"Заповедник сказок", проект 100, День самого главного. Моя сказка "Главное дерево"
Вот он, проект юбилейный:
http://zapovednik-2005.livejournal.com/325287.html
А сказка опять в стиле "гой еси" получилась. Не могу понять, какая она. Так посмотришь - так себе, а эдак - вроде и ничего. Написалась без моего участия практически, сама собой).
ГЛАВНОЕ ДЕРЕВО
Жил в стародавние времена князь Гордей.
Молодой, красивый, сильный и умный. Но гордый, своенравный и очень самолюбивый. Богат был князь безмерно. Земли у него - за десять дней на коне не обскочишь. В сундуках серебро и золото, жемчуга и меха, шелка и парча. Княжеский дворец огромный, крепкий соседям на зависть. Что ни возьми, всё у князя самое лучшее: войско храброе, слуги верные, кони быстрые. Молодая жена красавица на сносях.
Гордится князь Гордей своей родовитостью. Пращуры его - всё знатные князья. Каждый богатство своего отца преумножил и своему сыну с прибытком завещал. Кто богател ратными подвигами, кто выгодными браками, кто умелой торговлей с соседями. А Гордею такое наследство накопилось, что и думать ни о чем не надо, и делать ничего не надо. Живи - не тужи. Каждый день пиры да охота, охота да пиры.
А пуще всего гордится князь своим лесом. Лесов в его владениях много. Но есть один, что начинается на восточной стороне, сразу за частоколом, который княжеский терем огораживает.
В середине того леса высится гора. На той горе раскинулась дубрава. Дубрава не простая, родовая. Много столетий её высаживают потомственные князья. Как рождался у очередного князя сын, так сажают на горе новый дуб. Самый молодой дуб - Гордеев. У отца его, покойного князя Милослава, тоже свой дуб есть, постарше да потолще. И у деда есть, и у прадеда. А самый старый дуб, с которого вся дубрава пошла, высадил в незапамятные времена первый в княжеском роду мужчина, князь Добролюб. Уж больше восьми сотен лет минуло, как пришел Добролюб на эти земли. Его дуб стоит на самой вершине горы. Семь воинов руки сомкнут - едва ствол обхватят. Давно князь Добролюб в могиле, а имя его к дубу перешло.
Лет триста тому назад ударила в Добролюба молния, расколола дерево надвое. А ему ничего - всё равно растёт, цветёт, желудей на нём осенью полным полно.
Княжеские войска у дуба присягают на верность своему господину. У Добролюба родители на свадьбу молодых благославляют. Если в деревнях пошел вдруг мор на скот, идут к Добролюбу, прогоняют мимо дерева стадо и так от болезней избавляются. Хворых детишек приносят к дереву, через разлом в стволе передают, дуб даёт излечение. Как Гордею не гордиться? Его дуб, родовой. И вся дубрава его. Придёт время, родится у молодой жены Гордея сын, принесёт князь сына к Добролюбу, передаст наследнику княжеский трон, а рядом новое деревце высадит.
Нет главнее большого дуба в княжеском лесу. Нет главнее молодого князя во всех окрестных землях. Все Гордея боятся. Любить - не любят, а боятся. Потому что главный он и по роду, и по крови, и по титулу. Потому что воины его преданные и жестокие. Никто Гордею слова поперёк не скажет. Все капризы и прихоти его исполняются. Ни в чем отказа не знает. А чуть что не так - смутьянов и упрямцев княжеские слуги батогами да розгами. Или в сырую яму на лютую погибель, на голодную смерть.
Вот новый день наступил в княжьих владениях. Отправляется Гордей с утра вместе со своими слугами на охоту в княжеский лес.
Ворота тесовые распахнули, резвые кони всадников галопом несут. Скачет князь, всё ему забава. Разогнал коня, стеганул плетью по калиновому кусту у дороги - только ветки да листья полетели. Взмахнул на скаку острым мечом - молодую рябинку одним махом снёс, только птичье гнёздышко по траве покатилось, яички махонькие по дороге рассыпались, их другие кони тут же потоптали.
