Необязательные мемуары. Глава 6. Шекспир и педагоги
Предыдущая глава
Марина Юльевна Хмельницкая и Иосиф (Юзик) Болеславович Ростоцкий
The rest is silence
Первым делом - закончу тему шекспироведения. Это моя неспетая песня, и тут уже ничего не исправить. Во второй главе, в главке с шекспировским названием "Монтекки и Капулетти" я многое написал.
Но могу кое-что добавить.
Александр Абрамович Аникст - очень интересная и яркая фигура, незаурядная личность и человек, сыгравший значительную роль в моей профессиональной судьбе.
Аникст был выдающимся литературоведом, специалистом по английскому театру и литературе, да и не только по английской, много писал, например, про Гёте. Честно говоря, про Гёте - не очень интересно, я пробовал читать, про Шекспира у него получалось лучше. В первую очередь он был Великим Шекспироведом.
На мой взгляд - шекспироведом номер один в России. Аникст написал очень много книг о Шекспире и театре его времени, и хотя, как ни парадоксально, не высказал в них ни одной оригинальной, самостоятельной мысли, не предложил ни одной собственной идеи, концепции, именно он дал наиболее полное представление о Шекспире всем своим современникам, которые этим интересовались. В их числе и мне.
Аникст, эрудит и человек энциклопедических знаний, был не оригинальным мыслителем, а Великим компилятором, но его компиляции намного интереснее, глубже, значительнее, серьезнее очень многих трудов и опусов на ту же тему. Да практически всех опусов своих старших современников, ровесников и предшественников, писавших по-русски, за исключением Леонида Пинского, пожалуй.
Я на всю жизнь благодарен Александру Аниксту, замечательному человеку и специалисту. У меня нет кумиров и почти нет авторитетов, и редко кого я могу назвать своим учителем. Аникст - один из таких редких людей.
Светлая память! Царствие ему Небесное.
Простите меня, Александр Абрамович, что я по легкомыслию и малодушию не оправдал ваших ожиданий.
Да, старик Аникст меня заметил и, незадолго до того, как в гроб сойти, благословил. Алексей Вадимович Бартошевич тоже одобрял мое желание заняться Шекспиром.
Но я успел всего лишь сделать доклад на Шекспировских чтениях 1983 года "Жанровые особенности и сценическая история "Троила и Крессиды" в английском театре в ХХ веке". Текст моего доклада опубликован, почти полностью, почти точно, хотя и с некоторыми искажениями и опечатками. В приложении я обязательно приведу его целиком.
На другом сайте по поводу моего доклада было написано жутко казенным образом: "Н. Троицкий осветил проблему жанра "Троила и Крессиды".
Какое там "осветил"! Попробовал, попытался... Хотя, как ни странно, выступил с успехом, меня хвалили. Потом я послушал других шекспироведов, съездил с коллегами за город в Госфильмофонд, где посмотрел гениального Лоуренса Оливье в спектакле "Отелло", полную запись спектакля, и его же фильм "Гамлет", намного более слабый, на мой вкус.
Потом мы еще посмотрели фильм Анатолия Эфроса "Ромео и Джульетта", во время сеанса Аникст благополучно заснул, и его можно было понять, фильм получился несколько заунывным. Но после просмотра корифей шекспироведения выступил так, как будто не спал и всё видел, хотя напирал не столько на исполнителей и режиссуру, сколько на то, что в фильме очень хорошо и полновесно звучала "поэзия Шекспира" (сквозь сон доносилась, наверное).
Еще штришок. Присутствуя, а затем участвуя в Шекспировских чтениях, я познакомился с разными умными и интересными людьми. В том числе, как ни странно это сейчас прозвучит, с молодым Виктором Шендеровичем, который в ту пору тоже интересовался Шекспиром и что-то преподавал в ГИТИСе. Он тогда еще был вменяемым и остроумным человеком. Что впоследствии с ним случилось? Как произошла эволюция с деградацией? Этого я так до сих пор не могу понять. Но это отдельная тема.
Ну а мое практическое шекспироведение на тех чтениях и закончилось. Не срослось. The rest is silence, как говаривал принц Гамлет.
Осталась ли у меня обида на Бартошевича? Было немного, но я ничего другого не ожидал, его характер был мне прекрасно известен. И несмотря ни на что, он был и остается талантливейшим преподавателем из всех, кого я знал в ГИТИСе. И оригинальным мыслителем и интерпретатором в шекспировской теме.
