Заповедник сказок. Проект № 109 "День кулинарных приключений". Моя сказка "Улыбка табунщика Чалахэ"
Надо уже выкладывать как есть, иначе никогда не закончу. Выложу, а там, глядишь, ещё подчищу.
Вот копилка проекта:
http://zapovednik-2005.livejournal.com/433753.html#comments
а вот моя, как обычно длинная и многословная сказка:
УЛЫБКА ТАБУНЩИКА ЧАЛАХЭ
Из юрты старика Чалахэ так вкусно пахло варёной бараниной, что у мальчишек закружилась голова. Так, как готовила бараньи кишки Хонгорзул, не умел их готовить никто.
Ребята, не решаясь войти, стояли у входа в юрту, переминались с ноги на ногу, сглатывали слюну, переглядывались, подталкивали друг друга: «Заходи!» - «Сам заходи!» - «Нет, ты первый!..»
Самому старшему, умному и серьёзному мальчику Улукэ на днях исполнилось тринадцать. Улукэ радует учителей, хорошо отвечает на уроках. Родители даже думали отправить сына в Пекин учиться на фельдшера или на военного, но Улукэ хочет стать чабаном, как настоящий монгол.
Ворчуну Цзяньду одиннадцать. Густые чёрные брови срослись на переносице, сам смуглый, загорелый. Здорово умеет скакать на лошади, хотя родился не в степи. Его семья переехала с северо-запада лет семь назад. Родители так и не стали среди чабанов своими, а сам Цзяньду хорошо сдружился с местными ребятишками и почти ничем от степняков не отличается.
Весёлому фантазёру и болтушке Бошенхору пока десять. Бошенхор вечно затевает всякие шалости. Он остёр на язык, с ним всегда интересно.
Самому младшему Даоэрцзи, двоюродному брату Цзяньду, нет ещё и пяти. Это к его родителям с северо-запада переехала семья Цзяньду. Матери Даоэрцзи и Цзяньду - сёстры. Даоэрцзи не с кем оставить дома, вот и приходится старшему брату всюду таскать с собой малыша. У Даоэрцзи удивительные синие глаза. У монголов редко бывают такие глаза.
Последний, пятый мальчик, стоявший ранним весенним вечером возле юрты старика Чалахэ, Ланьмучжабу. Ему двенадцать. Румяный, толстощёкий, похожий на сонного байбака. Учится он неважно, всё на что-то отвлекается, зато добрый и очень любит свою собаку Гао.
- Заходите уже! Чего топчитесь? - прокричал из юрты Чалахэ.
Внучка Чалахэ, девятнадцатилетняя Хонгорзул отвела полог и пятеро пацанов, толкаясь, вошли внутрь. Юрту освещали лампы. Отблеск фитилей, горящих на овечьем жиру, заиграл на медных пуговицах ватников. Неуклюжий Ланьмучжабу, конечно, не мог без приключений - первым делом споткнулся о край мягкого бурого ковра и растянулся на полу, чуть не сбив лампу. Ребята захихикали. Чалахэ покачал головой и тоже заскрипел, засмеялся.
- Вставай, Ланьмучжабу. Пора бы тебе научиться смотреть под ноги. Вы все снимайте ватники, садитесь. Хонгорзул, дай им лапши!
Хонгорзул хлопотала у печи. Внучка Чалахэ не была красивой, но двигалась так плавно, руки у неё были такие гибкие, шея такая длинная, а лицо такое светлое, что мальчишки всякий раз, когда приходили к старику, любовались каждым её движением, каждым поворотом головы.
Девушка аккуратно расставила на низком квадратном столике миски. В каждую положила разогретую консервированную китайскую лапшу с овощами. Сверху - понемногу только что сваренных бараньих внутренностей и мяса. На середину стола поставила пиалу пекинского соевого соуса с грибами. Ах, как же аппетитно выглядит и пахнет! Кто выбрасывает кишки степных овец, тот не монгол. Наполни их нарезанными полосками мышцами живота, тонким кишечником и мышцами диафрагмы, брось в котёл, и ты многое поймёшь о монголах.
Мальчишки чинно расселись за столом. У Цзяньду громко заурчало в животе. Приятели покосились на приятеля и дружно прыснули. Цзяньду показал им язык. Потом все снова посерьёзнели, опустили головы и замерли, не смея вперёд старшего приняться за еду.
Старик наклонился над миской, взял пальцами разваристый кусок грудинки с позвонками и с удовольствием вгрызся в него зубами. Зубы семидесятилетнего Чалахэ были целыми, крепкими и белыми, на зависть молодым чабанам. Глаза глядели молодо, озорно. Когда эти глаза и белозубая улыбка в редкие моменты вспыхивали на морщинистом сухом лице, люди смущались и отводили взгляд, до того странно выглядел старик. Чалахэ знал свою особенность, поэтому часто щурился, а когда улыбался, сжимал губы.
Мясной дух становился нестерпимым. Первым не выдержал Бошенхор. Он резко выдохнул, схватил палочки и начал жадно заталкивать в рот лапшу, помогая себе пальцем. Остальные нерешительно посмотрели на Чалахэ.
Чалахэ кивнул: можно!
Несколько минут в юрте было тихо. Слышались только общее чавканье, лай собак со двора и шкворчание сала на сковороде. Это Хонгорзул жарила для проголодавшихся за день мальчишек ещё и яичницу.
Ребята доели лапшу, а Ланьмучжабу даже вылизал миску, чем опять всех насмешил.
Внучка Чалахэ разложила по тем же мискам яичницу, которая пахла ещё слаще, чем мясо, и все снова принялись за еду.
Наконец минут через десять сытая компания отвалилась от стола, побросав палочки в миски. Ребята отдувались, вытирали пот со лба рукавами рубашек и толстовок. Бошенхор потихоньку икал.
Хонгорзул разлила по пиалам чай с молоком.
- Ну, как, ягнята? Вкусно? - высоким голосом спросил Чалахэ.
- Да! Спасибо, дедушка! Спасибо, Хонгорзул! - наперебой загалдели мальчишки.
- Теперь спрашивайте.
Ребята переглянулись. Застеснялись.
- А ну, давайте уже спрашивайте! А то сейчас всех выгоню! - понарошку заругался на них старик чабан. - Я же знаю, зачем вы пришли. И так уже сколько времени у меня отняли! Некогда мне с вами! Аркан надо чинить.
Все знали, что никакой аркан старому чабану давно был не нужен. Чалахэ не выгонял табуны уже лет десять, а последнего волка заарканил и того раньше. Но чинить древко старого аркана - натирать его, чистить, холить, лелеять - было его любимым занятием.
Маленький Даоэрцзи, сидевший по правую руку от деда, заелозил на овечьей шкурке:
- Деда! А что самое вкусное?
Старший брат цыкнул на Даоэрцзи
- Чего глупости спрашиваешь?! - и замахнулся широкой ладонью, собираясь дать ему затрещину.
Старик перехватил руку Цзяньду. Строго на него посмотрел. Провёл широченной узловатой лапой по волосам младшего брата:
- Хороший вопрос, Даоэрзи. А сам ты как думаешь?
- Самое вкусное... Это конфеты у китайцев!
Все засмеялись.
Конфеты у китайских студентов, которые каждую весну приезжали в степь на практику, правда, были вкусными. И пахли не по-степному, городскими резкими сладкими запахами.
- Китайцы едят собак и снимают с них шкуры! - проворчал Цзяньду - А собаки едят человеческие нечистоты.
- Фу-у!
- Бе-е!
Все мальчишки скорчили рожицы. А Ланьмучжабу даже замахал руками, живо представив, как студенты снимают шкуру с его любимого Гао.
Монголы не ели собак. И не потому, что собаки сами не брезговали ничем. А потому, что собака - это верный раб человека. Волки, например, тоже едят что попало. Даже покойников. Но никто не вменяет волкам в вину того, что они питаются человечиной. Такая уж их волчья обязанность - сопровождать души монголов к Тэнгри и очищать степь. А обязанность собак - служить человеку. А уж что там эти собаки едят - это их собачье дело. Волки несут службу на Небе, собаки - на Земле. А человек - и там, и там.
