Джулиано Мер-Хамис
Чтобы сблизиться, нам нужно стать чужаками
для своих национальных общин,
иностранцами для самих себя…
Юлия Кристева
Вчера исполнилось три года со дня (4 апреля 2011 года), когда в Дженине пятью выстрелами по окнам машины был расстрелян актёр, режиссёр, театральный педагог и правозащитник Джулиано Мер-Хамис.
Джулиано был и остаётся ангелом-хранителем, берегущим израильское общество от того бездонного самодовольства, о котором когда-то сказал Гидеон Леви, во многом благодаря большой удаче своего рождения.
Он был сыном Эрны Мер (1931-1995), «еврейки», которая в юности состояла в подпольной сионистской организации Пальмах. И - Салиба Хамиса (1920-1994), палестинского «араба», происходившего из семьи назаретских христиан-евангелистов, заметного активиста израильской компартии (רק"ח). «Красный босс Назарета» - так его прозвали в 60-е гг. Какое-то время он представлял רק"ח в Праге, в редакции международной газеты «Проблемы мира и социализма», а в конце 80-х гг. вышел из компартии.
Отец Эрны, дед Джулиано по материнской линии, Гидеон Мер (1894 - 1961), родился в Российской империи, внутри черты оседлости, - по существу, в самом сердце Идишленда, в городке Посволь около Паневежиса (Литва) в семье врача. В 1912 году он окончил русскую гимназию и, пойдя по стопам отца, поступил учиться на врача в Хайдельбергский университет, откуда в 1914, не закончив учёбу, уехал в Палестину. Здесь он жил в Рош-Пине, был помощником Трумпельдора и стал известным врачом. В 20-е гг. он изобрел сыворотку против малярии, от которой тогда массово умирали первые «еврейские» колонисты.
Вскоре после войны за независимость (по существу, первой масштабной этнической чистки в Палестине в 1948 г.), Эрна отвернулась от сионизма и занялась правозащитной деятельностью. Она вступила в компартию, где познакомилась с Салибой Хамисом, за которого потом вышла замуж. Когда она вышла замуж за «араба», «просвещённая» семья доктора вычеркнула её из списка живых.
Из интервью Джулиано:…еврейская девушка, служившая в Пальмах, выходит замуж за араба, да ещё и коммуниста - это большой скандал. Её выгоняют из Рош-Пины, а отец и семья полностью рвут с ней связь. Двенадцать лет она не виделась с отцом.
Продюсер и друг Джулиано, Оснат Трабельси рассказывает, что когда в 1995 году Эрна умерла, никто не соглашался её хоронить. На светские похороны в конце концов согласился только киббуц Рамот-Менаше.
Диалог между Оснат и радиожурналистом Аруц-шева, состоявшийся в апреле 2011 года, после гибели Джулиано, заслуживает того, чтобы его процитировать:
Радиожурналист (удивлённо): Эрна столкнулась с затруднением?
Оснат: Нет, она же умерла. С затруднением столкнулись мы.
Радиожурналист: Я впервые слышу, чтобы у галахического еврея были трудности с похоронами из-за политических взглядов
Оснат: в семье Мер-Хамис было много вещей, которые произошли впервые.
Возможно, что впервые в израильскую школу пошёл мальчик, большинство родственников которого по материнской линии погибли в Европе от рук нацистов, а по отцовской практически все были изгнаны из Палестины в 1948 году и бежали в Ливан.
Израильское общество, не исключая интеллектуалов, не нашло для этого казуса лучшего описания, чем נקרע בין הזהויות («разрывающийся между идентичностями»). Годами эта несусветная глупость переходила из статьи в статью, повторялась в интервью и стала чем-то вроде эпитета, приставлявшегося в давние времена к именам властных особ, типа «великолепный» или «коварный». Так подписывались его фотографии в газетах: «разрывающийся между идентичностями».
Между тем, если всмотреться в дело чуть пристальнее, разрывался на части не Джулиано, а израильское общество, увязшее в парадигме «свой-чужой» и не знающее имён вещей за её пределами - общество, говорящее на бедном и лживом языке этнонационализма.
Рувен Миран написал о нём: этот «расколотый» человек был настолько цельным, насколько это вообще возможно для человека. Парадоксальным образом именно он, якобы «разрывающийся между идентичностями», по-настоящему находился в мире с самим собой.
Это совсем не означает, что ему было легко. Факты говорят о том, что в юности он хотел «стать как все»: после школы Джулиано призывается в одну из элитных армейских частей Цанханим (десантные войска), из-за чего отец не разговаривает с ним целый год. Правда, служба в армии не продлилась долго.
Потом он поступает в Школу Актёрского Мастерства Бейт-Цви, где его запомнили благодаря таланту, темпераменту и разнообразным дисциплинарным проступкам.
А в 1985 году играет бойца Лехи в фильме Ави Нешера «Гнев и слава». «Интересно, что он чувствовал, когда играл бойца Лехи» - полюбопытствует журналист десятого канала уже после гибели Джулиано. Никто, конечно, не знает точного ответа на этот вопрос, но все в один голос согласны, что роль была сыграна безупречно.
Потом он снимается у Амоса Гутмана, стремившегося в 80-е гг. снять табу с гомосексуальности. Это был своего рода союз отверженных.
Вообще, судя по отзывам профессионалов, Джулиано был очень хорошим актёром. Говорят даже, - лучшим из всех, кого знала израильская сцена.
Ави Нешер (4 апреля 2011 года): ему поступали грандиозные предложения, и много. Он фактически пожертвовал международной карьерой.
Театр
Джулиано много и очень успешно играл в Хайфском театре, и, хотя уже в Бейт-Цви он запомнился многим как богемный хулиган, самые экстравагантные выходки приходятся на время игры в Хайфе.
О его выходках - то смешных, то отвратительных - рассказывают много; на какой-то тель-авивской вечеринке Натан Заави - тоже хулиган - спорит с Джулиано о том, кого из них раньше убьют.
Рон Пинкович (тогдашний директор Хайфского театра): в нём не было ничего нормативного.
Играя Отелло - роль, по поводу которой многие признавались, что это был лучший Отелло, виденный ими в жизни, - он едва не задушил коллегу, Майю Маоз. Последовал новый конфликт между ними, после которого она объявила о своём уходе и её заменили. Джулиано ухитрился поссориться и с новой партнёршей, после чего был уволен, а спектакль - в 1998 году - снят со сцены.
После увольнения Джулиано три года проработал на стройке.
Но потом Яков Агмон взял его в Габиму.
