Вещество знака и вещество тела
в пост призывается morokun
01. Мы, как непримиримые искатели до сокровенных тайн, просто не можем отказать себе в удовольствии исследовать две сферы человеческого бытия (телесную и знаковую) с позиций семиотики и структурного (а может, и антропологического?) анализа. Подобные исследования уже проводились, однако мало кто решался взять за знак - граффити, а тело рассмотреть с позиций экономики.
02. Отмечено, что человек всегда стремился сначала создать окружающее его пространство из знаков, а уже потом - жить в нём. Первый конкистадор, миссионер или первооткрыватель никогда ничего не менял на новых территориях; его цель была - установить флаг. Этот флаг - символ, знак экспансии, необратимого покорения. Сейчас, когда покорено уже всё, что только возможно, началась экспансия самих знаков, их брожение, синтез и объединение в самую глобальную семиосферу человечества.
03. «Весной 1972 года Нью-Йорк захлестнула волна граффити, которые первоначально появившись на стенах и заборах гетто, постепенно заполнили поезда метро и автобусы, грузовики и лифты, коридоры и памятники, целиком покрыв их примитивными или же очень сложными надписями, по содержанию своему ни политическими, ни порнографическими: это были просто чьи-то имена, чьи-то прозвища, взятые из андеграундных комиксов, - duke sprit supercool koolkiller ace vipire spider eddie kola и т.д., а рядом номер их улицы: eddie 135 woodie 110 shadow 17 и .т.д., или же номер римскими цифрами, обозначавший как бы династическую преемственность: snake 1 snake 2 snake 3 и так далее до пятидесяти, по мере того как имя, тотемное наименование подхватывалось авторами новых граффити». (Ж. Бодрийяр зд. и дальше цит. по «Символический обмен и смерть»)
04. Собственно, идея подобной живописи не нова; на весьма многочисленных примерах можно проследить эволюцию культуру настенного изображения от Вавилона до наших дней. Однако существует одна причина, по которой всё же относить современные настенные рисунки к древним граффити будет некорректно. А именно, тот факт, что рисунки, выполненные баллончиком или magic marker’ом не имеют референции к какому-либо существующему в реальности или культурном пространстве образу. Или иными словами, они ничего не обозначают, не экспонируют чувств, не выражают отношение автора к им же выдуманной реальности и как знаки ведут себя весьма причудливо. Уличная графика (в аспекте андеграундных структур) все сильнее тяготеет к буквенной составляющей, хотя иной раз попадаются и образы, персонажи комиксов или мультфильмов. Но основной их критерий - это отсутствие встроенного автором послания, которое предназначалось бы для считывания. Кажется, что рисунки находятся на стене только за тем, чтобы там быть, просто позиционировать себя, они не любят смысловых отсылок, или двузначности содержания.
05. Человеческое сознание таково что, увидев в городском стилистически-однородном пространстве буквенную надпись, оно тотчас же пытается её расшифровать, понять, что она в себе несёт и зачем она там. Но граффити убивает последнюю надежду на отыскание послания: woksy cool magic eye, zoo rash shot, ny sun death - всё это не поддается дешифровке или осмыслению, словно мы бы открыли книгу на середине и попытались бы догадаться, зачем там слово «рост». Культура граффити эволюционировала очень быстро, и такие изменения очень хорошо показали принцип, на котором оно основано. Вскоре буквенные послания сделались читаемы с трудом, линии и грани всё больше переплетались между собой и терялись в контрастном цветовом решении. Буквенный скелет стал находкой для авторов граффити: его можно было сделать ни на что не похожим, то есть, отмести любые попытки трактовать рисунок с точки зрения всех художественных течений и в тоже время, уничтожить связь с образами реальности (пусть даже художественной).
06. Пространство города является наилучшим решением для позиционирования граффити; оно однородно, нейтрально, это пространство, отвергающее любые критерии красоты и вместе с тем, само отверженное его жителями. Это пространство гетто, кварталов, возрастных групп, знаков рекламной бессодержательной направленности. Внешний облик принадлежит всем и одновременно, никому; система занята не своей формой, а своим устройством - устройством систем коммуникации, бетонных массивов, безжизненных и унылых парковок, пропахших бензином. Всё, созданное человеком, обычно бросается в глаза, оно несет в себе код, внутренний критерий принадлежности и утилитарности, но, вместе с тем, в большинстве случаев эстетически безобразно. Можно ли представить, какой перманентный шок оказывает структура города на сознание?; это нескончаемый кислотный электротест на рефлекторнось до полного истирания нервных окончаний.
