ОРФЕЙ В АДУ, ИЛИ ПИСЬМА ТРУДЯЩИХСЯ ШОСТАКОВИЧУ. ПРОДОЛЖЕНИЕ
Вторая часть стихийно составленной подборки писем Шостаковичу. Авторская орфография сохранена.
Уважаемый Дмитрий Дмитриевич!
Мною было отправлено вам объемистое письмо с описанием моих "хождений по мукам" и многочисленной переписки с разными инстанциями по вопросу улучшения жилищных условий, на что имею законное право, поскольку 18 лет болею открытой формой туберкулеза легких (инвалид I группы), но до сих пор живу в общей квартире со здоровой семьей. <...>
Правда, на самый крайний случай у меня припасен еще один путь в борьбе за жилье, но он настолько необычен и, я бы сказал, неэтичен, что воспользоваться им у меня не хватает решительности. Болея много лет тяжелым недугом, я постоянно соблюдал и соблюдаю все меры предосторожности, чтобы уберечь родных и жильцов нашего дома от опасности заражения туберкулезом. Теперь, когда вопрос о жилье зашел в тупик, мои мозги все чаще и настойчивее сверлит одна и та же мысль - а что, если не соблюдать все эти санитарно-гигиенические правила, отказаться от инструкций и указаний врачей? Чего я этим намерен достигнуть? А того, что если буду направо и налево расплевывать бациллы Коха, то это, полагаю, обеспокоит жильцов дома и они обратятся коллективно в горисполком - предоставить мне изолированную квартиру. О том, какие меня подстерегают на этом пути неприятности я представляю. Если теперь меня при встречах стараются не замечать бывшие друзья и коллеги-учителя (видимо, вид мой им не по нутру), шарахаются в сторону при встрече на улице, то тогда, когда я буду действовать, как говорил выше, меня - будьте уверены! - моментально возьмут в оборот, но не для того, чтобы оказать помощь, а просклонять по всем падежам в речах, докладах, печати и т.п. Тут уж мной займутся, так сказать, вплотную и будут клевать до тех пор, пока от меня и мокрого места не останется. На это у нас мастера! Не буду очень удивлен тем, что вместо квартиры мне могут дать совсем иные "изолированные палаты", право распределять которые имеет не горисполком, а некое юридическое учреждение. Что ж, я готов и к этому... По крайней мере с глаз окончательно спадут шоры и развеятся остатки иллюзий, которыми я жил.
О том, что я прошу Вас разобраться в моей жалобе, мне думается, повторять не следует.
Кажется, все.
До свидания.
С уважением, Абанин.
P.S. Прилагаю ответы работников горисполкома по касающемуся меня вопросу.
...Мой муж - шофер, дочь - ученица 7 кл., мать-пенсионерка - 83 года, я работаю телеграфисткой. Живём в городе Горьком с самого рождения, в комнате 12 кв.м. с печным отоплением, комната сырая, тесная, на темной стороне, в общем коридоре, и никаких подсобных удобств. В комнате настолько тесно, что дочь моя спит вместе с бабушкой на одной кровати, они друг другу мешают спать. Дочь во сне толкает бабушку, а бабушка девочке делает неприятности (у нее не держится моча). А вот насчет того, где учить уроки девочке, уж и говорить не стоит. Моя мать - Подольская Валентина Васильевна - ей 83 года, потеряла сына на фронте Отечественной войны. И наша семья стоит на очереди семей погибших, а квартиры до сих пор никакой не дали. Ходила я и в Райисполком, и в Горисполком, везде, повсюду только одни словесные обещания...
Тов. Шестакович Дмитрий Д.!
Я гражданка Клячина Полина, прошу вашего помилования своему мужу Клячину Ивану Д.
Тов. Шестакович, с первых дней нашего замужества я своего мужа Клячина И. считаю больным, болезнь эту ему причинила блокада Ленинграда. Дальше у него появились друзья, которые много употребляли водки, ему пить нельзя, он очень слабый человек, они об этом знают, и вот они его очень смущали, и он через эту выпивку стал совсем больным. 3 раза он был в больнице психической. Врачи ему говорили - нельзя пить, можешь совсем с ума сойти или даже помереть.
