Несколько цитат о травме 3
Александр lev_chuk подготовил следующую часть перевода.
[перевод] Judith Herman - Trauma and Recovery. Part 4
Итак, отрывки:
Повторяющаяся травма во взрослой жизни приводит к разрушению уже сформированной структуры личности, в детском возрасте повторяющаяся травма деформирует личность еще на этапе ее формирования.
Ребенок, оказавшийся в западне насильственной среды сталкивается с труднопреодолимыми задачами адаптации.
Он должен найти способ сохранить чувство доверия к людям, которые не заслуживают доверия, чувство безопасности в ситуации, которая небезопасна, чувство контроля в ситуации, которая ужасающе непредсказуема, чувство силы в ситуации беспомощности.
Будучи неспособным самостоятельно защищать и заботиться о себе, ребенок должен компенсировать неудачи родительской заботы и защиты с помощью единственного средства, которое есть в его распоряжении - незрелой системы психологических защит.
Патологическое окружение принудительным путем форсирует развитие экстраординарных способностей, как творческих, так и разрушительных.
Это способствует развитию патологических состояний сознания, в которых больше нет места обычным отношениям между телом и психикой, реальностью и воображением, памятью и знанием.
Эти измененные состояния сознания приводят к образованию огромного массива симптомов, как соматических, так и психологических.
И эти симптомы одновременно и скрывают, и раскрывают их происхождение, они говорят на замаскированном языке секретов, слишком страшных для того, чтобы быть выраженными в словах.
В такой атмосфере дети (еще больше чем взрослые) развивают патологическую привязанность к тем, кто злоупотребляет и пренебрегает ими, привязанность, к сохранению которой они будут стремиться даже в ущерб собственному благополучию, своей скошенной реальности и даже жизни.
...
Помимо страха перед возможным насилием выжившие постоянно сообщают о непреодолимом чувстве беспомощности.
В таком семейном окружении осуществление родительской власти является абсолютным, капризным и своевольным.
Правила неустойчивы, противоречивы либо явно не справедливы.
Выжившие часто говорят, что больше всего их пугал непредсказуемый характер насилия.
...
В то время, как большинство выживших подчеркивают хаотический и непредсказуемый характер насилия, некоторые описывают высокоорганизованный паттерн принуждения и наказания.
Многие сообщают о навязчивом контроле функций организма, например, насильственном кормление или голоде, использовании клизм, лишении сна или продолжительном воздействии тепла или холода.
Другие описывают фактическое заключение в тюрьму: они были связаны или закрыты в шкафах или подвалах.
Для того, чтобы адаптироваться к обстановке опасности, необходимо пребывать в состоянии боевой готовности.
Дети, находящиеся в такой среде, развивают экстраординарные способности для сканирования предупредительных сигналов атаки.
Они становятся сиюминутно настроенными на внутренние состояния своих обидчиков.
Они учатся распознавать тонкие изменения в лицевой экспрессии, голосе, языке тела как сигналы гнева, сексуального возбуждения, опьянения или диссоциации.
Такая невербальная коммуникация становится полностью автоматизированной и в дальнейшем происходит по большей части за пределами сознания.
Дети-жертвы учатся реагировать, будучи не в состоянии назвать или идентифицировать сигналы опасности, которые пробудили их тревогу.
Когда дети, подвергшиеся насилию, отмечают сигналы опасности, они пытаются защитить себя либо бегством, либо успокоив обидчика.
Начиная с возраста семи-восьми лет, попытки побега являются распространенным явлением.
Многие выжившие вспоминают, как в буквальном смысле прятались в течение длительного периода времени.
Они связывают свое чувство безопасности с конкретными укрытиями, а не людьми.
Другие описывают свои попытки стать как можно менее заметными, при необходимости, заморозиться на месте, припасть к земле, свернуться в клубок, удерживать застывшее выражение лица - лишь бы не привлекать к себе внимания.
Таким образом, в состоянии постоянного и чрезмерного вегетативного возбуждения они вместе с тем должны оставаться тихими и неподвижными, избегая любого физического отображения своего внутреннего волнения.
