Поэзия. Алина Витухновская. Личинка смерти
Предыдущий поэт
Алина Александровна Витухновская. Эффектная женщина-поэт в самом расцвете жизненных сил, воспевающая смерть и всякие ужасы. Если бывает черный юмор, то это - черная поэзия.
Биография у Алины отнюдь не гладкая, привлекалась по обвинению в хранении и распространении наркотиков, просидела год в Бутырке, ее секретарт утверждает, что дело было сфабриковано, вызволяла ее из застенков в 1997 вся литературно-художественная общественность, включая Андрея Вознесенского и Юнну Мориц. Стихи Алины тем более совсем не гладкие, "бугристые", с ядовитыми пупырышками, с эпатажем крайней степени, но за этим эпатажем скрывается безусловный талант. Наконец, Алина - безусловная оппозиционерка по духу, причем весьма радикальная, но и в "белоленточной" среде держится обособленно.
Впрочем, я не делю поэтов по политическим вторичным половым признакам. Были бы стихи, а не набор букв, слов и фраз. Так вот, перед вами - стихи. В том числе в прозе.
Прошу! Не пугайтесь, будьте осторожны.
ЭТО ТЫ И ЕСТЬ
Это в воздухе разлито
Как святая простота -
То, что Гумберт и Лолита
Знали до черта.
Где кощеево разбито
Липкое яйцо,
Стали Гумберт и Лолита
На одно лицо.
Жизнь просеяла сквозь сито
Гендерную спесь,
Ибо Гумберт и Лолита -
Это ты и есть.
ИЕРАРХИЯ УРОВНЯ «БОГ»
«Ад - это другие» - не экзистенциальное высказывание, а абсолютно социальное. Это про социум, про иерархию. Несмотря на декларативное «надо быть собой», социум построен в первую очередь на том, что никто не хочет быть собой. Каждый желает быть другим. Это тоже про иерархию, особенно отечественную - то есть, лже-иерахию.
«Иметь и не быть» - это уже про иерархию абсолютную, иерархию уровня «бога», не автохтонно-лубочного, а идеального, этакого «бога-чиновника», которому, как писал Бодлер, «чтобы всевластвовать нет даже надобности существовать».
СУДЬБА ОТЕЧЕСТВЕННОГО РАДИКАЛА, КРАТКО
Он лет до ста был радикалом,
А в сто один стал конформист.
И получил зелёным налом
За вскользь оброненную мысль.
Его пример другим наука.
Но, боже мой, какая сука!
Одною из подобных сук
И ты вдруг станешь, милый друг!
МОРАЛЬ КАК ЦЕЛЕСООБРАЗНОСТЬ
У Мамлеева есть любопытная мысль о том, что где царит комфорт, там нет ни бога, ни дьявола. Воистину! И это прекрасно. Его патетическое высказывание следует трактовать так, что цивилизация и комфорт действительно победили религиозное сознание масс.
Если инерция бытия - есть подлинное имя умершего «бога» (демиурга), то цивилизация - вот имя истинного Блага (для традиционалистов напротив - подлинного Инферно).
Хотя на мой нескромный - нет ни добра, ни зла, есть лишь интересы определённых групп, над которыми стоят интересы Субъектов.
С этой точки зрения, высшая мораль - есть целесообразность - она и есть общественное благо.
ВЕРЁВКА ПАСТЕРНАКА
Как-то раз случился в жизни
Неприятный инцидент -
Жизнь на ниточке повисла,
Дом-тюрьма и денег нет.
Моргоградская блокада
В девятнадцатом году.
Родина сказала - «Надо!
Я ж ответила - «В п...ду!»
В этом мире несакральном
Что священно, собственно?
Это индивидуальность
Ну и частна собсвен-
Ность.
И когда случился в жизни
Этот самый инцидент,
Мне сказали - «Вы капризны,
Словно не интеллигент».
Мне припомнили ГУЛАГи,
Колыму и Холокост,
Стали требовать присяги,
Умереть прийти в Норд-Ост.
Я сказала: «Не приемлю
Этот садомазохизм.
Я люблю родную землю,
Но сильней - капитализм».
Мне припомнили все штампы
Поэтических судéб -
Яму грязи Мандельштама
И еще блокадный хлеб.
Я сказала: «Осторожно,
Не крошите мне на пол
Этот хлеб. Я ем пирожны-
Е. И это не прикол.
Ем я овощи и фрукты,
Ибо вид мне важен тут».
Их палаческие руки
Затянулись словно спрут.
На моей тончайшей шее
Образуется петля
Из страдания идеи
И идеи этой для.
Генетически опасны
Достоевских рефлексий
Эти лицами прекрасны,
Повторяют «Не убий!».
Но при этом убивают
Невмешательством и тем,
Что мораль предпочитают
И всему, и впрочем, всем.
Окружают жертву ловко
И магически, вот так,
Как Цветаевой верёвку
Отдал как-то Пастернак.
СМЕРТЬ КАК РАДИКАЛЬНОЕ ОБЕССМЫСЛИВАНИЕ
Я никогда не могла отвлечься от собственной смерти. С младенчества я чувствовала ее как превалирующую тотальность, единственную очевидность. Ума не приложу, что есть люди, могущие этого избежать. Видимо, они где-то не здесь. Кстати, именно смерть, причем любая смерть, а не жизнь, как принято полагать, несёт в себе тотальную сокрушающую бессмысленность, радикальное обессмысливание всего.
А.В. И НЕМНОГО ПУШКИНА О ТЕКУЩЕМ МОМЕНТЕ
Вот автохтон. Его планида -
Не между «Быть или не быть»,
Не мог либидо от КОВИДа
Как мы не бились, отличить.
Зато читал Адама Смита
И был глубокой эконом,
То есть, умел судить о том,
Как государство богатеет,
И чем живёт, и почему
Не нужно золота ему.
Притом не только либертарий
Таков, таков и пролетарий.
И в общем-то, без дураков
Почти что каждый здесь таков.