1 год он не употреблял ничего, был хороший, не совсем здоровый, но для хозяйства очень помогал. Но обратно его друзья сагитировали и человек пропал. Пьяный он кричал сам не знал на кого и чего, и его за это посадили на три года строгого.
Тов. Шестакович, вреда он никакого никому не причинил, если бы был он здоровый, конечно этого бы не получилось, трезвый он очень хороший, никого не обижает.
Тов. Шестакович, возьмите во внимание - ни за что он этот срок не выдержит, так как он сейчас в заключении болеет, прошу я вас разберите все мое ходатайство, помилуйте моего мужа Клячина И. и прошу мне ответить.
Клячиной Полине А.
5 июля 1970 г.
Уважаемый тов. Депутат!
По профессии я контрабасистка, окончила училище в 1953 г. в Горьком. Работала по специальности 16 лет. У меня сильно болят руки (хронический профессиональный тендовагинит). Имею больного сына 14-ти лет, страдающего недержанием кала, стоящего на учете психбольницы, получившего травму в семилетнем возрасте от отца, которого из-за зверств к семье в свое время выселили из квартиры.
Проживая в общей коммунальной квартире, с большим количеством семей, я некоторыми соседями поставлена в ужасные бытовые условия. Белье, одежду ребенка я вынуждена стирать в ночное время, что раздражало моих соседей, последние решили от меня избавиться, создавая всевозможные кляузы, провокации и шантаж. Особенно усердствовала в этом некая гр-ка Бахрютина, ранее судимая за уголовное преступление, имея цель любыми путями добиться моего выселения и воспользоваться моей комнатой, которая является смежной с ее. В своих подлостях они дошли до того, что сумели выставить меня как пьяницу и тунеядку в Горьковском Телевидении, тогда как незадолго до того этим же телевидением я была представлена общественности города среди лучших работников культуры. Коллективы общественных организаций по месту моей работы и учебы были крайне возмущены сложившейся вокруг меня обстановкой и встали на мою защиту. Были представлены на меня положительные характеристики и хорошие отзывы как о честном, порядочном и квалифицированном работнике.
Однако, имея влияние на некоторых работников милиции Советского р-на, соседки Бахрютина и Щербакова используя личное знакомство с ними, дошло до избиения меня и моего ребенка, на что имеется ряд судебно-медицинских заключений. Травля на меня дошла до таких пределов, что коллектив по месту моей работы помог мне произвести обмен жилплощади (ранее я имела 6 семей соседей, сейчас - 3 семьи). Новые жильцы в настоящее время в какой-то степени терпят болезнь моего ребенка, все же проскальзывают намеки на неприятный запах и т.д.
После расформирования оркестра в кинотеатре Канавинский Управление культуры, ссылаясь на показ меня по телевидению (показ в виде карикатуры), отказывают мне, под разными предлогами, в работе даже в музыкальной школе.
В настоящее время я вынуждена работать ночным сторожем с окладом 60 руб. в месяц, будучи сама больной и имея при себе больного ребенка.
Вся грязь, обрушенная на меня, нанесла такую тяжелую душевную и физическую травму, что на бумаге описать своё состояние просто не могу. <...> Я прошу вмешаться в это дело. Все справки, документы и характеристики в случае необходимости я могу немедленно представить.
Вьюнкова.
Уважаемый Дмитрий Дмитриевич!
Пишет Вам Иванов Николай Михайлович, инвалид Отечественной войны. Хожу я на костылях с большим трудом, т.к. уже в пожилом возрасте. Дети погибли на войне. Жена тоже инвалид. Но подробности биографии ни к чему. Я Вам пишу как настоящему человеку и композитору.
Я Вас, пожалуйста, попрошу прислать мне нотной бумаги и бумаги писчей, а также выписать мне журнал "Искусство" и "Огонек". Прошу Вас не отказывать мне в моей просьбе, потому что я никуда не хожу, и никто мне не поможет выписать. Желаю Вам здоровья и счастья, а также всей Вашей семье.