По тому, какие собаки растут в семье, можно судить о хозяйке. Слабые, маленькие собаки - хозяйка ленивая, нерадивая. Большие, сильные псы - добрая хозяйка. Вот у Хонгорзул собаки хорошие. Шерсть у них густая, бока круглые, зубы и кости крепкие. Добрая хозяйка Хонгорзул.
Никогда монгол не сделает так, как делают китайцы и некоторые крестьяне, которые приходят в степь с северо-запада. Никогда монгол, живущий в степи, не убьёт собаку ради еды и подстилки из собачьей шкуры. Грех это. Тэнгри не простит. Родители Цзяньду тоже пришли с северо-запада, но они не убивали и не ели собак.
- А ты что скажешь, Улукэ? Что самое вкусное? - спросил старик у Улукэ, который всегда отвечал на вопросы толково и вдумчиво.
Улукэ задумался, хотел уже что-то сказать, но его перебил Бошенхор.
- Самое вкусное - гуаньцзы!
Гуаньцзы скотоводы называли новую еду, которую привозили в степь китайские студенты. Еда была разная. Что-то монголам нравилось, а что-то нет. Соевый соус и лук чабаны полюбили. Самые смелые пробовали понемножку добавлять в лапшу острый перец. А вот имбирь, чеснок, уксус и другие приправы пахли, на вкус степняков, отвратительно. Их почти никто не ел. Но Бошенхор имел в виду совсем не чеснок. Мальчик вспомнил, как прошлой весной ездил с отцом на дальнее пастбище и набивал мешки цветками диких жёлтых хризантем. Как светились под солнцем холмы, и всё вокруг было до того жёлтым, что хотелось зажмуриться. Плотные, сочные бутоны ковром покрывали степь. То, что они красивые, Бошенхор знал. Но то, что они вкусные, и едят их не только овцы, а и люди, рассказали ему и его родителям китайские студенты. Они сами приправляли хризантемами мясо, добавляли нежные бутоны в фарш для пельменей, в салат и даже в суп. Монголы попробовали. Некоторые стали ездить с китайцами на жёлтые холмы и набивать сумки бутонами, заготавливая еду не только для скотины, но и для себя.
Мать Бошенхора заготовила в прошлом году на зиму много хризантем. Как её научили студенты, сперва обваривала бутоны кипятком, затем высушивала на солнце и складывала в мешки. Соседи говорили: что вы как бараны? А Бошенхору понравилось.
Улукэ поморщился:
- Гуаньцзы - это невкусно! - Самое вкусное на свете - молочные пенки, которые делает бабушка Гэлусай.
Мальчишки согласно закивали. Пенки у Гэлусай и впрямь были необыкновенные.
- Я знаю, почему они такие вкусные! - заявил Ланьмучжабу. - Гэлусай берёт молоко чёрной коровы. А все знают, что у её чёрной коровы самое лучшее молоко.
Улукэ не понравилось, что его опять перебили:
- Это ты только знаешь. А вовсе и не все.
- Ланьмучжабу знает всё про коров, потому что его отец пасёт коров! - подначил Бошенхор.
- Ну и что? - обиделся Ланьмучжабу. - Отец Улукэ тоже чабан. Почему вы над ним не смеётесь?
- Мой отец пасёт лошадей, - со значением произнёс Улукэ.
- Всего один месяц. А в прошлом году он ещё пас овец.
- Пасти овец и лошадей - это совсем не то, что пасти коров! - завопил Бошенхор. - Все знают, что пастух коров не поменяется даже с начальником уезда.
Мальчишки загоготали, а Ланьмучжабу надулся и покраснел.
Ребята привыкли смеяться над неуклюжим Ланьмучжабу, а язва-Бошенхор дразнил его при каждом удобном случае. Все свои шутки он оттачивал именно на толстяке Ланьмучжабу. Подначивал его и за круглый животик, и за то, что отец Ланьмучжабу Чуньбинай пас коров, весь год не снимая рваную телогрейку и старую разодранную собаками шапку.
Пасти коров в степи - самое скучное и самое лёгкое занятие для мужчины. В стаде, которое пас Чуньбинай, было больше двухсот коров. Это немало. Чабан хорошо со своей работой справлялся, и сын им втайне гордился. Но если говорил об этом вслух, мальчишки дружно поднимали его на смех.
Отец Улукэ тоже был чабаном, но над ним никто не смеялся. До конца прошлой осени отец Улукэ пас овец. Дни пастуха овец проходят так же скучно и однообразно, как у пастуха коров, но если у тебя овцы, ты богат. У твоей семьи всегда есть мясо для еды, шкуры для одежды, овечий помёт для огня и тепла в юрте. Пастухи овец свысока смотрят на пастухов коров. Но с завистью - на погонщиков лошадей.
Этой весной сбылась мечта отца Улукэ. Его перевели в погонщики лошадей. Чабаны, которые пасут лошадей, это степная знать! У кого больше хороших лошадей, у того больше славы и любовниц, тот занимает высокое положение в обществе. Лошадь для степного человека - жизнь. Мало хороших лошадей - не убежишь от урагана, не доставишь врача и лекарства семье, не поспеешь вовремя к тому, кто попал в беду, не догонишь волка, не вернёшь сбежавший скот. Лошадь - и друг, и боевой товарищ. Погонщик лошадей - занятие мужественных монголов. Это в мирное время они чабаны, а в военную пору - храбрые воины.
Быстро скачет табунщик. Много видел, много знает. В каждой юрте табунщику рады. Он и письмо передаст, и вещи привезёт, и лошадей поменяет. Какой интерес красивой девушке наряжаться перед пастухом коров? Скука. Другое дело - погонщик лошадей. Откуда он приедет в этот раз? Что расскажет? Что привезёт? Интересно!
Лучшую одежду достанет красавица к его приезду, приготовит ягнёнка с жареным рисом, выйдет его встречать, вынесет в пиале самую вкусную и сладкую простоквашу, чтобы табунщик напился с дороги. Смелый, крепкий, осторожный, выносливый, как волк, табунщик.
Бошенхор не просто так дразнил Ланьмучжабу. Знал за собой это право. Все мальчишки завидовали Бошенхору. Его дед Шацылэн был табунщиком. Правда, дед умер, когда Бошенхору не было и трёх лет, и внук деда почти не запомнил, но имя Шацылэна до сих пор с почтением вспоминают даже взрослые чабаны. Старик Чалахэ дружил с Шацылэном, хотя был моложе его. Чалахэ сам в молодости был добрым табунщиком. Но всегда признавал, что до деда Бошенхора ему далеко. Чалахэ часто рассказывал мальчишкам о приключениях храброго Шацылэна и его коня, которого, говорят, воспитали сами волки.
У Шацылэна был удивительный конь! В степи считается: хочешь хорошую лошадь - оседлай её сам. Стыдно брать коня, которого объездил другой чабан. Шацылэн долго выбирал себе жеребца. Однажды на берегу озера на водопое разглядел сильного, выносливого, с диким необузданным нравом красавца. Шерсть его лоснилась и сверкала. Длинная грива закрывала глаза и часть шеи.
Табунщики объезжают самых сильных и норовистых жеребцов до исполнения коням трёх лет. После этого срока жеребцы становятся совсем дикими и неуправляемыми, сбрасывают наездников так, что те разбивают лицо и ломают кости. Коней оставляют в покое, и жеребцы благополучно занимаются воспроизводством и охраняют свой табун, становясь самыми заботливыми и доблестными кавалерами для своих кобылиц.
