Поэзия. Эдуард Лимонов. Неправильные стихи
Предыдущий поэт
Эдуард Вениаминович Савенко-Лимонов (1943 - 2020) всю жизнь писал стихи. Странные, неправильные, с неверными падежами, числами, согласованиями слов и прочим грамматическим экстремизмом. То с рифмой, самой простой и неказистой, то без рифмы. Не соблюдая никакие размеры. е перерабатывая и не обрабатывая формально поэтически разговорную речь, причем речь тоже неправильную. Ну вот яркий пример:
В совершенно пустом саду
собирается кто-то есть
собирается кушать старик
из бумажки какое-то кушанье
Половина его жива
(старика половина жива)
а другая совсем мертва
и старик приступает есть
Он засовывает в полость рта
перемалывает десной
что-то вроде бы творога
нечто будто бы творожок
Его стихи похожи на него самого, такие же вредные, ершистые, неудобные, корявые, в состоянии полного нонконформизма, да чуть ли не анархизма. Поначалу эти дисгармоничные строки кажутся просто пароксизмами графомании, но потом, при внимательном и продолжительном чтении можно увидеть, что это целый мир, искаженный, неправильный, разъятый на куски, которые по отдельности кажутся жалкими неудачными попытками, но выстроенные в единое целое образуют некую странную поэтическую вселенную.
Лимонов был большой стилист, что видно по его прозе, он мог бы сочинять гладкие стихи, но решительно не желал это делать, и эту часть его личности нужно или принимать как есть, вместе со всем остальным, что он творил, или, отвергать, отторгать напрочь. Я предпочитаю второй вариант, но могут быть разные мнения и вкусы.
И еще. Меня поражает тупой идиотизм нашей власти, особенно всяких правоохранителей, которые с упорством шизофреников продолжают преследовать нацболов, выходцев из партии Лимонова, гнобят, задерживают, мешают им проводить Лимоновские чтения. Зачем? Почему? У власти нет более надежной и верной опоры, более патриотической, более верной "линии партии".
Это примерно как в XIX веке лояльнейший и патриотичнейший из писателей Федор Михайлович Достоевский долгие годы находился под негласным надзором. Но его хоть не задерживали...
Ладно. Вернемся к весьма специфическим стихам Эдуарда Лимонова. Только не нервничайте и не пугайтесь.
Страшно проснулся: пустая тюрьма
Утром проснулся рано
А под ногами с крутого холма
...Бактрия и Согдиана
Желтые обе. Милые две
Родины у султана
Бактрия - словно бы грива на льве
Дождь золотой - Согдиана
Я не доставлю Вам... я не умру
Как лепестки из фонтана
Нежно стучат о земную кору
...Бактрия ...Согдиана
ЖЖЖ
Ты пишешь письмо мне
А адрес прост: каракули крупного плана
Азия - где небеса купорос
Бактрия. Согдиана.
Будет полет золотых орлов
Хоть соль будут лить на рану
Пока не увижу с высоких холмов
Бактрию и Согдиану
Ода Сибири
Россия солнцем освященна
Москва и зданиев верхи
Стоит в зиме непротивленна
Поди ее воспеть смоги!
и рельсы что идут повсюду
через полянные леса
и хвои синие. И груды
мехов. их длинные власа
В стране и соболь и куница
и мелкий безобразный мех
и я владею кошек всех
мечтая шкурой насладиться
То хмур то мрачен лес восточный
и грузный холм стоит Хинган
единственный сквозь лес и срочный
стремится поезд северян
Его охватывают фонари
немногие кусочки рядом
А остальное - посмотри
Все так же дремлет под нарядом
из хвои и шишек и снегов
иль летней многослойной пыли
Жильцы сибирские цедили
на переездах мало слов
Когда в щедроте ресторанной
из Магадана дикий гости*
бросает деньги добрый пьяный
(вам это видеть довелось?)
- не верьте щедрому собрату
назавтра ломит голова
Вы римлянин а он проклятый
Раз варвар он. и варвар два
Могучая лежит держава
там в прикитайской стороне
Возле Амура слева справа
живут войска на целине
Там танки сном еще объяты
ракеты спрятаны в холмах
и там китайские ребята
разведкой ползают во тьмах
Вполглаза спят мои Иваны
Казак же - белый старожил
рассказывает в меру пьяный
как он и в царскую их бил
А на востоке там эскадра
Матросы бегают в порту
В Японию глядят и правда
лишь адмиралу в рапорту
Японцы вроде ищут рыбу
на шкунах небольших систем
но приглядеться коль могли бы
увидим - заняты не тем
От городов идет японских
могучий пар и твердый жар
и закрывает даже солнце
и с населением кошмар
У них подъем в литературе
Акутагава. Такубок
(Но если б были в нашей шкуре
японец вряд ли что бы мог)
Но мы вернемся под обрывы
родных восточных берегов
Иваны. Пети ищут рыбу
и ловят крабов и китов
и порт Находка. доски. доски
и крики «Майна!» - подымай
Пока же спит весь град московский
да и вообще весь старый край
Люблю Сибирь когда подумать
люблю ее призывников
идущих в армию. и чумы
ее чукчей-охотников
люблю московских переводчиц
и слово громкое
ее досафовцев и летчиц
и в яркой тундре оленят
Кипят чаи. смеются чумы
Восходит солнце в стороне
но непричастен я угрюмо
и ледовито скучно мне
Я не могу их дни простые
с усмешкой брата разделить
Ведь вот стихи эти такие
журнал не может поместить
Мне нужно книжек от Бодлера
От Андре Жида и Мишо
А нет - нехороша и эра
В стране и жить не хорошо*
И если нет И. Кабакова
на выставке. а вышел срок
И нарисованного слова
«Где Петя?» я найти не смог
и коль уехали ребята
на Запады в чужую глушь
и я уеду. что же я-то!
Прощайте вы - мильены душ!
И вы - о редкие дороги!
И ты внизу - Хорезм. Памир!
И пусть к стране мы слишком строги
Уедем все. Нам чужд сей пир!