В тебе есть несимпатичная сторона - сказал Агмон, подразумевая буйство и эмоциональную несдержанность - несимпатичная сторона, которая никак не связана с политикой: например, ты душишь артистку. Возможно, она заслужила, но зачем же в театре! Габима - не моя собственность, и я не могу рисковать.
И Агмон заставил Джулиано… заложить автомобиль. Они подписали контракт: если Джулиано начинает «чудить», машина тут же переходит в собственность Агмона.
В Габиме Джулиано сыграл в спектаклях «Вид с моста» (постановка Левинсона) и «Поцелуй женщины-паука» (пьеса Мануэля Пуига, постановщик Ицхак Вайнгартен). Видевшие говорят, что это невозможно забыть.
«Поцелуй женщины-паука» - аргентинская пьеса о дружбе двух заключённых - один, Луис Молина, сидит за «аморалку» (потому что он гей), а второй - политический заключённый, анархист.
Джулиано играл Молину.
Ицхак Вайнгартен (постановщик): в конце пьесы его убивают за то, что он не предаёт своего друга - идёт против тюремного начальства. Это абсолютно соответствовало его личности, его актёрскому и личному масштабу, духу.
Однажды в Хайфе, во время спектакля «Укрощение строптивой», один из зрителей стал выкрикивать «это убийца, который поддерживает шахидов!», «грязный араб, убирайся со сцены!». В зале началось волнение и спектакль пришлось прервать. Джулиано - по его же словам - собирался «дать в рожу», но его удержали партнёры. Он принёс извинения зрителям: я понимаю террористов-самоубийц, но вовсе их не поддерживаю. Как следует из газетной заметки, спектакль продолжился после того как сотрудники безопасности вывели из зала зрителя-расиста, который позднее попал под следствие, поскольку театр, не дождавшись извинений, подал на него в суд за нарушение общественного порядка. Назавтра Джулиано рассказал о телефонных угрозах от националистической организации Ияль, и полиция посоветовала ему и его семье оставаться дома.
Синай Петер: он был блестящий профессионал, но жизнь директора театра он делал непростой. Я любил его всем сердцем, но он ничуть - ничуть - не облегчал мою жизнь.
Хорошим следствием этого расистского эксцесса стало появление яркого и умного эссе Шая Голдана «Почему мы так боимся Джулиано Мера».
В 2003 году во время своего последнего хайфского спектакля «Мадлен», как раз в те дни, когда шла острая общественная дискуссия о сокращении финансирования театров, Джулиано вышел к публике и сказал, что деньги, предназначенные для культуры, идут на поселенческий проект и оккупацию. В зале поднялся шум, раздались выкрики «предатель!», «нацист!», «араб, убирайся вон!». Тогда многие, включая сотрудников театра, потребовали его головы. Любовь к Джулиано не была всеобщей даже в так называемой «культурной среде». Но на этот раз Джулиано не был уволен.
Дети Эрны
Он планировал снять фильм о героической правозащитной деятельности своей матери. В 1968 году она ушла от мужа и - после ввода советских войск в Чехословакию - вышла из компартии; изучала искусство и педагогику и никогда не прекращала участие в политических акциях против оккупации. С началом Первой интифады (1987 г.) Эрна Мер-Хамис начала разворачивать смелую гуманитарную кампанию, которой предстояло увековечить её имя. Вместе с другими добровольцами она создала целую подпольную сеть домашних центров обучения в лагере беженцев Дженин, стремясь фактически заменить всю разрушенную оккупацией систему школьного образования. Она заботилась о детях, арестованных оккупационными властями, создала комитет матерей и, наконец, свой знаменитый детский театр (תיאטרון האבן). Эрна собрала детей 9-10 лет и проводила с ними терапевтические уроки театральной игры, пластики, поэзии, музыки, ставила спектакли. В лагере театр называли Домом Эрны. Театр просуществовал до 1994 года, и все эти годы Джулиано участвовал в проекте и в продолжение последних лет снимал на видеокамеру Эрну и её воспитанников. Он заснял и её последний визит в театр, когда уже тяжелобольная она приехала попрощаться с театром и с детьми.
У Эрны Мер обнаружили рак.
Джулиано (из интервью Ури Кляйну): в тот же день, когда мы получили сообщение, что Новый фонд кино и телевидения утвердил бюджет фильма, врачи сказали, что ей осталось жить не больше года. В тот самый момент я окончательно решил, что сделаю этот фильм. Съёмки продвигались вперёд и - одновременно с этим - прогрессировала болезнь. Фильм становился всё больше о её болезни и всё меньше о Дженине. Она это поняла и попросила меня прекратить съёмки, потому что не хотела, чтобы фильм был только о ней, но - если уж я всё-таки продолжаю снимать - пускай это будет средство для обсуждения более широкого спектра тем, нежели её личность и её болезнь. Я прекратил съёмки лишь за несколько дней до её ухода. В последний раз я снимал её в тот день, когда за несколько дней до смерти, она приехала к своим воспитанникам в театр, чтобы попрощаться с ними.
После смерти Эрны в феврале 1995 года Джулиано отложил фильм.
Две или три недели я провёл в монтажной с отснятым материалом, но понял, что это выше моих сил.
В 2001 году он вдруг увидел по телевизору террориста Юсуфа (теракт в Хедере) и узнал в нём одного из детей, которых знал когда-то в Дженине. Он не мог поверить, что этот смешливый мальчик стал шахидом. И тогда, через семь лет после смерти матери, Джулиано снова отправился в Дженин и снял всех детей, ставших за это время боевиками.
…однажды я узнал на экране телевизора Юсуфа, одного из детей, игравших в театре Эрны. Террорист-самоубийца, он погиб, совершив теракт в Хедере. Я позвонил Оснат и сказал, что Юсуф совершил теракт-самоубийство в Хедере, а я немедленно еду в Дженин, чтобы узнать почему он это сделал.
Так начались съёмки последней части фильма «Дети Эрны». Джулиано монтировал фильм около пяти месяцев вместе с голландским режиссёром Даниэлем Даниэлем, а в марте 2003 фильм вышел на экраны.
Фильм охватывает десятилетие, предшествовавшее боям в лагере Дженин в апреле 2002 года, когда во время операции «Защитная стена» ЦАХАЛ среди прочего разрушила и детский театр, основанный Эрной Мер, и дома детей, которые в нём играли. Фильм рассказывает зрителю о жизни и гибели детей Дженина.
Один из главных центров притяжения моего интереса был террорист-самоубийца Юсуф; я выстроил фильм вокруг этого образа. Именно его образ позволил мне сорвать маску монстра и обнажить скрывающееся под ней лицо ребёнка.