07. Город перестал быть торговым или рабочим центром, акцент с утилитарности сместился к семиургии - индустрии знаков, завода изображений, комбинаторики цветов. Всё аналитически определено и знаково зафиксировано: где работать, жить, развлекаться, делать разрешенный поворот налево. Город потерял центр, он стал быть повсюду благодаря знаку и сращиванию пространства и времени: механизм максимально синхронизирован и сведен к программе. Любой фрагмент городского пространства функционализирован, вписан в более общий механизм, ему выделена структурная переменная, подчинённая коду.
08. Граффити не потому поползли по вертикальным поверхностям, чтобы внести в эту стилистику свою художественную составляющую, а потому что это был ответ на тотальное закрепощение сознания рамками утилитарной формы. Часть знаков устроила революцию; в часы ночного мрака (полной темноты в городе не бывает) повстанческие отряды бунтующих букв и символов стали бороться с оставшейся частью «осмысленных», но верных режиму, знаков.
09. Первоначально художники-граффитисты просто заявляли о себе, отличали свою идентичность: я есть на свете и меня зовут так-то, но потом и сами различия стали безразличны, борьба против анонимности сменилась борьбой псевдонимов. «Они стремятся вырваться из комбинаторики не затем, чтобы отвоевать всё равно недостижимую идентичность, а чтобы обернуть против системы сам принцип недетерминированности - обратить недетерминированность в истребительную экстерминацию. Код оказывается обращён сам против себя, по своей же логике и на своей же территории, что позволяет победить его, превзойдя в ирреференциальности».
10. Snake, rushboy seven, - даже когда это было читабельно, это уже ни значило ничего, это даже не псевдоним, это «нечто вроде матрикулярного номера, чья задача сбить с толку обычную систему наименований».
11. Это искусство не может быть криком изнутри, там нет ничего вырывающегося, это как междометие, анти-дискурс, охарактеризованный Бодрийяром как «отказ от всякой синтаксической, поэтической, политической обработки, радикально непреступный для какого-то ни было организационного дискурса». Настенные знаки непобедимы в силу своей скудности, невозможности расшифровки, интерпретации, они разлагают городскую организацию знаков хотя бы своим присутствием. Но семиотика города все же бдеет над элементами, выбивающимися из этой системы бессистемности.
12. Городская семиургия нещадно расстреливает знаки, имеющие содержательное послание. Вот почему настенные лозунги в виде цитат на латыне выглядят глупо и наивно, словно подросток вычитал бы их где-то и метал бы бисер пред гражданами, напрочь увязшими в матрикулярном хаосе. Правда, при такой характеристике граффити мы забываем старого доброго английского Бэнкси, вестника андеграундной британской дипломатии, рисующего вполне осмысленную, художественно выраженную и многозначную трафаретную графику (трафарет им был придуман ради того, чтобы сократить время на рисование и подвергаться меньшему риску быть пойманным полицией). Но Бэнкси политизирован, социализирован в силу выбранной им темы, и тем самым, находится в несколько другой плоскости, которая соприкасается с традиционным граффити только плоскостью выражения - стеной.
13. Знаки, тронутые мнением бунта и независимости, словно животные, спасающиеся из горящего зоопарка, скачут по стенам, тротуарам, перескакивают со стен на окна, решётки, забегают в подъезды, вагоны метро, автобусы, изрыгают кашу системного ужаса, наползают друг на друга, коррелируются в экстазе взаимной подозрительности на дверях, столбах, мусорных баках. Такое всеприсутствие «равнозначно отмене материального носителя как плоскости, а выход за его пределы равнозначен его отмене как рамки». Если кому-то покажется некрасивым, что чьё-то граффити в виде несуразной фразы наползло на цепляющий воображение когерентный и цельный рисунок, то он смотрит не граффити, а в стене видит холст.