ГИБЕЛЬ МУТАНТОВ
Современный человек стремительно прогрессирует, а культура стремительно устаревает. Мы не можем смотреть фильмы и читать книги как прежде, не потому, что они плохи, а потому что они утратили одну из своих важнейших функций - давать возможность читателю (зрителю) идентифицировать себя с их героями. То есть, получать или корректировать жизненный опыт.
Я не знаю ни одного художественного произведения, где был бы герой, о котором я бы могла сказать - «это я или нечто похожее на меня». Более всего нам интересны мутации, происходящие с человеком, даже фильмы про зомби-апокалипсис, несмотря на их примитивность, куда более отражают современность.
Зомби-апокалипсис это своего рода исход социалистического человека, социалистической модели. И, конечно, основной персоной становится не пронафталиненный «герой-богоборец» традиционалистского разлива, а лузер-психопат, тамплиер социальной безысходности. «Человек исчезнет, как исчезает лицо, начертанное на прибрежном песке», - писал Мишель Фуко. Он писал об этом.
ПОСМЕИВАЛАСЬ В ОЧКАХ Я...
Посмеивалась в очках я.
Увозили из ада.
И привозили в ад.
Привозили туда.
И увозили обратно.
Вперёд-назад.
Посмеивалась в очках я.
В провалы адовы
Всё падало на каблучках.
Я была девочкой
Из семейства Адамсов.
Месяцами Содома модное
Извлекала сквозь страх.
Посмеиваюсь в очках я.
Увозили из ада.
И долго падала моя
Красивая голова с гильотины.
А тот, кто на это смотрел,
Тот всё время
Мотал обратно
Непрекращающегося
Тарантино.
НЕТ
На мой нескромный - здешнее логократическое, «высокодуховное» и экономически-инфантильное общество - чересчур психотерапевтично. Оно постоянно произносит, изрекает, обсуждает, забалтывает нечто. Оно всегда предпочитает обсудить нечто, чем нечто разрешить. Чем больше проблема, тем больше пустой болтовни.
Ребенок в стрессовых ситуациях орёт. А я, глядя на стремительно развивающийся политэкономический кризис, предвижу уже массовое мычание, переходящее в вопли.
Я никогда не испытывала желания поделиться чем-то, обсудить что-то, проговорить нечто - в принципе - в неделовом формате. Не было у меня желания и «излить душу». Всякий здешний «психотерапевт» - от доктора до священника -напоминает мне либо информатора, либо афериста. И как правило ими и является. Резюмируя - на вопрос - «Хотите ли Вы об этом поговорить?» я отвечаю - «Нет.» И ещё раз нет.
УНДИНА
Тонула Ундина русалочной леди.
Нырнула Луна, любопытная к смерти.
Подробно-нахальные хмурые дети
Бросали на труп нехорошие взгляды.
Была в них не похоть разбуженной плоти,
Не опыта скудного трезвая жадность,
Не праздность, не скука, скорее работа,
Работа души и ее беспощадность.
Лишь дети иначе глядят на Ундину
И словно бы вовсе не знают пощады.
Бесстрастно и просто глядят нелюдимо
Спокойным и страшным предчувствием ада.
А плоть, что не только порочна и смертна
Своей красотой не тревожит, и будто
Им нечто Иное дано и заметно
Посредством утробной животности мудрой.
Им кладбища мглище - как лишний гербарий
И трупы в гробницах - останки стрекозок.
Они таковы оттого, что познали
Излишество жизни изяществом мозга.
НЕ ОБЕСЦЕНИШЬ, НЕ ПОЕДЕШЬ
Тех сил, что потрачены мной на литературу, на идеи, хватило бы на несколько самораспятий. Все это были, вопреки Барту, тексты через пытку. В отечественной культуре (опять!) считается, что то, во что ты вложил время, усилия, себя обладает особой ценностью. Таким образом, мы должны быть привязаны к собственным страданиям и тащить их за собою, подобно кандалам. Но ведь это просто-напросто неудобно, не говоря о нерационально.
Также понятие «обесценивание» несёт в себе исключительно негативные коннотации, оттого, полагаю, исключительно, что в России принято сакрализовать всё, что плохо лежит. А не есть ли сакрализация - обычная сублимация бессмысленности? Ведь бывает и так - не обесценишь, не поедешь. Гони!
Триста кровавых пятен
Война - это я.
Вы - триста кровавых пятен.
Между нами автомат.
Вы - личинки концлагерей,
где обозначен кризис
инсталяцией тел
электрических кресел,
вычленением личности,
превращением Ничто Человека
в окончательно мертвую косточку
для грустной зеленой собаки,
в интересный конструктор
для обалдевшего Винни-Пуха.
Концепция некроконструкций, акция радикальных калек
костылями замкнула концы остывающего естества.
Траволта, оставленный негром в машине, шпионит за женой
Мерселоса.
К ней ползущий Мересьев безног,
как угрюмая рыба
в кровавом томате.
Через годы и лес, через всю мировую войну они приближались
друг к другу,
чтоб насытить свою виртуальную похоть,
как иные желают червями насытить птенца.
... Потому что безногое тело ее естество будоражит как пила
стрекозу.
Насекомо.
Индустриально.
Триста кусков мозга.
Потому что безногое тело советского летчика
будоражит ее,
как может кусок человека
будоражить другой
кусок
человека.
И они завопили, сползаясь, и, смешав
ее героин с его героизмом,
взорвали мир.
1997 г.
Аттракцион
(из книги "Роман с Фенамином")
Папа дьявол. Тюрьма. Гильотина.
Решето. Талисман. Телефон.
Бож. Коровка ворует Лже-сына
и ведет его в аттракцион.
Там стоит колесо обозренья.
А с него весь видать обозрев,
состоящий из ста повторений,
отражений и справа и слев.
Став героем чужого романа,
папа падает в мусоропро.
В решето ускользает Лже-мама.
В темном небе грозеет угро.
Буря мглою небеет коряво.
Огрызается злой Насеком.
Все вокруг очевидно не правы.
