Необязательные мемуары. Глава 13. Талочка. Этери Гугушвили
Предыдущая глава
Слева направо: Виссарион (Бесо) Жгенти, Этери Николаевна Гугушвили, мама, Иринка, дочь Этери, неизвестный грузин. В том числе и о них, кроме последнего сабжа, пойдет речь в этой главе.
В фильме Аскольдова "Комиссар" один из героев употребляет занятный термин: "интернационал хороших людей". Вот именно такой интернационал представляли собой мамины друзья и подруги, все, за исключением Николая Шахбазова, выпускники ГИТИСа, театроведческого факультета, на который впоследствии, по их стопам, поступил и я, но об этом позже.
Это был не фальшивый "коммунистический интернационал", а самый настоящий. Евреи, грузины, армяне, татарка и, само собой, русские свободно и спокойно дружили, никогда не поминая друг другу (хотя и не забывая сами) их национальности. Думаю, что сейчас подобный интернационал хороших людей уже стал невозможным.
Но пойдем дальше.
Дочь Михоэлса
В конце 2014-го скончалась Наталья Соломоновна Вовси-Михоэлс. Ей было 93 года.
В отличие от ее старшей сестры Нины Михоэлс, широко известной в театральных кругах, которая умерла за месяц до этого, Наталью Соломоновну я очень хорошо знал. Все друзья, знакомые и близкие называли ее Талочка, она этого требовала и от меня, но я не решался, обращался чинно и чопорно "Наталья Соломоновна" и на вы, а Талочкой называл только за глаза.
Талочка была одной из лучших и давних маминых подруг еще со времен учебы на театроведческом факультете ГИТИСа. Они продолжали постоянно общаться и потом, когда Михоэлсы в 1973 - если не ошибаюсь - году уехали в Израиль, где, между прочим, выяснилось, что никому не интересен и не нужен их отец, великий, гениальный советский актер, и где они стали рядовыми обычными репатриантами, членами сообщества, которое в Израиле называют "алия". Жизнь их была в меру суровой, на грани нужды и бедности, но Талочка обладала удивительной особенностью никогда не унывать.
Я сначала был мал, потом тоже мало что понимал, однако теперь, задним числом, поражаюсь: Талочка в молодости прошла через страшные испытания, ее отец был убит, потом лицемерно, но пышно похоронен, потом объявлен врагом народа, предателем и шпионом, как и почти все друзья семьи. В лагерь был отправлен ее муж, композитор Моисей Вайнберг (потом, после Сталина, в мирное время, они расстались).
Никто не мог знать, что скоро Сталин умрет и ад закончится. Сама Талочка чудом избежала лагеря, хотя "детей врагов народа" запросто сажали, но Вождь был капризен и иной раз делал исключения. Да, скорее всего, попросту не успели ее вместе с сестрой Ниной отправить на Колыму.
Слава Богу, им повезло, но кругом людей расстреливали, и творился чудовищный беспредел последних сталинских лет, с неожиданно возродившимся пещерным антисемитизмом.
И несмотря на все эти жуткие испытания молодости, Талочка всегда, сколько я ее помню, оставалась бодрой, жизнерадостной, в меру оптимистичной. Ничто не могло ее сломить: ни сталинские репрессии, ни свинцовые мерзости брежневской советской власти, ни тяжелая травма, после которой она год передвигалась при помощи хитрых и сложновы...полненных костылей.
Это не ходовой штамп, это фактические, реальные ощущения, которые у меня всплывают в памяти при первом же упоминании ее имени.
Вот она. Талочка не отличалась выигрышной яркой внешностью и не очень любила фотографироваться.
В 1973 году - опять-таки, если память меня не подводит - меня взяли на проводы семьи Михоэлсов. Потом много лет я имел возможность только слышать Талочку по телефону, так как мама регулярно звонила в Тель-Авив, и они дружно, с двух сторон пугали густым русским матом подслушивающих гебистов.
Кстати, этот самый телефон (я живу теперь в бывшей маминой квартире) до последнего момента, по инерции, находился на прослушке. Вовсе не поэтому, но я недавно перестал им пользоваться. Обе интеллигентные выпускницы ГИТИСа любили и искусно применяли русскую инвективную лексику. Мне кажется, что если и можно найти у Талочки грехи, то употребление этой лексики - единственный, да и то не грех, а мелкий грешок.
Однажды в советские времена мама смогла встретиться со старой подругой, но не в Израиле, куда нереально было поехать, а в Болгарии, на курорте, и это была отдельная веселая история: времена были дефицитные, Талочка нагрузила маму целой горой, извините, "шмоток", только ни в коем случае не для продажи или спекуляции, вот уж чем мы заниматься никогда не умели, а для раздачи родным и близким.