Кто-то вроде Лимонова
Бархатный коричневый пиджак
Светлая французистая кепка
Два стекла округлых (Он в очках)
Брюки по-матросски сшиты крепко
Кажется в Аравии служил
После пересек границу Чили
И в Бейруте пулю получил
Но от этой пули излечили
Где-то в промежутках был Париж
И Нью-Йорк до этого. И в Риме
Он глядел в середину тибрских жиж
Но переодетым. Даже в гриме
Боже мой! Куда не убегай
Пули получать. Стрелять. Бороться.
Свой внутри нас мучает Китай
И глазами желтыми смеется
«Если в этот раз не попадусь
Брошу все и стану жить как люди
На пустейшей девочке женюсь
Чтоб едва заметны были груди»
Рабочие пиво пили…
Рабочие пиво пили
И молча потом курили
Рабочего долги часы и минуты
А мимо Волги несут мазуты
Рабочий на мутную воду глядит
В плохом настроении. хмурый вид
Любая работа приносит лишь горе
Как сладки безделия - солнце и море
Вот если ты фермер - ты рад и червям
Ах быть бы вдруг фермером нам!
Мелькают там волосы густо…
Мелькают там волосы густо
Настольная лампа горит
«Во имя святого искусства»
Там юноша бледный сидит
Бледны его щеки и руки
И вялые плечи худы
Зато на великое дело
Решился. Не было б беды!
И я этот юноша чудный
И волны о голову бьют
И всякие дивные мысли
Они в эту голову льют
Ах я трепещу… Невозможно
Чтоб я это был. Это я?!
Как дивно! Как неосторожно!
Как необъяснимо - друзья!
Вдовец. Генерал. Карбонарий.
Убийца с кинжалом в плаще,
Таков был тот странный сценарий
Для жизни моей, и вотще…
Мне некую цель поручили,
Мне некий плацдарм отвели,
Ни разу меня не забыли,
Любовно героя пасли…
Затихающий рокот беды
* * *
К.
От нас ничего не осталось?
И даже кольцо потерялось,
А впрочем, остались дети,
Такие чужие на свете…
Как грустно! И душесдирающе…
А было легко и мечтающе…
Зачем ты меня так изранила,
И наших детей прикарманила?
Зачем, отвечай мне, чертовка?
Тупая ты, словно морковка,
Ты сволочь, морковкина дочь.
Ты - овощ, тебе не помочь!
Детей ты лишила отца…
Сидят в тебе два подлеца
И, злые, глядят через очи
Как мрачные, злобные Сочи…
* * *
К.
Я Вас любил как самый добрый зритель,
Я Вас мечтал, я Вас обожествлял.
Вы стали мне убийца и мучитель,
А я ведь заменял Вам целый зал.
Я послан был,- Истории свидетель,
А не подсобных совершатель нужд.
Я был, сама, простите, добродетель,
Одновременно: скромный тихий муж…
Величие мое Вы не узнали!
И Гений мой, он мимо Вас прошёл,
И во Вселенной, а не в кино-зале,
Где ничего не стоит слабый пол.
Среди планет - булыжников и магмы,
Ста тысяч солнц пылающих всегда
Вы повторили путь преступной мамы
И устремились с вызовом, куда?
Туда, где нет Истории. Где пошло.
Лишь плоская растительная жизнь,
Ушли как окотившаяся кошка
Уходит равнодушно… Так? Скажи?
* * *
К.
«Он мне никто, и я не с ним!»
- Так женщина лгала.
Летал по небу херувим
С улыбкой в два угла.
Вставала кислая заря
Шампанским смятена…
Я думал: «В фас, придирки зря»,
Но лживая спина,
У этой женщины была.
И я не верил ей.
Когда же женщина ушла
Чрез пару сотен дней,
То выяснилось, что живет
Под крышею одной
С ней рядом тот, с ней рядом тот,
О ком лгала спиной…
* * *
Любит не тот, кто хвалит,
А тот, кто в ночную тьму
Глаза бессонные пялит
И матом, как на Колыму,
Отправленный, сопровождает…
А между тем, светает…
Любит не тот, кто хвалит:
«Божественная!», «царица!»
А тот, кто отсюда валит,
Туда от тебя стремится
Еще и убить грозится…
Мы видели, знаем сами
Такое под небесами
Разнузданных злоб разбой
Видали мы между собой,
Но я был всегда с тобой…
Чего же ты натворила?
Зачем же ты в Вечности так
Грязнейших следов наследила!
А дети? А я? Мы, как?
Непоправим наш брак,
Теперь он не брак, а мрак…
А дети? А я? Мы, как?
Три крысы
Ну ты хоть плачешь иногда?
Ведь твой,- Великий грех!
Четверг ли это, иль среда
В ночи, часов до трех,
К тебе бы приходить должны
В зловонии, в дыму
Твои ужасные вины
Терзать тебя саму,-
Три крысы, чтоб тебя глодать.
«Где наша, где семья?»
Две,- дети твои, злая мать,
А третья крыса,- я!
Нет, ты не плачешь никогда,
Поэтому в ночи,
Четверг ли это, иль среда
Придём мы, палачи!
Да, мы тебя с ума сведём,
Преступная ты мать!
В обезумении своём
Заставив нас страдать,
Ты не подумала о том,
Что бед не избежать!
* * *
К.
Мой сын находится в плену
Как Яков Джугашвили.
Он увезен тобой в страну,
Где люди, цвета пыли
Живут на низких берегах,
Зевают, спят, смеются…
Где пальмы (ветошь на шестах)
Согнутся. Разогнутся…
Где наркоман с лицом змеи
Глядит на диск заката.
Преступны действия твои,
Ты, Катька, виновата!
Мой сын находится в плену,
И дочь моя там бьётся,
Придётся мне вступить в войну,
Ещё одну, ещё одну,
Не хочется, придётся…
Мой сын там маленький бредёт:
Собаки, грязь, бананы,
А в дочери моей капот
Вцепились обезьяны.
Зачем ты стала злая тварь?
Случилось что с тобою?
Мозг ЛСД сожгла ли гарь?
Или мозги травою
До дури так оглуплены,
Что ты детей украла
И быстро-быстро из страны
Малюток ты умчала…
Полковник и Зверь
* * *
Дождь шелестит, дождь падает на жесть,
А у меня теперь подруга есть
С такою замечательною попой!