Все, бесспорно, не левы кругом.
У Козла что ни фраза, то ужас,
что ни строчка, то конченый бред,
что ни стих, то за подписью Пушкин
(иногда попадается Фет).
И ничто не могло измениться.
Страшный мир злой роман повторял.
Хоть один персонаж на страницу
где-нибудь, как-нибудь погибал.
Были ранены оба Лже-сына.
Бож. коровка желала стрелять,
как умеет желать гильотина
тени тел в липкий полдень бросать.
И тогда, словно бы беспричинно
мысль одна начала возникать -
как-то жизнь сочинялась козлинно.
Жизнь прожить - не роман прочитать.
Безусловно, условна картина.
Безусловно, бездарен творец.
Бож.Коровка хватает Лже-сына
и сует ему в рот леденец.
Безусловно, за подписью “Пушкин”
подпись бога легко разгадать.
Мы уже его злые игрушки.
Мы еще не хотим умирать.
Мы не все еще зомби убийства,
мы не мертвая зона творца.
Мы уже не вольны ошибиться
в убедительном чувстве конца.
Что же длятся ненужные миги?
И, сжимая игрушечный мозг,
для чего продолжаются мысли,
протекая сквозь дым папирос?
Что же слово становится криком?
Почему не покинуть никак
эту темную комнату игр,
место казни, заразы и драк?
Нам не лгали. Мы зла не творили.
Отворили концлагерь конц-ла...
Мы Козла о пощаде просили.
А другие просили Осла.
С колеса решето покатилось.
Подползал сумасшедший рассвет.
Папу дьявола мама убила,
и могилу пометила “Фет”.
Он лежит, как положено Фету -
прах, одетый по праву во фрак,
и желает курить сигарету,
и зачем-то не может никак.
У Козла молока нет и сыра.
Чуду юдятся вслух голоса.
В луна-парке остатки Лже-сына
разлетаются с черт-колеса.
Это все обалдевшая осень,
это бешеный болдинский сон.
Это кто-то по имени Осел
был простой иностранный шпион.
Все прошло, только Божья Коровка
все живет, и жужжит, и кружит,
а над ней проливается кровка,
и на травке зеленой блестит.
В решето насекомые смылись,
захватив с собой часть талисма....
Осы козлые кровью умылись,
и тихонько уходят с ума.
Пистолет. Листопад. Гильотина.
По слогам повторят голоса:
“В луна-парке остатки Лже-сына
разлетаются с черт-колеса.”
А Тюремщик с Угрозом грозеет.
Под столом Насекомый живет
А Козел ничего не сумеет.
А Осел ничего не поймет.
Буря мглою корыто покрыла.
Насекомый украл талисман.
И Осел тривиально текилу
в виртуальный плескает стакан.
У Осла неразборчивый почерк.
У Козла неплохие стихи.
Их обоих задавит Лже-дочка
От какой-то вселенской тоски.
Телефонит. Туманит. Лже-мама
Спит, накрывшись чужим решетом.
Кровянит пистолетная рана.
Мусопровод кишит насеком.
А Лже-муж сумасшедшие горки
размотает на свой телефон.
Решето разбивается в гонке.
Закрывается аттракцион.
1993-96 гг.
# # #
Я война. Я конвой постоянный невнятных служителей яви
Трепещал бляде-бог. Хищный гоблин смеялся над ним.
Молодые солдаты в бесстыдное небо стреляли
Из заряженных пальцев. Легко умирать молодым.
Что увидел Мисима в обыденных солнце и стали?
Что желает охотник узнать от убитых самим?
Молодые солдаты в бездарное небо стреляли
Из заряженных пальцев, тревожный хватающих дым.
Удивительный хищник, гуляющий мимо, скучает.
Бляде-бог беззащитен, как желтый резиновый пупс.
А в колготки лолитины кто костыли одевает?..
Кто лолитины ножки себе намотает на ус?
Аналитик нулей и анальных туманов?
Криминальный лунатик тюрьмы и карманный маньяк?
Кокаиновый принц и ценитель опасных обманов?
Или Гумберт неловкий, с которым понятно и так?
Капитан темноты. Абсолютных нулей атеистка.
Пистолетная блядь. Проститутка убитых солдат.
Моя мертвая плоть, как дурная невеста, повисла
На красивом скелете майора. И падает в ад.
Я невеста крестов. Я веселое солнышко свастик.
Королева кунст-камер, начальница конц-лагерей,
Запредельный куратор, которому смерти бесстыдная ясность
Предпочтительней ложных искусства и яви трусливых идей.
Вместо черных квадратов, квадратов, квадратов,
На стене человек, человек, человек на стене.
Человек (не червяк!) (не ручной оловянный солдатик!)
Это нравится, нравится, нравится мне.
Сумасшедший куратор, куратор, куратор,
Топора или каторги дьявольский друг,
Вместо черного ада ручного квадрата,
Ты повесил Малевича, глупо одетого в старый сюртук...
Химия
...Он в ноль себя хихикнул: “Нули меня!”
Мы мнимые. Мы - не мы.
Миную себя. Я - это химия.
Моя химия - жизнь взаймы.
Химия - это вовсе не то, что выдумали.
То, что вы думали, - это химия.
Существа глупые или умные
От того, что в них вещества хитрые.
Моль для себя - огромище хищный.
Дырка в платье - окно в Европу.
Мертвая моль - это химия,
Средство от моли, вопль
Женщины: “Платье! Съедено платье!”
Окно в Европу - миллиметровая дырка.
Химия - это женщина плачет
От горя, от луковицы, от дыма.
Химия - то, что течет из глаза
(слезы}. Рот поглощает транки.
Самоубийство - химия газа,
Возможность больше не плакать.
Сон истерички - химия родедорма.
Человек - кузнечик газовых камер.
Комфорт - есть способ, не выходя
из дома,
Создать концлагерь своими руками.
Химия - это “Кажется, пахнет газом”.
Это соседское “Что случилось?”