По полям, по перелескам скачут всадники. Добрая охота, лихая! Настреляли уже княжьи слуги зайцев, набили полные сумки диких уток, а князю всё мало. Большой дичи хочет.
Загоняют лося. Ранили сохатого, да никак добить не могут. Уходит подранок всё глубже и глубже в чащу. Князь за ним. Слуги едва поспевают.
Вдруг раненный лось прыгнул в ложбинку. А там - избушка махонькая! Да и не избушка - землянка, смотреть не на что. Гордей свой лес, думал, вдоль и поперёк знает, а этой землянки никогда не видел.
Вышла оттуда старая-престарая бабушка. Спина горбатая, нога хроменькая, волос седой, лицо под платком как печёное яблочко. А как голову подняла, князь так и отпрянул. Глаза у старухи - как у девки молодой. Зелёные, лукавые, и ресницы рыжие к бровям загибаются. Одно слово - ведьма.
Бабка раненого лося погладила, стрелу у него из ноги вытащила, ладонью провела, раны как ни бывало. Подтолкнула легонько сохатого в спину:
- Беги, горемычный! В другой раз не попадайся!
Лось - в кусты. Только его и видели.
- Ну, здравствуй, Гордеюшка! - говорит бабка князю.
Тот нахмурился:
- Ты кто такая? Как смеешь с князем так разговаривать? Какой я тебе Гордеюшка, карга старая?!
Подъехал к князю главный ловчий охотник по прозвищу Жила. Сам уже седой, опытный, к нему все в княжьей свите прислушивались. Наклонился и шепчет Гордею на ухо:
- Это же сама баба Калина, великий князь! Мне про неё ещё мой дед рассказывал. Она тут всегда в лесу жила. Хозяйка она местная. Мудрая. Ведунья. Колдовство знает.
Оттолкнул Гордей Жилу:
- Какая ещё хозяйка! Я здесь хозяин! Или забыл? Почему никто мне про эту старуху прежде не докладывал? А подати она платит? Какое её право в моём лесу жить да моей дичью распоряжаться? Ты зачем, старуха, лося отпустила?
Бабка не боится, стоит, клюкой в земле ямку ковыряет:
- А затем, что от жадности ты его убить хотел. Не голодаешь, чай. Так чего зря живую тварь губить? А право тут жить мне ещё Толокно подтвердил.
- Кто-кто?! - закричал князь. - Какое такое Толокно? Не знаю такого!
- Пращур твой. Прозвище его было Толокно, потому что весь в оспинах. Уж потом, когда помер, люди его за добрые дела прозвали Добролюбом.
- Да как у тебя язык повернулся! - рассвирепел Гордей. - Как смеешь такое говорить о великом моём предке!
От возмущения он даже коня своего на дыбы вздёрнул, чуть копытами бабку не зашиб. А старуха и бровью не ведёт. На коня взглянула, уголком платка ему по морде провела, тот в момент и успокоился. Ещё колено перед ней преклонил. Бабка коня погладила, холку потрепала и говорит-поскрипывает:
- Смею, милый князюшка, смею. Знала я Добролюба-то. Я давно здесь живу. Как лёд ушёл, с тех пор и живу. Много времени прошло - никого тут из людей не было. А потом вот Толокно, Добролюб, то бишь, в этом лесу со своими воинами заплутал. Я ему дорогу и показала. Так он опять потом ко мне опять приехал! Хочу, говорит, тебя отблагодарить, а себе здесь, на холме, построить терем. Очень ему, вишь, место приглянулось. Чего хочешь, говорит, проси. Я у него тогда выспросила себе помощников - крышу мне залатали, печурку переложили. До сих пор, если что, их зову. Приходят, помогают.
- Кого зовёшь?
- Кого-кого... Помощников!
- Как это? С тех пор же восемь сотен лет уж прошло!
- А это как попросить. Попросишь хорошенько, так и через восемь сотен придут. Они же пообещали мне помогать до скончания моего века. А я помирать пока не собираюсь.