Что хочешь делай: тискай или шлепай!
В потоке ностальгических мгновений
Подруга из грядущих поколений
Явилась, и уселась на постель,
В ней узкая, волнующая щель,
Две разные трепещущие груди,
Мне повезло, завидуйте мне, люди!
Подруга в красном платье красоты
Элен,- Лилит, как хочешься мне ты!
Сижу в Москве, слюну один пускаю,
Хочу тебя! Моих инстинктов стаю
Пока могу, держу, не выпускаю.
Но видно долго так не протяну…
Хочу тебя, как офицер - войну,
Как молодой воспитанник училищ
Во сне желает победить страшилищ!
* * *
Е.
Сидел я в стенах страстных и печальных
И думал о былом, былом, былом,
Восторгов от меня первоначальных
Вы больше не дождётесь. Напролом.
Я думаю, идти нам пригодится,
Я рву тебя воинственной рукой.
Лучом из тьмы изъята ягодица,
О, я готов побыть с тобой, с такой…
Я разорву здесь пепел безнадёжный
И будет солнце нам всегда зиять,
Внутри твоей чудесной плёнки кожной
Твоё устройство стану осязать…
* * *
Е.
В России медлит потеплеть,
Всё думаешь, чего б надеть..?
Включаешь обогрев с утра.
Где ж летняя жара?
Москиты медлят, не жужжат,
Рождаться в холод,- сущий ад!
А у тебя такая грудь!
И тесный в попу путь…
Перед моим же взором дом
Необитаемый, и в нём
Скрываться может там стрелок!
Мне мой неведом срок!
Услышу, как звенит стекло?
А тело пулей обожгло,
Как тысячью крапив,
Но я останусь жив…
В России медлит потеплеть
Я на тебя залезу впредь
Как на кобылу конь,
В дыре твоей огонь!
Лола
Плескается Лола. Шумят года.
Никто не уйдёт живым…
Смыкается в ванне моей вода
Над телом твоим молодым…
У ведьмочки жёлтый побритый пах
Выныривает из вод,
Я весь тобою промок, пропах,
Я врос в твой, Лола, живот.
Я жопу твою тиранил в ночь,
Я все перебрал волоски
И качество жизни сумел помочь,
Поднять, нас стерев в порошки.
Мужчина и женщина: зверя два,
Нам вместе пришлось сойтись.
Постель потоптана как трава
И нас покрывает слизь.
Мужчина и женщина. Блядь и солдат.
Рычанье, удары, борьба,
Но вместе гудят и стучат в набат
Набухшие сердца два.
Качает нас страсть и нас похоть берет
И мы не любовью тут…
Но в зад и вперед и конечно в рот
Друг друга два зверя бьют
Я плечи твои до утра ломал,
Я рот твой объел как плод,
Еще и еще я в тебя совал…
Ведь Вам двадцать третий год.
Песня
Хорошо, что тихий вечер
Навалился на долины,
Не хватает, чтоб запели
Золотые мандолины…
Чтобы ослик бы, бедняга,
За собой влачил тележку,
Не хватает, чтоб бродяга
Торопился бы в ночлежку…
Чтобы мясо бы шипело,
Чтобы пробки вылетали
И Кармен сплошное тело
Разделилось на детали…
Дайте кружев, дайте цокот,
Дайте девок на копытах,
Пусть нас сотрясает хохот,
Позабудем об убитых…
Хорошо, что тихий вечер
Опустился над Москвою,
Что сидит напротив девка
И что ляжем с нею двое…
Полковник и Зверь
Холодная осень в сегодняшнем дне
И прыгнула осень на сердце ко мне,
Но мы здесь живём теперь двое в квартире
На кухне питается хлебом на сыре
Голодный, большой, черногривая Зверь,
Поэтому осень уйди, не теперь!
Тебе не осилить Полковника с Зверем,
К тому же мы даже и в Бога не верим…
У Зверя две сиськи, две попки, три дырки,
Она так рычит, что в далёкой Бутырке
От стонов её распаляются узники
(Которые дяди нам нынче союзники).
Она так ласкается, словно в горячем
Арабском я море купаюсь незрячем,
Она так виляет копытом и крупом,
Что похоть внушает фактически трупам.
«Со зверем таким проживу двести лет…»
Решает Полковник. Готовит обед.
Восторженный, юный, ворчливый и бравый
Полковник готовый и слева и справа…
* * *
Идёт война между полами,
Война идёт, война идёт.
И всякий день сразиться с нами
Алкает с сиськами народ.
Он выдвинулся мощным клином,
Он двинул сказочным бедром,
На нас пошёл германским свином,
Фалангой греческой потом.
Они страшны, простоволосы,
Они кричат, они рычат,
Они совсем голы и босы
И адским запахом разят.
Впотьмах наносятся удары,
Не мягкотелые вожди,
Но девки - смелые гусары,
Но бабы - сильные в груди.
* * *
Нажравшись и напившись,
Как молодой солдат,
На Вас я повалившись,
И очень этим рад.
Большие Ваши груди,
Вы тонкая ладья!
Мы с Вами разве люди?
Владею Зверем я…
* * *
Е.
Я стар и беден, и я груб,
Мой дом не ломится от шуб,
Я выгнал женщину за дверь.
«Пошла, пошла, проклятый Зверь!»
Я стар. Я беден. Знаменит.
Мой Рот античностью разит.
Я сразу Ромул, вместе Рэм,
Но я прекрасен тем,
Что смело шашни завожу,
За незнакомками слежу
И от пленительнейших фей
Балдею я, злодей.
Да я прекрасен тем, ma chatte,
Что не брезглив, аристократ,
Что пью и бренди и кагор
И слушаю твой вздор.
И бровью я не поведу,
Пусть сядут НЛО в саду,
Пусть сядут НЛО в саду
Ведь я давно их жду…
Я остаюсь опять один
I
Я остаюсь опять один,
Ребёнок капитана Гранта,
Читатель Гегеля и Канта,
Французский скромный гражданин.
Мне Немо капитан знаком,
Он был подводным моряком,
Служил в Тулоне, и в Марсель
Он приезжал пить эль.
