СССР, марксизм, наука
В 1964 году в СССР состоялась очень важная, как сейчас говорят - «знаковая» научная дискуссия о которой большинство нынешних левачков не имеют ни малейшего представления. Я, как антикоммунист, о ней разумеется знал. Но только недавно мне попалась большая статья, в которой подробно освещается и ход этой дискуссии, и другие с ней связанные обстоятельства.
Оценивая выступления участников дискуссии 1964 года с позиций сегодняшнего дня, ее можно рассматривать как встречу за круглым столом трех утопий, одна из них - технократическая утопия, вторая - рыночная. Роль третьей утопии играет утопическая, как выясняется, идея примирения оптимального планирования с трудовой теорией стоимости и коммунистической идеологией. Призрак коммунизма прямого участия в дискуссии не принимал, но в отдалении, как водится, маячил, пугая ее участников возможными обвинениями в подражании буржуазным экономическим теориям и вынуждая их искать выход из идеологического тупика.
Дискуссия 1964 года о применении математики в экономике интересна сегодня не только участием целого ряда выдающихся математиков и экономистов того времени, но и ходом самой дискуссии - ее сюжетом, а также ее контекстом. Не погружаясь в этот контекст, трудно понять напряжение и драматизм дискуссии, нащупать ее нерв. Не менее интересно рассмотреть и оценить те аргументы, которые могли прозвучать в ходе дискуссии, но не прозвучали по объективным причинам, хотя позднее, в других обстоятельствах эти аргументы приводились и обсуждались, в том числе, участниками дискуссии или их последователями. Собирать этот контекст приходится по крупицам, погружаясь в другие источники, включая научные работы и воспоминания участников тех событий, а также их современников.
Время дискуссии - «медовый месяц» экономико-математического направления и власти. Фактически уже принято решение о проведении ряда преобразований в экономике, получивших впоследствии название косыгинской реформы. Руководство страны возлагает большие надежды на применение математических методов и ЭВМ в экономике. В предшествующем 1963 году создан Центральный экономико-математический институт АН СССР, а в следующем 1965 году за разработку метода линейного программирования и экономических моделей Л.В. Канторович, В.С. Немчинов и В.В. Новожилов будут удостоены Ленинской премии.
На этом фоне противники математических методов в экономике ведут себя необычно сдержано, цепляясь в основном к частностям. Самые маститые из них не принимают личного участия в дискуссии, а из участников дискуссии никто не выступает против применения новых методов. Все выступают за применение математики и ЭВМ, мнения расходились лишь в том, как их следует применять. Также все без исключения участники дискуссии открещиваются от возможного сходства своих теоретических построений с направлениями западной экономической мысли, хотя западные коллеги усматривают такое сходство в математических работах советских авторов, особенно, в работах Л.В. Канторовича.
В дискуссии принимают участие крупные (мирового уровня) математики - академики С.Л. Соболев, В.М. Глушков, А.А. Дородницын и будущий нобелевский лауреат Л.В. Канторович, а также видные советские экономисты - академики В.С. Немчинов, Н.П. Федоренко и (заочно) С.Г. Струмилин. В дискуссии также участвует основной идеолог косыгинской реформы - Виктор Данилович Белкин - на тот момент кандидат наук и заведующий лабораторией в НИИ электронных управляющих машин. Тогда в 1964 году он менее всех остальных участников дискуссии обременен званиями и степенями, но именно его идеи фактически уже приняты руководством страны и скоро должны лечь в основу реформы. Он ни с кем не спорит, просто излагает основы своей теории цен единого уровня и упоминает результаты проводившихся им расчетов. С ним тоже никто не спорит, хотя его позиция по вопросам ценообразования очень сильно отличается от позиции Л.В. Канторовича, предлагающего строить систему цен на основе объективно обусловленных оценок (о. о. оценок). Им есть о чем поспорить между собой, но не сейчас.