Высокому белогривому избраннику Шацылэна было уже три с половиной года. Никто из чабанов не решался подступиться к Шацы, и лишь Шацылэн увидел в бешено скалящем зубы и закатывающем глаза коне будущего друга. Чуть не сломал себе спину, но, всё-таки, оседлал лютого. Дал ему имя Шацы-белый. Многим лошадям давали прозвища по имени того, кто их объездил, и по масти. В большом почёте в степи наездники, именами которых названо много лошадей. У Шацылэн таких лошадей было несколько десятков.
Двенадцать лет Шацы-белый был рядом с хозяином, кочевал с ним, водил табуны. Шацылэн брал свой семиметровый берёзовый аркан, жёсткий и гладкий, удивительно крепкий, с красивой резной ручкой, уезжал в степь на неделю, а то и на две, и охотился на волков. Шацы тоже был воином. Конём-воином. И конём-охотником в той степени, в какой может быть охотником конь. Своими копытами Шацы однажды затоптал двух волков и несколько раз выносил хозяина, спасая его и табун от волчьей стаи.
Потом конь сильно заболел. Четыре дня у него был такой сильный жар, что опытные чабаны говорили Шацылену: не жилец твой Шацы-белый. Предлагали даже помочь табунщику быстро отправить Шацы к Тэнгри, чтобы жеребец не мучился.
Говорят, не все души лошадей отправляются к Тэнгри. Только самые сильные и достойные. Шацы точно попал туда после смерти. Но не в этот раз. Потому что Шацылэн не стал верить чабанам и не убил своего друга. Он зажал нос коню, заставил его поднять голову и разбил об его зубы яйцо. Яйцо потекло в рот. Потом хозяин разбил ещё одно яйцо. Через некоторое время - третье. И ещё. И делал так несколько дней. И Шацы выздоровел. И прожил ещё целых семь лет. А потом сам спокойно отправился к Тэнгри, когда подошло время. А пять лет назад вслед за конём ушёл и его хозяин, дедушка Бошенхора Шацылэн. Хороший был пастух лошадей. Все его помнят.
- Пасти овец, и лошадей - это не то, что пасти коров! - сказал Улукэ. Потом повернулся к Чалахэ. - Дедушка, ну теперь ты сам скажи, что же, всё-таки, вкуснее всего?
- Вкуснее всего степь. Задавайте следующий вопрос, глупые мальчишки.
Ребята не стали ничего уточнять. Все знали, как надо себя вести. Старик сам всё расскажет, когда захочет.
Маленький Даоэрцзи опять вылез вперёд:
- Дедушка, а кто самый голодный?
Чалахэ засмеялся, как будто закашлялся.
- Голодный? А ты, Даоэрцзи, как думаешь?
- Самые голодные - собаки! Они даже фантики от конфет вылизывают! Я видел, китайцы им дают, а собаки сначала конфету съедают, а потом фантики лижут.
Бошенхор захихикал, Цзяньду нахмурился, Улукэ кивнул, а Ланьмучжабу покачал головой:
- Нет, Даоэрцзи! Самые голодные - это люди.
Хонгорзул подбрасывала помёт в печь, поддерживая огонь и, казалось, не слушала, о чём говорят за столом. Но вдруг обернулась и тихонько сказала:
- Самые голодные - волки.
Мальчишки разом повернулись к ней. Секунду обдумывали слова девушки, а потом заговорили разом.
- Да! Волки! Они едят лошадей, овец и коров! - закричал Бошенхор.
- И зайцев, - добавил Улукэ.
- И мышей, - поддакнул Цзяньду.
Улукэ вспомнил, что говорил ему отец:
- Все знают, какой у волков закон. Питаться изо всех сил, и быть свободными!
- И байбаков, - воодушевился Ланьмучжабу, радуясь, что может наравне со всеми принять участие в разговоре и поддержать Хонгорзул. - И байбаков ещё едят!
Бошенхор тут же ухватился за возможность подразнить толстяка:
- И тебя съедят, Ланьмучжабу! Потому что у тебя толстые щёки. Ты, наверное, вку-усный! Как байбак. И сам всё время ешь, как волк.
Бошенхор захохотал, радуясь удачной шутке. Но друзья его, почему-то не поддержали. Наоборот, Улукэ сдвинул брови, рыкнул на Бошенхора, а потом кивнул пунцовому Ланьмучжабу:
- Да, волки очень жадные и всегда голодные. Они съедают дзерена вместе с мясом, кожей, костями и жилами. И даже с копытами! Я сам видел, только зубы и шерсть остаются в волчьем помёте. И ещё волки могут загрызть человека.
Бошенхор стукнул по столу кулаком:
- Волков надо убивать!
- Да, волков надо убивать, - спокойно согласился старик Чалахэ.
- Когда я вырасту, я убью всех волков! - храбро закричал маленький Даоэрцзи.
- Тогда ты умрёшь сам, - также спокойно сказал старик.
- Почему?!
- Если волков будет много, скота будет меньше, монголов будет меньше. Если волков не будет совсем, монголов тоже не будет совсем.
- Как это? - ещё больше удивился Даоэрцзи.
- Вот скажи... - старик сперва обратился к малышу, а потом окинул взглядом всех мальчишек. - И вы, глупые ягнята, скажите, зачем нужно убивать волков?
Бошенхор подскочил:
- Как это - «зачем»?! А пусть они не трогают наш скот! И наших собак. У нас за год шесть собак загрызли!
Старик снял с печки чайник, долил себе в пиалу кипятка, добавил молока из алюминиевого ковшика. Подул. Отхлебнул не торопясь.
- Защищать степь важнее, чем защищать скот. Волки защищают степь. Но и мы, монголы, защищаем степь. Если волки исчезнут, они не смогут сопровождать души людей на небо. И Тэнгри не сможет возвращать души людей на землю. Не будет волков, не будет людей, некому будет защищать степь. И степь не выживет.
И ещё большой глоток чаю. И кусок сладкого соевого творога.
И продолжил:
- Но Бошенхор прав, волков надо убивать. Волки - святые, пока их достаточно. Когда их становится слишком много, они уже не святые. Они - нечисть. Если нечести будет слишком много, все коровы и овцы будут съедены и люди не выживут. Тогда и степь погибнет. Монголов немного, но достаточно, чтобы степь жила. Волков немало, но тоже достаточно. Люди следят за волками, волки за людьми. А степь следит за всеми. А что собак у вас волки загрызли, Бошенхор, то это, конечно, жалко, но собаки всё равно волкам благодарны.
- За что? - Не понимал не только Бошенхор. Другие мальчики тоже не понимали.
- Не было бы в степи столько волков, не нужно было бы чабанам выращивать столько собак. Хонгорзул, сколько щенков мы оставили из последнего помёта?
- Двоих. Самых крепких. А четверых пришлось подбросить и отправить к Тэнгри.
- Вот. А не было бы волков, отправились бы к Тэнгри и эти двое. И другие.
Пока дед говорил, Даоэрцзи поднялся из-за стола, подошёл сбоку к Чалахэ, стал осторожно подёргивать его за рукав и шептать:
- Де-ед! Деда! Де-еда...
- Ну, что? Что тебе, Даоэрцзи? Что ты меня всё время перебиваешь?
- Деда, а всё-таки, кто самый голодный? Если не волки, не люди, не собаки... Ты сам скажи!
- Вот пристал! Степь! Степь самая голодная!
- Опять?
- Что - опять?
- Опять степь?
- Да, глупенький Даоэрцзи, опять степь! Эх, вы...
Даоэрцзи раскрыл было рот, но ничего так и не сказал. Закрыл. Мальчишки молчали.
Старик отодвинул пустую пиалу, обернулся, махнул внучке. Хонгорзул его поняла, сняла со стены деревянную резную палку - часть старого аркана - осторожно на двух руках подала деду. Чалахэ взял из-под стола кусок чёрной затёртой овчины, обернул резную ручку и принялся натирать и так уже блестевшее как металл дерево.