Засмеялась бабка высоким звонким смехом.
- Так вот, решил, значит, князь Толокно строить тут терем. А я ему подсказала, чтобы дом строил не на холме, а пониже. Чтобы ветра не задували. А на горе чтобы дуб посадил. И жёлудь ему дала. Чтобы местный лес князя принял и не обижал.
- Так ты что же, хочешь сказать, что главное дерево в моём лесу, наш родовой дуб вырос из твоего желудя?
- Из него. Только с чего ты решил, что этот дуб в лесу главный? Дуб как дуб. Вовсе он не главный. Есть в этом лесу деревья и поважнее. Тут, если посмотреть внимательнее, каждое дерево, каждый кустик, каждая былиночка главные.
Князь захохотал. За ним засмеялись все его слуги.
- А ещё говорили, что ты мудрая - сказал Гордей. - А ты, похоже, из ума давно выжила, старая. Как это - все деревья главные?
- Да так же, как все люди. Каждый в чем-то обязательно самый важный.
- Что, важнее меня?
- Конечно.
Гордей с коня соскочил, схватил за шкирку мальчишку, который за собаками следил. Самого распоследнего в княжеской охотничьей свите.
- Не хочешь ли ты сказать, что этот вот оборвыш главнее князя?
- А это как сложится. Кривая по всякому может вывести. Глядишь, когда и Артюшка главней Гордюшки окажется.
- Бабушка, а откуда вы знаете, что меня Артюшкой звать? - пискнул пацан.
- Я бывалая, много всего знаю.
- А ну молчать! - Гордей отвесил мальчишке подзатыльник и оттолкнул. - Да ты, я погляжу, смутьянка! - закричал он на старуху. - Мало того, что в моём лесу задарма живёшь, всякую напраслину на моих пращуров возводишь, врёшь почём зря, так ещё речи крамольные осмеливаешься говорить! Обернулся к охотникам: - Схватить её и в холодную яму на голодную лютую смерть!
Бросились слуги к бабушке, окружили, хотели связать, а она - юрк! - и вывернулась. Только у входа в землянку была - глядь, уже на пеньке сидит. А с пенька спрыгнула и в малинник. Только ее и видели.
Оглядывается князь, понять не может, куда старуха подевалась. И вдруг слышит голос откуда-то из-под земли.
- Ау, Гордеюшка!
- Да где она?
- В колодце! Там колодец у неё.
И правда, за землянкой спрятался едва заметный колодезный сруб. Вниз с древесного сука верёвка спускается. Глубоко где-то вода
плещется, на верёвке ведро висит, а на ведре сидит бабка. Вверх смотрит, ухмыляется и ресницами - хлоп-хлоп! Одно слово - ведьма.
Вытянули её княжьи слуги, Калина на землю спрыгнула:
- Ты со мной в ловкости, Гордеюшка, не тягайся. Не дорос ещё. А если хочешь, можешь бабкину загадку сам отгадать. И ума заодно наберёшься. А то богат, резов, да глуп. Вот сейчас полдень. Ты своих слуг домой отошли. Коня своего тоже отпусти. Мы с тобой по лесу вдвоём к тебе домой пойдём потихоньку. Путь неблизкий. Аккурат к завтрашней утренней зорьке к самому твоему терему и доберёмся. А пока дойдём, ты мне сам хоть пяток других главных деревьев в своём лесу назовёшь.
Князь от такой дерзости опешил, ничего сказать не может. Оборачивается к главному ловчему Жиле:
- Что мне с ней делать?
- Твоя воля, князь. Можешь натравить на неё гончих. Только они Калину не тронут, это уж как пить дать. Вон как твой конь от её рук присмирел. А ведь только тебя слушался. Поймать старуху никак не получится - увернётся. В темницу не засадишь, из леса не выгонишь. А вот уму-разуму ведьма научить может. Так что, коли смел, соглашайся. Другой раз не предложит.