Основная дискуссия разгорается между Л.В. Канторовичем, которого поддерживают С.Л. Соболев и некоторые другие математики, и отсутствующими на этом заседании академиками экономистами В.К. Островитяновым и С.Г. Струмилиным, позицию которых фактически представляет доктор экономических наук А.Я. Боярский - директор НИИ ЦСУ. Формально спор идет о конкретных примерах, которые демонстрирует А.Я. Боярский, пытаясь показать несостоятельность идеи Л.В. Канторовича о ценах на основе о. о. оценок.
Дополнительную пикантность ситуации придает то обстоятельство, что Л.В. Канторович выступает до А.Я. Боярского и обрушивается с критикой на него, а также на отсутствующего В.К. Островитянова, давая повод обвинить себя в некорректном ведении дискуссии.
К тому же дело не сводится к некорректному применению теории. Более опасно обвинение идеологического характера. Оно состоит в том, что идея ценообразования на основе о. о. оценок противоречит трудовой теории стоимости Маркса, но очень напоминает идеи некоторых западных экономистов, прежде всего, В. Парето и Е. Бем-Баверка. В зале об этом говорят как о провокациях западных идеологов, не имеющих под собой реальных оснований, но сходство есть, и оно не случайно. А потому все усилия сторонников Л.В. Канторовича направлены на доказательство отсутствия противоречия с Марксом. И тут их доводы очень уязвимы, поскольку ни связи, ни сходства с построениями Маркса нет.
Возвращаясь к оценке дискуссии и ее итогов в целом, важно подчеркнуть, что речь идет о столкновении именно трех утопий, а не трех разных группировок внутри научного сообщества. Однозначно отнести каждого участника дискуссии к числу приверженцев одной из трех утопий, как правило, невозможно. К тому же не все сказанное участниками дискуссии по поводу обсуждаемых вопросов было сказано именно тогда в зале, многое надо восстанавливать по другим источникам, иначе, как уже говорилось выше, уловить нерв дискуссии невозможно.
Тем не менее, можно указать наиболее яркие проявления каждой из трех утопий в выступлениях разных участников дискуссии. К тому же ни одна из трех утопий не канула в Лету, все они живы, а призрак коммунизма снова бродит по Европе и по нашей стране, хотя его уже многократно хоронили.
Технократическая утопия
Технократическая утопия достаточно ясно просматривается в выступлениях большинства математиков. В частности, академик В.М. Глушков рассматривает экономику как большую систему, где трудности вызваны в основном тем, что вычислительная техника еще слишком слаба. К этому блоку и похожему видению проблем можно приплюсовать, как ни странно, выступление академика Н.П. Федоренко, заявившего буквально следующее.
Свободное от коммерческой тайны социалистическое общество осуществляет координацию деятельности своих производственных подразделений, имея полную информацию об их положении.
Трудно поверить, что искушенный в административных делах и интригах Н.П. Федоренко искренне верил в полноту информации о производственной или научной деятельности хотя бы всех лабораторий своего института. И дело тут совсем не в коммерческой тайне. Просто о многих аспектах своей деятельности и, тем более, о возможных ограничениях люди не задумываются, пока эти аспекты деятельности или ее ограничения не очень актуальны. И, соответственно, не сообщают о них начальству, если начальство само не спросит. Об ограничениях обычно вспоминают лишь тогда, когда они становятся активными, т.е. начинают реально мешать.
Еще одна утопическая мысль технократического характера, присутствующая в целом ряде выступлений, состоит в том, что оптимальный план для страны можно посчитать, если экономисты сформулируют единый критерий оптимальности. В ней что-то напоминает историю с персонажем, обещавшим выпить море, если будут перекрыты все впадающие в него реки и ручьи. Возможно, эта аналогия гиперболизирует утопичность идеи, но суть дела она отражает верно. В действительности невозможность рассчитать план сразу для всей экономики обусловлена не столько отсутствием подходящего критерия, сколько неизвестностью большого количества ограничений, которые обнаружатся либо в ходе расчетов оптимального плана, либо уже после того. Разумеется, полученный план будет невыполнимым. Впрочем, до этого дело вряд ли дойдет, так как экономисты никогда не предложат единый критерий оптимизации для всей экономики, хотя планы такие были.