Ланьмучжабу думал о степи. Степь самая голодная. Почему? Вот она, зелёная, мягкая, бесконечная. После зимы удобренная скотом земля едва дожидается тепла и сразу начинает оживать. Трава появляется уже под снегом и поэтому сначала ростки желтоватые. Но Ланьмучжабу знает - пройдёт всего несколько дней, трава поднимется выше и всё позеленеет. А потом появятся цветы и тогда перечислить все цвета и оттенки в степи станет невозможно.
Ланьмучжабу уже не сидел за столом в юрте старика Чалахэ. Он стоял на зелёном склоне. Далеко внизу отец на лошади объезжал стадо. Коровы казались маленькими, как копошащиесяя жуки. Холодный весенний ветер продувал ватник, задувал в рукава, гнал над холмами белые облака и степь каждое мгновение меняла окраску - солнце закрыто, и трава тёмная, сизая или даже серая. Солнечный луч пробился через прореху в облаке, и вот трава уже светится в долине, колышется и переливается на склоне. А в маленьких канавках блестит вода. А в низинах шуршат по берегам зеркальных озёр сухие камыши. А высоко-высоко над головой висит, расправив крылья в потоках воздуха, беркут. И пахнет сразу всем - мокрой землёй, навозом, домашним дымным духом от ватника, травой, водой, ветром, солнцем...
Почему Чалахэ сказал, что степь голодная? Степь - она как мама. Добрая, большая, красивая...
- Ну, что, Даоэрцзи, спрашивай дальше, - проскрипел вдруг Чалахэ.
Ланьмучжабу вздрогнул. Даэрцзи тоже подскочил от неожиданности. Он уже успел перебраться на пол и играл с кучей бараньих бабок.
Малыш запрокинул голову, уставился на старика своими синими глазёнками, закусил губу. Чуть-чуть подумал:
- Деда, а кто тогда самый сытый?
- Ну что за дурацкие вопросы ты задаёшь весь вечер! - накинулся на него брат. - Лучше бы я тебя с собой не брал! Нет, чтобы про войну спросить. Или про море. Или про Чингисхана. В прошлый раз так интересно было про Чин...
- Хороший вопрос придумал, Даоэрцзи, - не слушая Цзяньду, протянул Чалахэ. Цзяньду оставалось только вздохнуть.
Чалахэ на вздох внимания не обратил.
- Вопросы хороший, но вам снова придётся сперва самим на него ответить. Цзяньду, кто самый сытый?
- Байбак, - буркнул Цзяньду. - Он вон какой толстый!
Ребята хмыкнули.
Бошенхор с готовностью подхватил:
- Самым сытым был я, когда доел яичницу, которую пожарила Хонгорзул!
- А сейчас ты что, опять голодный? - Это Ланьмучжабу. Сумел-таки поддеть приятеля. Молодец, Ланьмучжабу.
- Вроде бы и не голодный... Но от чашечки простокваши на соевом твороге я бы не отказался!
Тут захохотали все. Даже Хонгорзул закрыла ладонями лицо и согнулась от смеха. Ну, Бошенхор! Ну обжора!
Отсмеявшись, она, конечно, дала Бошенхору простокваши. И все вернулись к разговору.
- Ты, Улукэ, что скажешь?
Улукэ очень боялся, что его опять перебьют. Он хотел ответить серьёзно. И ответить так, чтобы все поняли, что он отвечает серьёзно.
- Я думаю, дедушка Чалахэ, что самый сытый - это Тэнгри. Каждый день он получает души тех, кто живёт в степи. И людей, и волков, и собак, и лошадей. Сколько у него уже этих душ!
- А ты считаешь, что Тэнгри ест наши души?
- Да. А разве не так?
Старик пожал плечами.
- Не знаю. Думаю, что не так. Птицы знают. Они могут подняться к Тэнгри. Поэтому скотоводы не охотятся на птиц. Монголы уважают птиц. Но вот что я точно знаю. Тэнгри - не сытый. Он щедрый. Души приходят к нему, а он возвращает их обратно и продолжает жизнь в степи.
- А кто же тогда самый сытый, дедушка Чалахэ? Опять, что ли, скажешь степь? - с вызовом бросил Бошенгур и ухмыльнулся.
Старику ухмылка не понравилась и он отвесил Бошенгуру подзатыльник.
- Да! Скажу! И не тебе, щенку, смеяться над вещами, в которых ты ничего не смыслишь!
Бошенгур захныкал. Чалахэ уже остыл. Потрепал шевелюру пацана. Бошенгур всхлипнул разок для порядка, утёр нос рукавом. Улыбнулся.
Чалахэ отложил аркан.
- Ладно. Слушайте, глупые вы ягнята. Степь самая вкусная. Степь самая голодная. Степь самая сытая. Все едят степь - одни едят траву, которую рождает степь, и пьют воду, которую приносят в степь дожди и снега. Другие едят тех, кто ел траву и пил воду. Третьи пожирают падаль. Но степь пожирает всех. И овец, и коров, и лошадей, и собак, и зайцев, и дзеренов, и мышей, и байбаков, и волков, и людей. Степь ест и наше время. Степь больше времени. Моё время степь уже почти съела. И ваше когда-нибудь съест. Сначала время, потом тело.
- Деда, а зачем степи моё тело? - спросил Даэрцзи, и на этот раз брат ничего малышу не возразил. Ему самому было интересно.
Чалахэ взял миску и легонько постучал ею по столу.
- Вот ты, Даэрцзи, ел сегодня мясо барана. Барана убили люди. Люди убивают коров, баранов, дзеренов и едят их мясо. Сколько живых тварей, детей степи, убили ваши родители? Сколько убьёте вы? Сколько убил и съел за свою долгую жизнь я сам? Не знаете? Я тоже не знаю. Но знаю, что много. А ведь это грех, ребятки. И Тенгри хочет, чтобы мы этот грех искупили. Мы умрём и возвратим своё мясо степи. Так будет справедливо. Души не будут плакать и смогут вознестись к Тэнгри. Многие тысячи лет монголы не хоронят людей в могилах. Люди в степи рождаются, живут, едят и пьют, скачут на конях, воюют с теми, кто приходит в степь, и умирают. Покойника кладут на телегу и едут на восток. И пока телега едет, она подпрыгивает на кочках. На какой-то кочке тело вылетет из телеги и остаётся в степи. Значит, это его место. Здесь покойник дождётся волков и они не оставят от бывшего человека даже костей. И это тоже правильно. Сами волки, проводники душ к Тэнгри, потом уйдут в степную землю. Какой была степь, когда пришли люди, волки, лошади, такой она и останется, когда все мы уйдём. Вся наша с вами суета, все людские заботы для степи - как лёгкое дуновение ветра. Степь родила нас, степь нас и съест. Большая жизнь управляет маленькими жизнями. Надо защищать большую жизнь. Поняли?
Мальчишки неуверенно кивнули:
- Поняли...
- Ничего вы не поняли! Эх, вы, ягнята...
Старик опять машинально взял в одну руку резную часть аркана, в другую - овчину и принялся натирать дерево.
- А китайцы сказали, здесь посёлок будут строить, - ни к чему вдруг пробубнил Ланьмучжабу.
- Это мы ещё поглядим. Да, деда? - Хонгорзул вытирала ладони о передник. Она только что вернулась со двора - выносила золу. - Ребята, там уже стемнело. Вас родители не хватятся?
- Не-е! - махнул головой Цзяньду. - Нас на весь вечер отпустили. Дедушка Чалахэ, расскажи ещё про покойников!
- Хватит. Идите, правда, по домам, дети. Ланьмучжабу, за тобой мать уже собаку послала.
- Откуда ты знаешь? - только успел спросить Ланьмучжабу, как со двора послышался звонкий лай. - Гао! Гао, я здесь! - радостно закричал мальчик и бросился из юрты навстречу другу.
За ним поспешили и другие ребята, забыв даже попрощаться с хозяином.
- Гао! Гао! - наперебой кричали они, и голоса их вместе с собачьим лаем удалялись всё дальше. А Чалахэ сидел в юрте и улыбался так широко, что отблески горящих на овечьем жиру фитилей играли на его крепких белоснежных зубах.