Гордей грудь выпятил:
- Ты в моей смелости сомневаешься?! А ну, пошли все вон! Возвращайтесь домой, я вам говорю! Княжеского приказа всем слушаться! И коня моего заберите! Княгине передайте, чтобы ждала к завтрашнему утру.
Поклонились слуги, развернули коней, ускакали. А Гордей у землянки остался.
Улыбнулась бабка, кивнула:
- Вот и славно. Сейчас пойдём с тобой поищем главные в лесу деревья.
Зашла в землянку, вылезла с кузовком за плечами.
Идут Гордей и Калина по лесу. Гордей шагает быстро, уверенно. Ноги у него молодые, сильные. Калина с клюкой ковыляет, ногу подволакивает, а всё равно не отстаёт. Посмеивается Гордей - что такое старая карга придумала, какие такие невиданные деревья хочет ему показать.
Вдруг князь с размаху на какой-то пушистый комок налетел. Споткнулся, растянулся на тропинке.
Что такое? Из-под ног выкатился и заревел обиженно маленький бурый медвежонок.
- Ах ты, лохматый!
Гордей наклонился, хотел медвежонка на руки взять, а Калина кричит:
- Беги! Мать идёт!
И правда, из-за зарослей бузины вываливается на Гордея огромная свирепая медведица. Лапы с детскую голову, клыки острые скалит, злится, что медвежонка её обидели.
Как припустил князь через чащу - только ветки под ногами трещат! А медведица за ним. Медведи, хоть и кажутся неуклюжими, а бегают-то быстрее человека. Вот сейчас догонит, заломает, загрызёт! Вот уж пастью за ухом клацает...
Добежал князь до высокой ёлки. Задыхается, дрожит, а передышки нет. В одно мгновение, сам не помнит, как, на высокую ветку взобрался. Замер, вздохнуть боится, только про себя приговаривает: «Выручай, ёлка! Удержи. Не дай зверюге наверх забраться! Не переломись, сучок, подо мной!» А медведица внизу злится, когтями ствол царапает, ёлку раскачивает. Князь ствол руками обхватил, еле держится. И вдруг сверху откуда-то слышит голос:
- Что, князюшка, напугался?
Задрал голову, а над ним на другом суку сидит Калина, ножками кривыми болтает. Нос крючковатый сморщила, рот ощерила, ресницами рыжими хлоп-хлоп! Когда только успела на ёлку залезть? Ведьма, одно слово.
Махнула рукой, медведица рыкнула разок, развернулась и в лес ушла.
- Напугаешься тут... - отвечает Гордей.
- Кабы не ёлочка, не быть тебе живым?
- Верно, - соглашается князь. - Помогла ёлка, сдюжила. И сама не упала, и меня не сбросила.
- Ну, и какое дерево для тебя сейчас было главным?
Гордей плечами пожал:
- Выходит, что эта ёлка, раз от смерти меня спасла.
- То-то. Ну, спрыгивай на землю!.. Да не бойся, не зашибёшься.
Гордей зажмурился и соскочил с высоченной еловой лапы. Думал, разобьётся насмерть, а сам как осенний листок, легко слетел, даже ноги не ушиб. Опять Калина наколдовала.
Что ж, пошли дальше.
Слово за слово, горками да овражками вышли к речке. Вроде бы и небольшая речушка, а быстрая, глубокая. Бурлит водоворотами, пенится на топляках. Не перескочишь, не обойдёшь. Ни моста, ни брода. Как на тот берег перебраться?
Баба Калина князя за плечо трогает:
- Гляди, милый, поперёк реки ветла свалилась. Чуть притоплена, но это ничего. По ней и перейдём.
И сама - прыг-прыг со своей клюшкой. Не успел князь оглянуться, бабка уже на том берегу. Гордею машет, иди, мол, сюда.
Князь отставать не любит. Вслед за ней полез. Шагнул раз, шагнул другой, а на третий нога со скользкой ветки соскочила, князь зашатался, да в ледяную воду - бух! Теченье его сразу подхватило, понесло. Голова под воду ушла. Сейчас в омут утянет или по перекату по острым камням, как по тёрке продерёт. Захлёбывается князь, думает, видать всё, погибель пришла. А Калина с берега кричит:
- За бревно хватайся! Вон осина плывёт рядом. За неё держись!
