Дневник. 1987 - 89 год. Советские мемуары. Обличения и потрясения
Предыдущая глава
Константин Симонов
Тут речь уже идет не только и не столько о литературе, а о жизни и истории.
Пожалуй, я был чересчур ригористичен, слишком суров по отношению к Константину Симонову, которому приходилось жить и действовать в страшные сталинские времена, когда и расстрелять могли, и отправить в лагерь, невзирая на чины и звания.
Ну а во всем основном я был прав безусловно.
Краткие пояснения даю курсивом. И для удобства решил снабдить свои старые записи заголовками и подзаголовками.
8 августа 1988 года
Требует осмысления и вдумывания
Прочитал я пьесу Андрея Платонова "14 красных избушек", о классовом расслоении и усилении классовой борьбы в одном нищем колхозе, нечто схожее с "Котлованом", только короче, сконцентрированнее, каждое слово полно смысла. Лаконизм лишь затрудняет восприятие непростого платоновского текста. И вообще: о чем написал Платонов - это так никогда нельзя сразу сказать. Пьеса требует осмысления и вдумывания. Не представляю ее в театре, хотя тут я могу быть неправ.
Как глоток колодезной воды
И еще читал, вдруг, неожиданно, И.А. Гончарова. да-да, классика русской литературы. Давненько не читал я классику! Ну что ж, это прелестно. Как глоток колодезной воды, хотя Гончаров - отнюдь не чистое искусство.
Больше всего мне понравилось из ныне прочтенного - очерки "Слуги старого века", о слугах писателя, их нравах и характерах, как всё попадались ему пьяницы и наконец нашел он слугу трезвенника, хотя и необыкновенно смешного в своей честности и верности, что было крайне смешно для прочих российских хитрых и вороватых слуг.
Очень тонкий, легкий очерк с блестящими психологическими портретами. Вот так и надо писать очерки.
Меньше понравились мне воспоминания Гончарова об учебе в университете (хотя там есть отличная живая зарисовка Пушкина) и о службе в родном Симбирске, хотя и тут немало занимательной информации о последекабристских веяниях и "масонах", перепугавшихся в глухой волжской провинции.
Гончаров у меня не дочитан - "Обрыв" и "Обыкновенная история" (хотя я и видел не раз спектакль Современника, одну из лучших постановок Г. Волчек), это стыдно, надо нагнать, когда перестройка поутихнет.
Не всеми гранями повернули Набокова
Опять о Набокове. Не всеми гранями он пока повернулся к советским читателям. Больше всего он показан как бытописатель-ностальгист, плакальщик по утерянной России и поэт русской эмиграции в неприютной Германии или вообще Европе. Поэт - не в смысле воспеватель, а скорее хронист, объективный свидетель, художник, никак не умиляющийся ни заграницей, ни нелепыми, растерянными или несимпатичными, ловкими соотечественниками.
Тут и "Дар", всеми фибрами связанный с Россией, и воспоминания счастливого детства, и путешествия отца, пропавшего в глухую пору революции, и герои, те самые дерганые, смешные, никому не нужные эмигранты-интеллигенты или гадкий ловкач, отчим Зины, у которого живет Годунов-Чердынцев, антисемит, тупой политикан; идиотские сборища каких-то эмигрантских союзов со склоками, русские издатели, приспосабливающиеся к моменту, к неудобной конъюнктуре, да и Чернышевский наконец.
Тут и "Машенька", где в абрисе, схеме представлена суть этого набоковского периода. Пансионат с эмигрантами, не вписывающимися в немецкую реальность.
Тут и "Защита Лужина" о мытарствах шахматиста-эмигранта, то и дело вмешиваются воспоминания российского детства, герои - вновь русские за рубежом.
Тут и рассказы из цикла "Круг", чем-то близкие бунинским, ну и "Другие берега", само собой, это только о России.
Всё это произведения Набокова - безусловно русского писателя. Сюда можно присовокупить и несколько исследований Набокова-литературоведа, о Гоголе, о Лермонтове, пусть и написаны они по-английски, но это вне его собственного литературного творчества.