Написано под впечатлением от книги Цзян Жун "Волчий тотем".
Вот копилка проекта:
http://zapovednik-2005.livejournal.com/433753.html#comments
а вот моя, как обычно длинная и многословная сказка:
УЛЫБКА ТАБУНЩИКА ЧАЛАХЭ
Из юрты старика Чалахэ так вкусно пахло варёной бараниной, что у мальчишек закружилась голова. Так, как готовила бараньи кишки Хонгорзул, не умел их готовить никто.
Ребята, не решаясь войти, стояли у входа в юрту, переминались с ноги на ногу, сглатывали слюну, переглядывались, подталкивали друг друга: «Заходи!» - «Сам заходи!» - «Нет, ты первый!..»
Самому старшему, умному и серьёзному мальчику Улукэ на днях исполнилось тринадцать. Улукэ радует учителей, хорошо отвечает на уроках. Родители даже думали отправить сына в Пекин учиться на фельдшера или на военного, но Улукэ хочет стать чабаном, как настоящий монгол.
Ворчуну Цзяньду одиннадцать. Густые чёрные брови срослись на переносице, сам смуглый, загорелый. Здорово умеет скакать на лошади, хотя родился не в степи. Его семья переехала с северо-запада лет семь назад. Родители так и не стали среди чабанов своими, а сам Цзяньду хорошо сдружился с местными ребятишками и почти ничем от степняков не отличается.
Весёлому фантазёру и болтушке Бошенхору пока десять. Бошенхор вечно затевает всякие шалости. Он остёр на язык, с ним всегда интересно.
Самому младшему Даоэрцзи, двоюродному брату Цзяньду, нет ещё и пяти. Это к его родителям с северо-запада переехала семья Цзяньду. Матери Даоэрцзи и Цзяньду - сёстры. Даоэрцзи не с кем оставить дома, вот и приходится старшему брату всюду таскать с собой малыша. У Даоэрцзи удивительные синие глаза. У монголов редко бывают такие глаза.
Последний, пятый мальчик, стоявший ранним весенним вечером возле юрты старика Чалахэ, Ланьмучжабу. Ему двенадцать. Румяный, толстощёкий, похожий на сонного байбака. Учится он неважно, всё на что-то отвлекается, зато добрый и очень любит свою собаку Гао.
- Заходите уже! Чего топчитесь? - прокричал из юрты Чалахэ.
Внучка Чалахэ, девятнадцатилетняя Хонгорзул отвела полог и пятеро пацанов, толкаясь, вошли внутрь. Юрту освещали лампы. Отблеск фитилей, горящих на овечьем жиру, заиграл на медных пуговицах ватников. Неуклюжий Ланьмучжабу, конечно, не мог без приключений - первым делом споткнулся о край мягкого бурого ковра и растянулся на полу, чуть не сбив лампу. Ребята захихикали. Чалахэ покачал головой и тоже заскрипел, засмеялся.
- Вставай, Ланьмучжабу. Пора бы тебе научиться смотреть под ноги. Вы все снимайте ватники, садитесь. Хонгорзул, дай им лапши!
Хонгорзул хлопотала у печи. Внучка Чалахэ не была красивой, но двигалась так плавно, руки у неё были такие гибкие, шея такая длинная, а лицо такое светлое, что мальчишки всякий раз, когда приходили к старику, любовались каждым её движением, каждым поворотом головы.
Девушка аккуратно расставила на низком квадратном столике миски. В каждую положила разогретую консервированную китайскую лапшу с овощами. Сверху - понемногу только что сваренных бараньих внутренностей и мяса. На середину стола поставила пиалу пекинского соевого соуса с грибами. Ах, как же аппетитно выглядит и пахнет! Кто выбрасывает кишки степных овец, тот не монгол. Наполни их нарезанными полосками мышцами живота, тонким кишечником и мышцами диафрагмы, брось в котёл, и ты многое поймёшь о монголах.
Мальчишки чинно расселись за столом. У Цзяньду громко заурчало в животе. Приятели покосились на приятеля и дружно прыснули. Цзяньду показал им язык. Потом все снова посерьёзнели, опустили головы и замерли, не смея вперёд старшего приняться за еду.
Старик наклонился над миской, взял пальцами разваристый кусок грудинки с позвонками и с удовольствием вгрызся в него зубами. Зубы семидесятилетнего Чалахэ были целыми, крепкими и белыми, на зависть молодым чабанам. Глаза глядели молодо, озорно. Когда эти глаза и белозубая улыбка в редкие моменты вспыхивали на морщинистом сухом лице, люди смущались и отводили взгляд, до того странно выглядел старик. Чалахэ знал свою особенность, поэтому часто щурился, а когда улыбался, сжимал губы.
Мясной дух становился нестерпимым. Первым не выдержал Бошенхор. Он резко выдохнул, схватил палочки и начал жадно заталкивать в рот лапшу, помогая себе пальцем. Остальные нерешительно посмотрели на Чалахэ.
Чалахэ кивнул: можно!
Несколько минут в юрте было тихо. Слышались только общее чавканье, лай собак со двора и шкворчание сала на сковороде. Это Хонгорзул жарила для проголодавшихся за день мальчишек ещё и яичницу.
Ребята доели лапшу, а Ланьмучжабу даже вылизал миску, чем опять всех насмешил.
Внучка Чалахэ разложила по тем же мискам яичницу, которая пахла ещё слаще, чем мясо, и все снова принялись за еду.
Наконец минут через десять сытая компания отвалилась от стола, побросав палочки в миски. Ребята отдувались, вытирали пот со лба рукавами рубашек и толстовок. Бошенхор потихоньку икал.
Хонгорзул разлила по пиалам чай с молоком.
- Ну, как, ягнята? Вкусно? - высоким голосом спросил Чалахэ.
- Да! Спасибо, дедушка! Спасибо, Хонгорзул! - наперебой загалдели мальчишки.
- Теперь спрашивайте.
Ребята переглянулись. Застеснялись.
- А ну, давайте уже спрашивайте! А то сейчас всех выгоню! - понарошку заругался на них старик чабан. - Я же знаю, зачем вы пришли. И так уже сколько времени у меня отняли! Некогда мне с вами! Аркан надо чинить.
Все знали, что никакой аркан старому чабану давно был не нужен. Чалахэ не выгонял табуны уже лет десять, а последнего волка заарканил и того раньше. Но чинить древко старого аркана - натирать его, чистить, холить, лелеять - было его любимым занятием.
Маленький Даоэрцзи, сидевший по правую руку от деда, заелозил на овечьей шкурке:
- Деда! А что самое вкусное?
Старший брат цыкнул на Даоэрцзи
- Чего глупости спрашиваешь?! - и замахнулся широкой ладонью, собираясь дать ему затрещину.
Старик перехватил руку Цзяньду. Строго на него посмотрел. Провёл широченной узловатой лапой по волосам младшего брата:
- Хороший вопрос, Даоэрзи. А сам ты как думаешь?
- Самое вкусное... Это конфеты у китайцев!
Все засмеялись.
Конфеты у китайских студентов, которые каждую весну приезжали в степь на практику, правда, были вкусными. И пахли не по-степному, городскими резкими сладкими запахами.
- Китайцы едят собак и снимают с них шкуры! - проворчал Цзяньду - А собаки едят человеческие нечистоты.
- Фу-у!
- Бе-е!
Все мальчишки скорчили рожицы. А Ланьмучжабу даже замахал руками, живо представив, как студенты снимают шкуру с его любимого Гао.
Монголы не ели собак. И не потому, что собаки сами не брезговали ничем. А потому, что собака - это верный раб человека. Волки, например, тоже едят что попало. Даже покойников. Но никто не вменяет волкам в вину того, что они питаются человечиной. Такая уж их волчья обязанность - сопровождать души монголов к Тэнгри и очищать степь. А обязанность собак - служить человеку. А уж что там эти собаки едят - это их собачье дело. Волки несут службу на Небе, собаки - на Земле. А человек - и там, и там.