Химия -это то, что с первого раза
В последний раз получилось.
Химия - это не тройка в журнале
школьном.
Если мама мертва, мама не станет
ругаться.
Дочке скорее любопытно, нежели больно.
Химия - это то, в чем дочка не виновата.
Мертвая мама все меньше мама.
Химия - этот апофеоз эмоций.
Химия - это мы сами,
То есть не мы. Химия - то, в чем нас не
остается.
Он в ноль себе хихикнул: “Нули меня!”
Мы мнимые. Мы - не мы.
Миную себя. Я - это химия.
Моя химия - жизнь взаймы.
Химия - это не учебник 85-го года,
не опыт со списанным результатом.
Химия - это лопнувший зверь завода.
Протекающий ядом.
Химия - это стих голландского
гомосексуалиста
О том, что гений - не человек, а действо,
О том, что шедевр есть абсурд
злодейства,
Нечто, лишенное смысла.
Что художник - микробище низшей расы.
Если талант от Бога, то Бог - некое
вещество.
Химия - жизнь, потому что она заразна.
Жизнь - есть болезнь всего.
Гении - те, что торчат из подушки тела
Огромом позора, миллионами игл
Тех патологий, что словами стать не
посмели.
Смерть страшна, но более жизнь
постыдна.
От того, что желаемо быть терпимым.
Нетерпимо желаем был каждый способ.
Гении - есть средство сделаться
выносимым.
Ничтожеств общность его превращает в
роскошь.
Ложь - есть средство передвиженья.
Ложь есть средство. Цель - оправданье.
Муза - муха под лупой. Искусство - то
же, что униженье.
Цель не оправдана роскошью перемены
названья.
Химия - стих, все тот же стих иностранца,
Палача искусства, антипоэта.
Эпилепсию предпочитающего танцам.
Агонию предпочитающего поэтов лепету.
Химия - это восторги оды,
Рожденной в лучший час его жизни.
Авария рвет динозавра завода.
Жажду жизни утоляет (скорей, удаляет)
жидкость.
Скорость воздействия яда лишает
будущего
9 тысяч 650 рабочих.
Все утомляет, и только смерть не бывает
скучной.
Человек боится того же, чего он хочет.
Счастье - не то, что иметь в виду
Привыкли. Упущенное из виду -
Скорее счастье. Скорее, одно из двух
Зол (большее!). Человек - его выбор.
Мы обманны, и только предельный страх,
Только страх откровенен.
Химия - это все, что не в наших руках,
Но под рукой, внутри нее {в случае
использования внутривенно).
Химия - псевдотворчество. Голландия -
Родина одиночества гомосексуалиста.
Химия - яд, но также противоядие.
Иногда - только яд, действующий
слишком быстро.
Определяя кратко -
Химия - это наука.
Мы любим теорию.
Нас ненавидит практика.
Мы созданы друг для друга.
Голландец бросает друга.
Услышав сообщение радио.
Авария. Динозавр, Зав. ад.
Трупы. Трубийца. Утробы.
Прожорец тыщ. Щели. Стали дырявы.
Трещи. Зверище. Яд.
9 тысяч 650
отравленных.
Чем сложнее техника, тем варианты
смерти
Многообразней. Надежна лишь
ненадежность.
Пропагандируется безопасность. Лучше
верить
В жуткую невозможность.
Знание правды - стабильный страх.
От капли каприза к маниакальным
психозам.
Скорой праздности медсестра
Появляется слишком поздно.
Не было поздно, а было вовремя
Буквами Б ЗД Ж Н - безнадежность и
неизбежность.
Фатум - это ели действие неожиданно и
ускорено,
Но все в нем - продуманность и
безмятежность.
Не искусство - даже не анонимность,
Оно - немота искуса, данность, созданная
не нами.
Не-искусство проходит сквозь нас, а
искусство - мимо.
Стоп-смертинизм - отражение маний.
Химия - это стихамство хама
О том, что гений - не человек, а действо,
О том, что шедевр - есть абсурд
злодейства.
Мертвая мама в раме.
Человек боится того, что хочет.
Гениально то, от чего кричат
9 тысяч 650 рабочих.
9 тысяч 650.
Земля нуля
Земля нуля.
Все в ней нулево и кукольно,
словно она не слово,
а концентрация суффикса.
Выхода нет.
Не было ничего. Одна только в начале мая была гроза.
ЗЕМЛЕ НУЖНЫ ТОРМОЗА!
Это не пафос, это не искренность,
не заголовок для ежедневных газет.
Это только одно - то, что здесь написано:
ВЫХОДА НЕТ.
Розы любят хорошие дуры.
Свои "Жигули" по утрам целует один мужик.
Дети ходят, держась за потные ручки.
Мальчик, знай, нет ничего на свете страшней, чем жизнь.
Земля нуля
Зеленая рыхлая не очень умная сволочь.
Грязная.
Ни для кого.
Хорошо, что кто-то тебя в один
прекрасный момент прикончит.
Хорошо, что все чудовища вокруг меня - чужие.
Хорошо, что на свете возможно все,
кроме того, что хочешь..
Только Другая Жизнь может быть хуже Жизни.
Земля - это вам не Василий Теркин,
не Вахтерша, не знающая, что сказать,
тем более, не Уолд Уитмен.
Один Лилипут тормозил до того,
что запутал толпы опытные, а затем
умер, и никому не сказал, где находятся тормоза.
Казни меня, скажи другим, что навсегда перестал я...
Вырежи мои незагадочные глаза.
Отрежь мои волосы, сними с меня пальцы,
платьица, и так далее.
Мне уже ничего не нужно. А земле нужны тормоза.
Один профессор всегда в кармане носил ферзя
(если вдруг Война, и, не дай бог, Снег).
Мальчик, знай, если мама тебе говорит "нельзя",
значит, она говорящая и несказочная,
как всякий правильный человек.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
У меня отдельно от качественного лица
висят в темноте каменные глаза.
С нежностью и уважением я отношусь только к Цапле -
она всегда говорила, что земле нужны тормоза.