Террористы-самоубийцы в массовом сознании израильтян - монстры. Я хотел показать, что за каждым смертником есть история, личность и кто-то, кто был когда-то ребёнком. Я заставил зрителей влюбиться в этих детей ещё прежде, чем они узнали их будущее. То, что пугает израильтян больше всего, - одна лишь мысль о том, что возможна какая-то логика в поступке террориста-смертника. Израильтянам легче справиться с этим явлением, когда они объясняют его безумием, иррациональной ненавистью, нечеловеческим фанатизмом. Они не могут справиться с мыслью, что у этого поступка есть человеческая логика и человеческий аспект.
Мати Шмуэлоф (поэт, публицист): я помню премьерный показ фильма в Хайфе, когда большинство зрителей плакали как дети. Фильм ясно показал, как оккупация порождает самоуничтожение.
Беспрецедентным образом Джулиано тогда воспользовался успехом фильма и международной поддержкой для того, чтобы возобновить дело своей матери и снова основать в Дженине Театр Свободы.
2006 год. Театр Свободы
Содержанием этих лет были большой успех как детского режиссёра и постоянная опасность. Джулиано называл это культурной Интифадой. Он хотел бороться с апартеидом средствами театра, поэзии и музыки.
В 2008 году Рувен Миран написал:
В макабрической реальности, в которой мы живём, в сердце Дженина он создал Театр Свободы - свободы мысли, свободы творчества, свободы слова. Он не мог изменить реальность, и создал новую - по своему образу и подобию.
Весной 2009 года неизвестные совершили попытку поджога театра Свободы и распространили в лагере беженцев листовки, в которых объявили руководителей театра пятой колонной. Это была уже вторая за три года попытка поджога. Одновременно с ней в те же дни в Дженине был зафиксирован поджог Музыкального центра Аль-Кманджати и акты насилия, целью которых было добиться закрытия молодежного оркестра, действующего в лагере.
В листовках говорилось: «Наш долг защитить наших детей и направить их по верному пути», «если слова не возымеют действия, мы прибегнем к языку пуль»
Газеты писали: градус напряжения между светскими культурными учреждениями, работающими в Дженине, и местными радикальными группами усиливается. Неизвестные подожгли главный вход в Театр Свободы, подбросив бутылку с горючей смесью. С тех пор как три года назад театр открыл свои двери, он стал культурным центром Дженина и одним из ведущих культурных проектов на Западном Берегу. Недавно театр снова попал в заголовки мировой прессы, благодаря оригинальной и провокативной постановке Скотного двора Джорджа Оруэлла.
В поджогах Джулиано видел часть развёрнутой против него широкой кампании.
В мечети Дженина распространили листовку с угрожающими цитатами из Корана, а назавтра ещё одну, обвиняющую Джулиано в кощунстве и извращённой морали:
оккупация не закончится пока в наши ряды будет проникать сионизм под видом так называемого театра Свободы и в лице того, кто называет себя Джулиано… Этот сионист подстрекает наших детей против отцов. Эта мразь приравнивает освобождение от оккупации к освобождению от истинной веры наших отцов. Это явное подстрекательство, имеющее целью совратить наших детей с истинного пути. Мы обязаны быть бдительными и предупреждаем отцов семейств Дженина: заберите ваших детей из сионистского театра!
Закария Звейади, молодой дженинец, ученик друг и помощник Джулино - единственный выживший из детей Эрны - сказал тогда, что будет защищать театр.
А Джулиано говорил прессе, что несмотря на оптимизм, он принимает все надлежащие меры безопасности и не играет в героя. Для него это было разочарованием:
омерзительная листовка, от которой несёт агрессивным и тупым расизмом. Их приводит в бешенство, что полуеврей возглавляет важный проект на севере Западного берега. Это лицемерный расизм. После всей моей работы в лагере будет очень горько погибнуть от палестинской пули.
Последний спектакль Джулиано - «Алиса в стране чудес» - он и был, возможно, «последней каплей», поводом для расправы. Музыка Квин, западные костюмы и подрывные послания против принуждения девочек к браку. «Это опасный спектакль, с подрывными высказываниями» - так он и объявил детям, собравшимся в зрительном зале. Свобода - вот что было душой этого послания. В день своей гибели Джулиано объезжал лагерь беженцев на своём красном форде. Из громкоговорителя, установленного на крыше автомобиля, лилась музыка «I want to break free» группы Queen.
Гидеон Леви: час с четвертью я смотрел самый, пожалуй, красивый, стильный и добротный детский спектакль из всех, виденных мной когда-либо.
Авраам Оз: без преувеличения, это лучший спектакль из всех, которые я видел в течение последних лет.
Деконструктор расового проекта
Я палестинский араб - всегда говорил Джулиано в Хайфе и в Тель-Авиве.
И я никогда ещё не был настолько евреем, как сейчас в Дженине, - сказал он прессе, когда ему и театру стали поступать угрозы. Он сказал это прессе, но обращался к главам вооружённых патриархальных кланов Дженина:
Да, я боюсь, но я не тот, кто бежит. В конце концов, если вы забыли, я разведчик из бригады Цанханим; те две единственные вещи, которые я получил от израильской культуры, - Шекспир в переводах Шлонского и פזצט"א (армейская аббревиатура, означающая последовательность команд-действий при встрече с врагом: упасть, ползти, смотреть, прицелиться, огонь)
Это убийственно смешная и смертельно опасная провокация с почти незаметно встроенным в неё серьёзным высказыванием.
Но что это значит? Кем считал себя Джулиано Мер-Хамис на самом деле?
Из эссе Шая Голдана:
…«Укрощение строптивой», о боже. «Укрощение строптивой» - вот имя той пьесы, которую играет Джулиано перед нашим изумлённым взором.
Израильтянин хочет наслаждаться культуркой - несмотря на оккупацию, несмотря на террор, несмотря на политику стравливания двух народов, проводимую правительством. Израильтянин не хочет видеть - как клеймо у себя на лбу или как красную тряпку посреди арены борьбы за своё повседневное существование - ту глубокую сатиру, которую воплощает Джулиано Мер. Не в сознании Джулиано - в нашем сознании. Потому что Джулиано не является проблемой для самого себя, но он есть наша проблема. Радикальный пограничный персонаж, выбравший открыто плыть против течения. Плевать против ветра - акт протеста, результаты которого хорошо известны заранее; отринуть «естественный» выбор. Вот перед нами человек, который сам решает кто он. Он называет себя палестинцем, но смеет при этом присваивать себе некую принадлежность к «нам», тогда как «мы» явно не палестинцы. Или палестинцы? Вот перед нами человек, называющий себя арабом и - одновременно - заявляющий права на язык иврит. Вот человек, который с лёгкостью мог бы найти путь к сердцу большинства, сделав простой (напрашивающийся!) выбор - видеть себя евреем, израильтянином.