С уважением к Вам, Иванов.
<...> Я инвалид от войны 1 группы. Хожу с трудом на костылах. Я работаю в доме культуры руководителем духового оркестра. На работу мне ходить недалеко, около километра, но для меня это расстояние кажется огромным. Я имею машину "Запорожец", но он у меня отказал. Нужен коленчатый вал, который я не могу купить уже больше года. Куда я только не писал везде огромная очередь и не знаю дождусь ли я своей очереди. У нас в г. Горьком база посылторга закрылась. Нас прикрепили к базе посылторга г. Запорожье, но там не обещают прислать даже в 1972 году.
Очень Вас прошу помогите мне достать этот вал. Ходить пешком очень трудно. Хоть бросай работу, а без работы я не представляю себе жизни.
С уважением к Вам Н. Блинов.
23 октября 1971 г.
Д.Д. Шостаковичу
Моя жизнь заканчивается, мои глаза угасают, силы иссякли. Я одинока, нигде нет ни родных, ни близких. Мне 77 лет, и единственное для меня спасение - Дом ветеранов сцены. Мною создан первый советский театр - МТЮЗ, первые советские пьесы, пять постановок, признанных прессой, общественностью. Немало сделано мною для эстрады - занимала первое место как автор-исполнитель, актриса, автор статей, фельетонов в периодике, газетах. Однако - зрение, здоровье и условия, в которых я нахожусь, лишают меня творческой энергии и удачи. Я нахожусь сейчас в квартире, где 17 человек - дети, больные раком, кошки, грязь, шум и спуск с 5 этажа без лифта, что отзывается на сосудах головного мозга. Пьеса, над которой я работаю, требует спокойствия, хорошего питания, воздуха, и потому я все еще не могу ее доработать - глаза болят. Часто бывают обмороки, качки, никого нет около меня. Прошу Вас как депутала Верховного совета, как человека влиятельного оказать мне посильную помощь.
Прошу помочь мне попасть в Дом ветеранов сцены.
Большого счастья, успехов желаю Вам.
Неизменно преданная Вам Ольга Рудакова.
P.S. Пройденный мною путь дает мне право на спокойную старость - остаток жизни невелик. Лишена была положения, звания, наград (хотя имела на это право) по причинам, известным Вам - кои не оглашаются. Нет зимнего пальто и вообще одежды.
<...> В 1942 году я был взят на фронт с Горьковского автозавода. При выполнении боевого задания в 1944 году я получил тяжелое ранение отчего парализовало ноги и левую руку средств передвижения не имею соверешнно со дня ранения. Находясь прикованным к постели я совершенно оторван от жизни и всяких событий в международной жизни, а также культурных событий.
Получая минимальную пенсию 57 рублей и не имея родителей я не имею возможности приобрести хотя бы дешевый телевизор который облегчил бы мою скучную жизнь и страдания. Обращаясь к Вам с просьбой подумайте что-либо возможно за счет шефских организаций можно сделать или каких либо источников.
С уважением, Корниенко Иван Петрович.
7 мая 1972 г.
Уважаемый композитор и счастливый человек Дмитрий Дмитриевич!
Надеюсь, извините меня за просьбу, которую осмеливаюсь изложить Вам: к Вам обращается отец еще очень маленького ребенка, которому уже 57 лет, а ей, моей дорогой Майечке, всего 7,5 лет, т.е. вся ее будущность и жизнь вызывают озабоченность, тревогу и заставляют настораживаться - что с ней будет потом, поскольку ее окружают одни пожилые люди, которых вот-вот не станет, в том числе - и меня, а мать ее, этой девочки, тяжело больна...