1988
Мой поэторий
Алина Александровна Витухновская. Эффектная женщина-поэт в самом расцвете жизненных сил, воспевающая смерть и всякие ужасы. Если бывает черный юмор, то это - черная поэзия.
Биография у Алины отнюдь не гладкая, привлекалась по обвинению в хранении и распространении наркотиков, просидела год в Бутырке, ее секретарт утверждает, что дело было сфабриковано, вызволяла ее из застенков в 1997 вся литературно-художественная общественность, включая Андрея Вознесенского и Юнну Мориц. Стихи Алины тем более совсем не гладкие, "бугристые", с ядовитыми пупырышками, с эпатажем крайней степени, но за этим эпатажем скрывается безусловный талант. Наконец, Алина - безусловная оппозиционерка по духу, причем весьма радикальная, но и в "белоленточной" среде держится обособленно.
Впрочем, я не делю поэтов по политическим вторичным половым признакам. Были бы стихи, а не набор букв, слов и фраз. Так вот, перед вами - стихи. В том числе в прозе.
Прошу! Не пугайтесь, будьте осторожны.
ЭТО ТЫ И ЕСТЬ
Это в воздухе разлито
Как святая простота -
То, что Гумберт и Лолита
Знали до черта.
Где кощеево разбито
Липкое яйцо,
Стали Гумберт и Лолита
На одно лицо.
Жизнь просеяла сквозь сито
Гендерную спесь,
Ибо Гумберт и Лолита -
Это ты и есть.
ИЕРАРХИЯ УРОВНЯ «БОГ»
«Ад - это другие» - не экзистенциальное высказывание, а абсолютно социальное. Это про социум, про иерархию. Несмотря на декларативное «надо быть собой», социум построен в первую очередь на том, что никто не хочет быть собой. Каждый желает быть другим. Это тоже про иерархию, особенно отечественную - то есть, лже-иерахию.
«Иметь и не быть» - это уже про иерархию абсолютную, иерархию уровня «бога», не автохтонно-лубочного, а идеального, этакого «бога-чиновника», которому, как писал Бодлер, «чтобы всевластвовать нет даже надобности существовать».
СУДЬБА ОТЕЧЕСТВЕННОГО РАДИКАЛА, КРАТКО
Он лет до ста был радикалом,
А в сто один стал конформист.
И получил зелёным налом
За вскользь оброненную мысль.
Его пример другим наука.
Но, боже мой, какая сука!
Одною из подобных сук
И ты вдруг станешь, милый друг!
МОРАЛЬ КАК ЦЕЛЕСООБРАЗНОСТЬ
У Мамлеева есть любопытная мысль о том, что где царит комфорт, там нет ни бога, ни дьявола. Воистину! И это прекрасно. Его патетическое высказывание следует трактовать так, что цивилизация и комфорт действительно победили религиозное сознание масс.
Если инерция бытия - есть подлинное имя умершего «бога» (демиурга), то цивилизация - вот имя истинного Блага (для традиционалистов напротив - подлинного Инферно).
Хотя на мой нескромный - нет ни добра, ни зла, есть лишь интересы определённых групп, над которыми стоят интересы Субъектов.
С этой точки зрения, высшая мораль - есть целесообразность - она и есть общественное благо.
ВЕРЁВКА ПАСТЕРНАКА
Как-то раз случился в жизни
Неприятный инцидент -
Жизнь на ниточке повисла,
Дом-тюрьма и денег нет.
Моргоградская блокада
В девятнадцатом году.
Родина сказала - «Надо!
Я ж ответила - «В п...ду!»
В этом мире несакральном
Что священно, собственно?
Это индивидуальность
Ну и частна собсвен-
Ность.
И когда случился в жизни
Этот самый инцидент,
Мне сказали - «Вы капризны,
Словно не интеллигент».
Мне припомнили ГУЛАГи,
Колыму и Холокост,
Стали требовать присяги,
Умереть прийти в Норд-Ост.
Я сказала: «Не приемлю
Этот садомазохизм.
Я люблю родную землю,
Но сильней - капитализм».
Мне припомнили все штампы
Поэтических судéб -
Яму грязи Мандельштама
И еще блокадный хлеб.
Я сказала: «Осторожно,
Не крошите мне на пол
Этот хлеб. Я ем пирожны-
Е. И это не прикол.
Ем я овощи и фрукты,
Ибо вид мне важен тут».
Их палаческие руки
Затянулись словно спрут.
На моей тончайшей шее
Образуется петля
Из страдания идеи
И идеи этой для.
Генетически опасны
Достоевских рефлексий
Эти лицами прекрасны,
Повторяют «Не убий!».
Но при этом убивают
Невмешательством и тем,
Что мораль предпочитают
И всему, и впрочем, всем.
Окружают жертву ловко
И магически, вот так,
Как Цветаевой верёвку
Отдал как-то Пастернак.
СМЕРТЬ КАК РАДИКАЛЬНОЕ ОБЕССМЫСЛИВАНИЕ
Я никогда не могла отвлечься от собственной смерти. С младенчества я чувствовала ее как превалирующую тотальность, единственную очевидность. Ума не приложу, что есть люди, могущие этого избежать. Видимо, они где-то не здесь. Кстати, именно смерть, причем любая смерть, а не жизнь, как принято полагать, несёт в себе тотальную сокрушающую бессмысленность, радикальное обессмысливание всего.
А.В. И НЕМНОГО ПУШКИНА О ТЕКУЩЕМ МОМЕНТЕ
Вот автохтон. Его планида -
Не между «Быть или не быть»,
Не мог либидо от КОВИДа
Как мы не бились, отличить.
Зато читал Адама Смита
И был глубокой эконом,
То есть, умел судить о том,
Как государство богатеет,
И чем живёт, и почему
Не нужно золота ему.
Притом не только либертарий
Таков, таков и пролетарий.
И в общем-то, без дураков
Почти что каждый здесь таков.