И правда, возле Гордея из воды вынырнуло сучковатое осиновое бревно. Князь за него ухватился, отдышался, стал одной рукой к берегу выгребать. Кое-как до мелкого песка добрался, выкарабкался на травку. Самого всего колотит.
А бабка, как ни в чём не бывало:
- Каково тебе, князюшка, искупнуться в своей, княжеской речке?
- Да уж куда там! Нашла «свою» речку! Чуть не утоп, сама же видела. Если бы не эта осина, точно бы водяным на забаву отправился.
- Так вот тебе и второе главное дерево.
- Ты, бабка, до чего ж вреднючая! - рассердился Гордей. Сам мокрый, замерзший, грязный. Не до шуток ему. А понимает, что правда-то за Калиной. Соглашается, что ж: - Есть такое дело. Когда река меня несла, не было для меня того гнилого осинового бревна во всем лесу главнее. Да что в лесу, во всём свете нужнее той деревяшки, казалось, нету!
- А сейчас как?
- А сейчас мне бы у огня согреться. Да просушиться. И живот подвело - поесть бы горяченького.
- Что ж, это можно, - кивнула Калина. - Огонь мы с тобой добудем. Только вот дрова-то в лесу все сырые. Ночью, вспомни, какой был ливень! Да и лес на этом берегу совсем не дровяной. Надо искать сушину.
Побрёл князь за бабкой. Самого колотун бьёт, холодно. В сапогах вода хлюпает - как ещё в воде их не оставил. А вокруг и вправду, как на грех, никаких дров. Под ногами трава сырая, кругом орешник, ивняк, да чахлые кустики. Что за лес такой!
У Гордея в брюхе урчит, руки-ноги сводит, зуб на зуб не попадает. А бабка между кустами, словно по широкой дороге идёт, ещё песенки какие-то про себя бормочет.
Ковыляет князь, голову понурив, и вдруг ка-ак втрескается лбом в дерево!
- Ай! - кричит. Смотрит: - Ух ты, да вот же она, сухая берёза!
- Молодец, Гордеюшка! Хорошую сушину нашёл, - хвалит бабка. - Теперь её надобно свалить и на дрова порубить.
- Как свалить? Как порубить? Я не умею! Сроду топора в руках не держал. Да и где ж здесь, в лесу, топор отыщешь?
Сердится князь, хмурится. Не княжеское это дело - дрова рубить.
А баба Калина опять улыбается да клюшкой своей землю ковыряет:
- Гляди. Хозяин - барин. Топорик-то у меня найдётся, а вот руки приложить - это только твоя забота. Хочешь мёрзнуть дальше - пойдём!
И захромала глубже в лес.
- Погоди! - взмолился князь. - Давай уж свой топор. Попробую...
Покряхтел, помялся, а делать нечего. Слуг рядом нет, помочь некому. Подпёр сухую берёзу плечами, упёрся в землю ногами. Толкнул раз, другой, зашаталась берёза, и рухнула.
Старуха - тут как тут. Вынимает из своего кузовка топорик, князю протягивает. Гордей вспоминает, как мужики у него на княжьем дворе плотничали. Поплевал, для порядку, на ладони, а как за топор ухватиться-то и не знает. А топорик с виду маленький, да сам в руку лёг. Такой ладный, удобный, только и работать.
Тюкнул князь раз, тюкнул два. Ничего, вроде получается. Пока топором махал, согрелся.
Потом надрали с сухой березы коры, бересты, нашли небольшую полянку, разожгли на опушке костёр. Бабка нащипала какой-то душистой травки, набрала горсть ягод. В чистом ручейке зачерпнула котелком воды, на огне вскипятила. Траву с ягодами заварила. Вот уж и чай готов. Из кузовка достала краюшку хлеба. Откуда взяла? Одно слово - ведьма. Только вкуснее того хлеба Гордей в жизни не ел.