Бартошевич, естественно, был руководителем моего диплома, посвященного опять-таки "Троилу и Крессиде", а оппонентом был Михаил Швыдкой, тогда еще заместитель главного редактора в журнале "Театр". Не уверен, что Швыдкой мой диплом успел прочитать, он уже тогда был вечно занят и всюду опаздывал, но хоть и припозднился, выступил гладко и четко. Впрочем, язык у Михаила Ефимовича хорошо подвешен, это известно.
Впоследствии мы со Швыдким общались нечасто, пунктирно, хотя его сводный брат, выдающийся музыкант современности, один из лучших трубачей нашего времени Андрей Иков служил вместе со мной в команде актеров-военнослужащих. Но об этом - позже.
Педагогические новеллы
По истории театра совсем негодных преподавателей у нас не было. Можно разве что вспомнить одного: бедняга Георгий Иосифович Гоян, которого буквально приносил к нам в аудиторию дюжий аспирант, а потом он же уносил. Профессор Гоян монотонно рассказывал что-то о театре народов СССР. Не помню, что именно, да вскоре старика не стало, экзамен мы сдавали уже не ему, так что конспекты его лекций ушли в мусоропровод.
Гоян был известен тем, что, когда еще был дееспособен, сначала написал брошюру - ой нет, не брошюру, а солидный двухтомник! - "Две тысячи лет армянскому театру", но, как у нас шутили, этого ему показалось мало, и он издал брошюру в новой редакции с названием - "Три тысячи лет армянскому театру". Проживи Гоян подольше, он бы и пять тысяч лет насчитал. Да не жалко!
Это напоминает известный анекдот, о том, как армяне на глубине двух метров нашли медный провод, из чего сделали вывод, что две тысячи лет назад у них уже был проволочный телеграф. А грузины на глубине трех метров ничего не нашли, из чего сделали вывод, что три тысячи лет назад у них уже был беспроволочный телеграф. Впрочем, армян и грузин можно поменять местами.
Был еще не великий лектор, но хороший, компанейский человек, веселый, остроумный, любитель выпить - Иосиф Болеславович Ростоцкий. За глаза его все студенты называли Юзиком, иногда случайно так к нему прямо обращались, но он не обижался. Племянник знаменитого кинорежиссера Станислава Ростоцкого, сын профессора ГИТИСа Болеслава Ростоцкого, лекции которого я не слышал, так что сказать про него ничего не могу.
Юзика, увы, больше нет с нами. Царствие ему Небесное.
И еще я хочу помянуть Марину Юльевну Хмельницкую, тоже безвременно ушедшую.
У многих-многих остались от нее самые светлые воспоминания. У меня - свои.
Она читала у нас курс истории советского театра, того, который имел место сразу после революции. Прямо скажем, тема, по которой трудно читать интересные лекции так, чтобы не врать при этом. У Хмельницкой получалось. Кое-что она недоговаривала, конечно, но в целом и в основном рассказывала, как было.
Я написал и сдал Марине Юльевне курсовую работу по театру МХАТ-II и Михаилу Чехову. Тема эта была идеологически скользкая - МХАТ-II был закрыт по политическим причинам, так как не соответствовал курсу и линии партии, в начале 30-х годов, а Михаил Чехов эмигрировал.
Мне было глубоко наплевать на все идеологические проблемы, честно говоря. Зато в библиотеке ВТО и Центральной театральной (ГЦТБ) обнаружилось много интереснейших материалов и о театре, и о Чехове-актере. Заодно я прочитал роман "Петербург" Андрея Белого, так как его инсценировка была одной из самых знаменитых постановок МХАТ-II. Не поленился прочитать работы Рудольфа Штайнера (его у нас называют Штейнером), немецкого философа-идеалиста, которым увлекался Михаил Чехов, и чьи труды положил в основу своего "метода" или "системы" актерской игры.
В общем, максимально углубился.
В результате возникла курсовая работа, которая идейно не вписывалась в принципы социалистического реализма. Даже наоборот, у меня получалось, что советская власть закрыла и угробила один из самых самобытных и интересных театров и вынудила уехать самого талантливого из актеров, да еще племянника Чехова. Нет-нет, так прямо я не писал, но вывод невольно напрашивался.