ГИБЕЛЬ МУТАНТОВ
Современный человек стремительно прогрессирует, а культура стремительно устаревает. Мы не можем смотреть фильмы и читать книги как прежде, не потому, что они плохи, а потому что они утратили одну из своих важнейших функций - давать возможность читателю (зрителю) идентифицировать себя с их героями. То есть, получать или корректировать жизненный опыт.
Я не знаю ни одного художественного произведения, где был бы герой, о котором я бы могла сказать - «это я или нечто похожее на меня». Более всего нам интересны мутации, происходящие с человеком, даже фильмы про зомби-апокалипсис, несмотря на их примитивность, куда более отражают современность.
Зомби-апокалипсис это своего рода исход социалистического человека, социалистической модели. И, конечно, основной персоной становится не пронафталиненный «герой-богоборец» традиционалистского разлива, а лузер-психопат, тамплиер социальной безысходности. «Человек исчезнет, как исчезает лицо, начертанное на прибрежном песке», - писал Мишель Фуко. Он писал об этом.
ПОСМЕИВАЛАСЬ В ОЧКАХ Я...
Посмеивалась в очках я.
Увозили из ада.
И привозили в ад.
Привозили туда.
И увозили обратно.
Вперёд-назад.
Посмеивалась в очках я.
В провалы адовы
Всё падало на каблучках.
Я была девочкой
Из семейства Адамсов.
Месяцами Содома модное
Извлекала сквозь страх.
Посмеиваюсь в очках я.
Увозили из ада.
И долго падала моя
Красивая голова с гильотины.
А тот, кто на это смотрел,
Тот всё время
Мотал обратно
Непрекращающегося
Тарантино.
НЕТ
На мой нескромный - здешнее логократическое, «высокодуховное» и экономически-инфантильное общество - чересчур психотерапевтично. Оно постоянно произносит, изрекает, обсуждает, забалтывает нечто. Оно всегда предпочитает обсудить нечто, чем нечто разрешить. Чем больше проблема, тем больше пустой болтовни.
Ребенок в стрессовых ситуациях орёт. А я, глядя на стремительно развивающийся политэкономический кризис, предвижу уже массовое мычание, переходящее в вопли.
Я никогда не испытывала желания поделиться чем-то, обсудить что-то, проговорить нечто - в принципе - в неделовом формате. Не было у меня желания и «излить душу». Всякий здешний «психотерапевт» - от доктора до священника -напоминает мне либо информатора, либо афериста. И как правило ими и является. Резюмируя - на вопрос - «Хотите ли Вы об этом поговорить?» я отвечаю - «Нет.» И ещё раз нет.
УНДИНА
Тонула Ундина русалочной леди.
Нырнула Луна, любопытная к смерти.
Подробно-нахальные хмурые дети
Бросали на труп нехорошие взгляды.
Была в них не похоть разбуженной плоти,
Не опыта скудного трезвая жадность,
Не праздность, не скука, скорее работа,
Работа души и ее беспощадность.
Лишь дети иначе глядят на Ундину
И словно бы вовсе не знают пощады.
Бесстрастно и просто глядят нелюдимо
Спокойным и страшным предчувствием ада.
А плоть, что не только порочна и смертна
Своей красотой не тревожит, и будто
Им нечто Иное дано и заметно
Посредством утробной животности мудрой.
Им кладбища мглище - как лишний гербарий
И трупы в гробницах - останки стрекозок.
Они таковы оттого, что познали
Излишество жизни изяществом мозга.
НЕ ОБЕСЦЕНИШЬ, НЕ ПОЕДЕШЬ
Тех сил, что потрачены мной на литературу, на идеи, хватило бы на несколько самораспятий. Все это были, вопреки Барту, тексты через пытку. В отечественной культуре (опять!) считается, что то, во что ты вложил время, усилия, себя обладает особой ценностью. Таким образом, мы должны быть привязаны к собственным страданиям и тащить их за собою, подобно кандалам. Но ведь это просто-напросто неудобно, не говоря о нерационально.
Также понятие «обесценивание» несёт в себе исключительно негативные коннотации, оттого, полагаю, исключительно, что в России принято сакрализовать всё, что плохо лежит. А не есть ли сакрализация - обычная сублимация бессмысленности? Ведь бывает и так - не обесценишь, не поедешь. Гони!
Триста кровавых пятен
Война - это я.
Вы - триста кровавых пятен.
Между нами автомат.
Вы - личинки концлагерей,
где обозначен кризис
инсталяцией тел
электрических кресел,
вычленением личности,
превращением Ничто Человека
в окончательно мертвую косточку
для грустной зеленой собаки,
в интересный конструктор
для обалдевшего Винни-Пуха.
Концепция некроконструкций, акция радикальных калек
костылями замкнула концы остывающего естества.
Траволта, оставленный негром в машине, шпионит за женой
Мерселоса.
К ней ползущий Мересьев безног,
как угрюмая рыба
в кровавом томате.
Через годы и лес, через всю мировую войну они приближались
друг к другу,
чтоб насытить свою виртуальную похоть,
как иные желают червями насытить птенца.
... Потому что безногое тело ее естество будоражит как пила
стрекозу.
Насекомо.
Индустриально.
Триста кусков мозга.
Потому что безногое тело советского летчика
будоражит ее,
как может кусок человека
будоражить другой
кусок
человека.
И они завопили, сползаясь, и, смешав
ее героин с его героизмом,
взорвали мир.
1997 г.
Аттракцион
(из книги "Роман с Фенамином")
Папа дьявол. Тюрьма. Гильотина.
Решето. Талисман. Телефон.
Бож. Коровка ворует Лже-сына
и ведет его в аттракцион.
Там стоит колесо обозренья.
А с него весь видать обозрев,
состоящий из ста повторений,
отражений и справа и слев.
Став героем чужого романа,
папа падает в мусоропро.
В решето ускользает Лже-мама.
В темном небе грозеет угро.
Буря мглою небеет коряво.
Огрызается злой Насеком.
Все вокруг очевидно не правы.
Все, бесспорно, не левы кругом.