По тому, какие собаки растут в семье, можно судить о хозяйке. Слабые, маленькие собаки - хозяйка ленивая, нерадивая. Большие, сильные псы - добрая хозяйка. Вот у Хонгорзул собаки хорошие. Шерсть у них густая, бока круглые, зубы и кости крепкие. Добрая хозяйка Хонгорзул.
Никогда монгол не сделает так, как делают китайцы и некоторые крестьяне, которые приходят в степь с северо-запада. Никогда монгол, живущий в степи, не убьёт собаку ради еды и подстилки из собачьей шкуры. Грех это. Тэнгри не простит. Родители Цзяньду тоже пришли с северо-запада, но они не убивали и не ели собак.
- А ты что скажешь, Улукэ? Что самое вкусное? - спросил старик у Улукэ, который всегда отвечал на вопросы толково и вдумчиво.
Улукэ задумался, хотел уже что-то сказать, но его перебил Бошенхор.
- Самое вкусное - гуаньцзы!
Гуаньцзы скотоводы называли новую еду, которую привозили в степь китайские студенты. Еда была разная. Что-то монголам нравилось, а что-то нет. Соевый соус и лук чабаны полюбили. Самые смелые пробовали понемножку добавлять в лапшу острый перец. А вот имбирь, чеснок, уксус и другие приправы пахли, на вкус степняков, отвратительно. Их почти никто не ел. Но Бошенхор имел в виду совсем не чеснок. Мальчик вспомнил, как прошлой весной ездил с отцом на дальнее пастбище и набивал мешки цветками диких жёлтых хризантем. Как светились под солнцем холмы, и всё вокруг было до того жёлтым, что хотелось зажмуриться. Плотные, сочные бутоны ковром покрывали степь. То, что они красивые, Бошенхор знал. Но то, что они вкусные, и едят их не только овцы, а и люди, рассказали ему и его родителям китайские студенты. Они сами приправляли хризантемами мясо, добавляли нежные бутоны в фарш для пельменей, в салат и даже в суп. Монголы попробовали. Некоторые стали ездить с китайцами на жёлтые холмы и набивать сумки бутонами, заготавливая еду не только для скотины, но и для себя.
Мать Бошенхора заготовила в прошлом году на зиму много хризантем. Как её научили студенты, сперва обваривала бутоны кипятком, затем высушивала на солнце и складывала в мешки. Соседи говорили: что вы как бараны? А Бошенхору понравилось.
Улукэ поморщился:
- Гуаньцзы - это невкусно! - Самое вкусное на свете - молочные пенки, которые делает бабушка Гэлусай.
Мальчишки согласно закивали. Пенки у Гэлусай и впрямь были необыкновенные.
- Я знаю, почему они такие вкусные! - заявил Ланьмучжабу. - Гэлусай берёт молоко чёрной коровы. А все знают, что у её чёрной коровы самое лучшее молоко.
Улукэ не понравилось, что его опять перебили:
- Это ты только знаешь. А вовсе и не все.
- Ланьмучжабу знает всё про коров, потому что его отец пасёт коров! - подначил Бошенхор.
- Ну и что? - обиделся Ланьмучжабу. - Отец Улукэ тоже чабан. Почему вы над ним не смеётесь?
- Мой отец пасёт лошадей, - со значением произнёс Улукэ.
- Всего один месяц. А в прошлом году он ещё пас овец.
- Пасти овец и лошадей - это совсем не то, что пасти коров! - завопил Бошенхор. - Все знают, что пастух коров не поменяется даже с начальником уезда.
Мальчишки загоготали, а Ланьмучжабу надулся и покраснел.
Ребята привыкли смеяться над неуклюжим Ланьмучжабу, а язва-Бошенхор дразнил его при каждом удобном случае. Все свои шутки он оттачивал именно на толстяке Ланьмучжабу. Подначивал его и за круглый животик, и за то, что отец Ланьмучжабу Чуньбинай пас коров, весь год не снимая рваную телогрейку и старую разодранную собаками шапку.
Пасти коров в степи - самое скучное и самое лёгкое занятие для мужчины. В стаде, которое пас Чуньбинай, было больше двухсот коров. Это немало. Чабан хорошо со своей работой справлялся, и сын им втайне гордился. Но если говорил об этом вслух, мальчишки дружно поднимали его на смех.
Отец Улукэ тоже был чабаном, но над ним никто не смеялся. До конца прошлой осени отец Улукэ пас овец. Дни пастуха овец проходят так же скучно и однообразно, как у пастуха коров, но если у тебя овцы, ты богат. У твоей семьи всегда есть мясо для еды, шкуры для одежды, овечий помёт для огня и тепла в юрте. Пастухи овец свысока смотрят на пастухов коров. Но с завистью - на погонщиков лошадей.
Этой весной сбылась мечта отца Улукэ. Его перевели в погонщики лошадей. Чабаны, которые пасут лошадей, это степная знать! У кого больше хороших лошадей, у того больше славы и любовниц, тот занимает высокое положение в обществе. Лошадь для степного человека - жизнь. Мало хороших лошадей - не убежишь от урагана, не доставишь врача и лекарства семье, не поспеешь вовремя к тому, кто попал в беду, не догонишь волка, не вернёшь сбежавший скот. Лошадь - и друг, и боевой товарищ. Погонщик лошадей - занятие мужественных монголов. Это в мирное время они чабаны, а в военную пору - храбрые воины.
Быстро скачет табунщик. Много видел, много знает. В каждой юрте табунщику рады. Он и письмо передаст, и вещи привезёт, и лошадей поменяет. Какой интерес красивой девушке наряжаться перед пастухом коров? Скука. Другое дело - погонщик лошадей. Откуда он приедет в этот раз? Что расскажет? Что привезёт? Интересно!
Лучшую одежду достанет красавица к его приезду, приготовит ягнёнка с жареным рисом, выйдет его встречать, вынесет в пиале самую вкусную и сладкую простоквашу, чтобы табунщик напился с дороги. Смелый, крепкий, осторожный, выносливый, как волк, табунщик.
Бошенхор не просто так дразнил Ланьмучжабу. Знал за собой это право. Все мальчишки завидовали Бошенхору. Его дед Шацылэн был табунщиком. Правда, дед умер, когда Бошенхору не было и трёх лет, и внук деда почти не запомнил, но имя Шацылэна до сих пор с почтением вспоминают даже взрослые чабаны. Старик Чалахэ дружил с Шацылэном, хотя был моложе его. Чалахэ сам в молодости был добрым табунщиком. Но всегда признавал, что до деда Бошенхора ему далеко. Чалахэ часто рассказывал мальчишкам о приключениях храброго Шацылэна и его коня, которого, говорят, воспитали сами волки.
У Шацылэна был удивительный конь! В степи считается: хочешь хорошую лошадь - оседлай её сам. Стыдно брать коня, которого объездил другой чабан. Шацылэн долго выбирал себе жеребца. Однажды на берегу озера на водопое разглядел сильного, выносливого, с диким необузданным нравом красавца. Шерсть его лоснилась и сверкала. Длинная грива закрывала глаза и часть шеи.
Табунщики объезжают самых сильных и норовистых жеребцов до исполнения коням трёх лет. После этого срока жеребцы становятся совсем дикими и неуправляемыми, сбрасывают наездников так, что те разбивают лицо и ломают кости. Коней оставляют в покое, и жеребцы благополучно занимаются воспроизводством и охраняют свой табун, становясь самыми заботливыми и доблестными кавалерами для своих кобылиц.
Высокому белогривому избраннику Шацылэна было уже три с половиной года. Никто из чабанов не решался подступиться к Шацы, и лишь Шацылэн увидел в бешено скалящем зубы и закатывающем глаза коне будущего друга. Чуть не сломал себе спину, но, всё-таки, оседлал лютого. Дал ему имя Шацы-белый. Многим лошадям давали прозвища по имени того, кто их объездил, и по масти. В большом почёте в степи наездники, именами которых названо много лошадей. У Шацылэн таких лошадей было несколько десятков.