Результатом является специфическое, кипящее состояние "замороженной бдительности", отмечаемое у детей, подвергнувшихся насилию.
Если попытки избегания проваливаются, дети пытаются успокоить своих обидчиков демонстрациями автоматического повиновения.
Своенравное принуждение к следованию правилам в сочетании с постоянным страхом смерти или серьезных повреждений приводят к парадоксальному результату.
С одной стороны, это убеждает детей в их полной беспомощности и тщетности любого сопротивления.
У многих из них формируется вера в то, что их обидчики имеют абсолютные или даже сверхъестественные способности, могут читать их мысли и полностью контролировать их жизнь.
С другой стороны, это мотивирует детей доказать свою покладистость и преданность.
Эти дети удваивают и утраивают усилия, чтобы получить контроль над ситуацией с помощью единственного доступного для них способа - "попытки быть хорошим".
...
Экзистенциальная задача ребенка, пострадавшего от насилия, в равной степени тяжела.
...он должен найти способ сохранить надежду и смысл.
Альтернативой является полное отчаяние - то, что не способен вынести ни один ребенок.
Чтобы сохранить свою веру в родителей, он должен отвергнуть первый и наиболее очевидный вывод - что с родителями происходит что-то ужасно не правильное.
И он пойдет на все, чтобы построить такое объяснение своей судьбе, которое освободит его родителей от любой вины и ответственности.
Все психологические адаптации ребенка, подвергшегося насилию, служат единственной цели - сохранить свою первичную привязанность к родителями перед лицом ежедневного доказательства их злобы, беспомощности или безразличия.
Для достижения этой цели ребенок прибегает к широкому кругу психологических защит.
С помощью этих защит злоупотребление огорожено от сознания и памяти, словно ничего из этого на самом деле не происходит, либо сведено к минимуму, рационализировано или прощаемо - таким образом все, что происходит, в действительности не является злоупотреблением.
Будучи неспособным сбежать или изменить невыносимую действительность, ребенок изменяет ее в своей психике.
Ребенок-жертва предпочитает верить, что злоупотребления не произошло.
Для этого он старается держать злоупотребление в секрете от самого себя.
Средства, которые имеются в его распоряжении - откровенное отрицание, добровольное подавление мыслей и легион диссоциативных реакций.
...
Не все дети имеют способность изменять реальность через диссоциации.
И даже те, кто ей обладает, не могут полагаться на нее все время.
Когда от реальности злоупотребления убежать невозможно, ребенок должен построить некоторую систему смыслов, которая будет ее оправдывать.
Ребенок неизбежно приходит к выводу, что причиной является его врожденная "плохость".
Он цепляется за это объяснение, потому что оно позволяет ему сохранить чувство силы, надежды и смысла.
Если он плохой, то его родители - хорошие.
...он может также попытаться стать хорошим.
Если он все-таки нагрузил на себя такую судьбу, то теперь он имеет власть, чтобы изменить ее.
Если это он побудил своих родителей истязать себя, то если он будет трудиться достаточно тяжело, однажды он сможет заработать себе прощение и, наконец, заполучить защиту и заботу, в которых он столь отчаянно нуждается.
...
Чувство гнева и убийственные фантазии о мести являются нормальной реакцией на насильственное обращение.
Как и подвергшиеся насилию взрослые, дети-жертвы часто переполнены яростью и порой достаточно агрессивны.
Им часто не достает вербальных и социальных навыков для разрешения конфликта, они подходят к проблемам с ожиданием враждебной атаки.
...злокачественное переживание внутренней "плохости" часто маскируется настойчивыми попытками пострадавшего ребенка быть хорошим.
В стремлении успокоить своих обидчиков ребенок становится превосходным исполнителем (performer).
Он пытается сделать все, что от него требуется.
Он может стать эмпатическим опекуном для своих родителей, эффективной домработницей, академическим отличником, моделью социальной адекватности.