В ходе дискуссии 1964 года в качестве возможного примера рассматривалась максимизация выпуска в заданном ассортименте и минимизация затрат труда при заданном выпуске. Поисками более подходящего критерия для расчета народнохозяйственного оптимума занимались еще несколько лет в ЦЭМИ АН СССР. Об этом очень интересно поведал в своих воспоминаниях Арон Каценелинбойген - один из основоположников СОФЭ (система оптимального функционирования экономики- прим. С.С.).
В последующем стало ясно, что нормативный подход очень ограничен, как только он выходит за рамки продуктов питания. Да и в последнем случае он хорош для диет и особенно для животных. К тому же, в принципе, установление нормативов требует выхода в более широкую область, из которой можно получить ответ на вопрос об их величинах. Такой выход мы стали искать на пути продолжительности жизни, видя глобальный критерий как максимизацию продолжительности жизни членов общества. Но и этот подход был затем расширен. Это выразилось в утверждении, что глобальный критерий для данной системы надо искать в ее надсистеме. Такой надсистемой для человеческого общества является биологическая эволюция. Человеческие чувства в восприятии потребляемых средств были введены в модель как ограничивающие условия. Предполагалось, что эти условия оказывают обратное воздействие на протекающие в обществе процессы и, в конечном счете, влияют на величину критерия биологической эволюции. Здесь, насколько я помню, мы попали в такие дебри, что решили остановиться. В последующем я пришел к выводу, что возможно и, в принципе, нет абсолютного ответа на этот вопрос, как и нет абсолютного ответа на вопрос о смысле жизни, поскольку ответ на этот вопрос уходит в бесконечность прошлого и будущего.
В этой цитате «мы» включает три персоны, это сам А.И. Каценелинбойген, Ю.В. Овсиенко и Е.Ю. Фаерман (тогда все ЦЭМИ АН СССР). Надо заметить, что копнули они глубоко, а «дебри» оказались достаточно опасными, так как, оптимизируя процесс эволюции, мыслящий индивид неизбежно приходит к размышлениям о евгенике и других вопросах, обсуждение которых находится под строгим табу. Обсуждать их в научном обществе не принято, точнее, неполиткорректно. Однако в воспоминаниях А.И. Каценелинбойгена есть описание встречи с Н.В. Тимофеевым-Ресовским, в ходе которой зашел разговор о пассивной евгенике, практиковавшейся в Норвегии, и об активной евгенике, поддерживаемой Гитлером. Дословно.
Я провел с Николаем Владимировичем почти целый день. Из этой встречи я, в особенности, запомнил два факта. Первый касался приезда Гитлера в институт генетики, где в тридцатые годы работал Николай Владимирович. Этому институту нацисты, проповедующие расизм, придавали большое значение, и он даже получил право на прием в качестве научных сотрудников нескольких евреев. Второй факт более серьезный. Он касался соображений, высказанных Николаем Владимировичем, по поводу евгеники. Он рассказывал о развитии пассивной евгеники в Норвегии. Там много веков ведутся генеалогические книги, которые предупреждают новобрачных о возможной угрозе дать некачественное потомство. Из довольно эмоционального рассказа о засорении генофонда некачественными детьми, жизнь которых искусственно поддерживается, невольно напрашивался вывод, что активная евгеника также может быть полезна. Я не ручаюсь за достоверность этого вывода, однако он коррелируется для меня с другим феноменом в его жизни. Приехав молодым человеком (двадцати пяти лет от роду) в Германию в 1925 г., он оставался там многие годы, отказываясь вернуться в СССР. Думаю, что генетик с его именем в середине тридцатых годов мог бы эмигрировать из Германии в США, где генетика весьма интенсивно развивалась.
Вполне утопическая идея единого критерия оптимальности для советской экономики была очень популярна среди сторонников математических методов. Некоторые из них, даже состарившись, так и остались в плену этой утопии. Между тем, для продвинутых зарубежных экономистов утопичность такой идеи уже тогда была очевидна. Более того, ими отвергалась сама идея кардинальной полезности, т.е. возможность адекватно представить потребительские предпочтения числовой функцией, именуемой функцией полезности. В качестве удобного инструмента функция полезности могла рассматриваться, но не более того. Также на Западе была хорошо известна концепция оптимальности по Парето. Однако в СССР тех лет использование идей Парето могло стать поводом для политических обвинений, так как он исповедовал крайне правые взгляды, был сенатором при Муссолини и дружен с ним. Со временем ситуация изменилась, уже в семидесятые годы прошлого века понятие оптимальности по Парето стало обычным и широко применялось.
