Ильин. Знакомство
Признаюсь откровенно: сперва я извлек эту книгу из "сусеков", чтобы от нее избавиться. Посмотрел - мелкий убористый шрифт, жуткий многобукв, никогда не стану это читать. А потом попробовал - и не мог оторваться. Великолепно написано! Такой чистый умный русский язык редко встречается в литературе, да и в публицистике тоже.
Прочитал я работу, сравнительно небольшую, которая называется "О сопротивлении злу силою". Вот сетевой вариант, хотя он долго открывается.
Частично эта книга или опус, как хотите, посвящена полемике с теориями Льва Толстого и его секты о "непротивлении злу насилием". Ильин камня на камне не оставляет от сомнительных и бредовых идей гениального писателя, но весьма слабого мыслителя, который вдобавок постоянно сам себе противоречит, ну да это в "зеркале русской революции" подметил еще В.И. Ленин. Антипод Ильина в идейном смысле, однако вот Ильич и Ильин сошлись на развенчании "толстовства" как идеологии.
Любопытно, что аккурат перед этим я читал как раз Льва Толстого, но его ранние повести и рассказы, где он еще не ударился в свою бредятину. Я об этом писал, а потом еще прочитал "Казаки". Или перечитал? Неважно. Повесть замечательная, хотя главный герой Оленин - уже почти сформировавшийся моральный урод толстовского типа. Из придури он добровольно едет юнкером на Кавказ, в самый разгар войны с горцами. Из придури дарит коня местному казаку, с которым потом пытается делить местную дивчину, да она в конце концов далеко посылает ухажера-юнкера и так далее.
Пока Лев Толстой не впал в свою ересь непротивления, он был превосходен. Потом по-разному, но это отдельная тема.
А Ильин - великий мастер русского слова прежде всего. Порой все-таки излишне многословный, но это общее свойство всех русских публицистов и критиков. Слова, метафоры, предложения, абзацы и главы пёрли из них бурным потоком.
Что же касается идей г-на Ильина, то я пока не настолько глубоко с ними ознакомился, хотя в целом его направление мышления мне близко.
Ну и не могу не поделиться цитатой, посвященной войне. Войне вообще как духовно-нравственному явлению. Это всегда актуально, а сегодня - особенно.
Вот
Всякий народ переживает во время войны такое духовное и нравственное
напряжение, которое, в сущности говоря, всегда превышает его силы: от него
требуется массовый героизм, тогда как героизм всегда исключителен, от него
требуется массовое самопожертвование, тогда как самопожертвование есть
проявление высокой добродетели, от него требуется сила характера, храбрость,
победа духа над телом, беззаветная преданность духовным реальностям... И все это
оказывается связанным с делом массового человекоубиения, с делом вражды и
разрушения. Война предъявляет к человеку почти сверхчеловеческие требования: и
если народ порывом поднимается на надлежащую высоту, то по окончании порыва,
обыкновенно выдыхающегося задолго до окончания войны, уровень народной
нравственности всегда оказывается павшим. Он падает не только потому, что
лучшие, храбрейшие, героичные гибнут на войне, а ловкие и хитрые переживают ее,
но особенно потому, что люди на войне привыкают к убийству, и, растратив
непосильный для них и несвойственный им героизм, они возвращаются к обычной
жизни с притупленным нравственным чувством, с истощенным и расшатанным
правосознанием, с переутомленною волею с одичавшими и больными страстями.
Войны иногда вызывают к жизни междоусобия и революции отчасти именно
потому, что они развязывают в душах кровожадность и приучают людей посягать,
не опасаясь и не удерживаясь.
