Почти не сказка про Поэтов и Пегасов
В начале марта, назло Гидрометцентру, и муниципальным службам, силком
пригнанных с далёких южных стран на перековку и морозоустойчивость,
на Москву ступила резиновым сапогом календарная Весна.
На улицах зажижились лужи, в подъездах отчётливо запахло мышиными подвалами,
а количество чистых автомобилей стало обратно пропорциональным растущей в геометрической прогрессии братии поэтов, которые стали ещё ранимей и гениальней.
Как заправские сочинители, они, непризнанные таланты, писАли и рвали,
тёрли кто лоб, кто лысину и снова писАли в прожорливую корзину,
посольство Таджикистана было в ужасе.
Разум писателей тонул в золотых корешках многотомных произведений, и уж если какой нибудь неопытный Пегас по ошибке залетал в их прокуренную комнату, то шансов на спасение из цепких ладошек терзателей муз - было, как у куста сирени перед голодным козлом.
Павлуша, так его ласково звала пушистая, как наседка бабушка, по осени, а особо по весне считал себя поэтом.
Особенно он гордился пушкинским ростом, есенинским носом, и блоковской всклокоченной шевелюрой.
В один из весенних вечеров, вдоволь напившись кофе с эклерами, поэт межсезонья, сел за черную клеенчатую тетрадь (писать на компьютере бессмертные творения было никак нельзя, так как после гения должны оставаться черновики с пометками автора на полях). Посмотрел на часы, тщательно прочистил нос от последствий недавней болезни и взлохматив кудряшки - приступил.
Самым трудным было начало.
Во первых стих надо было кому то посвятить.
Славу делить не хотелось, но мелочей в литературе не бывает.
Хотя все, кому Павлуша посвящал свои бессмертные творения ранее,
отчего то на поэта обижались и недобро зыркали при встрече, не говоря о любимце весёлом спаниеле Джерри, который после прочтения автором - «Посвящение Псу», отказался от сухого корма и перестал любить хозяйскую ногу.
После мучительного размышления и не долгих колебаний, Паша каллиграфически написал в правом верхнем углу: «Посвящается П.М.»
Это была талантливейшая находка, валящая наповал стадо зайцев вместе с лосями.
Во- первых, ни с кем не надо было делиться славой, во вторых это было до жути таинственно, а в третьих, аббревиатура состоящая (для людей в теме) из начальных букв имени и фамилии, должна была стать очередной, возможно даже прижизненной загадкой для седых и восторженных литературоведов.
Вторым по сложности стоял жанр, но тут всё было легче, за основу было взято банальное стихотворение и тема про коней, а там, как кривая вывезет.
Тема про коней, была не случайна, она была выбрана в связи с тотальной не грамотностью в среде непарнокопытных, из - за чего ознакомление с будущим Павлушиным произведением было для них, несколько проблематичным, а если бы и нашелся какой особо умный, то в месте написания они не проживали.
А ещё, «кони» - замечательно рифмовались со словами «погони», «огони» и «засони».
Автоматическое перо взметнулось к потолку, а молоденький Пегас, расправив только оперившиеся крылья, воспарил над письменным столом…
По полям промчались кони,
И в лучах заката сладко…
На слове «сладко» поэт широко зевнул, а в челюсти что то хрустнуло.
- Что же сладко? А-а-а, наверное от травы, которую они жуют! - и тут же
поморщился, трава была знакома на вкус, чтобы быть реалистичным, Павлуша всё пробовал на себе.
- Нет, так не годится!
По полям промчались кони,
И пшеницею лучистой….
От этих слов Пегас нахмурился и нервно заржал.
- А причём здесь пшеница? А-а-а… Вот оно что!
И пшеницею лучистой
Засыпали путь тернистый,
Убегая от погони.
Автор вошёл в раж, и бешено хлестал ополоумевшего Пегаса, дикими рифмами, поэта весны:
А враги замедлив бег,
Вдаль глядели на те стопы,
Что мелькали всё быстрей,
Унося прочь коньи жо…
- Упс…, стоять Зорька! Такое могут в собрание сочинений не включить….. хотя…
И опять заскрипела дыба и защёлкал кнут палача, выбивая из крылатого коня поэзии, тааакие строки, после которых даже не уважающий себя конь, отдал бы с радостью последний овёс и уверовал в переселение душ.
В три часа ночи всё стихло. Настольная лампа скупо освещала ворох скомканных клетчатых листков - немых свидетелей непримеримой борьбы поэта с поэзией и остывающий труп Пегаса с окончанием инфернальной какофонии:
Всё прошло, враги и кони,
Потоптав пшеницу в поле,
Вот оно крестьянско горе,
Эх, Вы кони, дики кони.