14. Как необычайно проницательно отмечает Бодрийяр в своём сочинении, уличная графика напоминает полиморфизм детей, игнорирующих половое различие и разграничение эрогенных зон. Зоны города превращаются в тело, сочленения материи, существо, порождённое кодом. Это тело без начала и конца, оно даже - воздух, заполняющий пустоты, оно эротизируется начертанием на нём знаков. Татуировки "snake 2" или "supercool" дают телу время пожить, ритуализируют бетонный дискурс, вносят его в пространство символизма, архитектура проступает под красочным начертанием своей созерцательной стороной, на минуту освобождённой от функциональности.
15. Поезда метро и электрички, с головы до пят изрисованные за ночь отрядами семиотических повстанцев, превращаются в тотемы времён родоплеменного строя, имеющие схожесть с татуировками древних людей, доверивших свою живую плоть миру символов.
16. Но, несмотря на подпольную деятельность повстанческих знаков, знаки режима одерживают победу уже не на материальной плоскости фукционально-обозначенной городской референции, а на теле людей. Причём совсем необязательно наносить знаки на кожу - медленный захват сознания, производимый десятилетиями силами знаков режима, сделал тело достоянием, собственной истиной, ограниченной наготой. Знаки, нанесённые поверх, трактуются как одежда, под ними - всего лишь телесная природа. Но и нагота становится симуляцией, игрой из намёков, подмигивающих складок, выпирающих окружностей и заигрывающих вырезов.
17. Для индейца не существует наготы, всё его тело - это его лицо, это то, что он отвоевал у природы и заселил символическим. Но для нас нагота стала по выражению Бодрийяра, лишь сексуальным инструментарием. «Вся новейшая история тела - это история его демаркации, история того, как сеть знаков и меток разграфляет, раздробляет и отрицает его в его личности и радикальной амбивалентности, разрешая его способность к игре и символическому обмену в сексуальность как детерминирующую инстанцию - инстанцию фаллоса, всецело организованную вокруг фетишизации фаллоса как всеобщего эквивалента».
18. Сексуальное раскрепощение стало политической экономией, идеальной моделью реализации возбуждающего материала. Мода, реклама, медиа и ТВ явили нам сценограму эрекции и кастрации. Исчезло расстояние до сцены, раскрылась тайна, причём она стала так близко, что реальность отдалась телесной иллюзии. Близость порноролика на экране не даёт перешагнуть за плоскость, все это иллюзия, хотя и раскрытая где только это возможно и проникнутая чем только возможно.
19. Меновая стоимость тела стала ценностью отдельных частей, в пропорции их максимального эротизирования. Почти по Марксу - «фаллическая меновая стоимость губ» являются образом, которое улавливает мужское желание.
20. Знаки, нанесённые на части тела, и части тела как знаки, стали носить стоимость «в системе фаллической абстракции». Когда дикарь раскрашивал себя красками, надевал ритуальную маску, он не торговал собой как совокупностью знаков, он, напротив, уничтожал свою идентичность, чтобы было возможно символически обменять себя на что-то. Голое тело индейца - его лицо, так как оно вовлечено в этот обмен, у него еще не разделено «означаемое и означающее», как в нашей экономии тела.
21. Татуировки на коже дикаря сделаны не для того, чтобы образы духов или тотемных зверей оберегали или предотвращали опасность, они там для обмена с другими знаками, который произойдёт как только возгорится ритуальный костёр, из шей коров, никогда не носивших ярма, польётся ритуальная кровь и вот уже знаки взаимообмениваются в ритуальном танце - экстазе взаимного уничтожения. Знаки не обозначают тело, не ограничивают его в рамки кожной вещественности, они не используют субъекта в своих иллюзорных целях, но взаимно уничтожаются, словно пузырьки одного цвета в тетрисе.
22. У нас же тело в знаках замыкается, знаки используют его для исчисления, спекуляции, всё тело фетишизировано законом ценности. Мы загоняем тело туда, откуда повстанческие отряды знаков хотят выгнать архитектуру, ведь, по сути, дом - это то же тело, это «храм тела». Уличная графика уничтожает безжизненный код своим ничего-не-обозначающим существом. Слово «хуй» на заборе никак не ругательство, оно трансцедентно, оно эротизирует городской дискурс и топически разграничивает эрогенные зоны ровных плоскостей.
23. Пока вылазки знаков-повстанцев свершаются в никогда не погружающемся во тьму городе, это значит, что отчуждение его жителей ещё не достигло крайней точки, того уровня, когда бы это место превратилось бы в гетто.