В своем последнем интервью Л.В. Канторович достаточно ясно объясняет, что единого критерия быть не может. Но тогда в пылу дискуссии 1964 года его сторонники яростно отстаивали идею единого критерия и оптимального плана на его основе. А его противники эту идею отвергали. Они не всегда могли найти подходящие аргументы, убедительные для математиков, но интуитивно понимали, что здесь есть какая-то недосказанность и, возможно, ошибка, чувствовали утопию «нутром».
При всем при том, децентрализация ни одной из сторон не отвергалась. Какая-то часть решений в любом случае принимается на местах, в том числе и в плановой экономике. Ни один из горячих сторонников оптимального планирования, включая самого Л.В. Канторовича, не предполагал рассчитывать план до последнего гвоздя. Канторович всегда ориентировался на тот уровень подробности, который поддавался расчетам.
Рыночная утопия
В 1964 году рыночная утопия еще только поднимала голову. Ее звездный час - конец 80-х годов, когда в нее поверили массы. А самый художественно одаренный представитель - Виталий Найшуль, чьи выступления по теме предельно далеки от реальности и науки, но завораживают публику. Даже младореформаторы во главе с Е.Т. Гайдаром и А.Б. Чубайсом рядом с ним выглядят как люди науки и реалисты. Однако, это все потом.
В дискуссии рыночная утопия предстала в скромном образе демократизации и децентрализации, о которых говорили в разном ключе Н.П. Федоренко и А.Л. Вайнштейн, а также в образе системы цен единого уровня, о которой говорил В.Д. Белкин. В целом надо признать, в этой дискуссии рыночная утопия присутствовала минимально и в деформированном виде, хотя в каком-то смысле она переживала или предчувствовала свой звездный час. Ее основной выразитель - Виктор Данилович Белкин - пока лишь кандидат наук. Но его идеи составят основу так называемой косыгинской реформы. В дискуссии он говорит немного и очень спокойно, но веско и довольно убедительно. Цитируем дословно.
Если бы цены выражали правильно понимаемые затраты общественного труда, то тогда разница между результатами и затратами, т. е. прибыль, могла бы стать непротиворечивым критерием экономической целесообразности на различных ступенях народного хозяйства. Было бы обеспечено тождество, единство интересов предприятий, совнархозов и общества в целом.
Важно то, что такую систему цен В.Д. Белкин готов построить и, более того, уже провел предварительные расчеты. В том же 1964 году Председатель Совета Министров СССР А.Н. Косыгин, выступая на сессии Верховного Совета СССР, зачитал доклад, текст которого практически полностью совпадал с текстом совместной с И.Я. Бирманом статьи Виктора Даниловича «Самостоятельность предприятий и экономические стимулы», незадолго до этого опубликованной в «Известиях». Это ли не репетиция звездного часа?
Примечательно также то, что система цен единого уровня по В.Д. Белкину строится на «правильно понимаемых затратах общественного труда», а не на соотношении спроса и предложения.
Позднее пятилетку 1966-1970 гг. В.Д. Белкин оценивает как самую удачную из всех пятилеток, ее успех связывает с косыгинской реформой, но так ли оно на самом деле? Есть другие оценки и другие объяснения успеха, если он вообще признается. Например, одно из объяснений успеха этой пятилетки - отказ от совнархозов и других нововведений Н.С. Хрущева. О том, какая из пятилеток самая успешная, тоже есть разные мнения. При всех издержках первых двух пятилеток именно тогда была создана промышленность, которой до того фактически не было. Что касается отказа от показателей прибыльности и рентабельности в 1970 году и возвращения к оценке деятельности предприятий по объему выпуска, то вряд ли можно его объяснить консерватизмом и идеологическими мотивами. Скорее, дело в чем-то другом. Например, при оценке деятельности предприятий по критерию прибыли должны были неизбежно возникнуть перекосы, недостаточный выпуск одних продуктов при относительном избытке других. Думать, что правильное назначение цен позволит этого избежать - утопия. Возможно, это не всем понятно и сейчас, но что тут можно сделать? Пожалеть?