У Козла что ни фраза, то ужас,
что ни строчка, то конченый бред,
что ни стих, то за подписью Пушкин
(иногда попадается Фет).
И ничто не могло измениться.
Страшный мир злой роман повторял.
Хоть один персонаж на страницу
где-нибудь, как-нибудь погибал.
Были ранены оба Лже-сына.
Бож. коровка желала стрелять,
как умеет желать гильотина
тени тел в липкий полдень бросать.
И тогда, словно бы беспричинно
мысль одна начала возникать -
как-то жизнь сочинялась козлинно.
Жизнь прожить - не роман прочитать.
Безусловно, условна картина.
Безусловно, бездарен творец.
Бож.Коровка хватает Лже-сына
и сует ему в рот леденец.
Безусловно, за подписью “Пушкин”
подпись бога легко разгадать.
Мы уже его злые игрушки.
Мы еще не хотим умирать.
Мы не все еще зомби убийства,
мы не мертвая зона творца.
Мы уже не вольны ошибиться
в убедительном чувстве конца.
Что же длятся ненужные миги?
И, сжимая игрушечный мозг,
для чего продолжаются мысли,
протекая сквозь дым папирос?
Что же слово становится криком?
Почему не покинуть никак
эту темную комнату игр,
место казни, заразы и драк?
Нам не лгали. Мы зла не творили.
Отворили концлагерь конц-ла...
Мы Козла о пощаде просили.
А другие просили Осла.
С колеса решето покатилось.
Подползал сумасшедший рассвет.
Папу дьявола мама убила,
и могилу пометила “Фет”.
Он лежит, как положено Фету -
прах, одетый по праву во фрак,
и желает курить сигарету,
и зачем-то не может никак.
У Козла молока нет и сыра.
Чуду юдятся вслух голоса.
В луна-парке остатки Лже-сына
разлетаются с черт-колеса.
Это все обалдевшая осень,
это бешеный болдинский сон.
Это кто-то по имени Осел
был простой иностранный шпион.
Все прошло, только Божья Коровка
все живет, и жужжит, и кружит,
а над ней проливается кровка,
и на травке зеленой блестит.
В решето насекомые смылись,
захватив с собой часть талисма....
Осы козлые кровью умылись,
и тихонько уходят с ума.
Пистолет. Листопад. Гильотина.
По слогам повторят голоса:
“В луна-парке остатки Лже-сына
разлетаются с черт-колеса.”
А Тюремщик с Угрозом грозеет.
Под столом Насекомый живет
А Козел ничего не сумеет.
А Осел ничего не поймет.
Буря мглою корыто покрыла.
Насекомый украл талисман.
И Осел тривиально текилу
в виртуальный плескает стакан.
У Осла неразборчивый почерк.
У Козла неплохие стихи.
Их обоих задавит Лже-дочка
От какой-то вселенской тоски.
Телефонит. Туманит. Лже-мама
Спит, накрывшись чужим решетом.
Кровянит пистолетная рана.
Мусопровод кишит насеком.
А Лже-муж сумасшедшие горки
размотает на свой телефон.
Решето разбивается в гонке.
Закрывается аттракцион.
1993-96 гг.
# # #
Я война. Я конвой постоянный невнятных служителей яви
Трепещал бляде-бог. Хищный гоблин смеялся над ним.
Молодые солдаты в бесстыдное небо стреляли
Из заряженных пальцев. Легко умирать молодым.
Что увидел Мисима в обыденных солнце и стали?
Что желает охотник узнать от убитых самим?
Молодые солдаты в бездарное небо стреляли
Из заряженных пальцев, тревожный хватающих дым.
Удивительный хищник, гуляющий мимо, скучает.
Бляде-бог беззащитен, как желтый резиновый пупс.
А в колготки лолитины кто костыли одевает?..
Кто лолитины ножки себе намотает на ус?
Аналитик нулей и анальных туманов?
Криминальный лунатик тюрьмы и карманный маньяк?
Кокаиновый принц и ценитель опасных обманов?
Или Гумберт неловкий, с которым понятно и так?
Капитан темноты. Абсолютных нулей атеистка.
Пистолетная блядь. Проститутка убитых солдат.
Моя мертвая плоть, как дурная невеста, повисла
На красивом скелете майора. И падает в ад.
Я невеста крестов. Я веселое солнышко свастик.
Королева кунст-камер, начальница конц-лагерей,
Запредельный куратор, которому смерти бесстыдная ясность
Предпочтительней ложных искусства и яви трусливых идей.
Вместо черных квадратов, квадратов, квадратов,
На стене человек, человек, человек на стене.
Человек (не червяк!) (не ручной оловянный солдатик!)
Это нравится, нравится, нравится мне.
Сумасшедший куратор, куратор, куратор,
Топора или каторги дьявольский друг,
Вместо черного ада ручного квадрата,
Ты повесил Малевича, глупо одетого в старый сюртук...
Химия
...Он в ноль себя хихикнул: “Нули меня!”
Мы мнимые. Мы - не мы.
Миную себя. Я - это химия.
Моя химия - жизнь взаймы.
Химия - это вовсе не то, что выдумали.
То, что вы думали, - это химия.
Существа глупые или умные
От того, что в них вещества хитрые.
Моль для себя - огромище хищный.
Дырка в платье - окно в Европу.
Мертвая моль - это химия,
Средство от моли, вопль
Женщины: “Платье! Съедено платье!”
Окно в Европу - миллиметровая дырка.
Химия - это женщина плачет
От горя, от луковицы, от дыма.
Химия - то, что течет из глаза
(слезы}. Рот поглощает транки.
Самоубийство - химия газа,
Возможность больше не плакать.
Сон истерички - химия родедорма.
Человек - кузнечик газовых камер.
Комфорт - есть способ, не выходя
из дома,
Создать концлагерь своими руками.
Химия - это “Кажется, пахнет газом”.
Это соседское “Что случилось?”
Химия -это то, что с первого раза
В последний раз получилось.