II
Без женщины остался я один,
Ребёнок капитана Гранта.
И размышляю, блудный сын,
О свойствах эля и таланта.
Мне Немо капитан знаком,
Я тоже стал бы моряком,
С Рейкьявика бы плавал до Пирея
И альбатрос бы, надо мною рея,
Мне сообщил бы чудную возможность
Бодлера на французском вспомнить сложность
Про мощных птиц, бесстрастных альбатросов
Забавою служивших для матросов…
Да не пришлось…
Переезд
Я бросил несчастливую кровать
И эту, в Сыромятниках, деревню
В которой можно было зимовать,
Глядя на сад, задумчивый и древний,
Я бросил несчастливую кровать…
Где спал я с женщинами поколений разных,
Иных - задумчивых, а этих - безобразных…
Кровать не будет, впрочем, пустовать,
Домохозяйка будет зимовать
И просыпаться от чревообразных,
На вой похожих женских голосов…
Ей просыпаться будет в пять часов,
Тяжёлая, безумная работа,
А просыпаться, ясно, неохота…
Простите мне Ивановна, та чью
Я занимал на пять на целых лет квартиру,
Седому бабнику и командиру,
Что призраков оставил Вам семью…
Но вспомнят, вспомнят, что я жил у Вас,
Пока нас не накрыл всех медный таз…
Мулен Руж
В двубортном пиджаке
С стаканом в кулаке
Подходит, словно злой авторитет,
И никаких ему пределов нет…
У ней большущий рот,-
Накрашенный овал,
Окурок замечательно идёт,
Как будто кто его пририсовал…
Она стоит в углу
И туфелькою трёт
Окурок, ею сплёванный, в золу
А он подходит, за руку берёт…
Так начинался их большой роман -
Блондинки, и его,
Мерзавца, одного,
А в это время грохотал канкан…
И юбки к потолку,
И целый ряд трусов,
У гангстеров улыбки до резцов
И бьётся струйка крови по виску…
Вот так! Вот так!
Там совершался страшный кавардак,
И в ту Мулен, что Руж
Стремился каждый муж
На свой уикэнд, и если в отпуску!
Вертинский
Он начал жизнь поэтом,
Закончил музыкантом,
Он выступал дуэтом,
Стоял с огромным бантом.
Подногти кокаином
Он забивал нередко,
Был силуэтом длинным,
Был денди и кокетка.
Он был не эпопея,
Но бледная стихия.
К нему слетала фея,
Он не чуждался кия.
Блуждал по биллиардным,
По рюмочным сидел
И ромом контрабандным
Не раз желудок грел…
* * *
Ветер Истории дует в глаза
И вот выползает слеза…
Про Гёте, товарищ, напомнил ты мне?
Мне Мефистофель приснился во сне.
С Буонапарте подписку берёт,
Хвост Мефистофеля по полу бьёт,
Буонапарте подрезал мизинец
И получил всю Европу в гостинец.
Ветер Истории Гегеля полы
Славно раздул. Вильгельм-Фридрих весёлый
Маркса тяжёлого предвосхищает,
Гитлер за Гегелем мрачно шагает.
В венской ночлежке, где скучно и сухо,
Гитлер читает «Феномен-ологию духа».
В танковой битве под Курской дугой
Гегеля школы сошлись меж собой.
Гусениц лязг, вот устроили танцы
Гитлер и Сталин, нео-гегельянцы…
Мощных снарядов и мощной брони
Нету кровавее в мире резни,
Чем разбирательство среди родни!
Ветер Истории, дуй мне в глаза!
На Вашингтон навалилась гроза,
Но в ожиданьи Пунических воин
Космос спокоен. Космос спокоен…
Мефистофель и Гретхэн
Знаете что, молодая блондинка?
Это - копыто, а не ботинка!
Это, простите, моя принадлежность,
А не ошибка, а не небрежность.
Да, это так, молодая блондинка,
Я Мефистофель, а Фауста нет.
Фауст ушёл, покупает билет,
Но Вам зачем он, о паутинка?!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Он покупать, покупает билет…
Я Вам сказал, что фон Фауста нет.
Этот германский учёный романтик
Из дому вышел, поправивши бантик…
Ну ничего, ничего, ничего…
Вы не жалейте, что нету его.
Я Вам его заменю, ведь я тоже
Аристократ и учёный вельможа.
Гретхэн, останьтесь! Гретхэн, садитесь!
Ладно, расслабьтесь! Облокотитесь!
Вам наливаю вот это вино,
Лучше вина не пивал я давно…
(в сторону)
Адское зелье! Чудесная смесь!
С девок и женщин немедленно спесь
Сразу слетает, дама вздыхает…
И вот сама меня нежно хватает…
Хвост мой рукою гладит и мнет
И меня тащит на жаркий живот…
Гретхэн, что с Вами?
Вы стали нескромны…
Фауст придет. Что мы скажем ему?
О, как глаза у Вас страшно огромны
И затмеваются, как бы в дыму…
(некоторое время спустя)
Фауст? Фон Фауст, я должен признаться,
Здесь уж давно перестал проживаться,
Мы с ним поссорились прошлой весной,
Ты, моя дочь, согрешила со мной…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
С визгом она от меня убежала,
Ну, разумеется, Гретхэн пропала.
Ну, разумеется, в прежние лета,
Власти её наказали за это…
Голову бедной палач отрубил,
Гёте потом про неё говорил
В толстом труде, эпизодом искусства
Гретхэн остались лучшие чувства.
Эпитафия Э. Л.
Он говорил по-французски и по-английски,
Он сидел в тюрьме, и воевал.
Он был таким, каким ты никогда не будешь.
Этот парень всё испытал.
Его девки любили. Он был им интересен.
Он любил вино, и любил хохотать.
Он сложил ряд стоеросовых лоботресин,
А еще он умел сотрясать кровать.
На склоне лет ему удалось родить злодеев
[Тебе не удастся, как ты не пыхти!],
Маленьких гениев, этих змеев,
Он сбил, папаша, с праведного пути…
Прохожий, сука, на вытяжку гад!
Здесь лежит старый пират…
P.S. Он предлагал найти и съесть Господа Бога!