Двенадцать лет Шацы-белый был рядом с хозяином, кочевал с ним, водил табуны. Шацылэн брал свой семиметровый берёзовый аркан, жёсткий и гладкий, удивительно крепкий, с красивой резной ручкой, уезжал в степь на неделю, а то и на две, и охотился на волков. Шацы тоже был воином. Конём-воином. И конём-охотником в той степени, в какой может быть охотником конь. Своими копытами Шацы однажды затоптал двух волков и несколько раз выносил хозяина, спасая его и табун от волчьей стаи.
Потом конь сильно заболел. Четыре дня у него был такой сильный жар, что опытные чабаны говорили Шацылену: не жилец твой Шацы-белый. Предлагали даже помочь табунщику быстро отправить Шацы к Тэнгри, чтобы жеребец не мучился.
Говорят, не все души лошадей отправляются к Тэнгри. Только самые сильные и достойные. Шацы точно попал туда после смерти. Но не в этот раз. Потому что Шацылэн не стал верить чабанам и не убил своего друга. Он зажал нос коню, заставил его поднять голову и разбил об его зубы яйцо. Яйцо потекло в рот. Потом хозяин разбил ещё одно яйцо. Через некоторое время - третье. И ещё. И делал так несколько дней. И Шацы выздоровел. И прожил ещё целых семь лет. А потом сам спокойно отправился к Тэнгри, когда подошло время. А пять лет назад вслед за конём ушёл и его хозяин, дедушка Бошенхора Шацылэн. Хороший был пастух лошадей. Все его помнят.
- Пасти овец, и лошадей - это не то, что пасти коров! - сказал Улукэ. Потом повернулся к Чалахэ. - Дедушка, ну теперь ты сам скажи, что же, всё-таки, вкуснее всего?
- Вкуснее всего степь. Задавайте следующий вопрос, глупые мальчишки.
Ребята не стали ничего уточнять. Все знали, как надо себя вести. Старик сам всё расскажет, когда захочет.
Маленький Даоэрцзи опять вылез вперёд:
- Дедушка, а кто самый голодный?
Чалахэ засмеялся, как будто закашлялся.
- Голодный? А ты, Даоэрцзи, как думаешь?
- Самые голодные - собаки! Они даже фантики от конфет вылизывают! Я видел, китайцы им дают, а собаки сначала конфету съедают, а потом фантики лижут.
Бошенхор захихикал, Цзяньду нахмурился, Улукэ кивнул, а Ланьмучжабу покачал головой:
- Нет, Даоэрцзи! Самые голодные - это люди.
Хонгорзул подбрасывала помёт в печь, поддерживая огонь и, казалось, не слушала, о чём говорят за столом. Но вдруг обернулась и тихонько сказала:
- Самые голодные - волки.
Мальчишки разом повернулись к ней. Секунду обдумывали слова девушки, а потом заговорили разом.
- Да! Волки! Они едят лошадей, овец и коров! - закричал Бошенхор.
- И зайцев, - добавил Улукэ.
- И мышей, - поддакнул Цзяньду.
Улукэ вспомнил, что говорил ему отец:
- Все знают, какой у волков закон. Питаться изо всех сил, и быть свободными!
- И байбаков, - воодушевился Ланьмучжабу, радуясь, что может наравне со всеми принять участие в разговоре и поддержать Хонгорзул. - И байбаков ещё едят!
Бошенхор тут же ухватился за возможность подразнить толстяка:
- И тебя съедят, Ланьмучжабу! Потому что у тебя толстые щёки. Ты, наверное, вку-усный! Как байбак. И сам всё время ешь, как волк.
Бошенхор захохотал, радуясь удачной шутке. Но друзья его, почему-то не поддержали. Наоборот, Улукэ сдвинул брови, рыкнул на Бошенхора, а потом кивнул пунцовому Ланьмучжабу:
- Да, волки очень жадные и всегда голодные. Они съедают дзерена вместе с мясом, кожей, костями и жилами. И даже с копытами! Я сам видел, только зубы и шерсть остаются в волчьем помёте. И ещё волки могут загрызть человека.
Бошенхор стукнул по столу кулаком:
- Волков надо убивать!
- Да, волков надо убивать, - спокойно согласился старик Чалахэ.
- Когда я вырасту, я убью всех волков! - храбро закричал маленький Даоэрцзи.
- Тогда ты умрёшь сам, - также спокойно сказал старик.
- Почему?!
- Если волков будет много, скота будет меньше, монголов будет меньше. Если волков не будет совсем, монголов тоже не будет совсем.
- Как это? - ещё больше удивился Даоэрцзи.
- Вот скажи... - старик сперва обратился к малышу, а потом окинул взглядом всех мальчишек. - И вы, глупые ягнята, скажите, зачем нужно убивать волков?
Бошенхор подскочил:
- Как это - «зачем»?! А пусть они не трогают наш скот! И наших собак. У нас за год шесть собак загрызли!
Старик снял с печки чайник, долил себе в пиалу кипятка, добавил молока из алюминиевого ковшика. Подул. Отхлебнул не торопясь.
- Защищать степь важнее, чем защищать скот. Волки защищают степь. Но и мы, монголы, защищаем степь. Если волки исчезнут, они не смогут сопровождать души людей на небо. И Тэнгри не сможет возвращать души людей на землю. Не будет волков, не будет людей, некому будет защищать степь. И степь не выживет.
И ещё большой глоток чаю. И кусок сладкого соевого творога.
И продолжил:
- Но Бошенхор прав, волков надо убивать. Волки - святые, пока их достаточно. Когда их становится слишком много, они уже не святые. Они - нечисть. Если нечести будет слишком много, все коровы и овцы будут съедены и люди не выживут. Тогда и степь погибнет. Монголов немного, но достаточно, чтобы степь жила. Волков немало, но тоже достаточно. Люди следят за волками, волки за людьми. А степь следит за всеми. А что собак у вас волки загрызли, Бошенхор, то это, конечно, жалко, но собаки всё равно волкам благодарны.
- За что? - Не понимал не только Бошенхор. Другие мальчики тоже не понимали.
- Не было бы в степи столько волков, не нужно было бы чабанам выращивать столько собак. Хонгорзул, сколько щенков мы оставили из последнего помёта?
- Двоих. Самых крепких. А четверых пришлось подбросить и отправить к Тэнгри.
- Вот. А не было бы волков, отправились бы к Тэнгри и эти двое. И другие.
Пока дед говорил, Даоэрцзи поднялся из-за стола, подошёл сбоку к Чалахэ, стал осторожно подёргивать его за рукав и шептать:
- Де-ед! Деда! Де-еда...
- Ну, что? Что тебе, Даоэрцзи? Что ты меня всё время перебиваешь?
- Деда, а всё-таки, кто самый голодный? Если не волки, не люди, не собаки... Ты сам скажи!
- Вот пристал! Степь! Степь самая голодная!
- Опять?
- Что - опять?
- Опять степь?
- Да, глупенький Даоэрцзи, опять степь! Эх, вы...
Даоэрцзи раскрыл было рот, но ничего так и не сказал. Закрыл. Мальчишки молчали.
Старик отодвинул пустую пиалу, обернулся, махнул внучке. Хонгорзул его поняла, сняла со стены деревянную резную палку - часть старого аркана - осторожно на двух руках подала деду. Чалахэ взял из-под стола кусок чёрной затёртой овчины, обернул резную ручку и принялся натирать и так уже блестевшее как металл дерево.
Ланьмучжабу думал о степи. Степь самая голодная. Почему? Вот она, зелёная, мягкая, бесконечная. После зимы удобренная скотом земля едва дожидается тепла и сразу начинает оживать. Трава появляется уже под снегом и поэтому сначала ростки желтоватые. Но Ланьмучжабу знает - пройдёт всего несколько дней, трава поднимется выше и всё позеленеет. А потом появятся цветы и тогда перечислить все цвета и оттенки в степи станет невозможно.