Но он, однако, выбирает - и сознательно - вещь немыслимую. Он ставит нас перед лицом одного из наших главных кошмаров: среди нас человек, готовый заплатить цену, самую высокую из всех возможных, за свои убеждения и ценности. Среди нас человек, порождённый самым страшным из всех возможных союзов - союзом возлюбивших врагов! Он предпочитает поставить под угрозу всё, что у него есть, ради того непостижимого принципа человеческой (и, конечно, израильской) души - он выбирает отказ от принадлежности к племени, от уютного бытия в качестве «своего» в лоне «своих» - выбирает в пользу бездонного внутреннего раскола, немыслимого соединения веры и действия, «правильного» и «неправильного».
Вот перед нами человек, воплощающий самую суть наших страхов, - красивый и талантливый, лёгкий и упрямый, бесстрашный и влекущий, ослепительный и ужасающий. Гремучая смесь характерных черт «конфликта» с чертами человеческими, жизни на сцене с человеческой жизнью - жизнью дерзкой и вызывающей. Человек, отказавшийся быть жертвой, отказавшийся быть жалким, готовый к несению каиновой печати и готовый говорить правду, и только таким языком, который никогда ни при каких обстоятельствах не будут услышан; тот, кто не признал правила игры, хотя игра - источник его заработка; кошмар кошмаров - умный, красивый, талантливый, сексуальный, волнующий «враг», и что ужаснее всего, - одновременно - один из «нас»! Мы дали ему всё, а он не взял. Он отказался от нас. Что же с ним не так?! Или…
Гендер
Чтобы быть «своим» в племени, в корпорации, в государстве, в мужском или в женском кругу, в «культурном сообществе» - да где угодно - всегда нужно обязательно отказаться от частицы себя, продать себя за эту принадлежность. И люди торгуют собой, потому что они не знают ничего страшнее, чем холод экзистенциального одиночества и утрата принадлежности к «мы». Счастливое шокирующее происхождение Джулиано помогло ему стать неподкупным. Если уж приставлять к его имени эпитет, то это, несомненно, должен быть именно эпитет «неподкупный».
Была ещё одна крупная взятка, которую давало ему общество и на которую он не купился. Маскулинность. Все, даже правые, которые его ненавидят, всегда говорят о нём как о «красивом мужчине». В Бейт-Цви о нём вспоминают, как о «породистом жеребце», образце мужественности и мужской красоты.
В начале его театральной карьеры наличествует эпизод с удушением партнёрши по сцене, в котором никак невозможно полностью исключить сексистский душок. Так же легко и «естественно» как и «евреем», было бы для него стать «настоящим мужчиной». Но в действительности, однако, происходит что-то совсем другое, вполне неожиданное для человека, которому от мужского мира полагались все привилегии, похвалы и даже сверх того.
В день гибели Джулиано Мая Маоз сказала журналистам: Я знаю от тех, кто все эти годы поддерживал с ним связь, что именно после того эксцесса со мной он привёл в порядок эмоциональную сферу, и ещё - насколько он сожалел о случившемся.
Профессор Авраам Оз: люди меняются. В последние годы я его наблюдал, и это был, пожалуй, самый сдержанный человек из всех, кого я знаю.
Если строго придерживаться фактов, Джулиано погиб за феминизм:
Сегодня, в лагере Дженин, я, как режиссёр, предпочитаю ставить пьесы совсем не об оккупации, не о разделительном заборе и не о блокпостах. Мне говорят, чтобы я замолчал и чтобы я не говорил об угнетении женщин. «Говори о войне, об апартеиде, о блокпостах». Но проблема девочки из моей студии в том районе, где она живёт, - это вовсе не война. Её главная проблема - её отец, её брат, её дядя. Проблема - её одежда, речь, как она ходит и как сидит. И это её жизнь, её будущее.
Этому предшествовал труд и настоящие трансгрессии. Внутренний отход от маскулинности. По поводу роли Молины в пьесе Мануэля Пуига в интервью гей-изданию "Розовое время" (Ха-зман-ха-Варод), в 2003 году Джулиано говорит:
В течение моей карьеры в театре и в кино я долго играл агрессивных маскулинных персонажей, таких как Отелло и всяких преступников. Я огрубел и нарастил мышцы. Всё гомосексуальное, что во мне было, свелось к минимуму. Когда мне предложили эту роль, я сразу понял, что это не будет только перемена имиджа - это будет и перемена в моей личной жизни. Сначала я очень испугался, что буду выглядеть слабым, чувствительным и уязвимым. Но вызов был слишком интересным и страсть к трансгрессиям слишком сильна. И тогда я перестал качаться, сбросил 9 кг., сбрил все волосы на теле и пошёл по гей-клубам.
Я воспринимаю себя как бисексуала. Я говорил это всегда, но больше в плане политической декларации. А сейчас я переживаю это физически. Сегодня я знаю, что если я рядом с мужчиной, которого я люблю, я легко могу его целовать, вступить с ним в оральный контакт и лечь с ним в постель.
В этом же интервью - с разрешения жены - он рассказывает, как во время подготовки к роли однажды открыл в себе женское начало и как ощущал себя женщиной. А о лесбиянках говорит так:
Я всегда нахожу общий язык с лесбиянками. И я чувствую к ним сексуальное влечение, хотя знаю, что они меня не хотят. Потому что я вижу в них настоящих женщин, не занятых тем, чтобы стать образом женской сексуальности, как он подаётся в рекламе. Думаю, что и мама была лесбиянкой.
Прощальные слова коллег
В день гибели Джулиано в лондонском аэропорту Амос Гитай сказал журналистам: Джулиано принадлежал к третьему поколению людей, которые полагали, что смогут ценой собственной жизни исцелить ненависть двух народов. Чем это кончится? И что нам останется?
Мне кажется, останется сознание, что быть неподкупным - это не невозможно, не немыслимо. И что неподкупность приносит свои плоды.
В театре и в кино - сказал в тот же день Ави Нешер - весь смысл в том, что ты рассказываешь историю сотням или даже десяткам тысяч людей. Однако, катастрофа того места, где мы живём, заключается в том, что два народа смотрят два разных фильма, две противоречащих друг другу истории. И вот, в этом горе, каким стала для нас гибель Джулиано, он вынудил их и нас заплакать над одной и той же концовкой - на мгновение они и мы увидели один и тот же фильм, который вдруг объединил нас.