Князь наелся, да уж и сам разговор завёл:
- Знаю, - говорит, - о чём сейчас думаешь, старая. Теперь, выходит, эта берёзовая сушина для меня стала главной в лесу. Без неё бы не согрелись.
А Калина молчит, улыбается, да ресницами своими хлоп-хлоп!
Мимо пчела пролетела - бабка приметила, куда.
- Во-он дупло на липовой колоде. Вот тебе, Гордеюшка, ножик и туесок. Полезай, милый, достань медку!
- Да ты что, старая! Едва отдохнуть присел. Дай хоть дух перевести! И куда ж я полезу - меня пчёлы покусают.
- Ничего, ещё сам меня будешь благодарить. А за пчёл не волнуйся, это уже моя забота.
Старуха снова отщипнула какую-то травку, помяла её в руках, положила на землю. Пчелы из колоды вылетели, собрались вокруг травки.
Князь вздохнул, поднялся. Полез на липу, собрал из дупла в туесок соты с душистым сладким мёдом. Сам диву даётся - как это у бабки всё так ловко получается.
Калина мёду в травяной отвар добавила, настоящий сбитень вышел. Ещё хлеба отломила. Макнули в мёд - так вкусно, что и сказать нельзя! Вспомнил Гордей свои пиры, на которых столы от яств и пива ломились, а радости от тех разносолов никакой. Только с души воротит. Пресытился. Головой покачал. А Калина посмеивается:
- Лес - он кормилец! В лесу не пропадёшь. Тут каждое дерево с особым смыслом, каждая травинка со своим секретом. Но эти секреты раскроешь, если не станешь лесных тварей обижать, жечь, ломать, почём зря. А то иные вон мечом размахаются - только щепки с деревьев летят. Рогатинами во всякого зверя тычут, собаками травят, стрелами ранят...
Гордей голову потупил. Устыдился. А бабка вдруг поднялась на ноги:
- Ладно, что-то мы засиделись. Скоро темнеть начнёт. Пора двигаться. Пойду я, погляжу дорогу.
Отошла на пару шагов, раз! И нет бабки. Один хвост лисий между ветками огненным пёрышком мелькнул. Как растворилась среди деревьев.
Князь сидит, ждёт. Неловко ногой двинул, опрокинул котелок, костёр затушил. Сумерки сгущаются.
Кричит Гордей:
- Калина! Где ты? Куда идти-то?
Никто не откликается. Кругом чащоба. На небе тучи сгущаются, ветер верхушки деревьев раскачивает, по лесу скрип да треск. Князь не из робкого десятка, а и ему жутковато.
- Баба Калина! Ау!
Только филин в ответ ухает.
Что делать? Уходить с полянки? А в какую сторону? Не бывал в этих местах князь, не знает этого леса. А если бы и бывал - не его заботой было следить за дорогой. Слуги, ловчие, охотники из любой чащи выводили. А здесь без поводыря, один остался.
Что ж, не сидеть же тут всю ночь. Встал князь, пошел, куда глаза глядят. Продирается через бурелом. То в яму ногой провалится, то за корень зацепится. Уже не видно ни зги. Сучки острые в лицо - чуть глаза не лишился.
Час идёт, два идёт, совсем выбился из сил. Вдалеке слышит - волки воют. «Где же ты, бабушка Калинушка? Бросила меня на лютую погибель...»
Вышел, вроде, на полянку. Пригляделся, а костровище-то его! Вот и котелок брошенный. Кругами, выходит, плутал и вышел на старое место. Столько времени зря потратил!
Совсем приуныл Гордей. Сел на пенёк, заплакал.
И тут вдруг вспомнил, как ему целый день деревья помогали, как он спасся на елке от медведицы, как на осине выплыл из реки, как согрела его сухая берёза. Ну-ка, а может быть и теперь его лес выручит? Вон, скажем, та высокая сосна, глядишь, и станет для него опять главным деревом в княжеском лесу.