Чуть-чуть мы узнали и Набокова - социального фантаста, метафориста, певца мрачной тоталитарной Зоорландии (читай СССР). Прежде всего, великое "Приглашение на казнь", при всем метафоризме и абстрактности места действия и имен героев, это, конечно, тоже о Советской России. Теперь я уже в этом не сомневаюсь, поглубже узнав Набокова.
Цинциннат К., инакомыслящий, "не прозрачный", выделяющийся среди серой массы и оттого заключенный в тюрьму, пусть и причудливо фантастическую, но не без прозрений о сталинских лагерях.
То же относится и к уже разобранной новелле "Истребление тиранов" и странным неоконченным рассказам об "одиноком короле". Этот пласт пока мало раскрыт, но затронут.
Так вот, забыт и не тронут пока третий Набоков, поздний, уже скорее американский писатель. Он, возможно, менее актуален и близок эмоционально. Но он нужен и интересен.
Даже хуже, чем "Лолита"
Пока к нему прикоснулся лишь журнал "Волга", где начали печатать роман "Камера обскура", на сугубо европейскую, западную тему, с их героями и проблематикой.
Я пока прочел лишь треть или даже менее (не уверен, прочту ли остальное, журнал "Волга" в Москве не достать, а заранее я не знал), но думается, что этот роман уже близок к знаменитой "Лолите", до которой мы пока не доросли (вряд ли дорастем, скорее будут печатать Солженицына, чем "Лолиту" (тут я, как обычно, ошибся).
История развратной, вернее рано развращенной 16-летней девочки и ее любовника, отличного семьянина Кречмара, разрушившего свой мирный очаг. Та часть, что я прочел, интересна, как всегда, великолепно написана, но... это, конечно, не то, это и мелковато, и иногда уж очень банальны перипетии и образы. От прежнего Набокова остался только юмор и стиль, а так, по-моему, пустяковый романчик. Возможно, я неправ, и хочу дочитать, но боюсь, что я верно ощутил уровень сей книги.
20 августа
Незатейливый узор Чаянова
Еще в Плёсе, в журнале "Волга", я прочитал три повести великого ученого, экономиста Александра Чаянова.
Странные, фантастические, авантюрные, романтические фантазии из истории конца XVIII - начала XIX века. Написано изящно, стиль выдержан точно и блестяще, читать интересно, порой даже увлекательно, особенно повесть о Бутурлине и его невероятных приключениях и борьбе с гнетом чернокнижника Я. Брюса.
Чаянов был талантлив, эта его проза - не более, чем незатейливый узор, но любопытно было бы узнать "Путешествие в страну крестьянской утопии". Но в основном, Чаянов - ученый, и это его возвращение гораздо важнее, чем возвращение Чаянова - писателя, хотя и это было необходимо.
21 августа
Поздняя попытка оправдаться
Обо многом я так и не успел здесь написать, о Гроссмане и Платонове толком сказать не смог, хотя не уверен, что могу сказать что-то свое о таких писателях.
О К. Симонове, в его покаянных дневниках последних лет. Но К. Симонов, баловень удачи и соучастник всех сталинских преступлений, не вызывает у меня иных чувств, кроме презрения.
Хотя его поздняя попытка оправдаться кого-то тронет, но и в конце жизни, наедине с самим собой, этот незаурядный и талантливый человек не нашел сил признаться в своей вине полностью, ограничился стыдливыми полупризнаниями, все равно лукавил и лгал, возможно, искренне, не осознавая, что лжет, но лгал до последнего.
Вот мой приговор. Прочесть и издать эти дневники было необходимо, в них много ценных исторических свидетельств и деталей, Симонов весьма достоверно и четко рассказывает и излагает заседания Комитета по Сталинским премиям, это невероятно ценный документ, важный для историков литературы и просто историков.
Много полезного изложено о самом Сталине и его окружении. Всё это важно, нужно, интересно. Но тем не менее никакого оправдания конформизму К. Симонова у меня в душе нет и быть не может.
Это сейчас, хотя и безнравственно, но не приводит к кровавым жертвам, сейчас конформизм не стал простителен, но стал более терпим. Но при Сталине любой приближенный к высотам, любой известный и высокопоставленный конформист - соучастник в преступлениях. Это относится с полным основанием и к Сергею Михалкову, кстати. Всё, и довольно об этом!