Он будет добиваться всех этих задач с перфекционистским рвением, движимый отчаянной потребностью найти благосклонность в глазах своих родителей.
Во взрослой жизни эта преждевременно форсированная компетентность может привести к значительному профессиональному успеху.
Но ни одно из его достижений в мире не восполнит этот кредит, поскольку он, как правило, воспринимает свое "исполняющее Я" (performing self) как не-аутентичное, фальшивое.
Признание со стороны других просто подтверждает его убежденность в том, что никто не может по-настоящему его знать, что если бы люди увидели его секрет, его "подлинное Я", его бы поносили и избегали.
Если пострадавший ребенок еще чувствует способность спасти более позитивную идентичность, он часто включается в крайности самопожертвования.
Дети, пережившие насилие, иногда интерпретируют издевательства в религиозных рамках некоей божественной цели.
Для того, чтобы сохранить чувство ценности, они принимают на себя идентичность святого, выбранного для мученичества.
...
Эти противоречивые идентичности, испорченное и возвышенное Я, не могут быть интегрированы.
Пострадавший ребенок не может сформировать связанное, целостное представление о самом себе с умеренными добродетелями и терпимыми недостатками.
В насильственной среде умеренность и терпимость неизвестны.
Я-репрезентации жертвы остаются ригидными, раздутыми и расщепленными.
В наиболее экстремальных ситуациях эти разрозненные Я-репрезентации формируют очаги диссоциированных альтер-личностей.
Подобные неудачи в интеграции у детей происходят и в репрезентациях других (людей).
В своих отчаянных попытках сохранить веру в родителей ребенок-жертва формирует идеализированные образы по крайней мере одного из них.
Реальные переживания насильственных и отвергающих родителей не могут быть интегрированы с этими идеализированными фрагментами.
Таким образом, внутренние репрезентации первичных ухаживающих лиц, как и образы Я, остаются противоречивыми и расщепленными.
Пострадавший ребенок не может сформировать внутренние репрезентации безопасного и последовательного заботящего лица.
Это, в свою очередь, препятствует развитию нормальных способностей в сфере эмоциональной саморегуляции.
Фрагментарные идеализированные образы, которые ребенок способен сформировать, не могут справиться с задачей эмоционального успокоения.
Они слишком истощены, слишком неполноценны и слишком склонны без предупреждения транформироваться в терроризирующие образы.
В ходе нормального развития ребенок достигает безопасного чувства автономии с помощью формирования репрезентаций надежных и заслуживающих доверия заботящихся людей, репрезентаций, которые могут быть пробуждены в психике в моменты бедствия, страдания.
Неспособный сформировать внутреннее чувство безопасности, пострадавший ребенок остается (более других детей) в большей степени зависимым от внешних источников комфорта и утешения.
Неспособный сформировать безопасное чувство независимости, пострадавший ребенок продолжает отчаянно и без разбора искать, от кого зависеть.
...
Выжившие, которые постоянно причиняют себе физические повреждения, описывают глубокое диссоциативное состояние, предшествующее самому акту.
Деперсонализация, дереализация и анестезия сопровождаются чувством невыносимой ажитации и навязчивой потребности напасть на тело.
Первоначальные повреждения не доставляют никакой боли.
Членовредительство продолжается до тех пор, пока не приводит к мощному переживанию освобождения и успокоения.
Физическая боль намного предпочтительнее эмоциональной боли.
Как сказал один выживший: "Я делаю это, чтобы доказать, что существую."
...
Существует четкое разграничение между повторяющимся самоповреждением и попытками суицида.
Самоповреждение предназначено не для убийства, но скорее для облегчения невыносимой эмоциональной боли, и многие выжившие рассматривают это, как это ни парадоксально, как форму самосохранения.
Эти три основные формы адаптации - разработка диссоциативных защит, развитие фрагментированной идентичности и патологическая регуляция эмоциональных состояний - позволяют ребенку выжить в среде хронического насилия.
Ссылка на источник:
Judith Herman
Trauma and Recovery: The Aftermath of Violence - from Domestic Abuse to Political Terror
Приобрести книгу можно здесь.