Марина Хмельницкая как очень умная женщина всё это прекрасно поняла, поблагодарила меня за интересную работу, но попросила убрать и изменить некоторые фразы перед тем, как моя курсовая уйдет куда-то там дальше, намекнув, что эти поправки в моих интересах, а то могут быть проблемы: дескать, прочитает какой-нибудь хмырь и поднимет шум, прецеденты имели место.
Ну а кроме того, Марина Юльевна признала, что МХАТ-II и Мих. Чехов - не самые перспективные темы для диплома и последующей работы. Да я и сам это понимал, но мне хотелось хотя бы в курсовой работе абстрагироваться от всех этих глупых советских требований.
Сама Хмельницкая, кстати, специализировалась на пьесах Луначарского, которые она - по-моему, искренне - считала достойными чтения и изучения. А я их толком даже не прочитал.
Чтобы не завершать главу на грустной ноте, не могу не вспомнить, что был у нас безумно смешной преподаватель Николай Петрович Лощинин.
Он читал историю русской литературы XIX века. Читал самозабвенно, бесконечно размахивая руками и ероша седые пряди, но при этом выражался настолько коряво и несообразно, что мы регулярно от хохота буквально заползали под парты.
Вели мы себя на его лекциях безобразно. Пока Николай Петрович токовал, словно тетерев, ничего и никого не замечая вокруг, мы занимались разными своими делами. Поэтому, к сожалению, я почти ничего за ним не записывал. Хотя стоило бы. Уж больно нажористые получались у Лощинина афоризмы.
Я запомнил только, что, по словам седовласого преподавателя, "у Плюшкина стерлись все мужские признаки", а Раскольников так приладил топор, "чтобы у него не видно было никаких принадлежностей".
Прямо скажем, лекции Лощинина были издевательством над русской классической литературой. Но мы ж не филологи, да и сами читать уже умели, так что пережили и это.
Все-таки я пришел к выводу, что надо будет, хотя бы вкратце, рассказать и об остальных преподавателях, обо всех, кого вспомню, и в том масштабе и виде, в каком вспомню. Увы, я забыл имена-отчества и фамилии некоторых, в том числе и весьма колоритных.
Александр Абрамович Аникст
Алексей Вадимович Бартошевич
Про Бориса Любимова. К его 70-летию
Необязательные мемуары
Марина Юльевна Хмельницкая и Иосиф (Юзик) Болеславович Ростоцкий
The rest is silence
Первым делом - закончу тему шекспироведения. Это моя неспетая песня, и тут уже ничего не исправить. Во второй главе, в главке с шекспировским названием "Монтекки и Капулетти" я многое написал.
Но могу кое-что добавить.
Александр Абрамович Аникст - очень интересная и яркая фигура, незаурядная личность и человек, сыгравший значительную роль в моей профессиональной судьбе.
Аникст был выдающимся литературоведом, специалистом по английскому театру и литературе, да и не только по английской, много писал, например, про Гёте. Честно говоря, про Гёте - не очень интересно, я пробовал читать, про Шекспира у него получалось лучше. В первую очередь он был Великим Шекспироведом.
На мой взгляд - шекспироведом номер один в России. Аникст написал очень много книг о Шекспире и театре его времени, и хотя, как ни парадоксально, не высказал в них ни одной оригинальной, самостоятельной мысли, не предложил ни одной собственной идеи, концепции, именно он дал наиболее полное представление о Шекспире всем своим современникам, которые этим интересовались. В их числе и мне.
Аникст, эрудит и человек энциклопедических знаний, был не оригинальным мыслителем, а Великим компилятором, но его компиляции намного интереснее, глубже, значительнее, серьезнее очень многих трудов и опусов на ту же тему. Да практически всех опусов своих старших современников, ровесников и предшественников, писавших по-русски, за исключением Леонида Пинского, пожалуй.
Я на всю жизнь благодарен Александру Аниксту, замечательному человеку и специалисту. У меня нет кумиров и почти нет авторитетов, и редко кого я могу назвать своим учителем. Аникст - один из таких редких людей.
Светлая память! Царствие ему Небесное.
Простите меня, Александр Абрамович, что я по легкомыслию и малодушию не оправдал ваших ожиданий.
Да, старик Аникст меня заметил и, незадолго до того, как в гроб сойти, благословил. Алексей Вадимович Бартошевич тоже одобрял мое желание заняться Шекспиром.