Примечательно, что В.Д. Белкин - один из горячих сторонников применения математики и ЭВМ в экономике, причем не только для автоматизации рутинных операций. Он сторонник применения кибернетики и математических моделей, он за централизованное определение цен, но против централизованного построения планов производства. Так или иначе, он за существенную децентрализацию экономики и управление посредством цен, он верит, что это возможно, а это - рыночный подход.
Другой сторонник децентрализации - А.Л. Вайнштейн говорит о соотношении централизации и децентрализации, приходя логическим путем к неизбежности децентрализации.
… в течение ближайшего времени должен быть провозглашен и реализован принцип максимальной децентрализации, предоставления максимальной возможности «волевых» решений на местах.
Для полноты картины имеет смысл привести еще один образец утопического представления о последствиях широкого применения кибернетики из выступления Н.П. Федоренко. Дословно.
Внедрение автоматизированного управления народным хозяйством приведет к тому, что предприятия получат большие права, так как, лучше зная потребности общества, они будут более квалифицированно планировать свою деятельность. Новая техника позволит быстро и в полном объеме доводить до центральных органов сведения о потребностях предприятий и строек. Эти сведения будут немедленно обработаны, увязаны с интересами всего народного хозяйства, что позволит осуществить наиболее рациональную координацию и централизацию планирования.
Парадоксальным образом сначала утверждается, что предприятия «получат большие права», а уже в следующем предложении практически противоположное - они будут «быстро и в полном объеме доводить до центральных органов сведения о потребностях …». Однозначно здесь можно сказать лишь то, что это - утопия. А вот рыночная она или технократическая, сказать трудно, поскольку в одном абзаце проделано то, что сейчас в интернете известно как «переобуться на ходу». Разумеется, сказанное заведомо не реализуемо технически, но это к счастью, поскольку очевидная фантастичность идеи чуточку прикрывает несовместимость большей свободы предприятий и большего вмешательства в их дела из центра, куда они передают «более полные сведения», которые «будут немедленно обработаны и увязаны».
Вот как о проникновении рыночников в среду оптимальщиков говорит Э.Б. Ершов.
Первое содрогание этого оптимизационного фундамента вызвала работа выпускника мехмата, Виктора Данилова-Данильяна, его докторская диссертация. В ней он начал излагать идеи равновесия, а значит согласования объективно существующих и различающихся интересов. До этой работы согласование интересов представлялось существующим только на нижнем уровне, а не на верхнем.
Гипотеза согласования интересов всегда была, но через всякие двойственные оценки, цены и т.д. на нижнем уровне, при едином критерии.
Описываемые [выше] события происходили в первой половине 70-х годов 20 века. Популярна была идея, что и рынок, и оптимизация по единому критерию приводят в пределе к одному результату. Основание для такого вывода - две теоремы об эффективности равновесия. Одна из них говорит о том, что равновесие всегда эффективно по Парето и может быть представлено как оптимум для критерия в виде взвешенной суммы частных критериев для всех агентов. Вторая теорема говорит о том, что всякое оптимальное по Парето решение может быть представлено как равновесие при некоторых начальных условиях. Однако надо учитывать, при каких условиях это все выполняется.
Обычно говорят, что все сказанное выше имеет место при совершенной конкуренции, а при отсутствии совершенной конкуренции экономическая система рыночного типа приближается к равновесию, но никогда его не достигает. Но это - «сон волка в мерзлую ночь о том, что за морем». На самом деле причина не только в совершенной конкуренции или ее отсутствии. Для существования и эффективности равновесия нужно выполнение еще ряда условий, в том числе убывающая отдача производства и убывающая полезность потребления. Но и это не все. Существование равновесия - отнюдь не гарантия того, что система будет к нему стремиться. Если приводить аналогию из механики, то бывает равновесие шарика в лунке и на острие иглы: первое устойчиво, второе нет. Так и в экономических моделях.