Оправдывается агрессивно и легкомысленно
Между прочим, всё, что я написал о К. Симонове, могу написать и об А. Аджубее и его мемуарах "Те десять лет".
Хотя Аджубей в таких преступлениях не соучаствовал и Сталина ненавидит, но и он во многом виновен. И оправдывается более агрессивно, не признавая вины, я бы даже сказал - несколько легкомысленно.
В его мемуарах куда меньше исторически ценных деталей, но они есть. Например, рассказ о том, как Хрущев с женой ездили в Западную Украину забирать родителей Нины Петровны, иначе они остались бы в зоне немецкой оккупации.
То есть, Хрущев заранее знал, какие украинские деревни отойдут Гитлеру, а какие нам, то есть Польша была поделена.
Но таких интересных эпизодов не так много. Подробности биографии самого Аджубея мне не интересны. А его система оправданий не убеждает. То есть, когда он оправдывает Хрущева, это серьезно и многое правильно, слишком много стереотипов создано, а Аджубей их рушит. Например, кукуруза: ее введение было не столь глупым, просто у нас всё доводят до абсурда, и так же абсурдно все поголовно отказались от кукурузы после снятия Хрущева, как от криминального злака.
Не имей сто рублей, а женись, как Аджубей
Это идиотичнее всех хрущевских чудачеств, которые, как и самодурство, Аджубей в принципе не отрицает. Но защита и оправдание Хрущева со стороны его зятя даже трогательны, пусть не во всем основательны. Тем более справедлив гнев против тех, кто отравил Хрущеву последние годы жизни, грязная возня вокруг его мемуаров, переправленных через КГБ за рубеж (об этом Аджубей не договаривает, но это естественно и понятно). Эти страницы тоже сильны и за душу берут.
А вот что мне неприятно, это самооправдание Аджубея, его фатоватые фразы, что он, дескать, всего добился своими руками, и его постоянные клятвы шестидесятыми годами.
Но он не сам добился своего положения, это неправда! Он стал бы, конечно, крупным журналистом, но уж не главным редактором! Такого рода журналистов у нас Главными не назначают никогда, если у них нет чего-то еще.
А идеалам тех лет, находясь во главе "Известий", Аджубей изменил, поневоле, скрепя сердце, но вопреки главной линии не пошел. Искупил ли он те грехи, не знаю, но особого покаяния я не почувствовал. Кстати, просто противно было читать абзац о венгерских событиях 1956 года и панегирик Андропову. Уж лучше бы совсем об этом не писал, если не может сказать правду!
Если угодно, "сверхлитература"
Еще о Симонове. Почему я так резко написал? Только что прочел документальную повесть Е. Чуковской (внучки) и Б. Сарнова "Случай Зощенко".
В истории с Зощенко Симонов вел себя подло, мерзко и грязно. И не только в 1946 году (это еще туда-сюда), но и в 1954, после смерти Сталина. Так что Симонова я уважать не могу. ("Юность" №8).
В том же восьмом номере "Юности" меня просто потряс отрывок из воспоминаний Надежды Яковлевны Мандельштам. Это нечто особенное, это не просто литература или мемуары, или документ. Это, если угодно, "сверхлитература", пользуясь термином Адамовича. Тут неудобно вдаваться в литературные тонкости и даже думать о том, плохо или хорошо это написано. Тут и слов не найти. Но я потрясен, хотя ничего нового, неизвестного мне ранее не узнал.
Особенно жадно это читал после "Крутого маршрута" Евгении Гинзбург, после лагерных и тюремных заметок всяких идиотов, верных ленинцев, которые мне сильно надоели. И сами все погибли, и нас всех до такого состояния довели! И сочувствия у меня к ним почти что нет. Сами себе всё устроили.
А вот других людей жалко, хотя бы Мандельштама, хоть и написал он, конечно, стихи о Сталине.