Но я успел всего лишь сделать доклад на Шекспировских чтениях 1983 года "Жанровые особенности и сценическая история "Троила и Крессиды" в английском театре в ХХ веке". Текст моего доклада опубликован, почти полностью, почти точно, хотя и с некоторыми искажениями и опечатками. В приложении я обязательно приведу его целиком.
На другом сайте по поводу моего доклада было написано жутко казенным образом: "Н. Троицкий осветил проблему жанра "Троила и Крессиды".
Какое там "осветил"! Попробовал, попытался... Хотя, как ни странно, выступил с успехом, меня хвалили. Потом я послушал других шекспироведов, съездил с коллегами за город в Госфильмофонд, где посмотрел гениального Лоуренса Оливье в спектакле "Отелло", полную запись спектакля, и его же фильм "Гамлет", намного более слабый, на мой вкус.
Потом мы еще посмотрели фильм Анатолия Эфроса "Ромео и Джульетта", во время сеанса Аникст благополучно заснул, и его можно было понять, фильм получился несколько заунывным. Но после просмотра корифей шекспироведения выступил так, как будто не спал и всё видел, хотя напирал не столько на исполнителей и режиссуру, сколько на то, что в фильме очень хорошо и полновесно звучала "поэзия Шекспира" (сквозь сон доносилась, наверное).
Еще штришок. Присутствуя, а затем участвуя в Шекспировских чтениях, я познакомился с разными умными и интересными людьми. В том числе, как ни странно это сейчас прозвучит, с молодым Виктором Шендеровичем, который в ту пору тоже интересовался Шекспиром и что-то преподавал в ГИТИСе. Он тогда еще был вменяемым и остроумным человеком. Что впоследствии с ним случилось? Как произошла эволюция с деградацией? Этого я так до сих пор не могу понять. Но это отдельная тема.
Ну а мое практическое шекспироведение на тех чтениях и закончилось. Не срослось. The rest is silence, как говаривал принц Гамлет.
Осталась ли у меня обида на Бартошевича? Было немного, но я ничего другого не ожидал, его характер был мне прекрасно известен. И несмотря ни на что, он был и остается талантливейшим преподавателем из всех, кого я знал в ГИТИСе. И оригинальным мыслителем и интерпретатором в шекспировской теме.
Бартошевич, естественно, был руководителем моего диплома, посвященного опять-таки "Троилу и Крессиде", а оппонентом был Михаил Швыдкой, тогда еще заместитель главного редактора в журнале "Театр". Не уверен, что Швыдкой мой диплом успел прочитать, он уже тогда был вечно занят и всюду опаздывал, но хоть и припозднился, выступил гладко и четко. Впрочем, язык у Михаила Ефимовича хорошо подвешен, это известно.
Впоследствии мы со Швыдким общались нечасто, пунктирно, хотя его сводный брат, выдающийся музыкант современности, один из лучших трубачей нашего времени Андрей Иков служил вместе со мной в команде актеров-военнослужащих. Но об этом - позже.
Педагогические новеллы
По истории театра совсем негодных преподавателей у нас не было. Можно разве что вспомнить одного: бедняга Георгий Иосифович Гоян, которого буквально приносил к нам в аудиторию дюжий аспирант, а потом он же уносил. Профессор Гоян монотонно рассказывал что-то о театре народов СССР. Не помню, что именно, да вскоре старика не стало, экзамен мы сдавали уже не ему, так что конспекты его лекций ушли в мусоропровод.
Гоян был известен тем, что, когда еще был дееспособен, сначала написал брошюру - ой нет, не брошюру, а солидный двухтомник! - "Две тысячи лет армянскому театру", но, как у нас шутили, этого ему показалось мало, и он издал брошюру в новой редакции с названием - "Три тысячи лет армянскому театру". Проживи Гоян подольше, он бы и пять тысяч лет насчитал. Да не жалко!
Это напоминает известный анекдот, о том, как армяне на глубине двух метров нашли медный провод, из чего сделали вывод, что две тысячи лет назад у них уже был проволочный телеграф. А грузины на глубине трех метров ничего не нашли, из чего сделали вывод, что три тысячи лет назад у них уже был беспроволочный телеграф. Впрочем, армян и грузин можно поменять местами.