А девочка наша, Дмитрий Дмитриевич, имеет музыкальные способности, несомненно, обнадеживающие: буквально в 1,5-2 годика она, с палочкой в ручках, стояла и дирижировала - в такт музыке, которая лилась с пластинок, причем отвечала, чья это музыка и ее название, - будь это звуки Бизе из "Кармен", мелодии Гуно из "Фауста" (имеется в виду танцы из "Вальпургиевой ночи"), полонеза Огинского, даже арию Кварадосси из "Тоски" и "Итальянское каприччио" Чайковского и мелодии Ваших прекрасных танцев... и т.д.
Она сейчас учится в районной музыкальной школе (по скрипке и перешла во 2-й класс, а дома - и по ф-но, причем, поверьте, нет-нет подбирает маленькие мелодии, подчас очень приятные сердцу, доходчивые, трогают душу, замечательные, - беру на себя смелость заметить).
И я бы, как и ее мать, которая, увы, тяжело больна, не имели бы никаких претензий, но даже сейчас, когда мы еще живы, некому и в школу отводить ее, тем более в 2-х в общеобразовательную и музыкальную, в которую она уже должна поступить. А дальше вообще все будет сложнее. Поэтому выход может быть только один - чтобы ей учиться в музыкальной школе-интернате, которая, назло, как будто бы одна во всей Москве! И я не знаю, что делать, чтобы определить ее туда - настолько сложно и трудно! Надо ей помочь, ибо оторвать ее, мою Майечку, от учебы по музыке - больнее и тяжелее для меня, как если бы мне глаза выкололи или под пыткой жизни лишили.
Помогите нам, Дмитрий Дмитриевич, определить в этот интернат. Иного пути для нас нет, пожилых, маленьких и незаметных людей, у которых к тому еще никого из близких нет - их поглотила война и т.д.
Может, Дмитрий Дмитриевич, - если уж невозможно девочке попасть в интернат (который находится недалеко от консерватории), найдется среди Ваших знакомых музыкантов человек, или люди, готовые проявить доброту и культуру, чтобы воспитать эту любимую нами девочку в духе музыки, помочь ей выйти на широкую дорогу музыки, направить ее жизнь и судьбу в правильное русло? Я уверен, что Майечка станет композитором, и ее музыка будет радовать людей. <...>
С надеждой буду ждать Вашего ответа, уважаемый Дмитрий Дмитриевич! Пригласите нас, пожалуйста, с девочкой, познакомьтесь с ней, - может, она вам понравится и пожелаете ей помочь.
Кива Моисеевич Зейфер.
Мы сами, родители, не музыканты, но музыку очень любим и немножко ее понимаем. Моя же работа связана с командировками - такая моя доля.
Уважаемый Дмитрий Дмитриевич!
Очень извиняюсь за беспокойство, о Вашей болезни читала в газете, если не ошиблась, она схожа с моей. Моя болезнь прогрессирующая, с каждым днем хуже и хуже, говорят, что неизлечимая, но я не хочу терять надежду.
Если можно, сообщите мне, пожалуйста, какой у Вас был диагноз болезни и кто вылечил, чтобы мне обратиться к нему.
Тавдидишвили Цела Варденовна.
г. Кутаиси ГССР.
Дорогой Дмитрий Д.
Я сельский житель, и не имею музыкального образования, мне 60 лет, участник Великой отечественной войны, ужасной, неумолимой, и, конечно, инвалид. Единственным утешением для меня остался бесценный дар Вашего таланта. Умоляю Вас, Дмитрий Дмитриевич, помогите мне. Помогите мне добыть пластинку с записью сюиты из музыки Д. Шостаковича к фильму "Овод" в исполнении симфонического оркестра под управлением К. Хачатуряна. Я имел такую пластинку, но пропала она у меня при несчастном случае. Посоветуйте, где мне достать (купить) такую пластинку. Всякий отказ был бы для меня невыносимым огорчением, и еще больше - сделал меня одиноким.
Низко кланяюсь, Огиря Семен Гордеевич.
Уважаемый Дмитрий Дмитриевич! С горькими слезами обращаюсь вторично к Вам. Я многодетная мать, Русакова Александра Игнатьевна имела одиннадцать детей, теперь десять. Обращалась к Вам с просьбой помочь мне получить квартиру. Где был получен 13 апреля 1973 года Ваш ответ, ответ был в мою пользу. Но до сих пор начальство наше на такую семью и семейные обстоятельства не обращает никакого внимания. И подчиняться никому не хочут.