5.04.2014
для своих национальных общин,
иностранцами для самих себя…
Юлия Кристева
Вчера исполнилось три года со дня (4 апреля 2011 года), когда в Дженине пятью выстрелами по окнам машины был расстрелян актёр, режиссёр, театральный педагог и правозащитник Джулиано Мер-Хамис.
Джулиано был и остаётся ангелом-хранителем, берегущим израильское общество от того бездонного самодовольства, о котором когда-то сказал Гидеон Леви, во многом благодаря большой удаче своего рождения.
Он был сыном Эрны Мер (1931-1995), «еврейки», которая в юности состояла в подпольной сионистской организации Пальмах. И - Салиба Хамиса (1920-1994), палестинского «араба», происходившего из семьи назаретских христиан-евангелистов, заметного активиста израильской компартии (רק"ח). «Красный босс Назарета» - так его прозвали в 60-е гг. Какое-то время он представлял רק"ח в Праге, в редакции международной газеты «Проблемы мира и социализма», а в конце 80-х гг. вышел из компартии.
Отец Эрны, дед Джулиано по материнской линии, Гидеон Мер (1894 - 1961), родился в Российской империи, внутри черты оседлости, - по существу, в самом сердце Идишленда, в городке Посволь около Паневежиса (Литва) в семье врача. В 1912 году он окончил русскую гимназию и, пойдя по стопам отца, поступил учиться на врача в Хайдельбергский университет, откуда в 1914, не закончив учёбу, уехал в Палестину. Здесь он жил в Рош-Пине, был помощником Трумпельдора и стал известным врачом. В 20-е гг. он изобрел сыворотку против малярии, от которой тогда массово умирали первые «еврейские» колонисты.
Вскоре после войны за независимость (по существу, первой масштабной этнической чистки в Палестине в 1948 г.), Эрна отвернулась от сионизма и занялась правозащитной деятельностью. Она вступила в компартию, где познакомилась с Салибой Хамисом, за которого потом вышла замуж. Когда она вышла замуж за «араба», «просвещённая» семья доктора вычеркнула её из списка живых.
Из интервью Джулиано:…еврейская девушка, служившая в Пальмах, выходит замуж за араба, да ещё и коммуниста - это большой скандал. Её выгоняют из Рош-Пины, а отец и семья полностью рвут с ней связь. Двенадцать лет она не виделась с отцом.
Продюсер и друг Джулиано, Оснат Трабельси рассказывает, что когда в 1995 году Эрна умерла, никто не соглашался её хоронить. На светские похороны в конце концов согласился только киббуц Рамот-Менаше.
Диалог между Оснат и радиожурналистом Аруц-шева, состоявшийся в апреле 2011 года, после гибели Джулиано, заслуживает того, чтобы его процитировать:
Радиожурналист (удивлённо): Эрна столкнулась с затруднением?
Оснат: Нет, она же умерла. С затруднением столкнулись мы.
Радиожурналист: Я впервые слышу, чтобы у галахического еврея были трудности с похоронами из-за политических взглядов
Оснат: в семье Мер-Хамис было много вещей, которые произошли впервые.
Возможно, что впервые в израильскую школу пошёл мальчик, большинство родственников которого по материнской линии погибли в Европе от рук нацистов, а по отцовской практически все были изгнаны из Палестины в 1948 году и бежали в Ливан.
Израильское общество, не исключая интеллектуалов, не нашло для этого казуса лучшего описания, чем נקרע בין הזהויות («разрывающийся между идентичностями»). Годами эта несусветная глупость переходила из статьи в статью, повторялась в интервью и стала чем-то вроде эпитета, приставлявшегося в давние времена к именам властных особ, типа «великолепный» или «коварный». Так подписывались его фотографии в газетах: «разрывающийся между идентичностями».
Между тем, если всмотреться в дело чуть пристальнее, разрывался на части не Джулиано, а израильское общество, увязшее в парадигме «свой-чужой» и не знающее имён вещей за её пределами - общество, говорящее на бедном и лживом языке этнонационализма.
Рувен Миран написал о нём: этот «расколотый» человек был настолько цельным, насколько это вообще возможно для человека. Парадоксальным образом именно он, якобы «разрывающийся между идентичностями», по-настоящему находился в мире с самим собой.
Это совсем не означает, что ему было легко. Факты говорят о том, что в юности он хотел «стать как все»: после школы Джулиано призывается в одну из элитных армейских частей Цанханим (десантные войска), из-за чего отец не разговаривает с ним целый год. Правда, служба в армии не продлилась долго.
Потом он поступает в Школу Актёрского Мастерства Бейт-Цви, где его запомнили благодаря таланту, темпераменту и разнообразным дисциплинарным проступкам.
А в 1985 году играет бойца Лехи в фильме Ави Нешера «Гнев и слава». «Интересно, что он чувствовал, когда играл бойца Лехи» - полюбопытствует журналист десятого канала уже после гибели Джулиано. Никто, конечно, не знает точного ответа на этот вопрос, но все в один голос согласны, что роль была сыграна безупречно.
Потом он снимается у Амоса Гутмана, стремившегося в 80-е гг. снять табу с гомосексуальности. Это был своего рода союз отверженных.
Вообще, судя по отзывам профессионалов, Джулиано был очень хорошим актёром. Говорят даже, - лучшим из всех, кого знала израильская сцена.
Ави Нешер (4 апреля 2011 года): ему поступали грандиозные предложения, и много. Он фактически пожертвовал международной карьерой.
Театр
Джулиано много и очень успешно играл в Хайфском театре, и, хотя уже в Бейт-Цви он запомнился многим как богемный хулиган, самые экстравагантные выходки приходятся на время игры в Хайфе.
О его выходках - то смешных, то отвратительных - рассказывают много; на какой-то тель-авивской вечеринке Натан Заави - тоже хулиган - спорит с Джулиано о том, кого из них раньше убьют.
Рон Пинкович (тогдашний директор Хайфского театра): в нём не было ничего нормативного.
Играя Отелло - роль, по поводу которой многие признавались, что это был лучший Отелло, виденный ими в жизни, - он едва не задушил коллегу, Майю Маоз. Последовал новый конфликт между ними, после которого она объявила о своём уходе и её заменили. Джулиано ухитрился поссориться и с новой партнёршей, после чего был уволен, а спектакль - в 1998 году - снят со сцены.
После увольнения Джулиано три года проработал на стройке.
Но потом Яков Агмон взял его в Габиму.