Согласись, что таких немного…
В сети еще много стихов при желании можно найти
Мой поэторий
Эдуард Вениаминович Савенко-Лимонов (1943 - 2020) всю жизнь писал стихи. Странные, неправильные, с неверными падежами, числами, согласованиями слов и прочим грамматическим экстремизмом. То с рифмой, самой простой и неказистой, то без рифмы. Не соблюдая никакие размеры. е перерабатывая и не обрабатывая формально поэтически разговорную речь, причем речь тоже неправильную. Ну вот яркий пример:
В совершенно пустом саду
собирается кто-то есть
собирается кушать старик
из бумажки какое-то кушанье
Половина его жива
(старика половина жива)
а другая совсем мертва
и старик приступает есть
Он засовывает в полость рта
перемалывает десной
что-то вроде бы творога
нечто будто бы творожок
Его стихи похожи на него самого, такие же вредные, ершистые, неудобные, корявые, в состоянии полного нонконформизма, да чуть ли не анархизма. Поначалу эти дисгармоничные строки кажутся просто пароксизмами графомании, но потом, при внимательном и продолжительном чтении можно увидеть, что это целый мир, искаженный, неправильный, разъятый на куски, которые по отдельности кажутся жалкими неудачными попытками, но выстроенные в единое целое образуют некую странную поэтическую вселенную.
Лимонов был большой стилист, что видно по его прозе, он мог бы сочинять гладкие стихи, но решительно не желал это делать, и эту часть его личности нужно или принимать как есть, вместе со всем остальным, что он творил, или, отвергать, отторгать напрочь. Я предпочитаю второй вариант, но могут быть разные мнения и вкусы.
И еще. Меня поражает тупой идиотизм нашей власти, особенно всяких правоохранителей, которые с упорством шизофреников продолжают преследовать нацболов, выходцев из партии Лимонова, гнобят, задерживают, мешают им проводить Лимоновские чтения. Зачем? Почему? У власти нет более надежной и верной опоры, более патриотической, более верной "линии партии".
Это примерно как в XIX веке лояльнейший и патриотичнейший из писателей Федор Михайлович Достоевский долгие годы находился под негласным надзором. Но его хоть не задерживали...
Ладно. Вернемся к весьма специфическим стихам Эдуарда Лимонова. Только не нервничайте и не пугайтесь.
Страшно проснулся: пустая тюрьма
Утром проснулся рано
А под ногами с крутого холма
...Бактрия и Согдиана
Желтые обе. Милые две
Родины у султана
Бактрия - словно бы грива на льве
Дождь золотой - Согдиана
Я не доставлю Вам... я не умру
Как лепестки из фонтана
Нежно стучат о земную кору
...Бактрия ...Согдиана
ЖЖЖ
Ты пишешь письмо мне
А адрес прост: каракули крупного плана
Азия - где небеса купорос
Бактрия. Согдиана.
Будет полет золотых орлов
Хоть соль будут лить на рану
Пока не увижу с высоких холмов
Бактрию и Согдиану
Ода Сибири
Россия солнцем освященна
Москва и зданиев верхи
Стоит в зиме непротивленна
Поди ее воспеть смоги!
и рельсы что идут повсюду
через полянные леса
и хвои синие. И груды
мехов. их длинные власа
В стране и соболь и куница
и мелкий безобразный мех
и я владею кошек всех
мечтая шкурой насладиться
То хмур то мрачен лес восточный
и грузный холм стоит Хинган
единственный сквозь лес и срочный
стремится поезд северян
Его охватывают фонари
немногие кусочки рядом
А остальное - посмотри
Все так же дремлет под нарядом
из хвои и шишек и снегов
иль летней многослойной пыли
Жильцы сибирские цедили
на переездах мало слов
Когда в щедроте ресторанной
из Магадана дикий гости*
бросает деньги добрый пьяный
(вам это видеть довелось?)
- не верьте щедрому собрату
назавтра ломит голова
Вы римлянин а он проклятый
Раз варвар он. и варвар два
Могучая лежит держава
там в прикитайской стороне
Возле Амура слева справа
живут войска на целине
Там танки сном еще объяты
ракеты спрятаны в холмах
и там китайские ребята
разведкой ползают во тьмах
Вполглаза спят мои Иваны
Казак же - белый старожил
рассказывает в меру пьяный
как он и в царскую их бил
А на востоке там эскадра
Матросы бегают в порту
В Японию глядят и правда
лишь адмиралу в рапорту
Японцы вроде ищут рыбу
на шкунах небольших систем
но приглядеться коль могли бы
увидим - заняты не тем
От городов идет японских
могучий пар и твердый жар
и закрывает даже солнце
и с населением кошмар
У них подъем в литературе
Акутагава. Такубок
(Но если б были в нашей шкуре
японец вряд ли что бы мог)
Но мы вернемся под обрывы
родных восточных берегов
Иваны. Пети ищут рыбу
и ловят крабов и китов
и порт Находка. доски. доски
и крики «Майна!» - подымай
Пока же спит весь град московский
да и вообще весь старый край
Люблю Сибирь когда подумать
люблю ее призывников
идущих в армию. и чумы
ее чукчей-охотников
люблю московских переводчиц
и слово громкое
ее досафовцев и летчиц
и в яркой тундре оленят
Кипят чаи. смеются чумы
Восходит солнце в стороне
но непричастен я угрюмо
и ледовито скучно мне
Я не могу их дни простые
с усмешкой брата разделить
Ведь вот стихи эти такие
журнал не может поместить
Мне нужно книжек от Бодлера
От Андре Жида и Мишо
А нет - нехороша и эра
В стране и жить не хорошо*
И если нет И. Кабакова
на выставке. а вышел срок
И нарисованного слова
«Где Петя?» я найти не смог
и коль уехали ребята
на Запады в чужую глушь
и я уеду. что же я-то!
Прощайте вы - мильены душ!
И вы - о редкие дороги!
И ты внизу - Хорезм. Памир!
И пусть к стране мы слишком строги
Уедем все. Нам чужд сей пир!