Я встречал маму на вокзале, взял у нее из рук гигантских размеров чемодан, который увидел впервые, и стал спрашивать, откуда он у нее взялся. Мама в ответ на меня зашикала: тихо, мол, цыц! Оказывается, чемодан тоже отдала ей Талочка, в другой все "шмотки" не помещались, а мама наивно пыталась скрыть сам факт встречи и передачи вещей. От кого скрыть? В КГБ знали всё вплоть до мельчайших деталей, но раз выпустили маму за границу, значит, понимали, что ее свидание с подругой не угрожает "режиму".
Ну а потом был День вещизма, когда раздавались родственникам и друзьям всякие джинсы, и мне что-то досталось, однако я решительно не помню подробностей.
Затем началась перестройка и политические послабления, и Талочка стала почти каждый год приезжать в Москву - на Фестиваль памяти Михоэлса, причем называлось это мероприятие именно так. Талочке и ее сестре Нине оплачивали дорогу какие-то еврейские организации, что было немаловажно, так как жили они в Израиле небогато.
Вот медаль, изготовленная специально для Фестиваля памяти Михоэлса
В конце 80-х и в 90-е мы много общались с Натальей Соломоновной (повторяю, я упорно продолжал ее так называть), и она ничуть не утратила своего скептического оптимизма, хотя много было и грустного. Последний раз я видел Талочку в день маминых похорон, в октябре 2000 года...
Талочка отличалась критическим и трезвым складом ума. Ей была чужда фанатическая ограниченность. Она не щадила своих собратьев-евреев. Все-таки была человеком русской культуры, не понимала и не желала понимать всех глупостей кошрута и дискуссий о том, можно ли в субботу - шабад - мыть задницу, ковыряться в носу или звонить по телефону.
После возвращения из Турции, с курорта, я рассказал Талочке о пейсатых ортодоксах, которые тоже какое-то время находились в том же отеле, ходили посреди летней жары в своих жутких черных лапсердаках и шапках, пугая народ.
"Они никогда не купаются?" - наивно спросил я. "Не только не купаются, но и не моются!" - уверенно ответила Наталья Соломоновна.
После маминой смерти наше общение, к сожалению, прервалось. Увы, увы и увы.
Только пару лет назад я нашел в фейсбуке дочку Талочки Виктошу (мы все ее только так звали) и внучку Катю успел познакомиться во время тех заупокойных фестивалей. Но феййсбук - весьма ненадежное "средство связи".
Талочка не была слишком религиозна, похоронили ее, наверное, по иудейскому обычаю. Но я считаю, что Бог един для всех, и ОН примет все души. Или не примет. Нам не дано судить, пути Господни неисповедимы.
Борцы за Грузию
Еще одной чрезвычайно колоритной маминой подругой была Этери Николаевна Гугушвили, самая, так сказать, "высокопоставленная" из всех: ректор Театрального института, секретарь Союза театральных деятелей СССР, депутат грузинского парламента, правда, затем вычищенная оттуда фашистом Звиадом Гамсахурдиа, так как представляла компартию.
Этери с детства не знала родного языка, выучила его в зрелом возрасте, да так лихо, что произносила целые речи, я сам слышал. Ее мама Татьяна Петровна была из тех грузинских дворян, что говорили только по-русски и по-французски, хотя родной язык хорошо понимала. Я прекрасно помню старушку-аристократку, мы с ней неоднократно общались, она уже не вставала с постели, но была по-прежнему элегантна и респектабельна. "Дворянство, растворенное в крови", тоже неистребимо.
А вот мужа Этери Виссариона Жгенти, которого все называли Бесо, практически не помню, он умер, когда мне было лет 6 или 7.
Бесо занимал какой-то пост в грузинском союзе писателей, правда, сам был не писателем, а литературоведом, критиком. Где-то я услышал или прочитал, что его назвали "борцом за социалистическую Грузию". И наивно спросил у маминой подруги Дагмары (о ней я писал в одиннадцатой главе): "Можно ли Бесо так называть?" - "Слово "социалистическая" тут лишнее. Просто борец за Грузию", - ответила язвительная Дагмара.
Видимо, она была права. А вот Этери никаким "борцом за Грузию" не была. Ей тоже была чужда национальная ограниченность малого народа, сказалась интернациональная юность и наполовину аристократическое происхождение, а наполовину воспитание отца-коммуниста, традиционно расстрелянного Сталиным в 1937 году (тогда советский вождь истребил больше, чем половину выживших большевиков).