В тебе есть несимпатичная сторона - сказал Агмон, подразумевая буйство и эмоциональную несдержанность - несимпатичная сторона, которая никак не связана с политикой: например, ты душишь артистку. Возможно, она заслужила, но зачем же в театре! Габима - не моя собственность, и я не могу рисковать.
И Агмон заставил Джулиано… заложить автомобиль. Они подписали контракт: если Джулиано начинает «чудить», машина тут же переходит в собственность Агмона.
В Габиме Джулиано сыграл в спектаклях «Вид с моста» (постановка Левинсона) и «Поцелуй женщины-паука» (пьеса Мануэля Пуига, постановщик Ицхак Вайнгартен). Видевшие говорят, что это невозможно забыть.
«Поцелуй женщины-паука» - аргентинская пьеса о дружбе двух заключённых - один, Луис Молина, сидит за «аморалку» (потому что он гей), а второй - политический заключённый, анархист.
Джулиано играл Молину.
Ицхак Вайнгартен (постановщик): в конце пьесы его убивают за то, что он не предаёт своего друга - идёт против тюремного начальства. Это абсолютно соответствовало его личности, его актёрскому и личному масштабу, духу.
Однажды в Хайфе, во время спектакля «Укрощение строптивой», один из зрителей стал выкрикивать «это убийца, который поддерживает шахидов!», «грязный араб, убирайся со сцены!». В зале началось волнение и спектакль пришлось прервать. Джулиано - по его же словам - собирался «дать в рожу», но его удержали партнёры. Он принёс извинения зрителям: я понимаю террористов-самоубийц, но вовсе их не поддерживаю. Как следует из газетной заметки, спектакль продолжился после того как сотрудники безопасности вывели из зала зрителя-расиста, который позднее попал под следствие, поскольку театр, не дождавшись извинений, подал на него в суд за нарушение общественного порядка. Назавтра Джулиано рассказал о телефонных угрозах от националистической организации Ияль, и полиция посоветовала ему и его семье оставаться дома.
Синай Петер: он был блестящий профессионал, но жизнь директора театра он делал непростой. Я любил его всем сердцем, но он ничуть - ничуть - не облегчал мою жизнь.
Хорошим следствием этого расистского эксцесса стало появление яркого и умного эссе Шая Голдана «Почему мы так боимся Джулиано Мера».
В 2003 году во время своего последнего хайфского спектакля «Мадлен», как раз в те дни, когда шла острая общественная дискуссия о сокращении финансирования театров, Джулиано вышел к публике и сказал, что деньги, предназначенные для культуры, идут на поселенческий проект и оккупацию. В зале поднялся шум, раздались выкрики «предатель!», «нацист!», «араб, убирайся вон!». Тогда многие, включая сотрудников театра, потребовали его головы. Любовь к Джулиано не была всеобщей даже в так называемой «культурной среде». Но на этот раз Джулиано не был уволен.
Дети Эрны
Он планировал снять фильм о героической правозащитной деятельности своей матери. В 1968 году она ушла от мужа и - после ввода советских войск в Чехословакию - вышла из компартии; изучала искусство и педагогику и никогда не прекращала участие в политических акциях против оккупации. С началом Первой интифады (1987 г.) Эрна Мер-Хамис начала разворачивать смелую гуманитарную кампанию, которой предстояло увековечить её имя. Вместе с другими добровольцами она создала целую подпольную сеть домашних центров обучения в лагере беженцев Дженин, стремясь фактически заменить всю разрушенную оккупацией систему школьного образования. Она заботилась о детях, арестованных оккупационными властями, создала комитет матерей и, наконец, свой знаменитый детский театр (תיאטרון האבן). Эрна собрала детей 9-10 лет и проводила с ними терапевтические уроки театральной игры, пластики, поэзии, музыки, ставила спектакли. В лагере театр называли Домом Эрны. Театр просуществовал до 1994 года, и все эти годы Джулиано участвовал в проекте и в продолжение последних лет снимал на видеокамеру Эрну и её воспитанников. Он заснял и её последний визит в театр, когда уже тяжелобольная она приехала попрощаться с театром и с детьми.
У Эрны Мер обнаружили рак.
Джулиано (из интервью Ури Кляйну): в тот же день, когда мы получили сообщение, что Новый фонд кино и телевидения утвердил бюджет фильма, врачи сказали, что ей осталось жить не больше года. В тот самый момент я окончательно решил, что сделаю этот фильм. Съёмки продвигались вперёд и - одновременно с этим - прогрессировала болезнь. Фильм становился всё больше о её болезни и всё меньше о Дженине. Она это поняла и попросила меня прекратить съёмки, потому что не хотела, чтобы фильм был только о ней, но - если уж я всё-таки продолжаю снимать - пускай это будет средство для обсуждения более широкого спектра тем, нежели её личность и её болезнь. Я прекратил съёмки лишь за несколько дней до её ухода. В последний раз я снимал её в тот день, когда за несколько дней до смерти, она приехала к своим воспитанникам в театр, чтобы попрощаться с ними.
После смерти Эрны в феврале 1995 года Джулиано отложил фильм.
Две или три недели я провёл в монтажной с отснятым материалом, но понял, что это выше моих сил.
В 2001 году он вдруг увидел по телевизору террориста Юсуфа (теракт в Хедере) и узнал в нём одного из детей, которых знал когда-то в Дженине. Он не мог поверить, что этот смешливый мальчик стал шахидом. И тогда, через семь лет после смерти матери, Джулиано снова отправился в Дженин и снял всех детей, ставших за это время боевиками.
…однажды я узнал на экране телевизора Юсуфа, одного из детей, игравших в театре Эрны. Террорист-самоубийца, он погиб, совершив теракт в Хедере. Я позвонил Оснат и сказал, что Юсуф совершил теракт-самоубийство в Хедере, а я немедленно еду в Дженин, чтобы узнать почему он это сделал.
Так начались съёмки последней части фильма «Дети Эрны». Джулиано монтировал фильм около пяти месяцев вместе с голландским режиссёром Даниэлем Даниэлем, а в марте 2003 фильм вышел на экраны.
Фильм охватывает десятилетие, предшествовавшее боям в лагере Дженин в апреле 2002 года, когда во время операции «Защитная стена» ЦАХАЛ среди прочего разрушила и детский театр, основанный Эрной Мер, и дома детей, которые в нём играли. Фильм рассказывает зрителю о жизни и гибели детей Дженина.
Один из главных центров притяжения моего интереса был террорист-самоубийца Юсуф; я выстроил фильм вокруг этого образа. Именно его образ позволил мне сорвать маску монстра и обнажить скрывающееся под ней лицо ребёнка.