Кто-то вроде Лимонова
Бархатный коричневый пиджак
Светлая французистая кепка
Два стекла округлых (Он в очках)
Брюки по-матросски сшиты крепко
Кажется в Аравии служил
После пересек границу Чили
И в Бейруте пулю получил
Но от этой пули излечили
Где-то в промежутках был Париж
И Нью-Йорк до этого. И в Риме
Он глядел в середину тибрских жиж
Но переодетым. Даже в гриме
Боже мой! Куда не убегай
Пули получать. Стрелять. Бороться.
Свой внутри нас мучает Китай
И глазами желтыми смеется
«Если в этот раз не попадусь
Брошу все и стану жить как люди
На пустейшей девочке женюсь
Чтоб едва заметны были груди»
Рабочие пиво пили…
Рабочие пиво пили
И молча потом курили
Рабочего долги часы и минуты
А мимо Волги несут мазуты
Рабочий на мутную воду глядит
В плохом настроении. хмурый вид
Любая работа приносит лишь горе
Как сладки безделия - солнце и море
Вот если ты фермер - ты рад и червям
Ах быть бы вдруг фермером нам!
Мелькают там волосы густо…
Мелькают там волосы густо
Настольная лампа горит
«Во имя святого искусства»
Там юноша бледный сидит
Бледны его щеки и руки
И вялые плечи худы
Зато на великое дело
Решился. Не было б беды!
И я этот юноша чудный
И волны о голову бьют
И всякие дивные мысли
Они в эту голову льют
Ах я трепещу… Невозможно
Чтоб я это был. Это я?!
Как дивно! Как неосторожно!
Как необъяснимо - друзья!
Вдовец. Генерал. Карбонарий.
Убийца с кинжалом в плаще,
Таков был тот странный сценарий
Для жизни моей, и вотще…
Мне некую цель поручили,
Мне некий плацдарм отвели,
Ни разу меня не забыли,
Любовно героя пасли…
Затихающий рокот беды
* * *
К.
От нас ничего не осталось?
И даже кольцо потерялось,
А впрочем, остались дети,
Такие чужие на свете…
Как грустно! И душесдирающе…
А было легко и мечтающе…
Зачем ты меня так изранила,
И наших детей прикарманила?
Зачем, отвечай мне, чертовка?
Тупая ты, словно морковка,
Ты сволочь, морковкина дочь.
Ты - овощ, тебе не помочь!
Детей ты лишила отца…
Сидят в тебе два подлеца
И, злые, глядят через очи
Как мрачные, злобные Сочи…
* * *
К.
Я Вас любил как самый добрый зритель,
Я Вас мечтал, я Вас обожествлял.
Вы стали мне убийца и мучитель,
А я ведь заменял Вам целый зал.
Я послан был,- Истории свидетель,
А не подсобных совершатель нужд.
Я был, сама, простите, добродетель,
Одновременно: скромный тихий муж…
Величие мое Вы не узнали!
И Гений мой, он мимо Вас прошёл,
И во Вселенной, а не в кино-зале,
Где ничего не стоит слабый пол.
Среди планет - булыжников и магмы,
Ста тысяч солнц пылающих всегда
Вы повторили путь преступной мамы
И устремились с вызовом, куда?
Туда, где нет Истории. Где пошло.
Лишь плоская растительная жизнь,
Ушли как окотившаяся кошка
Уходит равнодушно… Так? Скажи?
* * *
К.
«Он мне никто, и я не с ним!»
- Так женщина лгала.
Летал по небу херувим
С улыбкой в два угла.
Вставала кислая заря
Шампанским смятена…
Я думал: «В фас, придирки зря»,
Но лживая спина,
У этой женщины была.
И я не верил ей.
Когда же женщина ушла
Чрез пару сотен дней,
То выяснилось, что живет
Под крышею одной
С ней рядом тот, с ней рядом тот,
О ком лгала спиной…
* * *
Любит не тот, кто хвалит,
А тот, кто в ночную тьму
Глаза бессонные пялит
И матом, как на Колыму,
Отправленный, сопровождает…
А между тем, светает…
Любит не тот, кто хвалит:
«Божественная!», «царица!»
А тот, кто отсюда валит,
Туда от тебя стремится
Еще и убить грозится…
Мы видели, знаем сами
Такое под небесами
Разнузданных злоб разбой
Видали мы между собой,
Но я был всегда с тобой…
Чего же ты натворила?
Зачем же ты в Вечности так
Грязнейших следов наследила!
А дети? А я? Мы, как?
Непоправим наш брак,
Теперь он не брак, а мрак…
А дети? А я? Мы, как?
Три крысы
Ну ты хоть плачешь иногда?
Ведь твой,- Великий грех!
Четверг ли это, иль среда
В ночи, часов до трех,
К тебе бы приходить должны
В зловонии, в дыму
Твои ужасные вины
Терзать тебя саму,-
Три крысы, чтоб тебя глодать.
«Где наша, где семья?»
Две,- дети твои, злая мать,
А третья крыса,- я!
Нет, ты не плачешь никогда,
Поэтому в ночи,
Четверг ли это, иль среда
Придём мы, палачи!
Да, мы тебя с ума сведём,
Преступная ты мать!
В обезумении своём
Заставив нас страдать,
Ты не подумала о том,
Что бед не избежать!
* * *
К.
Мой сын находится в плену
Как Яков Джугашвили.
Он увезен тобой в страну,
Где люди, цвета пыли
Живут на низких берегах,
Зевают, спят, смеются…
Где пальмы (ветошь на шестах)
Согнутся. Разогнутся…
Где наркоман с лицом змеи
Глядит на диск заката.
Преступны действия твои,
Ты, Катька, виновата!
Мой сын находится в плену,
И дочь моя там бьётся,
Придётся мне вступить в войну,
Ещё одну, ещё одну,
Не хочется, придётся…
Мой сын там маленький бредёт:
Собаки, грязь, бананы,
А в дочери моей капот
Вцепились обезьяны.
Зачем ты стала злая тварь?
Случилось что с тобою?
Мозг ЛСД сожгла ли гарь?
Или мозги травою
До дури так оглуплены,
Что ты детей украла
И быстро-быстро из страны
Малюток ты умчала…
Полковник и Зверь
* * *
Дождь шелестит, дождь падает на жесть,
А у меня теперь подруга есть
С такою замечательною попой!