Алексей Аджубей. Надежда Яковлевна Мандельштам
Мои дневники
Дневник. Тетрадь №4. 1987-89 годы
Необязательные мемуары
Константин Симонов
Тут речь уже идет не только и не столько о литературе, а о жизни и истории.
Пожалуй, я был чересчур ригористичен, слишком суров по отношению к Константину Симонову, которому приходилось жить и действовать в страшные сталинские времена, когда и расстрелять могли, и отправить в лагерь, невзирая на чины и звания.
Ну а во всем основном я был прав безусловно.
Краткие пояснения даю курсивом. И для удобства решил снабдить свои старые записи заголовками и подзаголовками.
8 августа 1988 года
Требует осмысления и вдумывания
Прочитал я пьесу Андрея Платонова "14 красных избушек", о классовом расслоении и усилении классовой борьбы в одном нищем колхозе, нечто схожее с "Котлованом", только короче, сконцентрированнее, каждое слово полно смысла. Лаконизм лишь затрудняет восприятие непростого платоновского текста. И вообще: о чем написал Платонов - это так никогда нельзя сразу сказать. Пьеса требует осмысления и вдумывания. Не представляю ее в театре, хотя тут я могу быть неправ.
Как глоток колодезной воды
И еще читал, вдруг, неожиданно, И.А. Гончарова. да-да, классика русской литературы. Давненько не читал я классику! Ну что ж, это прелестно. Как глоток колодезной воды, хотя Гончаров - отнюдь не чистое искусство.
Больше всего мне понравилось из ныне прочтенного - очерки "Слуги старого века", о слугах писателя, их нравах и характерах, как всё попадались ему пьяницы и наконец нашел он слугу трезвенника, хотя и необыкновенно смешного в своей честности и верности, что было крайне смешно для прочих российских хитрых и вороватых слуг.
Очень тонкий, легкий очерк с блестящими психологическими портретами. Вот так и надо писать очерки.
Меньше понравились мне воспоминания Гончарова об учебе в университете (хотя там есть отличная живая зарисовка Пушкина) и о службе в родном Симбирске, хотя и тут немало занимательной информации о последекабристских веяниях и "масонах", перепугавшихся в глухой волжской провинции.
Гончаров у меня не дочитан - "Обрыв" и "Обыкновенная история" (хотя я и видел не раз спектакль Современника, одну из лучших постановок Г. Волчек), это стыдно, надо нагнать, когда перестройка поутихнет.
Не всеми гранями повернули Набокова
Опять о Набокове. Не всеми гранями он пока повернулся к советским читателям. Больше всего он показан как бытописатель-ностальгист, плакальщик по утерянной России и поэт русской эмиграции в неприютной Германии или вообще Европе. Поэт - не в смысле воспеватель, а скорее хронист, объективный свидетель, художник, никак не умиляющийся ни заграницей, ни нелепыми, растерянными или несимпатичными, ловкими соотечественниками.
Тут и "Дар", всеми фибрами связанный с Россией, и воспоминания счастливого детства, и путешествия отца, пропавшего в глухую пору революции, и герои, те самые дерганые, смешные, никому не нужные эмигранты-интеллигенты или гадкий ловкач, отчим Зины, у которого живет Годунов-Чердынцев, антисемит, тупой политикан; идиотские сборища каких-то эмигрантских союзов со склоками, русские издатели, приспосабливающиеся к моменту, к неудобной конъюнктуре, да и Чернышевский наконец.
Тут и "Машенька", где в абрисе, схеме представлена суть этого набоковского периода. Пансионат с эмигрантами, не вписывающимися в немецкую реальность.
Тут и "Защита Лужина" о мытарствах шахматиста-эмигранта, то и дело вмешиваются воспоминания российского детства, герои - вновь русские за рубежом.
Тут и рассказы из цикла "Круг", чем-то близкие бунинским, ну и "Другие берега", само собой, это только о России.
Всё это произведения Набокова - безусловно русского писателя. Сюда можно присовокупить и несколько исследований Набокова-литературоведа, о Гоголе, о Лермонтове, пусть и написаны они по-английски, но это вне его собственного литературного творчества.