[перевод] Judith Herman - Trauma and Recovery. Part 4
Итак, отрывки:
Повторяющаяся травма во взрослой жизни приводит к разрушению уже сформированной структуры личности, в детском возрасте повторяющаяся травма деформирует личность еще на этапе ее формирования.
Ребенок, оказавшийся в западне насильственной среды сталкивается с труднопреодолимыми задачами адаптации.
Он должен найти способ сохранить чувство доверия к людям, которые не заслуживают доверия, чувство безопасности в ситуации, которая небезопасна, чувство контроля в ситуации, которая ужасающе непредсказуема, чувство силы в ситуации беспомощности.
Будучи неспособным самостоятельно защищать и заботиться о себе, ребенок должен компенсировать неудачи родительской заботы и защиты с помощью единственного средства, которое есть в его распоряжении - незрелой системы психологических защит.
Патологическое окружение принудительным путем форсирует развитие экстраординарных способностей, как творческих, так и разрушительных.
Это способствует развитию патологических состояний сознания, в которых больше нет места обычным отношениям между телом и психикой, реальностью и воображением, памятью и знанием.
Эти измененные состояния сознания приводят к образованию огромного массива симптомов, как соматических, так и психологических.
И эти симптомы одновременно и скрывают, и раскрывают их происхождение, они говорят на замаскированном языке секретов, слишком страшных для того, чтобы быть выраженными в словах.
В такой атмосфере дети (еще больше чем взрослые) развивают патологическую привязанность к тем, кто злоупотребляет и пренебрегает ими, привязанность, к сохранению которой они будут стремиться даже в ущерб собственному благополучию, своей скошенной реальности и даже жизни.
...
Помимо страха перед возможным насилием выжившие постоянно сообщают о непреодолимом чувстве беспомощности.
В таком семейном окружении осуществление родительской власти является абсолютным, капризным и своевольным.
Правила неустойчивы, противоречивы либо явно не справедливы.
Выжившие часто говорят, что больше всего их пугал непредсказуемый характер насилия.
...
В то время, как большинство выживших подчеркивают хаотический и непредсказуемый характер насилия, некоторые описывают высокоорганизованный паттерн принуждения и наказания.
Многие сообщают о навязчивом контроле функций организма, например, насильственном кормление или голоде, использовании клизм, лишении сна или продолжительном воздействии тепла или холода.
Другие описывают фактическое заключение в тюрьму: они были связаны или закрыты в шкафах или подвалах.
Для того, чтобы адаптироваться к обстановке опасности, необходимо пребывать в состоянии боевой готовности.
Дети, находящиеся в такой среде, развивают экстраординарные способности для сканирования предупредительных сигналов атаки.
Они становятся сиюминутно настроенными на внутренние состояния своих обидчиков.
Они учатся распознавать тонкие изменения в лицевой экспрессии, голосе, языке тела как сигналы гнева, сексуального возбуждения, опьянения или диссоциации.
Такая невербальная коммуникация становится полностью автоматизированной и в дальнейшем происходит по большей части за пределами сознания.
Дети-жертвы учатся реагировать, будучи не в состоянии назвать или идентифицировать сигналы опасности, которые пробудили их тревогу.
Когда дети, подвергшиеся насилию, отмечают сигналы опасности, они пытаются защитить себя либо бегством, либо успокоив обидчика.
Начиная с возраста семи-восьми лет, попытки побега являются распространенным явлением.
Многие выжившие вспоминают, как в буквальном смысле прятались в течение длительного периода времени.
Они связывают свое чувство безопасности с конкретными укрытиями, а не людьми.
Другие описывают свои попытки стать как можно менее заметными, при необходимости, заморозиться на месте, припасть к земле, свернуться в клубок, удерживать застывшее выражение лица - лишь бы не привлекать к себе внимания.
Таким образом, в состоянии постоянного и чрезмерного вегетативного возбуждения они вместе с тем должны оставаться тихими и неподвижными, избегая любого физического отображения своего внутреннего волнения.