Что хочешь делай: тискай или шлепай!
В потоке ностальгических мгновений
Подруга из грядущих поколений
Явилась, и уселась на постель,
В ней узкая, волнующая щель,
Две разные трепещущие груди,
Мне повезло, завидуйте мне, люди!
Подруга в красном платье красоты
Элен,- Лилит, как хочешься мне ты!
Сижу в Москве, слюну один пускаю,
Хочу тебя! Моих инстинктов стаю
Пока могу, держу, не выпускаю.
Но видно долго так не протяну…
Хочу тебя, как офицер - войну,
Как молодой воспитанник училищ
Во сне желает победить страшилищ!
* * *
Е.
Сидел я в стенах страстных и печальных
И думал о былом, былом, былом,
Восторгов от меня первоначальных
Вы больше не дождётесь. Напролом.
Я думаю, идти нам пригодится,
Я рву тебя воинственной рукой.
Лучом из тьмы изъята ягодица,
О, я готов побыть с тобой, с такой…
Я разорву здесь пепел безнадёжный
И будет солнце нам всегда зиять,
Внутри твоей чудесной плёнки кожной
Твоё устройство стану осязать…
* * *
Е.
В России медлит потеплеть,
Всё думаешь, чего б надеть..?
Включаешь обогрев с утра.
Где ж летняя жара?
Москиты медлят, не жужжат,
Рождаться в холод,- сущий ад!
А у тебя такая грудь!
И тесный в попу путь…
Перед моим же взором дом
Необитаемый, и в нём
Скрываться может там стрелок!
Мне мой неведом срок!
Услышу, как звенит стекло?
А тело пулей обожгло,
Как тысячью крапив,
Но я останусь жив…
В России медлит потеплеть
Я на тебя залезу впредь
Как на кобылу конь,
В дыре твоей огонь!
Лола
Плескается Лола. Шумят года.
Никто не уйдёт живым…
Смыкается в ванне моей вода
Над телом твоим молодым…
У ведьмочки жёлтый побритый пах
Выныривает из вод,
Я весь тобою промок, пропах,
Я врос в твой, Лола, живот.
Я жопу твою тиранил в ночь,
Я все перебрал волоски
И качество жизни сумел помочь,
Поднять, нас стерев в порошки.
Мужчина и женщина: зверя два,
Нам вместе пришлось сойтись.
Постель потоптана как трава
И нас покрывает слизь.
Мужчина и женщина. Блядь и солдат.
Рычанье, удары, борьба,
Но вместе гудят и стучат в набат
Набухшие сердца два.
Качает нас страсть и нас похоть берет
И мы не любовью тут…
Но в зад и вперед и конечно в рот
Друг друга два зверя бьют
Я плечи твои до утра ломал,
Я рот твой объел как плод,
Еще и еще я в тебя совал…
Ведь Вам двадцать третий год.
Песня
Хорошо, что тихий вечер
Навалился на долины,
Не хватает, чтоб запели
Золотые мандолины…
Чтобы ослик бы, бедняга,
За собой влачил тележку,
Не хватает, чтоб бродяга
Торопился бы в ночлежку…
Чтобы мясо бы шипело,
Чтобы пробки вылетали
И Кармен сплошное тело
Разделилось на детали…
Дайте кружев, дайте цокот,
Дайте девок на копытах,
Пусть нас сотрясает хохот,
Позабудем об убитых…
Хорошо, что тихий вечер
Опустился над Москвою,
Что сидит напротив девка
И что ляжем с нею двое…
Полковник и Зверь
Холодная осень в сегодняшнем дне
И прыгнула осень на сердце ко мне,
Но мы здесь живём теперь двое в квартире
На кухне питается хлебом на сыре
Голодный, большой, черногривая Зверь,
Поэтому осень уйди, не теперь!
Тебе не осилить Полковника с Зверем,
К тому же мы даже и в Бога не верим…
У Зверя две сиськи, две попки, три дырки,
Она так рычит, что в далёкой Бутырке
От стонов её распаляются узники
(Которые дяди нам нынче союзники).
Она так ласкается, словно в горячем
Арабском я море купаюсь незрячем,
Она так виляет копытом и крупом,
Что похоть внушает фактически трупам.
«Со зверем таким проживу двести лет…»
Решает Полковник. Готовит обед.
Восторженный, юный, ворчливый и бравый
Полковник готовый и слева и справа…
* * *
Идёт война между полами,
Война идёт, война идёт.
И всякий день сразиться с нами
Алкает с сиськами народ.
Он выдвинулся мощным клином,
Он двинул сказочным бедром,
На нас пошёл германским свином,
Фалангой греческой потом.
Они страшны, простоволосы,
Они кричат, они рычат,
Они совсем голы и босы
И адским запахом разят.
Впотьмах наносятся удары,
Не мягкотелые вожди,
Но девки - смелые гусары,
Но бабы - сильные в груди.
* * *
Нажравшись и напившись,
Как молодой солдат,
На Вас я повалившись,
И очень этим рад.
Большие Ваши груди,
Вы тонкая ладья!
Мы с Вами разве люди?
Владею Зверем я…
* * *
Е.
Я стар и беден, и я груб,
Мой дом не ломится от шуб,
Я выгнал женщину за дверь.
«Пошла, пошла, проклятый Зверь!»
Я стар. Я беден. Знаменит.
Мой Рот античностью разит.
Я сразу Ромул, вместе Рэм,
Но я прекрасен тем,
Что смело шашни завожу,
За незнакомками слежу
И от пленительнейших фей
Балдею я, злодей.
Да я прекрасен тем, ma chatte,
Что не брезглив, аристократ,
Что пью и бренди и кагор
И слушаю твой вздор.
И бровью я не поведу,
Пусть сядут НЛО в саду,
Пусть сядут НЛО в саду
Ведь я давно их жду…
Я остаюсь опять один
I
Я остаюсь опять один,
Ребёнок капитана Гранта,
Читатель Гегеля и Канта,
Французский скромный гражданин.
Мне Немо капитан знаком,
Он был подводным моряком,
Служил в Тулоне, и в Марсель
Он приезжал пить эль.
II
Без женщины остался я один,
Ребёнок капитана Гранта.