Квартиры строятся и распределяются другим людям у которых и были хорошие квартиры. А мне одни обещания, и дети до сих пор спят на полу. Где они за зиму все перемерзли. И у меня на сердце на всю жизнь осталась глубокая рана, 14 мая 73 года померла тринадцатилетняя дочь, ученица шестого класса, воспаление легких. Пришлось ее везти для вскрытия в больницу за 45 км. И я обратилась к начальству за машиной, и они с таким легким чувством дали мне самосвал, на котором и везли покойника и ехали люди, где категорически запрещено по технике безопасности. Приходило очень много народу на прощанье к дочери, так некоторые плакали по девочке, а некоторые о том, в каких условиях мы живем.
И вот опять приближается осень и зима и дети мои должны мерзнуть на полу, но начальству до этого дела нет. <...> Сразу после смерти дочери пообещали дать мне квартиру и ответили Вам, что дадут. А теперь прошло больше двух месяцев, они забыли. <...>
Пишу Вам письмо и заливаюсь слезами, какие несчастные мои дети. Затем только, столько дали мне наград, золотую звезду не пожалело государство, а вот квартиры нет. Очень, очень прошу Вас помочь моему горю.
С искренним приветом к Вам мать-героиня Русакова А.И.
<...> Наши доярки-избиратели очень волнуются и переживают, что не имеется в достаточном количестве соли глыбы, т.к. на - 1974 год Чувашсельхозтехникой нашему району на 12600 голов крупного рогатого скота выделено всего 120 тонн, в том числе на 1 квартал - 60 тонн и на II квартал - 60 тонн. В III квартале колхозы и совхозы района будут жить без соли-глыбы, а это очень влияет на продуктивность молочных коров.
Исходя из вышеизложенного убедительно просим помочь получить в III квартале соли глыбы.
Горьковская железная дорога, ст. Шумерля.
О результатах прошу сообщить.
Приложение на 1 листе.
Управляющий А. Шорников.
Вы не поверите, но Шостакович добыл им "соли-глыбы".
Следующие два письма из мест заключения публикую за стиль и сюжеты. Второе, "от Сергея Асанова 1939 г. рождения" - с существенными сокращениями (чтоб вы не думали, что оно слишком длинное! в оригинале - гораздо длиннее).
Депутату Верховного Совета ССС
Шостаковичу Дмитрию Дмитриевичу
От Аверьянова Петра Григорьевича, осужденного по ст. 15-103 сроком на 3 года с отбытием наказания в колонии усиленного режима.
Вы являетесь депутатом нашего избирательного округа, где я жил и работал.
На 42 году жизни и 20-летия пребывания в рядах КПСС я совершил преступление, выразившееся в том, что прожив с женой 16 лет в законнном браке имею детей и она совершила супружескую неверность. Я это принял к сердцу болезненно и находился в сильном душевном расстройстве, что мог лишиться всякого торможения. И вот 26 июля я работал в саду, жена уже целую неделю не приходила домой после похабного случая.
И как был у меня молоток в кармане, в ообщем весь инструмент, которым я строил будку, я по пути зашел в контору, где работала жена. Спросил ее, где ты шатаешься целую неделю. В ответ получил - где была - там меня уже нет. Тут находясь в сильном душевном расстройстве, я ударил ее молотком но по какому органу я не представлял, меня сразу увезли в психоизолятор, где я лечился в течение месяца, а уж после стали вести следствие и осудили. Никакого покушения на убийство у меня не было, ибо руками спастись она не могла и замышлять убийство никто не мешал, а все очевидно получилось на почве сильного душевного расстройства, даже сейчас, отбывая срок наказания, сам себе не объясню.
На вопрос следователя, как мы жили раньше я пояснил, что хорошо.