Этери честно исполняла все свои общественные обязанности, но без административного восторга и национального энтузиазма. Забавно, что ее аристократическая мама долгие годы дискутировала по на социальные темы с зятем, которого называла "крестьянином", напоминая, что сама происходит из князей, на что Бесо резонно возражал: "У нас в Грузии если у кого три барана - тот уже князь". Сам я этих дискуссий, скорее всего, не слышал, но мне про них подробно рассказывала мама.
В общем, Бесо был во многом прав - князей в Грузии всегда было слишком много, намного больше, чем поместий, усадеб и тем более дворцов.
Этери, кстати, тоже хорошо и ярко употребляла ненормативную русскую лексику. Она была очень красивой и темпераментной женщиной, часто разражалась гневными речами, но ее никто не боялся. Даже ее собака породы колли, которая нахально укладывалась в раскрытую хозяйскую постель, и сколько Этери на нее ни орала, даже ухом не вела. Помнится, однажды мне это надоело, и я решил вмешаться, обратившись к собаке: "Ну как же тебе не стыдно так себя вести? Ты же умная, породистая собака, а ведешь себя, как дворовая шавка". Естественно, я обратился к собаке по имени, но кличку ее вспомнить не могу. Так вот, собака очень удивилась, что на нее не кричат, а разговаривают с ней нормальным голосом, пристыженно спрыгнула с постели и удалилась восвояси, поджав хвост.
Не только с собакой, но и с младшим поколением семьи Этери я дружил. С Гоги, старшим сыном Бесо, от его первой жены, мы вместе смотрели футбол, и эмоционально болели за сборную СССР и Динамо-Тбилиси. Дочка Этери и Бесо Ирина - моя молочная сестра. Она театральный режиссер. В одну из моих поездок в Грузию я провел немало времени в театре, где она работала, у Михаила Ивановича Туманишвили. Да и потом всякий раз, бывая в Тбилиси, заходил к ним.
Этери уже больше нет. А с Ириной я, к сожалению, давно не общался. Рвутся связи, и никакие скрепы не помогают.
Ирина, совсем маленькая.
Маленькая Ирина с бабушкой Татьяной Петровной и с мамой Этери Николаевной
Мама и Талочка на фоне Иерусалима. В 90-е годы мама успела съездить в Израиль к подруге.
Необязательные мемуары
Слева направо: Виссарион (Бесо) Жгенти, Этери Николаевна Гугушвили, мама, Иринка, дочь Этери, неизвестный грузин. В том числе и о них, кроме последнего сабжа, пойдет речь в этой главе.
В фильме Аскольдова "Комиссар" один из героев употребляет занятный термин: "интернационал хороших людей". Вот именно такой интернационал представляли собой мамины друзья и подруги, все, за исключением Николая Шахбазова, выпускники ГИТИСа, театроведческого факультета, на который впоследствии, по их стопам, поступил и я, но об этом позже.
Это был не фальшивый "коммунистический интернационал", а самый настоящий. Евреи, грузины, армяне, татарка и, само собой, русские свободно и спокойно дружили, никогда не поминая друг другу (хотя и не забывая сами) их национальности. Думаю, что сейчас подобный интернационал хороших людей уже стал невозможным.
Но пойдем дальше.
Дочь Михоэлса
В конце 2014-го скончалась Наталья Соломоновна Вовси-Михоэлс. Ей было 93 года.
В отличие от ее старшей сестры Нины Михоэлс, широко известной в театральных кругах, которая умерла за месяц до этого, Наталью Соломоновну я очень хорошо знал. Все друзья, знакомые и близкие называли ее Талочка, она этого требовала и от меня, но я не решался, обращался чинно и чопорно "Наталья Соломоновна" и на вы, а Талочкой называл только за глаза.
Талочка была одной из лучших и давних маминых подруг еще со времен учебы на театроведческом факультете ГИТИСа. Они продолжали постоянно общаться и потом, когда Михоэлсы в 1973 - если не ошибаюсь - году уехали в Израиль, где, между прочим, выяснилось, что никому не интересен и не нужен их отец, великий, гениальный советский актер, и где они стали рядовыми обычными репатриантами, членами сообщества, которое в Израиле называют "алия". Жизнь их была в меру суровой, на грани нужды и бедности, но Талочка обладала удивительной особенностью никогда не унывать.
Я сначала был мал, потом тоже мало что понимал, однако теперь, задним числом, поражаюсь: Талочка в молодости прошла через страшные испытания, ее отец был убит, потом лицемерно, но пышно похоронен, потом объявлен врагом народа, предателем и шпионом, как и почти все друзья семьи. В лагерь был отправлен ее муж, композитор Моисей Вайнберг (потом, после Сталина, в мирное время, они расстались).
