САМОВОЛКА
Я прослужил всего несколько дней, когда потерялся сержант Сёмкин. Сержанты редко теряются в мирное время, а Сёмкин, к тому же, был “дед”, неделя-другая до дембеля, так что, случай и вовсе небывалый. Вечером, перед отбоем, обнаружили пропажу, но тревоги пока не подняли. Утром все три дивизиона построили на плацу и поставили задачу: “цепью” прочесывать лес - Сёмкина искать. Пошли. Часа через два дали отбой. Оказалось, нашелся сам.
Утром следующего дня я заступал в наряд “на тумбочку” - дневальным. В паре с Сёмкиным, потому, что на гарнизонной гауптвахте не оказалось свободных мест, а давать ему передышку начальству, наверное, было обидно. После отбоя Сёмкин сказал:
- Приберись по-быстрому и пойдем на кухню, пока повар ещё не ушел. Мослов пожрем. (Мяса, значит).
- А нам дадут? - глупо спросил я.
- А мы и спрашивать не будем. Давай, я тебя жду...
Вернулись с кухни - и Сёмкин усадил меня в ленинской комнате. Трепаться. Май месяц, белые ночи - спать не хотелось.
- А если дежурный по части?
Он загадочно усмехнулся:
- Сегодня не будет.
- А если?..
- Не ссы. В случае чего - моя смена, ты отдыхаешь. А меня дальше губы всё равно не сошлют.
- Дембель отложат...
- Теперь и так отложат. Переживу, я ещё молодой - улыбнулся Сёмкин...
- Сань, а ты где был-то?
- В самоволке - где... После обеда рванул. Через лес - в Тапу. Выпил. На подвиги потянуло... Потом вообще отключился. Очнулся где-то на окраине города. Сумерки - то ли ночь, то ли раннее утро. Ну, думаю, - п-ц! Оклемался немного - и пошел в милицию. Сдаваться...
- А зачем в милицию? Сам бы дошел...
- Сам бы я дошел аккурат до комендатуры - ещё хуже было бы. Странно, как я туда вообще не попал...
Это было действительно странно. Часть наша стояла, как все ракетные части, в лесу. В шести километрах от городка Тапа, из двенадцати тысяч жителей которого, большинство были военные. Комендатура городка считалась одной из самых свирепых в Союзе, а одно имя коменданта и начальника гарнизонной гауптвахты капитана Ферана наводило такой же ужас на солдат, как имя Бармалея на детей. По свидетельству отсидевших там, любимым развлечением капитана было стоять на плацу и наблюдать, как проводятся строевые занятия с арестованными. Время от времени он покрикивал:
- Выше ногу, забулдыги! Не слышу запаха резины!
Из-за такой комендатуры нас и в увольнение не пускали - патрули рыскали по городу в поисках очередной жертвы, как гончие за зайцем, не попасть им на глаза в крошечном городке было невозможно, а попав, уже невозможно было уйти “живым”. Как гаишники на “промысле” - за что-нибудь, да задержат.
С Сёмкиным мы проболтали всю ночь. Говорил, в основном, он - рассказывал о своих родителях, о девушках, с которыми встречался до армии, о работе. Работал он токарем в городе Кулебаки под тогдашним Горьким и делал ножи.
- Кулебакские ножи на весь Союз славятся! К нам за ними из Москвы едут! - говорил Сёмкин.
- Перочинные?
- Всякие - и перочинные и охотничьи. А сами для себя мы и вот такие делаем - он вдруг вытащил из-за голенища сапога нож и протянул мне.
- Только за лезвие осторожно - он острее бритвы.
Я снял кожаный чехол. У ножа был тонкий, узкий клинок с ложбинкой посередине и отполированная рукоятка из какого-то желтоватого дерева с прожилками.
- Что это?
- Карельская береза.
- Красивая вещь! - сказал я, возвращая нож. - Сань, а зачем ты в самоход пошел? Две недели не потерпеть было?
- На волю захотел - сил нет! - просто ответил Сёмкин. Весна же, солнце, тепло, там - он кивнул через плечо на окно - девушки в летних платьях ходят... Думал - только глотну воздуха... Не рассчитал.
- Не выдержал испытания свободой - улыбнулся я.
- Ага! - Сёмкин захохотал...
После завтрака я вернулся в казарму - сменившимся с наряда полагался отдых. Сёмкин стоял на крыльце и мирно беседовал со своим конвоиром. Они ждали машину, которая должна была отвезти его на “губу”. Мы улыбнулись друг другу.
Сёмкина отпустили только через месяц - в середине июня, в последней партии, где все были такие же, как он, “грешники”. Это была пытка, когда-то придуманная кем-то из начальников - и ставшая, в силу своей крайней эффективности, повсеместно применяться к непокорным дембелям. Их дразнили свободой, как голодную собаку - костью.
Как и месяц назад, он ждал машину, которая должна была отвезти его в город, на этот раз - на вокзал. Наше отделение возвращалось с каких-то работ. Отделившись от компании дембелей, он быстро подошел ко мне и коротко скомандовал:
- Пошли!
Мы зашли на хоздвор и он завернул за угол свинарника. Убедившись, что нас никто не видит, Сёмкин вытащил из сапога нож и протянул мне:
- Держи. На память. Пока спрячь в сапоге, а потом лучше всего схорони где-нибудь в лесу. А то отберут.
Я замотал головой, отказываясь.
- Да бери быстрей, времени нет! Он сунул нож мне в руку.
- Я побежал, а ты погоди здесь немного. Потом незаметно вернешься. Пока! - Он хлопнул меня по плечу и повернулся, чтобы идти, но вдруг остановился и посмотрел на меня сверху вниз, словно оценивая. Потом сказал с сожалением:
- Трудно тебе будет служить... Ладно. Будь! - и пошел к казарме.
- Счастливо тебе, Сань! - крикнул я. Но Сёмкин не обернулся....
Где-то через неделю наш командир взвода во время перекура сказал:
- Сёмкин-то, говорят, в нехорошую историю попал. Подрался с кем-то в поезде. Теперь под следствием сидит.
Я вспомнил о ноже, спрятанном мною неподалеку в лесу...
Нож я сохранил и привез из армии домой.
Он и теперь лежит у меня в ящике стола.
Отличный нож - не ширпотреб на продажу, а сделанный “для себя”, на совесть.
С полированной рукояткой из карельской березы и клинком с насечкой.
Острее бритвы.