Был еще не великий лектор, но хороший, компанейский человек, веселый, остроумный, любитель выпить - Иосиф Болеславович Ростоцкий. За глаза его все студенты называли Юзиком, иногда случайно так к нему прямо обращались, но он не обижался. Племянник знаменитого кинорежиссера Станислава Ростоцкого, сын профессора ГИТИСа Болеслава Ростоцкого, лекции которого я не слышал, так что сказать про него ничего не могу.
Юзика, увы, больше нет с нами. Царствие ему Небесное.
И еще я хочу помянуть Марину Юльевну Хмельницкую, тоже безвременно ушедшую.
У многих-многих остались от нее самые светлые воспоминания. У меня - свои.
Она читала у нас курс истории советского театра, того, который имел место сразу после революции. Прямо скажем, тема, по которой трудно читать интересные лекции так, чтобы не врать при этом. У Хмельницкой получалось. Кое-что она недоговаривала, конечно, но в целом и в основном рассказывала, как было.
Я написал и сдал Марине Юльевне курсовую работу по театру МХАТ-II и Михаилу Чехову. Тема эта была идеологически скользкая - МХАТ-II был закрыт по политическим причинам, так как не соответствовал курсу и линии партии, в начале 30-х годов, а Михаил Чехов эмигрировал.
Мне было глубоко наплевать на все идеологические проблемы, честно говоря. Зато в библиотеке ВТО и Центральной театральной (ГЦТБ) обнаружилось много интереснейших материалов и о театре, и о Чехове-актере. Заодно я прочитал роман "Петербург" Андрея Белого, так как его инсценировка была одной из самых знаменитых постановок МХАТ-II. Не поленился прочитать работы Рудольфа Штайнера (его у нас называют Штейнером), немецкого философа-идеалиста, которым увлекался Михаил Чехов, и чьи труды положил в основу своего "метода" или "системы" актерской игры.
В общем, максимально углубился.
В результате возникла курсовая работа, которая идейно не вписывалась в принципы социалистического реализма. Даже наоборот, у меня получалось, что советская власть закрыла и угробила один из самых самобытных и интересных театров и вынудила уехать самого талантливого из актеров, да еще племянника Чехова. Нет-нет, так прямо я не писал, но вывод невольно напрашивался.
Марина Хмельницкая как очень умная женщина всё это прекрасно поняла, поблагодарила меня за интересную работу, но попросила убрать и изменить некоторые фразы перед тем, как моя курсовая уйдет куда-то там дальше, намекнув, что эти поправки в моих интересах, а то могут быть проблемы: дескать, прочитает какой-нибудь хмырь и поднимет шум, прецеденты имели место.
Ну а кроме того, Марина Юльевна признала, что МХАТ-II и Мих. Чехов - не самые перспективные темы для диплома и последующей работы. Да я и сам это понимал, но мне хотелось хотя бы в курсовой работе абстрагироваться от всех этих глупых советских требований.
Сама Хмельницкая, кстати, специализировалась на пьесах Луначарского, которые она - по-моему, искренне - считала достойными чтения и изучения. А я их толком даже не прочитал.
Чтобы не завершать главу на грустной ноте, не могу не вспомнить, что был у нас безумно смешной преподаватель Николай Петрович Лощинин.
Он читал историю русской литературы XIX века. Читал самозабвенно, бесконечно размахивая руками и ероша седые пряди, но при этом выражался настолько коряво и несообразно, что мы регулярно от хохота буквально заползали под парты.
Вели мы себя на его лекциях безобразно. Пока Николай Петрович токовал, словно тетерев, ничего и никого не замечая вокруг, мы занимались разными своими делами. Поэтому, к сожалению, я почти ничего за ним не записывал. Хотя стоило бы. Уж больно нажористые получались у Лощинина афоризмы.
Я запомнил только, что, по словам седовласого преподавателя, "у Плюшкина стерлись все мужские признаки", а Раскольников так приладил топор, "чтобы у него не видно было никаких принадлежностей".
Прямо скажем, лекции Лощинина были издевательством над русской классической литературой. Но мы ж не филологи, да и сами читать уже умели, так что пережили и это.
Все-таки я пришел к выводу, что надо будет, хотя бы вкратце, рассказать и об остальных преподавателях, обо всех, кого вспомню, и в том масштабе и виде, в каком вспомню. Увы, я забыл имена-отчества и фамилии некоторых, в том числе и весьма колоритных.
Александр Абрамович Аникст
Алексей Вадимович Бартошевич
Про Бориса Любимова. К его 70-летию
Необязательные мемуары