Никто не мог знать, что скоро Сталин умрет и ад закончится. Сама Талочка чудом избежала лагеря, хотя "детей врагов народа" запросто сажали, но Вождь был капризен и иной раз делал исключения. Да, скорее всего, попросту не успели ее вместе с сестрой Ниной отправить на Колыму.
Слава Богу, им повезло, но кругом людей расстреливали, и творился чудовищный беспредел последних сталинских лет, с неожиданно возродившимся пещерным антисемитизмом.
И несмотря на все эти жуткие испытания молодости, Талочка всегда, сколько я ее помню, оставалась бодрой, жизнерадостной, в меру оптимистичной. Ничто не могло ее сломить: ни сталинские репрессии, ни свинцовые мерзости брежневской советской власти, ни тяжелая травма, после которой она год передвигалась при помощи хитрых и сложновы...полненных костылей.
Это не ходовой штамп, это фактические, реальные ощущения, которые у меня всплывают в памяти при первом же упоминании ее имени.
Вот она. Талочка не отличалась выигрышной яркой внешностью и не очень любила фотографироваться.
В 1973 году - опять-таки, если память меня не подводит - меня взяли на проводы семьи Михоэлсов. Потом много лет я имел возможность только слышать Талочку по телефону, так как мама регулярно звонила в Тель-Авив, и они дружно, с двух сторон пугали густым русским матом подслушивающих гебистов.
Кстати, этот самый телефон (я живу теперь в бывшей маминой квартире) до последнего момента, по инерции, находился на прослушке. Вовсе не поэтому, но я недавно перестал им пользоваться. Обе интеллигентные выпускницы ГИТИСа любили и искусно применяли русскую инвективную лексику. Мне кажется, что если и можно найти у Талочки грехи, то употребление этой лексики - единственный, да и то не грех, а мелкий грешок.
Однажды в советские времена мама смогла встретиться со старой подругой, но не в Израиле, куда нереально было поехать, а в Болгарии, на курорте, и это была отдельная веселая история: времена были дефицитные, Талочка нагрузила маму целой горой, извините, "шмоток", только ни в коем случае не для продажи или спекуляции, вот уж чем мы заниматься никогда не умели, а для раздачи родным и близким.
Я встречал маму на вокзале, взял у нее из рук гигантских размеров чемодан, который увидел впервые, и стал спрашивать, откуда он у нее взялся. Мама в ответ на меня зашикала: тихо, мол, цыц! Оказывается, чемодан тоже отдала ей Талочка, в другой все "шмотки" не помещались, а мама наивно пыталась скрыть сам факт встречи и передачи вещей. От кого скрыть? В КГБ знали всё вплоть до мельчайших деталей, но раз выпустили маму за границу, значит, понимали, что ее свидание с подругой не угрожает "режиму".
Ну а потом был День вещизма, когда раздавались родственникам и друзьям всякие джинсы, и мне что-то досталось, однако я решительно не помню подробностей.
Затем началась перестройка и политические послабления, и Талочка стала почти каждый год приезжать в Москву - на Фестиваль памяти Михоэлса, причем называлось это мероприятие именно так. Талочке и ее сестре Нине оплачивали дорогу какие-то еврейские организации, что было немаловажно, так как жили они в Израиле небогато.
Вот медаль, изготовленная специально для Фестиваля памяти Михоэлса
В конце 80-х и в 90-е мы много общались с Натальей Соломоновной (повторяю, я упорно продолжал ее так называть), и она ничуть не утратила своего скептического оптимизма, хотя много было и грустного. Последний раз я видел Талочку в день маминых похорон, в октябре 2000 года...
Талочка отличалась критическим и трезвым складом ума. Ей была чужда фанатическая ограниченность. Она не щадила своих собратьев-евреев. Все-таки была человеком русской культуры, не понимала и не желала понимать всех глупостей кошрута и дискуссий о том, можно ли в субботу - шабад - мыть задницу, ковыряться в носу или звонить по телефону.
После возвращения из Турции, с курорта, я рассказал Талочке о пейсатых ортодоксах, которые тоже какое-то время находились в том же отеле, ходили посреди летней жары в своих жутких черных лапсердаках и шапках, пугая народ.
"Они никогда не купаются?" - наивно спросил я. "Не только не купаются, но и не моются!" - уверенно ответила Наталья Соломоновна.
После маминой смерти наше общение, к сожалению, прервалось. Увы, увы и увы.