Химия - это не тройка в журнале
школьном.
Если мама мертва, мама не станет
ругаться.
Дочке скорее любопытно, нежели больно.
Химия - это то, в чем дочка не виновата.
Мертвая мама все меньше мама.
Химия - этот апофеоз эмоций.
Химия - это мы сами,
То есть не мы. Химия - то, в чем нас не
остается.
Он в ноль себе хихикнул: “Нули меня!”
Мы мнимые. Мы - не мы.
Миную себя. Я - это химия.
Моя химия - жизнь взаймы.
Химия - это не учебник 85-го года,
не опыт со списанным результатом.
Химия - это лопнувший зверь завода.
Протекающий ядом.
Химия - это стих голландского
гомосексуалиста
О том, что гений - не человек, а действо,
О том, что шедевр есть абсурд
злодейства,
Нечто, лишенное смысла.
Что художник - микробище низшей расы.
Если талант от Бога, то Бог - некое
вещество.
Химия - жизнь, потому что она заразна.
Жизнь - есть болезнь всего.
Гении - те, что торчат из подушки тела
Огромом позора, миллионами игл
Тех патологий, что словами стать не
посмели.
Смерть страшна, но более жизнь
постыдна.
От того, что желаемо быть терпимым.
Нетерпимо желаем был каждый способ.
Гении - есть средство сделаться
выносимым.
Ничтожеств общность его превращает в
роскошь.
Ложь - есть средство передвиженья.
Ложь есть средство. Цель - оправданье.
Муза - муха под лупой. Искусство - то
же, что униженье.
Цель не оправдана роскошью перемены
названья.
Химия - стих, все тот же стих иностранца,
Палача искусства, антипоэта.
Эпилепсию предпочитающего танцам.
Агонию предпочитающего поэтов лепету.
Химия - это восторги оды,
Рожденной в лучший час его жизни.
Авария рвет динозавра завода.
Жажду жизни утоляет (скорей, удаляет)
жидкость.
Скорость воздействия яда лишает
будущего
9 тысяч 650 рабочих.
Все утомляет, и только смерть не бывает
скучной.
Человек боится того же, чего он хочет.
Счастье - не то, что иметь в виду
Привыкли. Упущенное из виду -
Скорее счастье. Скорее, одно из двух
Зол (большее!). Человек - его выбор.
Мы обманны, и только предельный страх,
Только страх откровенен.
Химия - это все, что не в наших руках,
Но под рукой, внутри нее {в случае
использования внутривенно).
Химия - псевдотворчество. Голландия -
Родина одиночества гомосексуалиста.
Химия - яд, но также противоядие.
Иногда - только яд, действующий
слишком быстро.
Определяя кратко -
Химия - это наука.
Мы любим теорию.
Нас ненавидит практика.
Мы созданы друг для друга.
Голландец бросает друга.
Услышав сообщение радио.
Авария. Динозавр, Зав. ад.
Трупы. Трубийца. Утробы.
Прожорец тыщ. Щели. Стали дырявы.
Трещи. Зверище. Яд.
9 тысяч 650
отравленных.
Чем сложнее техника, тем варианты
смерти
Многообразней. Надежна лишь
ненадежность.
Пропагандируется безопасность. Лучше
верить
В жуткую невозможность.
Знание правды - стабильный страх.
От капли каприза к маниакальным
психозам.
Скорой праздности медсестра
Появляется слишком поздно.
Не было поздно, а было вовремя
Буквами Б ЗД Ж Н - безнадежность и
неизбежность.
Фатум - это ели действие неожиданно и
ускорено,
Но все в нем - продуманность и
безмятежность.
Не искусство - даже не анонимность,
Оно - немота искуса, данность, созданная
не нами.
Не-искусство проходит сквозь нас, а
искусство - мимо.
Стоп-смертинизм - отражение маний.
Химия - это стихамство хама
О том, что гений - не человек, а действо,
О том, что шедевр - есть абсурд
злодейства.
Мертвая мама в раме.
Человек боится того, что хочет.
Гениально то, от чего кричат
9 тысяч 650 рабочих.
9 тысяч 650.
Земля нуля
Земля нуля.
Все в ней нулево и кукольно,
словно она не слово,
а концентрация суффикса.
Выхода нет.
Не было ничего. Одна только в начале мая была гроза.
ЗЕМЛЕ НУЖНЫ ТОРМОЗА!
Это не пафос, это не искренность,
не заголовок для ежедневных газет.
Это только одно - то, что здесь написано:
ВЫХОДА НЕТ.
Розы любят хорошие дуры.
Свои "Жигули" по утрам целует один мужик.
Дети ходят, держась за потные ручки.
Мальчик, знай, нет ничего на свете страшней, чем жизнь.
Земля нуля
Зеленая рыхлая не очень умная сволочь.
Грязная.
Ни для кого.
Хорошо, что кто-то тебя в один
прекрасный момент прикончит.
Хорошо, что все чудовища вокруг меня - чужие.
Хорошо, что на свете возможно все,
кроме того, что хочешь..
Только Другая Жизнь может быть хуже Жизни.
Земля - это вам не Василий Теркин,
не Вахтерша, не знающая, что сказать,
тем более, не Уолд Уитмен.
Один Лилипут тормозил до того,
что запутал толпы опытные, а затем
умер, и никому не сказал, где находятся тормоза.
Казни меня, скажи другим, что навсегда перестал я...
Вырежи мои незагадочные глаза.
Отрежь мои волосы, сними с меня пальцы,
платьица, и так далее.
Мне уже ничего не нужно. А земле нужны тормоза.
Один профессор всегда в кармане носил ферзя
(если вдруг Война, и, не дай бог, Снег).
Мальчик, знай, если мама тебе говорит "нельзя",
значит, она говорящая и несказочная,
как всякий правильный человек.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
У меня отдельно от качественного лица
висят в темноте каменные глаза.
С нежностью и уважением я отношусь только к Цапле -
она всегда говорила, что земле нужны тормоза.
1988
Мой поэторий