Наконец, в теснейшей связи с этим стоит то обстоятельство, что человеку, как
существу страстному и грешному, чрезвычайно редко приходится вступать в эту
борьбу со злодеями из чисто духовных и вполне лично-незаинтересованных
побуждений, и, далее, оставаться во время самой борьбы в пределах необходимого
духовного благожелательства. Как часто человек, ведущий понудительную и
пресекающую борьбу со злодеями, видит в этом простую разновидность
устраивающей его жизнь службы и не помышляет о большем... Как легко
примешиваются здесь к наличному религиозному или патриотическому чувству
побуждения личного успеха, выгоды, мести, жестокости... И именно у страстных
натур-как быстро негодование получает оттенок личной ненависти, озлобленного
фанатизма или жажды расправы; так что если бы такому страстному борцу
сообщили, что побораемый им злодей раскаялся, исправился и стал порядочным
человеком, то он отнесся бы к этому известию не с радостью, а, может быть, с
неподдельным возмущением и разочарованием...
И как естественно и понятно, что именно в такой борьбе легко разжигающей
страсти и ожесточающей душу, самый добросовестный и разумный человек
является подверженным всевозможным недосмотрам, промахам и ошибкам.
Сложность жизни, ее внешних сцеплений и внутренних тайн всегда является трудно
доступной даже и уравновешенному опыту, и спокойному взору, и
беспристрастному наблюдению. Для человека же, взволнованного борьбой,
ведущего ее при помощи крайних мер и увлеченного страстью,- совершить ошибку
и, соответственно, причинить общественный и нравственный вред особенно легко.
Все это, вместе взятое, делает то, что понуждающий и пресекающий, совершая в
качестве неправедника свой трудный, ответственный и опасный путь, возлагает на
себя и несет на себе особливые бремена неизбежной неправедности, возможной
греховности и вероятной виновности. Активная, героическая борьба со злом отнюдь
не является прямою и непосредственною дорогою к личной святости;
напротив, этот путь есть путь наитруднейший, ибо он заставляет брать на свои
плечи, помимо собственного, недопреодоленного зла, еще и бремя чужих
пресекаемых злодеяний; он не позволяет "творить благо", "отходя от зла", но
заставляет идти ко злу и вступать с ним в напряженное, активное взаимодействие.
На этом пути человека ждут большие подвиги, требующие от него большей силы, но
возлагающие на него и большую ответственность. И поскольку ему не удается
справиться с принятою на себя ответственностью, постольку на его душу может
лечь и большая вина.
Можно легко понять и объяснить, что слабый человек испугается этого пути,
устрашится ответственности и не примет подвигов. Но было бы совершенно
неосновательно и легкомысленно делать отсюда тот вывод, что путь этого
устрашившегося человека, слабого, уклоняющегося от подвига и мирового
бремени,-является по одному этому более совершенным, духовно более верным и
нравственно менее виновным. Не говоря уже о том, что он грешит по-своему, посвоему изживая свои слабости и злые влечения,- но он принимает на себя еще и
вину злодея (ибо он потакает ему и пассивно соучаствует в его злодеяниях), и
несправедливость пресекающего (ибо он неизбежно пользуется плодами и благами
его подвигов), и если он увенчивает все это фарисейским самодовольством и
осуждением, гордясь своей мнимой праведностью и переоценивая свою
добродетель, то высота его нравственного облика оказывается совсем
сомнительной". И не выше ли ее возносится возмущенная в своей чистоте и
растревоженная в своей совести душа пресекающего человекоубийцы?
Да, я знаю, что в биографии Ивана Ильина было черное пятно, в 1933 году он поначалу одобрил и поддержал Гитлера (будучи изгнан из России, он жил и работал в Берлине). Такие иллюзии были в тот момент свойственны многим интеллигентам, и отнюдь не только русским. Многие грешили надеждами на Гитлера как на некую очистительную силу, которая принесёт свежий воздух в затхлую Европу (Бернард Шоу, например). Но Ильин вскоре на собственной шкуре испытал воздействие этой "очистительной силы" и избавился от иллюзий, а во время Великой Отечественной войны выступал ЗА Россию и Победу - не так, как нынешние мрази, желающие поражения своей стране.
Все мы грешны, всем нам свойственно впадать в искус и поддаваться искушениям, и только святые праведники могуть судить того же Ильина. Так что не надо.