Подумал, да осёкся. С чего это лес-то княжеский? Лес-то, по всему выходит, его, человеческой власти сильнее, княжьего рода древнее. Это он, Гордей, в лесу гость. Малый, слабый, как муравей. Не лес ему, человеку, подчинён, а собственная его жизнь тут на веточках, на былиночках подвешена. Не Гордей лесу хозяин, а лес над ним и над всеми людьми голова. Как подумал, так ему сразу легче стало. Встал, поклонился, в четыре стороны: «Помоги, выручи, лес-батюшка!»
Подошел к сосне, погладил кору. Руки-то в ссадинах, в мозолях, в царапинах - за день сколько натерпелись. Но тут уж о такой мелочи думать нечего. Стал наверх карабкаться. Долез почти до самой верхушки. Сосна высокая, возвышается над другими деревьями. Ветер её раскачивает. А Гордей тому и рад - ветер тучи разгоняет. Небо вызвездило, вышла полная Луна. Хоть и зябко, и упасть страшно, зато светло. Лес весь сверху виден. Как тёмное море колышется, шумит.
Смотрит Гордей по сторонам. Что это? Вдалеке огоньки видны. Вот он, дом-то. Светится огнями княжий терем и дома, что рядом в деревне.
Ох, как князь обрадовался!
Чтобы с пути не сбиться, запомнил, в какой глаз светит Луна, как на небе звёзды рассыпаны. Слез с сосны, ещё раз поблагодарил сосну - четвёртое своё главное дерево. И с новыми силами опять двинулся в дорогу.
Шел-шел, уже светать стало. Заволновался даже, не сбился ли с пути. Смотрит - под ногами рябина. Та самая, которую походя мечом срубил, когда выезжал прошлым утром со двора. От той-то рябины до княжьего терема рукой подать, не собьёшься. Гордей от радости бегом к дому готов бежать. И вдруг навстречу ему выходит баба Калина. Поднимает отсечённую рябиновую веточку, к обрубку-пеньку прилаживает. Деревце как родное срастается.
- Вот тебе и пятое главное дерево. Указатель к родимому дому.
У князя к бабке ни обиды, ни злости нет за то, что в лесу его оставила одного. Обнял он бабушку:
- Спасибо тебе, Калинушка, за урок! Бросила ты меня, как кутёнка в воду. И правильно. Так бы жизни не понял. Вот тебе моё княжеское слово: живи в лесу в мире, никто тебя не тронет, не побеспокоит. А если помощь какая понадобится, проси. Чем смогу, помогу.
- Благодарю. Если что, позову. Ты, Гордеюшка, с охотой-то в другой раз поосторожнее.
- Да это уж я сам, без твоих подсказок смекнул, - засмущался князь. - Я много всего со вчерашней нашей встречи понял, это ты не сомневайся. И про главные деревья ты всё правду говорила. О Добролюбе-то я даже и не вспомнил. Не помог он мне. Другие деревья помогали.
Бабка головой покачала, брови сдвинула ресницами хлопнула:
- Нет уж, князь! Ты от своего родового дуба не отказывается, не отрекайся. Цени, его и сохраняй. Это дерево великое. Оно здоровье людям даёт, большую силу имеет. И вот тебе подарок. Скоро пригодится. - Протянула Гордею завязанную узлом тряпицу. - Помни бабу Калину!
Отошла за рябинку, и пропала, как не было её. Только хвост лисий за деревьями огнём вспыхнул. Ведьма, одно слово.
Князь тряпицу за пазуху положил, пошел к воротам. А ворота сами ему навстречу распахнулись. Оттуда княжьи слуги к Гордею выбегают:
- Батюшка! - кричат. - Великий князь! Жив ли? Здоров? Мы все глаза проглядели, волновались за тебя: не заблудился ли, голубчик, не сгинул ли в лесу? Радость-то у нас какая! Сынок у тебя ночью родился! Настоящий богатырь!
У Гордея сердце ёкнуло. Он из-за пазухи бабкину тряпицу достал, развернул, а там - большущий желудь. Будет в княжьей дубраве пополнение.