Чуть-чуть мы узнали и Набокова - социального фантаста, метафориста, певца мрачной тоталитарной Зоорландии (читай СССР). Прежде всего, великое "Приглашение на казнь", при всем метафоризме и абстрактности места действия и имен героев, это, конечно, тоже о Советской России. Теперь я уже в этом не сомневаюсь, поглубже узнав Набокова.
Цинциннат К., инакомыслящий, "не прозрачный", выделяющийся среди серой массы и оттого заключенный в тюрьму, пусть и причудливо фантастическую, но не без прозрений о сталинских лагерях.
То же относится и к уже разобранной новелле "Истребление тиранов" и странным неоконченным рассказам об "одиноком короле". Этот пласт пока мало раскрыт, но затронут.
Так вот, забыт и не тронут пока третий Набоков, поздний, уже скорее американский писатель. Он, возможно, менее актуален и близок эмоционально. Но он нужен и интересен.
Даже хуже, чем "Лолита"
Пока к нему прикоснулся лишь журнал "Волга", где начали печатать роман "Камера обскура", на сугубо европейскую, западную тему, с их героями и проблематикой.
Я пока прочел лишь треть или даже менее (не уверен, прочту ли остальное, журнал "Волга" в Москве не достать, а заранее я не знал), но думается, что этот роман уже близок к знаменитой "Лолите", до которой мы пока не доросли (вряд ли дорастем, скорее будут печатать Солженицына, чем "Лолиту" (тут я, как обычно, ошибся).
История развратной, вернее рано развращенной 16-летней девочки и ее любовника, отличного семьянина Кречмара, разрушившего свой мирный очаг. Та часть, что я прочел, интересна, как всегда, великолепно написана, но... это, конечно, не то, это и мелковато, и иногда уж очень банальны перипетии и образы. От прежнего Набокова остался только юмор и стиль, а так, по-моему, пустяковый романчик. Возможно, я неправ, и хочу дочитать, но боюсь, что я верно ощутил уровень сей книги.
20 августа
Незатейливый узор Чаянова
Еще в Плёсе, в журнале "Волга", я прочитал три повести великого ученого, экономиста Александра Чаянова.
Странные, фантастические, авантюрные, романтические фантазии из истории конца XVIII - начала XIX века. Написано изящно, стиль выдержан точно и блестяще, читать интересно, порой даже увлекательно, особенно повесть о Бутурлине и его невероятных приключениях и борьбе с гнетом чернокнижника Я. Брюса.
Чаянов был талантлив, эта его проза - не более, чем незатейливый узор, но любопытно было бы узнать "Путешествие в страну крестьянской утопии". Но в основном, Чаянов - ученый, и это его возвращение гораздо важнее, чем возвращение Чаянова - писателя, хотя и это было необходимо.
21 августа
Поздняя попытка оправдаться
Обо многом я так и не успел здесь написать, о Гроссмане и Платонове толком сказать не смог, хотя не уверен, что могу сказать что-то свое о таких писателях.
О К. Симонове, в его покаянных дневниках последних лет. Но К. Симонов, баловень удачи и соучастник всех сталинских преступлений, не вызывает у меня иных чувств, кроме презрения.
Хотя его поздняя попытка оправдаться кого-то тронет, но и в конце жизни, наедине с самим собой, этот незаурядный и талантливый человек не нашел сил признаться в своей вине полностью, ограничился стыдливыми полупризнаниями, все равно лукавил и лгал, возможно, искренне, не осознавая, что лжет, но лгал до последнего.
Вот мой приговор. Прочесть и издать эти дневники было необходимо, в них много ценных исторических свидетельств и деталей, Симонов весьма достоверно и четко рассказывает и излагает заседания Комитета по Сталинским премиям, это невероятно ценный документ, важный для историков литературы и просто историков.
Много полезного изложено о самом Сталине и его окружении. Всё это важно, нужно, интересно. Но тем не менее никакого оправдания конформизму К. Симонова у меня в душе нет и быть не может.
Это сейчас, хотя и безнравственно, но не приводит к кровавым жертвам, сейчас конформизм не стал простителен, но стал более терпим. Но при Сталине любой приближенный к высотам, любой известный и высокопоставленный конформист - соучастник в преступлениях. Это относится с полным основанием и к Сергею Михалкову, кстати. Всё, и довольно об этом!