Результатом является специфическое, кипящее состояние "замороженной бдительности", отмечаемое у детей, подвергнувшихся насилию.
Если попытки избегания проваливаются, дети пытаются успокоить своих обидчиков демонстрациями автоматического повиновения.
Своенравное принуждение к следованию правилам в сочетании с постоянным страхом смерти или серьезных повреждений приводят к парадоксальному результату.
С одной стороны, это убеждает детей в их полной беспомощности и тщетности любого сопротивления.
У многих из них формируется вера в то, что их обидчики имеют абсолютные или даже сверхъестественные способности, могут читать их мысли и полностью контролировать их жизнь.
С другой стороны, это мотивирует детей доказать свою покладистость и преданность.
Эти дети удваивают и утраивают усилия, чтобы получить контроль над ситуацией с помощью единственного доступного для них способа - "попытки быть хорошим".
...
Экзистенциальная задача ребенка, пострадавшего от насилия, в равной степени тяжела.
...он должен найти способ сохранить надежду и смысл.
Альтернативой является полное отчаяние - то, что не способен вынести ни один ребенок.
Чтобы сохранить свою веру в родителей, он должен отвергнуть первый и наиболее очевидный вывод - что с родителями происходит что-то ужасно не правильное.
И он пойдет на все, чтобы построить такое объяснение своей судьбе, которое освободит его родителей от любой вины и ответственности.
Все психологические адаптации ребенка, подвергшегося насилию, служат единственной цели - сохранить свою первичную привязанность к родителями перед лицом ежедневного доказательства их злобы, беспомощности или безразличия.
Для достижения этой цели ребенок прибегает к широкому кругу психологических защит.
С помощью этих защит злоупотребление огорожено от сознания и памяти, словно ничего из этого на самом деле не происходит, либо сведено к минимуму, рационализировано или прощаемо - таким образом все, что происходит, в действительности не является злоупотреблением.
Будучи неспособным сбежать или изменить невыносимую действительность, ребенок изменяет ее в своей психике.
Ребенок-жертва предпочитает верить, что злоупотребления не произошло.
Для этого он старается держать злоупотребление в секрете от самого себя.
Средства, которые имеются в его распоряжении - откровенное отрицание, добровольное подавление мыслей и легион диссоциативных реакций.
...
Не все дети имеют способность изменять реальность через диссоциации.
И даже те, кто ей обладает, не могут полагаться на нее все время.
Когда от реальности злоупотребления убежать невозможно, ребенок должен построить некоторую систему смыслов, которая будет ее оправдывать.
Ребенок неизбежно приходит к выводу, что причиной является его врожденная "плохость".
Он цепляется за это объяснение, потому что оно позволяет ему сохранить чувство силы, надежды и смысла.
Если он плохой, то его родители - хорошие.
...он может также попытаться стать хорошим.
Если он все-таки нагрузил на себя такую судьбу, то теперь он имеет власть, чтобы изменить ее.
Если это он побудил своих родителей истязать себя, то если он будет трудиться достаточно тяжело, однажды он сможет заработать себе прощение и, наконец, заполучить защиту и заботу, в которых он столь отчаянно нуждается.
...
Чувство гнева и убийственные фантазии о мести являются нормальной реакцией на насильственное обращение.
Как и подвергшиеся насилию взрослые, дети-жертвы часто переполнены яростью и порой достаточно агрессивны.
Им часто не достает вербальных и социальных навыков для разрешения конфликта, они подходят к проблемам с ожиданием враждебной атаки.
...злокачественное переживание внутренней "плохости" часто маскируется настойчивыми попытками пострадавшего ребенка быть хорошим.
В стремлении успокоить своих обидчиков ребенок становится превосходным исполнителем (performer).
Он пытается сделать все, что от него требуется.
Он может стать эмпатическим опекуном для своих родителей, эффективной домработницей, академическим отличником, моделью социальной адекватности.
Он будет добиваться всех этих задач с перфекционистским рвением, движимый отчаянной потребностью найти благосклонность в глазах своих родителей.