Террористы-самоубийцы в массовом сознании израильтян - монстры. Я хотел показать, что за каждым смертником есть история, личность и кто-то, кто был когда-то ребёнком. Я заставил зрителей влюбиться в этих детей ещё прежде, чем они узнали их будущее. То, что пугает израильтян больше всего, - одна лишь мысль о том, что возможна какая-то логика в поступке террориста-смертника. Израильтянам легче справиться с этим явлением, когда они объясняют его безумием, иррациональной ненавистью, нечеловеческим фанатизмом. Они не могут справиться с мыслью, что у этого поступка есть человеческая логика и человеческий аспект.
Мати Шмуэлоф (поэт, публицист): я помню премьерный показ фильма в Хайфе, когда большинство зрителей плакали как дети. Фильм ясно показал, как оккупация порождает самоуничтожение.
Беспрецедентным образом Джулиано тогда воспользовался успехом фильма и международной поддержкой для того, чтобы возобновить дело своей матери и снова основать в Дженине Театр Свободы.
2006 год. Театр Свободы
Содержанием этих лет были большой успех как детского режиссёра и постоянная опасность. Джулиано называл это культурной Интифадой. Он хотел бороться с апартеидом средствами театра, поэзии и музыки.
В 2008 году Рувен Миран написал:
В макабрической реальности, в которой мы живём, в сердце Дженина он создал Театр Свободы - свободы мысли, свободы творчества, свободы слова. Он не мог изменить реальность, и создал новую - по своему образу и подобию.
Весной 2009 года неизвестные совершили попытку поджога театра Свободы и распространили в лагере беженцев листовки, в которых объявили руководителей театра пятой колонной. Это была уже вторая за три года попытка поджога. Одновременно с ней в те же дни в Дженине был зафиксирован поджог Музыкального центра Аль-Кманджати и акты насилия, целью которых было добиться закрытия молодежного оркестра, действующего в лагере.
В листовках говорилось: «Наш долг защитить наших детей и направить их по верному пути», «если слова не возымеют действия, мы прибегнем к языку пуль»
Газеты писали: градус напряжения между светскими культурными учреждениями, работающими в Дженине, и местными радикальными группами усиливается. Неизвестные подожгли главный вход в Театр Свободы, подбросив бутылку с горючей смесью. С тех пор как три года назад театр открыл свои двери, он стал культурным центром Дженина и одним из ведущих культурных проектов на Западном Берегу. Недавно театр снова попал в заголовки мировой прессы, благодаря оригинальной и провокативной постановке Скотного двора Джорджа Оруэлла.
В поджогах Джулиано видел часть развёрнутой против него широкой кампании.
В мечети Дженина распространили листовку с угрожающими цитатами из Корана, а назавтра ещё одну, обвиняющую Джулиано в кощунстве и извращённой морали:
оккупация не закончится пока в наши ряды будет проникать сионизм под видом так называемого театра Свободы и в лице того, кто называет себя Джулиано… Этот сионист подстрекает наших детей против отцов. Эта мразь приравнивает освобождение от оккупации к освобождению от истинной веры наших отцов. Это явное подстрекательство, имеющее целью совратить наших детей с истинного пути. Мы обязаны быть бдительными и предупреждаем отцов семейств Дженина: заберите ваших детей из сионистского театра!
Закария Звейади, молодой дженинец, ученик друг и помощник Джулино - единственный выживший из детей Эрны - сказал тогда, что будет защищать театр.
А Джулиано говорил прессе, что несмотря на оптимизм, он принимает все надлежащие меры безопасности и не играет в героя. Для него это было разочарованием:
омерзительная листовка, от которой несёт агрессивным и тупым расизмом. Их приводит в бешенство, что полуеврей возглавляет важный проект на севере Западного берега. Это лицемерный расизм. После всей моей работы в лагере будет очень горько погибнуть от палестинской пули.
Последний спектакль Джулиано - «Алиса в стране чудес» - он и был, возможно, «последней каплей», поводом для расправы. Музыка Квин, западные костюмы и подрывные послания против принуждения девочек к браку. «Это опасный спектакль, с подрывными высказываниями» - так он и объявил детям, собравшимся в зрительном зале. Свобода - вот что было душой этого послания. В день своей гибели Джулиано объезжал лагерь беженцев на своём красном форде. Из громкоговорителя, установленного на крыше автомобиля, лилась музыка «I want to break free» группы Queen.
Гидеон Леви: час с четвертью я смотрел самый, пожалуй, красивый, стильный и добротный детский спектакль из всех, виденных мной когда-либо.
Авраам Оз: без преувеличения, это лучший спектакль из всех, которые я видел в течение последних лет.
Деконструктор расового проекта
Я палестинский араб - всегда говорил Джулиано в Хайфе и в Тель-Авиве.
И я никогда ещё не был настолько евреем, как сейчас в Дженине, - сказал он прессе, когда ему и театру стали поступать угрозы. Он сказал это прессе, но обращался к главам вооружённых патриархальных кланов Дженина:
Да, я боюсь, но я не тот, кто бежит. В конце концов, если вы забыли, я разведчик из бригады Цанханим; те две единственные вещи, которые я получил от израильской культуры, - Шекспир в переводах Шлонского и פזצט"א (армейская аббревиатура, означающая последовательность команд-действий при встрече с врагом: упасть, ползти, смотреть, прицелиться, огонь)
Это убийственно смешная и смертельно опасная провокация с почти незаметно встроенным в неё серьёзным высказыванием.
Но что это значит? Кем считал себя Джулиано Мер-Хамис на самом деле?
Из эссе Шая Голдана:
…«Укрощение строптивой», о боже. «Укрощение строптивой» - вот имя той пьесы, которую играет Джулиано перед нашим изумлённым взором.
Израильтянин хочет наслаждаться культуркой - несмотря на оккупацию, несмотря на террор, несмотря на политику стравливания двух народов, проводимую правительством. Израильтянин не хочет видеть - как клеймо у себя на лбу или как красную тряпку посреди арены борьбы за своё повседневное существование - ту глубокую сатиру, которую воплощает Джулиано Мер. Не в сознании Джулиано - в нашем сознании. Потому что Джулиано не является проблемой для самого себя, но он есть наша проблема. Радикальный пограничный персонаж, выбравший открыто плыть против течения. Плевать против ветра - акт протеста, результаты которого хорошо известны заранее; отринуть «естественный» выбор. Вот перед нами человек, который сам решает кто он. Он называет себя палестинцем, но смеет при этом присваивать себе некую принадлежность к «нам», тогда как «мы» явно не палестинцы. Или палестинцы? Вот перед нами человек, называющий себя арабом и - одновременно - заявляющий права на язык иврит. Вот человек, который с лёгкостью мог бы найти путь к сердцу большинства, сделав простой (напрашивающийся!) выбор - видеть себя евреем, израильтянином.
