,
Перегородки высоко.
Хоть не достали до небес,
Но их никто не перелез.
Тут еще стихи. Да и много еще можно найти в Сети.
Мой поэторий