С семьей у меня отношения нормальные, получаю от них письма и посылки. Хулиганом я не мог быть по положению нахождения в обществе. В 1942 году меня мобилизовали в Советскую армию. Находился в пограничных войсках по 1949 год. За это время имел поощрения, 46 благодарностей, награжден медалью за победу над Германией, Японией. Мастер пограничной службы, секретарь парторганизации заставы, с 1949 по 1960 год в органах МВД, где также награждался знаком отличник милиции, медалью за наведение и поддержание общественного порядка, за безупречную службу в органах МВД. <...> Находясь в колонии, являюсь передовиком производства, член отряда высокопроизводительного труда и примерного поведения, состою на льготных условиях, имею ряд поощрений от администрации колонии.
Для общества я никакой опасности не представляю. Пусть мне дадут 5-10-15 лет условно. Я знаю, что с моей стороны подобных случаев не повторится. А потому прошу Вас помогите осужденному человеку встать на твердую почву и участвовать в построении коммунистического общества.
Старший композитор тов. Шостакович
от Сергея Асанова 1939 г. рождения,
осуждённого по статье 1 Указа Президиума Верховного Совета Союза СССР, от 15-го февраля 1962 г. сроком на десять лет лишения свободы (в колонию усиленного режима)
Жалоба
Моя жизнь имеет ряд больших и глубоких особенностей, требующих особенного внимания, объяснения, прежде чем описать существо жалобы дела. Вы депутат - крупнейший Советский Композитор видели полностью облик лица этого жалобщика, уровень его культуры и образования, степень развития человеческого интеллекта, и в то же время человека, не способного лгать, обманывать и фальсифицировать.
Великая Отечественная война оставила меня круглым сиротой в возрасте два года и два месяца. Своих родителей я не помню и не видел совсем. По национальности я татарин. Однако, вопроки действительности, Калужский обл. суд воспроизвел меня в украинца по не известным никому причинам и юридически тем самым глубоко ущемил мои национальные интересы.<...>
Жил я с коллективом завода в полной дружбе и с соблюдением всех правил распорядка. Был день праздника, что произошло 1-го мая 1962 г. Провести этот народно-трудовой праздник меня позвал мой товарищ Иванов Алексей Григорьевич 1937 г. рождения, человек с законченным средним образованием. Место - квартира была избрана им, Ивановым, комната его сестры - Ваниной. По пути следования Иванов и я встретили молодежную компанию, знакомую только Иванову, неизвестных мне - Владимира, Веру Самбурову, Раю Степанову.<...>
Иванов зажег свет и сервировал по простецки (а именно: поставил на стол бутылку водки, поллитра вина и шесть стаканов чайных). Это вино было всеми нами распито на протяжении двух часов. Рая Степанова предложила нам пройтись - проветрица, на что мы все согласились (кроме А. Иванова и Н. Байневич). Наша четверка таким образом покинула комнату. Пройдя примерно около километра вчетвером, я обнаружил, что забыл у А. Иванова летнее кашне. Я вынужден был извиниться перед товарищами и вернулся в комнату к А. Иванову. Придя к комнате А. Иванова, последняя была изнутри заперта, а свет был выключен. Я постучался, Иванов откликнулся и на мой голос открыл внутренний замок двери. Я зажег свет и увидел: на кровати лежала, склонив спиной и головой к подушке, и лицом в потолок Нина Байневич, и возле Нины на кровати сидел А. Иванов. Иванов попросил меня загасить свет, чего Нина Байневич не хотела, и я выключил свет. Я подошел к столу и сел. В это время А. Иванов отошел от кровати и зажег настольную лампу, и спустил ее со стола на пол, чем создал в комнате интимный полусвет. И здесь, не замедля, А. Иванов сел на кровать к изголовью Н. Байневич, изливал нежные ласки и старался, обнимая и целуя Нину Байневич. И вслед за сим А. Иванов попросил Н. Байневич совершить с ним половой акт, на что согласия Нины Байневич не получил. В этот именно момент А. Иванов попросил меня снять трусы с Н. Байневич. Здесь Н. Байневич закричала: "Леша, оставь, не надо". А. Иванов предложил мне ударить по голове Н. Байневич, на что я ответил категорическим отказом. На шум, который создала Н. Байневич, с улицы в освещенное и не занавешенное окно стали стучать соседи: Балховитина и Макарова. Безусловно, этот весь эпизод должен был быть виден в окно. Ни А. Иванов, ни я никакого фактического полового акта не совершали над Ниной Байневич. А что было в то время, когда я отсутствовал в комнате А. Иванова, между Алексеем Ивановым и Н. Байневич, мне не известно. <...