В общем, в основе рыночной ориентации группы товарищей больше иллюзий и желания, чтобы было так, чем математических предпосылок. А уж о том, что их работы вторичны рядом с работами западных исследователей, даже говорить неудобно, до такой степени это очевидно.
Призрак коммунизма и утопическая мечта математиков
Военный коммунизм и переход к НЭПу - скорее импровизация Ленина, чем экономическая политика на основе марксизма. Идеология марксизма всегда плохо вязалась с решением практических вопросов ведения хозяйства. Коммунистическая утопия не была реально востребована ни в период военного коммунизма, ни в период НЭПа, ни в период коллективизации, ни в один из последующих периодов существования СССР, если не считать курьезного заявления Н.С. Хрущева о построении основ коммунистического общества к 1980 году. Однако Сталин очень заботился о том, чтобы реальные методы хозяйствования были как-то соединены с идеологией. Заслуги людей, умевших делать это на уровне теории, ценились высоко и открывали им дорогу в академики. Именно так стал академиком главный идейный противник Канторовича Островитянов, сумевший примирить товарно-денежные отношения и трудовую теорию стоимости. Но в 1964 году это не актуально.
Об отказе от товарно-денежных отношений никто из экономистов в 1964 году серьезно не рассуждал. Спорили о методологии, о возможности ценообразования на основе придуманных Канторовичем объективно обусловленных оценок, о насущных проблемах и поиске оптимальных решений. Однако в идеологии приверженность идеям коммунизма оставалась безусловным требованием, а потому рассуждение в духе - «неважно, какого цвета кошка, лишь бы она ловила мышей» - здесь далеко не бесспорно. Именно по этой причине попытки академиков математиков С.Л. Соболева и Л.В. Канторовича примирить идеи оптимального планирования с коммунистической идеологией были обречены на провал. Вернемся, однако, к моменту дискуссии, где она впервые вышла за рамки политкорректности.
Канторович обрушился с критикой на отсутствующего в зале академика К.В. Островитянова - своего основного и очень влиятельного оппонента, а также на присутствующего статистика А.Я. Боярского. Он обвиняет обоих в недобросовестной критике своего подхода к ценообразованию. Выступающий следом Боярский иронизирует по этому поводу, попутно обвиняя Канторовича в некорректном ведении дискуссии, но до уровня публичного доноса не опускается. Не то время и место. Затем он демонстрирует пример, убедительно с его точки зрения показывающий несостоятельность подхода к ценообразованию на основе объективно обусловленных оценок. В этом примере труд получает оценку ноль, поскольку так поставлена задача. В примере все показатели натуральные, нет явного ограничения по затратам труда и нет цели по минимизации затрат труда, а потому результат именно таков, каким должен быть при такой постановке. Боярский говорит об абсурдности вывода, упирая на то, что нулевую оценку получило также и топливо, его можно получить больше, чем требуется, затратив больше труда, получившего оценку ноль. Дальше Боярский устраивает небольшой цирк.
Если Л. Канторович думает, что ответ заграничным авторам, противопоставляющим его концепцию марксизму, может состоять в том, что Боярский где-то при изложении концепции Канторовича не дописал одно из уравнений, то это ответ более чем слабый. Лично я ждал от выступления Канторовича гораздо большего. Должен подчеркнуть, что можно быть противником оценок Канторовича в качестве основы цен и в то же время горячим сторонником применения математики, в частности и линейного программирования, даже в подходящих случаях тех же оценок, не выдвигая их взамен трудовой стоимости.
А что, если и в самом деле построенный по всем правилам оптимальный план покажет, что в стране избыточны именно трудовые ресурсы? Ведь всеобщая занятость - одно из основных, причем реальных завоеваний социализма. Разумеется, можно включить требование полной занятости в условия задачи, но тогда оценка труда может стать отрицательной. Простого решения этой проблемы точно нет, а есть ли хорошее - большой вопрос.