Только пару лет назад я нашел в фейсбуке дочку Талочки Виктошу (мы все ее только так звали) и внучку Катю успел познакомиться во время тех заупокойных фестивалей. Но феййсбук - весьма ненадежное "средство связи".
Талочка не была слишком религиозна, похоронили ее, наверное, по иудейскому обычаю. Но я считаю, что Бог един для всех, и ОН примет все души. Или не примет. Нам не дано судить, пути Господни неисповедимы.
Борцы за Грузию
Еще одной чрезвычайно колоритной маминой подругой была Этери Николаевна Гугушвили, самая, так сказать, "высокопоставленная" из всех: ректор Театрального института, секретарь Союза театральных деятелей СССР, депутат грузинского парламента, правда, затем вычищенная оттуда фашистом Звиадом Гамсахурдиа, так как представляла компартию.
Этери с детства не знала родного языка, выучила его в зрелом возрасте, да так лихо, что произносила целые речи, я сам слышал. Ее мама Татьяна Петровна была из тех грузинских дворян, что говорили только по-русски и по-французски, хотя родной язык хорошо понимала. Я прекрасно помню старушку-аристократку, мы с ней неоднократно общались, она уже не вставала с постели, но была по-прежнему элегантна и респектабельна. "Дворянство, растворенное в крови", тоже неистребимо.
А вот мужа Этери Виссариона Жгенти, которого все называли Бесо, практически не помню, он умер, когда мне было лет 6 или 7.
Бесо занимал какой-то пост в грузинском союзе писателей, правда, сам был не писателем, а литературоведом, критиком. Где-то я услышал или прочитал, что его назвали "борцом за социалистическую Грузию". И наивно спросил у маминой подруги Дагмары (о ней я писал в одиннадцатой главе): "Можно ли Бесо так называть?" - "Слово "социалистическая" тут лишнее. Просто борец за Грузию", - ответила язвительная Дагмара.
Видимо, она была права. А вот Этери никаким "борцом за Грузию" не была. Ей тоже была чужда национальная ограниченность малого народа, сказалась интернациональная юность и наполовину аристократическое происхождение, а наполовину воспитание отца-коммуниста, традиционно расстрелянного Сталиным в 1937 году (тогда советский вождь истребил больше, чем половину выживших большевиков).
Этери честно исполняла все свои общественные обязанности, но без административного восторга и национального энтузиазма. Забавно, что ее аристократическая мама долгие годы дискутировала по на социальные темы с зятем, которого называла "крестьянином", напоминая, что сама происходит из князей, на что Бесо резонно возражал: "У нас в Грузии если у кого три барана - тот уже князь". Сам я этих дискуссий, скорее всего, не слышал, но мне про них подробно рассказывала мама.
В общем, Бесо был во многом прав - князей в Грузии всегда было слишком много, намного больше, чем поместий, усадеб и тем более дворцов.
Этери, кстати, тоже хорошо и ярко употребляла ненормативную русскую лексику. Она была очень красивой и темпераментной женщиной, часто разражалась гневными речами, но ее никто не боялся. Даже ее собака породы колли, которая нахально укладывалась в раскрытую хозяйскую постель, и сколько Этери на нее ни орала, даже ухом не вела. Помнится, однажды мне это надоело, и я решил вмешаться, обратившись к собаке: "Ну как же тебе не стыдно так себя вести? Ты же умная, породистая собака, а ведешь себя, как дворовая шавка". Естественно, я обратился к собаке по имени, но кличку ее вспомнить не могу. Так вот, собака очень удивилась, что на нее не кричат, а разговаривают с ней нормальным голосом, пристыженно спрыгнула с постели и удалилась восвояси, поджав хвост.
Не только с собакой, но и с младшим поколением семьи Этери я дружил. С Гоги, старшим сыном Бесо, от его первой жены, мы вместе смотрели футбол, и эмоционально болели за сборную СССР и Динамо-Тбилиси. Дочка Этери и Бесо Ирина - моя молочная сестра. Она театральный режиссер. В одну из моих поездок в Грузию я провел немало времени в театре, где она работала, у Михаила Ивановича Туманишвили. Да и потом всякий раз, бывая в Тбилиси, заходил к ним.
Этери уже больше нет. А с Ириной я, к сожалению, давно не общался. Рвутся связи, и никакие скрепы не помогают.
Ирина, совсем маленькая.
Маленькая Ирина с бабушкой Татьяной Петровной и с мамой Этери Николаевной
Мама и Талочка на фоне Иерусалима. В 90-е годы мама успела съездить в Израиль к подруге.
Необязательные мемуары