Во взрослой жизни эта преждевременно форсированная компетентность может привести к значительному профессиональному успеху.
Но ни одно из его достижений в мире не восполнит этот кредит, поскольку он, как правило, воспринимает свое "исполняющее Я" (performing self) как не-аутентичное, фальшивое.
Признание со стороны других просто подтверждает его убежденность в том, что никто не может по-настоящему его знать, что если бы люди увидели его секрет, его "подлинное Я", его бы поносили и избегали.
Если пострадавший ребенок еще чувствует способность спасти более позитивную идентичность, он часто включается в крайности самопожертвования.
Дети, пережившие насилие, иногда интерпретируют издевательства в религиозных рамках некоей божественной цели.
Для того, чтобы сохранить чувство ценности, они принимают на себя идентичность святого, выбранного для мученичества.
...
Эти противоречивые идентичности, испорченное и возвышенное Я, не могут быть интегрированы.
Пострадавший ребенок не может сформировать связанное, целостное представление о самом себе с умеренными добродетелями и терпимыми недостатками.
В насильственной среде умеренность и терпимость неизвестны.
Я-репрезентации жертвы остаются ригидными, раздутыми и расщепленными.
В наиболее экстремальных ситуациях эти разрозненные Я-репрезентации формируют очаги диссоциированных альтер-личностей.
Подобные неудачи в интеграции у детей происходят и в репрезентациях других (людей).
В своих отчаянных попытках сохранить веру в родителей ребенок-жертва формирует идеализированные образы по крайней мере одного из них.
Реальные переживания насильственных и отвергающих родителей не могут быть интегрированы с этими идеализированными фрагментами.
Таким образом, внутренние репрезентации первичных ухаживающих лиц, как и образы Я, остаются противоречивыми и расщепленными.
Пострадавший ребенок не может сформировать внутренние репрезентации безопасного и последовательного заботящего лица.
Это, в свою очередь, препятствует развитию нормальных способностей в сфере эмоциональной саморегуляции.
Фрагментарные идеализированные образы, которые ребенок способен сформировать, не могут справиться с задачей эмоционального успокоения.
Они слишком истощены, слишком неполноценны и слишком склонны без предупреждения транформироваться в терроризирующие образы.
В ходе нормального развития ребенок достигает безопасного чувства автономии с помощью формирования репрезентаций надежных и заслуживающих доверия заботящихся людей, репрезентаций, которые могут быть пробуждены в психике в моменты бедствия, страдания.
Неспособный сформировать внутреннее чувство безопасности, пострадавший ребенок остается (более других детей) в большей степени зависимым от внешних источников комфорта и утешения.
Неспособный сформировать безопасное чувство независимости, пострадавший ребенок продолжает отчаянно и без разбора искать, от кого зависеть.
...
Выжившие, которые постоянно причиняют себе физические повреждения, описывают глубокое диссоциативное состояние, предшествующее самому акту.
Деперсонализация, дереализация и анестезия сопровождаются чувством невыносимой ажитации и навязчивой потребности напасть на тело.
Первоначальные повреждения не доставляют никакой боли.
Членовредительство продолжается до тех пор, пока не приводит к мощному переживанию освобождения и успокоения.
Физическая боль намного предпочтительнее эмоциональной боли.
Как сказал один выживший: "Я делаю это, чтобы доказать, что существую."
...
Существует четкое разграничение между повторяющимся самоповреждением и попытками суицида.
Самоповреждение предназначено не для убийства, но скорее для облегчения невыносимой эмоциональной боли, и многие выжившие рассматривают это, как это ни парадоксально, как форму самосохранения.
Эти три основные формы адаптации - разработка диссоциативных защит, развитие фрагментированной идентичности и патологическая регуляция эмоциональных состояний - позволяют ребенку выжить в среде хронического насилия.
Ссылка на источник:
Judith Herman
Trauma and Recovery: The Aftermath of Violence - from Domestic Abuse to Political Terror
Приобрести книгу можно здесь.