Точку в дискуссии, как уже говорилось, ставит доктор экономических наук М.В. Колганов. Он выступает последним, ему уже никто не может возразить. Но важнее смысл сказанного. Дословно.
Марксизм никогда не выступал против математики, но марксизм всегда выступал против математической школы политической экономии, которая, кстати говоря, возникла раньше марксизма, в начале XIX века, и была постоянным врагом марксизма и остается таковой по настоящий день.
Он прав с точностью до перемены мест. Действительно, математическое направление в экономической науке возникло в 1848 году с появлением работ Курно и с самого начала имело позитивную направленность по отношению к существующему тогда общественному строю - капитализму. Марксизм же возник позже как учение о неизбежной гибели капитализма, а потому имел сугубо негативную направленность. Можно говорить сколько угодно о грандиозности замысла, суть которого - описать капитализм со всех сторон, но негативная направленность марксизма к этому способу ведения хозяйства несомненна. А потому марксизм с самого начала был враждебен всем попыткам рационализировать ведение хозяйства при существующем строе или безотносительно к общественному строю. Вот в таких деталях и прячется тот самый «дьявол», которого не хотели замечать математики.
Возможно, «кошка, которая ловит мышей» независимо от существующего общественного строя, вполне устраивала руководство страны. Но она категорически не устраивала тех, кто стоял на страже идеологии марксизма и строил карьеру на доказательстве всесильности этого учения. А потому все попытки доказать, что теория ценообразования на основе о. о. оценок не противоречит коммунистической идеологии, были обречены на провал.
Лояльное отношение власти к этой теории и ее автору подтверждается тем фактом, что в 1965 году исследования Л.В. Канторовича в области экономико-математических методов были удостоены Ленинской премии (вместе с академиком В.С. Немчиновым и профессором В.В. Новожиловым).
Против присуждения Ленинской премии Л.В. Канторовичу выступили А.Я. Боярский, К.В. Островитянов и С.Г. Струмилин, яростно критиковавшие его теорию ценообразования. Информацию об этом легко найти в разных источниках. Менее известно, что против присуждения премии Канторовичу выступали и те, кто потом был причислен к сторонникам экономико-математического направления в целом и Л.В. Канторовича, в частности.
Каждый из наиболее ярых противников Л.В. Канторовича по-своему интересен, в том числе, с точки зрения личных достижений в науке и успешной карьеры в период, предшествующий «оттепели». Среди них, безусловно, выделяются последовательные противники Канторовича и его о.о. оценок - А.Я. Боярский, К.В. Островитянов и С.Г. Струмилин.
Потом в университете Боярский был центром марксистской мысли на кафедре статистики. Отрицал, конечно, предельную полезность и все эти буржуазные изыски, оставался сторонником теории стоимости. Он нашел в работах русского экономиста и статистика начала XX века Владимира Дмитриева уравнения, которые потом обрабатывал и которые близки были к схеме межотраслевого баланса и позволяли представить затраты труда именно так, как они выглядели у старых марксистов. Вот этим он пользовался. Был он прежде всего демографом.
Что касается научных достижений С.Г. Струмилина, то они на сегодняшний день явно недооцениваются. Если перевести названия и аннотации его работ на современный язык, то в основном они о вложениях в человеческий капитал. Тема очень современная, и уровень не хуже.
Основным оппонентом Л.В. Канторовича на протяжении всего периода, предшествующего дискуссии 1964 года, был академик К.В. Островитянов - большевик с дореволюционным стажем.
Заслуга К.В. Островитянова, по достоинству оцененная Сталиным, состояла в том, что он сумел соединить коммунистическую идеологию и трудовую теорию стоимости. Стоит отметить, что Сталин всегда ценил достижения такого плана.
Как уже упоминалось выше и как известно из истории, победу одержали сначала математики, а позже, когда косыгинская реформа завела экономику в глухой тупик, рыночники. Конечным результатом стал разгул демократии 90-х годов и катастрофический провал по всем показателям, сравнимый только с катастрофой военного коммунизма. Что лишний раз доказывает, что пламенные коммунисты ничем от пламенных капиталистов в сфере умственной недостаточности не отличаются.