И размышляю, блудный сын,
О свойствах эля и таланта.
Мне Немо капитан знаком,
Я тоже стал бы моряком,
С Рейкьявика бы плавал до Пирея
И альбатрос бы, надо мною рея,
Мне сообщил бы чудную возможность
Бодлера на французском вспомнить сложность
Про мощных птиц, бесстрастных альбатросов
Забавою служивших для матросов…
Да не пришлось…
Переезд
Я бросил несчастливую кровать
И эту, в Сыромятниках, деревню
В которой можно было зимовать,
Глядя на сад, задумчивый и древний,
Я бросил несчастливую кровать…
Где спал я с женщинами поколений разных,
Иных - задумчивых, а этих - безобразных…
Кровать не будет, впрочем, пустовать,
Домохозяйка будет зимовать
И просыпаться от чревообразных,
На вой похожих женских голосов…
Ей просыпаться будет в пять часов,
Тяжёлая, безумная работа,
А просыпаться, ясно, неохота…
Простите мне Ивановна, та чью
Я занимал на пять на целых лет квартиру,
Седому бабнику и командиру,
Что призраков оставил Вам семью…
Но вспомнят, вспомнят, что я жил у Вас,
Пока нас не накрыл всех медный таз…
Мулен Руж
В двубортном пиджаке
С стаканом в кулаке
Подходит, словно злой авторитет,
И никаких ему пределов нет…
У ней большущий рот,-
Накрашенный овал,
Окурок замечательно идёт,
Как будто кто его пририсовал…
Она стоит в углу
И туфелькою трёт
Окурок, ею сплёванный, в золу
А он подходит, за руку берёт…
Так начинался их большой роман -
Блондинки, и его,
Мерзавца, одного,
А в это время грохотал канкан…
И юбки к потолку,
И целый ряд трусов,
У гангстеров улыбки до резцов
И бьётся струйка крови по виску…
Вот так! Вот так!
Там совершался страшный кавардак,
И в ту Мулен, что Руж
Стремился каждый муж
На свой уикэнд, и если в отпуску!
Вертинский
Он начал жизнь поэтом,
Закончил музыкантом,
Он выступал дуэтом,
Стоял с огромным бантом.
Подногти кокаином
Он забивал нередко,
Был силуэтом длинным,
Был денди и кокетка.
Он был не эпопея,
Но бледная стихия.
К нему слетала фея,
Он не чуждался кия.
Блуждал по биллиардным,
По рюмочным сидел
И ромом контрабандным
Не раз желудок грел…
* * *
Ветер Истории дует в глаза
И вот выползает слеза…
Про Гёте, товарищ, напомнил ты мне?
Мне Мефистофель приснился во сне.
С Буонапарте подписку берёт,
Хвост Мефистофеля по полу бьёт,
Буонапарте подрезал мизинец
И получил всю Европу в гостинец.
Ветер Истории Гегеля полы
Славно раздул. Вильгельм-Фридрих весёлый
Маркса тяжёлого предвосхищает,
Гитлер за Гегелем мрачно шагает.
В венской ночлежке, где скучно и сухо,
Гитлер читает «Феномен-ологию духа».
В танковой битве под Курской дугой
Гегеля школы сошлись меж собой.
Гусениц лязг, вот устроили танцы
Гитлер и Сталин, нео-гегельянцы…
Мощных снарядов и мощной брони
Нету кровавее в мире резни,
Чем разбирательство среди родни!
Ветер Истории, дуй мне в глаза!
На Вашингтон навалилась гроза,
Но в ожиданьи Пунических воин
Космос спокоен. Космос спокоен…
Мефистофель и Гретхэн
Знаете что, молодая блондинка?
Это - копыто, а не ботинка!
Это, простите, моя принадлежность,
А не ошибка, а не небрежность.
Да, это так, молодая блондинка,
Я Мефистофель, а Фауста нет.
Фауст ушёл, покупает билет,
Но Вам зачем он, о паутинка?!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Он покупать, покупает билет…
Я Вам сказал, что фон Фауста нет.
Этот германский учёный романтик
Из дому вышел, поправивши бантик…
Ну ничего, ничего, ничего…
Вы не жалейте, что нету его.
Я Вам его заменю, ведь я тоже
Аристократ и учёный вельможа.
Гретхэн, останьтесь! Гретхэн, садитесь!
Ладно, расслабьтесь! Облокотитесь!
Вам наливаю вот это вино,
Лучше вина не пивал я давно…
(в сторону)
Адское зелье! Чудесная смесь!
С девок и женщин немедленно спесь
Сразу слетает, дама вздыхает…
И вот сама меня нежно хватает…
Хвост мой рукою гладит и мнет
И меня тащит на жаркий живот…
Гретхэн, что с Вами?
Вы стали нескромны…
Фауст придет. Что мы скажем ему?
О, как глаза у Вас страшно огромны
И затмеваются, как бы в дыму…
(некоторое время спустя)
Фауст? Фон Фауст, я должен признаться,
Здесь уж давно перестал проживаться,
Мы с ним поссорились прошлой весной,
Ты, моя дочь, согрешила со мной…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
С визгом она от меня убежала,
Ну, разумеется, Гретхэн пропала.
Ну, разумеется, в прежние лета,
Власти её наказали за это…
Голову бедной палач отрубил,
Гёте потом про неё говорил
В толстом труде, эпизодом искусства
Гретхэн остались лучшие чувства.
Эпитафия Э. Л.
Он говорил по-французски и по-английски,
Он сидел в тюрьме, и воевал.
Он был таким, каким ты никогда не будешь.
Этот парень всё испытал.
Его девки любили. Он был им интересен.
Он любил вино, и любил хохотать.
Он сложил ряд стоеросовых лоботресин,
А еще он умел сотрясать кровать.
На склоне лет ему удалось родить злодеев
[Тебе не удастся, как ты не пыхти!],
Маленьких гениев, этих змеев,
Он сбил, папаша, с праведного пути…
Прохожий, сука, на вытяжку гад!
Здесь лежит старый пират…
P.S. Он предлагал найти и съесть Господа Бога!
Согласись, что таких немного…
В сети еще много стихов при желании можно найти
Мой поэторий