Но он, однако, выбирает - и сознательно - вещь немыслимую. Он ставит нас перед лицом одного из наших главных кошмаров: среди нас человек, готовый заплатить цену, самую высокую из всех возможных, за свои убеждения и ценности. Среди нас человек, порождённый самым страшным из всех возможных союзов - союзом возлюбивших врагов! Он предпочитает поставить под угрозу всё, что у него есть, ради того непостижимого принципа человеческой (и, конечно, израильской) души - он выбирает отказ от принадлежности к племени, от уютного бытия в качестве «своего» в лоне «своих» - выбирает в пользу бездонного внутреннего раскола, немыслимого соединения веры и действия, «правильного» и «неправильного».
Вот перед нами человек, воплощающий самую суть наших страхов, - красивый и талантливый, лёгкий и упрямый, бесстрашный и влекущий, ослепительный и ужасающий. Гремучая смесь характерных черт «конфликта» с чертами человеческими, жизни на сцене с человеческой жизнью - жизнью дерзкой и вызывающей. Человек, отказавшийся быть жертвой, отказавшийся быть жалким, готовый к несению каиновой печати и готовый говорить правду, и только таким языком, который никогда ни при каких обстоятельствах не будут услышан; тот, кто не признал правила игры, хотя игра - источник его заработка; кошмар кошмаров - умный, красивый, талантливый, сексуальный, волнующий «враг», и что ужаснее всего, - одновременно - один из «нас»! Мы дали ему всё, а он не взял. Он отказался от нас. Что же с ним не так?! Или…
Гендер
Чтобы быть «своим» в племени, в корпорации, в государстве, в мужском или в женском кругу, в «культурном сообществе» - да где угодно - всегда нужно обязательно отказаться от частицы себя, продать себя за эту принадлежность. И люди торгуют собой, потому что они не знают ничего страшнее, чем холод экзистенциального одиночества и утрата принадлежности к «мы». Счастливое шокирующее происхождение Джулиано помогло ему стать неподкупным. Если уж приставлять к его имени эпитет, то это, несомненно, должен быть именно эпитет «неподкупный».
Была ещё одна крупная взятка, которую давало ему общество и на которую он не купился. Маскулинность. Все, даже правые, которые его ненавидят, всегда говорят о нём как о «красивом мужчине». В Бейт-Цви о нём вспоминают, как о «породистом жеребце», образце мужественности и мужской красоты.
В начале его театральной карьеры наличествует эпизод с удушением партнёрши по сцене, в котором никак невозможно полностью исключить сексистский душок. Так же легко и «естественно» как и «евреем», было бы для него стать «настоящим мужчиной». Но в действительности, однако, происходит что-то совсем другое, вполне неожиданное для человека, которому от мужского мира полагались все привилегии, похвалы и даже сверх того.
В день гибели Джулиано Мая Маоз сказала журналистам: Я знаю от тех, кто все эти годы поддерживал с ним связь, что именно после того эксцесса со мной он привёл в порядок эмоциональную сферу, и ещё - насколько он сожалел о случившемся.
Профессор Авраам Оз: люди меняются. В последние годы я его наблюдал, и это был, пожалуй, самый сдержанный человек из всех, кого я знаю.
Если строго придерживаться фактов, Джулиано погиб за феминизм:
Сегодня, в лагере Дженин, я, как режиссёр, предпочитаю ставить пьесы совсем не об оккупации, не о разделительном заборе и не о блокпостах. Мне говорят, чтобы я замолчал и чтобы я не говорил об угнетении женщин. «Говори о войне, об апартеиде, о блокпостах». Но проблема девочки из моей студии в том районе, где она живёт, - это вовсе не война. Её главная проблема - её отец, её брат, её дядя. Проблема - её одежда, речь, как она ходит и как сидит. И это её жизнь, её будущее.
Этому предшествовал труд и настоящие трансгрессии. Внутренний отход от маскулинности. По поводу роли Молины в пьесе Мануэля Пуига в интервью гей-изданию "Розовое время" (Ха-зман-ха-Варод), в 2003 году Джулиано говорит:
В течение моей карьеры в театре и в кино я долго играл агрессивных маскулинных персонажей, таких как Отелло и всяких преступников. Я огрубел и нарастил мышцы. Всё гомосексуальное, что во мне было, свелось к минимуму. Когда мне предложили эту роль, я сразу понял, что это не будет только перемена имиджа - это будет и перемена в моей личной жизни. Сначала я очень испугался, что буду выглядеть слабым, чувствительным и уязвимым. Но вызов был слишком интересным и страсть к трансгрессиям слишком сильна. И тогда я перестал качаться, сбросил 9 кг., сбрил все волосы на теле и пошёл по гей-клубам.
Я воспринимаю себя как бисексуала. Я говорил это всегда, но больше в плане политической декларации. А сейчас я переживаю это физически. Сегодня я знаю, что если я рядом с мужчиной, которого я люблю, я легко могу его целовать, вступить с ним в оральный контакт и лечь с ним в постель.
В этом же интервью - с разрешения жены - он рассказывает, как во время подготовки к роли однажды открыл в себе женское начало и как ощущал себя женщиной. А о лесбиянках говорит так:
Я всегда нахожу общий язык с лесбиянками. И я чувствую к ним сексуальное влечение, хотя знаю, что они меня не хотят. Потому что я вижу в них настоящих женщин, не занятых тем, чтобы стать образом женской сексуальности, как он подаётся в рекламе. Думаю, что и мама была лесбиянкой.
Прощальные слова коллег
В день гибели Джулиано в лондонском аэропорту Амос Гитай сказал журналистам: Джулиано принадлежал к третьему поколению людей, которые полагали, что смогут ценой собственной жизни исцелить ненависть двух народов. Чем это кончится? И что нам останется?
Мне кажется, останется сознание, что быть неподкупным - это не невозможно, не немыслимо. И что неподкупность приносит свои плоды.
В театре и в кино - сказал в тот же день Ави Нешер - весь смысл в том, что ты рассказываешь историю сотням или даже десяткам тысяч людей. Однако, катастрофа того места, где мы живём, заключается в том, что два народа смотрят два разных фильма, две противоречащих друг другу истории. И вот, в этом горе, каким стала для нас гибель Джулиано, он вынудил их и нас заплакать над одной и той же концовкой - на мгновение они и мы увидели один и тот же фильм, который вдруг объединил нас.
5.04.2014