Оправдывается агрессивно и легкомысленно
Между прочим, всё, что я написал о К. Симонове, могу написать и об А. Аджубее и его мемуарах "Те десять лет".
Хотя Аджубей в таких преступлениях не соучаствовал и Сталина ненавидит, но и он во многом виновен. И оправдывается более агрессивно, не признавая вины, я бы даже сказал - несколько легкомысленно.
В его мемуарах куда меньше исторически ценных деталей, но они есть. Например, рассказ о том, как Хрущев с женой ездили в Западную Украину забирать родителей Нины Петровны, иначе они остались бы в зоне немецкой оккупации.
То есть, Хрущев заранее знал, какие украинские деревни отойдут Гитлеру, а какие нам, то есть Польша была поделена.
Но таких интересных эпизодов не так много. Подробности биографии самого Аджубея мне не интересны. А его система оправданий не убеждает. То есть, когда он оправдывает Хрущева, это серьезно и многое правильно, слишком много стереотипов создано, а Аджубей их рушит. Например, кукуруза: ее введение было не столь глупым, просто у нас всё доводят до абсурда, и так же абсурдно все поголовно отказались от кукурузы после снятия Хрущева, как от криминального злака.
Не имей сто рублей, а женись, как Аджубей
Это идиотичнее всех хрущевских чудачеств, которые, как и самодурство, Аджубей в принципе не отрицает. Но защита и оправдание Хрущева со стороны его зятя даже трогательны, пусть не во всем основательны. Тем более справедлив гнев против тех, кто отравил Хрущеву последние годы жизни, грязная возня вокруг его мемуаров, переправленных через КГБ за рубеж (об этом Аджубей не договаривает, но это естественно и понятно). Эти страницы тоже сильны и за душу берут.
А вот что мне неприятно, это самооправдание Аджубея, его фатоватые фразы, что он, дескать, всего добился своими руками, и его постоянные клятвы шестидесятыми годами.
Но он не сам добился своего положения, это неправда! Он стал бы, конечно, крупным журналистом, но уж не главным редактором! Такого рода журналистов у нас Главными не назначают никогда, если у них нет чего-то еще.
А идеалам тех лет, находясь во главе "Известий", Аджубей изменил, поневоле, скрепя сердце, но вопреки главной линии не пошел. Искупил ли он те грехи, не знаю, но особого покаяния я не почувствовал. Кстати, просто противно было читать абзац о венгерских событиях 1956 года и панегирик Андропову. Уж лучше бы совсем об этом не писал, если не может сказать правду!
Если угодно, "сверхлитература"
Еще о Симонове. Почему я так резко написал? Только что прочел документальную повесть Е. Чуковской (внучки) и Б. Сарнова "Случай Зощенко".
В истории с Зощенко Симонов вел себя подло, мерзко и грязно. И не только в 1946 году (это еще туда-сюда), но и в 1954, после смерти Сталина. Так что Симонова я уважать не могу. ("Юность" №8).
В том же восьмом номере "Юности" меня просто потряс отрывок из воспоминаний Надежды Яковлевны Мандельштам. Это нечто особенное, это не просто литература или мемуары, или документ. Это, если угодно, "сверхлитература", пользуясь термином Адамовича. Тут неудобно вдаваться в литературные тонкости и даже думать о том, плохо или хорошо это написано. Тут и слов не найти. Но я потрясен, хотя ничего нового, неизвестного мне ранее не узнал.
Особенно жадно это читал после "Крутого маршрута" Евгении Гинзбург, после лагерных и тюремных заметок всяких идиотов, верных ленинцев, которые мне сильно надоели. И сами все погибли, и нас всех до такого состояния довели! И сочувствия у меня к ним почти что нет. Сами себе всё устроили.
А вот других людей жалко, хотя бы Мандельштама, хоть и написал он, конечно, стихи о Сталине.
Алексей Аджубей. Надежда Яковлевна Мандельштам
Мои дневники
Дневник. Тетрадь №4. 1987-89 годы
Необязательные мемуары