Ланьмучжабу уже не сидел за столом в юрте старика Чалахэ. Он стоял на зелёном склоне. Далеко внизу отец на лошади объезжал стадо. Коровы казались маленькими, как копошащиесяя жуки. Холодный весенний ветер продувал ватник, задувал в рукава, гнал над холмами белые облака и степь каждое мгновение меняла окраску - солнце закрыто, и трава тёмная, сизая или даже серая. Солнечный луч пробился через прореху в облаке, и вот трава уже светится в долине, колышется и переливается на склоне. А в маленьких канавках блестит вода. А в низинах шуршат по берегам зеркальных озёр сухие камыши. А высоко-высоко над головой висит, расправив крылья в потоках воздуха, беркут. И пахнет сразу всем - мокрой землёй, навозом, домашним дымным духом от ватника, травой, водой, ветром, солнцем...
Почему Чалахэ сказал, что степь голодная? Степь - она как мама. Добрая, большая, красивая...
- Ну, что, Даоэрцзи, спрашивай дальше, - проскрипел вдруг Чалахэ.
Ланьмучжабу вздрогнул. Даэрцзи тоже подскочил от неожиданности. Он уже успел перебраться на пол и играл с кучей бараньих бабок.
Малыш запрокинул голову, уставился на старика своими синими глазёнками, закусил губу. Чуть-чуть подумал:
- Деда, а кто тогда самый сытый?
- Ну что за дурацкие вопросы ты задаёшь весь вечер! - накинулся на него брат. - Лучше бы я тебя с собой не брал! Нет, чтобы про войну спросить. Или про море. Или про Чингисхана. В прошлый раз так интересно было про Чин...
- Хороший вопрос придумал, Даоэрцзи, - не слушая Цзяньду, протянул Чалахэ. Цзяньду оставалось только вздохнуть.
Чалахэ на вздох внимания не обратил.
- Вопросы хороший, но вам снова придётся сперва самим на него ответить. Цзяньду, кто самый сытый?
- Байбак, - буркнул Цзяньду. - Он вон какой толстый!
Ребята хмыкнули.
Бошенхор с готовностью подхватил:
- Самым сытым был я, когда доел яичницу, которую пожарила Хонгорзул!
- А сейчас ты что, опять голодный? - Это Ланьмучжабу. Сумел-таки поддеть приятеля. Молодец, Ланьмучжабу.
- Вроде бы и не голодный... Но от чашечки простокваши на соевом твороге я бы не отказался!
Тут захохотали все. Даже Хонгорзул закрыла ладонями лицо и согнулась от смеха. Ну, Бошенхор! Ну обжора!
Отсмеявшись, она, конечно, дала Бошенхору простокваши. И все вернулись к разговору.
- Ты, Улукэ, что скажешь?
Улукэ очень боялся, что его опять перебьют. Он хотел ответить серьёзно. И ответить так, чтобы все поняли, что он отвечает серьёзно.
- Я думаю, дедушка Чалахэ, что самый сытый - это Тэнгри. Каждый день он получает души тех, кто живёт в степи. И людей, и волков, и собак, и лошадей. Сколько у него уже этих душ!
- А ты считаешь, что Тэнгри ест наши души?
- Да. А разве не так?
Старик пожал плечами.
- Не знаю. Думаю, что не так. Птицы знают. Они могут подняться к Тэнгри. Поэтому скотоводы не охотятся на птиц. Монголы уважают птиц. Но вот что я точно знаю. Тэнгри - не сытый. Он щедрый. Души приходят к нему, а он возвращает их обратно и продолжает жизнь в степи.
- А кто же тогда самый сытый, дедушка Чалахэ? Опять, что ли, скажешь степь? - с вызовом бросил Бошенгур и ухмыльнулся.
Старику ухмылка не понравилась и он отвесил Бошенгуру подзатыльник.
- Да! Скажу! И не тебе, щенку, смеяться над вещами, в которых ты ничего не смыслишь!
Бошенгур захныкал. Чалахэ уже остыл. Потрепал шевелюру пацана. Бошенгур всхлипнул разок для порядка, утёр нос рукавом. Улыбнулся.
Чалахэ отложил аркан.
- Ладно. Слушайте, глупые вы ягнята. Степь самая вкусная. Степь самая голодная. Степь самая сытая. Все едят степь - одни едят траву, которую рождает степь, и пьют воду, которую приносят в степь дожди и снега. Другие едят тех, кто ел траву и пил воду. Третьи пожирают падаль. Но степь пожирает всех. И овец, и коров, и лошадей, и собак, и зайцев, и дзеренов, и мышей, и байбаков, и волков, и людей. Степь ест и наше время. Степь больше времени. Моё время степь уже почти съела. И ваше когда-нибудь съест. Сначала время, потом тело.
- Деда, а зачем степи моё тело? - спросил Даэрцзи, и на этот раз брат ничего малышу не возразил. Ему самому было интересно.
Чалахэ взял миску и легонько постучал ею по столу.
- Вот ты, Даэрцзи, ел сегодня мясо барана. Барана убили люди. Люди убивают коров, баранов, дзеренов и едят их мясо. Сколько живых тварей, детей степи, убили ваши родители? Сколько убьёте вы? Сколько убил и съел за свою долгую жизнь я сам? Не знаете? Я тоже не знаю. Но знаю, что много. А ведь это грех, ребятки. И Тенгри хочет, чтобы мы этот грех искупили. Мы умрём и возвратим своё мясо степи. Так будет справедливо. Души не будут плакать и смогут вознестись к Тэнгри. Многие тысячи лет монголы не хоронят людей в могилах. Люди в степи рождаются, живут, едят и пьют, скачут на конях, воюют с теми, кто приходит в степь, и умирают. Покойника кладут на телегу и едут на восток. И пока телега едет, она подпрыгивает на кочках. На какой-то кочке тело вылетет из телеги и остаётся в степи. Значит, это его место. Здесь покойник дождётся волков и они не оставят от бывшего человека даже костей. И это тоже правильно. Сами волки, проводники душ к Тэнгри, потом уйдут в степную землю. Какой была степь, когда пришли люди, волки, лошади, такой она и останется, когда все мы уйдём. Вся наша с вами суета, все людские заботы для степи - как лёгкое дуновение ветра. Степь родила нас, степь нас и съест. Большая жизнь управляет маленькими жизнями. Надо защищать большую жизнь. Поняли?
Мальчишки неуверенно кивнули:
- Поняли...
- Ничего вы не поняли! Эх, вы, ягнята...
Старик опять машинально взял в одну руку резную часть аркана, в другую - овчину и принялся натирать дерево.
- А китайцы сказали, здесь посёлок будут строить, - ни к чему вдруг пробубнил Ланьмучжабу.
- Это мы ещё поглядим. Да, деда? - Хонгорзул вытирала ладони о передник. Она только что вернулась со двора - выносила золу. - Ребята, там уже стемнело. Вас родители не хватятся?
- Не-е! - махнул головой Цзяньду. - Нас на весь вечер отпустили. Дедушка Чалахэ, расскажи ещё про покойников!
- Хватит. Идите, правда, по домам, дети. Ланьмучжабу, за тобой мать уже собаку послала.
- Откуда ты знаешь? - только успел спросить Ланьмучжабу, как со двора послышался звонкий лай. - Гао! Гао, я здесь! - радостно закричал мальчик и бросился из юрты навстречу другу.
За ним поспешили и другие ребята, забыв даже попрощаться с хозяином.
- Гао! Гао! - наперебой кричали они, и голоса их вместе с собачьим лаем удалялись всё дальше. А Чалахэ сидел в юрте и улыбался так широко, что отблески горящих на овечьем жиру фитилей играли на его крепких белоснежных зубах.
Написано под впечатлением от книги Цзян Жун "Волчий тотем".