> Нина Байневич взяла плащ и вышла из комнаты совсем. Я и А. Иванов также вышли на улицу и подошли к Н. Байневич. Нина Байневич стала угрожать А. Иванову, за что Иванов ударил Н. Байневич кулаком в бок. Я не вытерпел всего этого общего наглого и лживого поведения Н. Байневич, и я ее стеганул по ладони правой руки брюшным ремнем. Мне вся эта история морального кривляния Н. Байневич стала противна, и я ушел восвоясь. А. Иванов и Н. Байневич оставались на улице в метрах 50-ти от дома. Что там происходило далее между ними, мне неизвестно. После этого я А. Иванова нигде не встречал. 4-го мая 1962 года в 15 часов дня я был арестован на работе в п/я 48 гор. Калуги.
Следствие велось до крайности поверхностно. Личность Нины Байневич следствием и судом не проверялась - не изучалась никак. Мне, однако, стало детально известно от сослуживца Н. Байневич, некой Нины Николашиной, что Нина Байневич вела себя физически совсем легкомысленно, имела большой круг знакомства с мужчинами, проводила с ними время во взаимной физической-платонической потребности. Суд указывает в приговоре, что Нина Байневич была в момент изнасилования в бессознательном состоянии. Так каким же образом человек, находясь в бессознательном состоянии, может рассуждать и делать вывод, что она была именно изнасилована Асановым, а почему не А. Ивановым, или кем-либо другим. Нина Байневич, не зная всей этой компании, и особенно Алексея Иванова, легко и просто, как это делают женщины легкого поведения, в одно мгновение от кинотеатра согласилась и направилась с А. Ивановым в неизвестное для нее место. Такое действие ни один порядочный человек позволить себе не может, не должен и тактом поведения Советской женщины недопустим. Медицинская экспертиза, можно сказать убедительно и твердо, проведена была плоско и не многогранно, грубо поверхностно. Я, например, совсем не был подвергнут экспертизе, у меня не исследовалиась кровь. У Нины Байневич не исследовалась экспертизой кровь, не был взят мазок из влагалища и кровавое пятно на простыне не проверялось вовсе, а именно: была ли это кровь от менструации, или это кровь от взорванной уздечки подсудимого. Экспертиза проведена беспардонно. В том, в чем я повинен, я сознался. Честно рассказал на следствии и суде, что только исполнил частично просьбу Иванова, - снял трусы, а всех остальных действий не совершал. Характеристика с моего места работы также говорит обо мне с достаточно положительной стороны во всем. Весь приговор обл. суда по отношению ко мне носит явно надуманный характер, сугубо субъективен, жестоко несправедлив и не имеет никаких по делу оснований.
Дмитрий Дмитрич, я узнал что вы очень отзывчивы к народу и справедливы в гуманности Советского Закона. Вы большой Советский композитор, человек высокой эрудиции, этики, проницательности, Вас я убедительно прошу, как депутата, подать Ваше депутатское ходатайство председателю Верховного суда РСФСР, просить Л.Н. Смирнова истребовать мое уголовное дело из архива Калужского обл. суда, изучить его тщательно, и контрастно сопоставить весь несуразный "материал" дела с моей жалобой - прошу понять и поверить честному моему самопризнанию, - прошу учесть мое почти полное незнание русского языка, внять мое почти мучительное сиротство, душевные страдания в поисках родителей, - прошу оценить мою добропорядочную службу в Армии, мой полноценный труд в п/я-48, гор. Калуги - и понять мою малограмотность и непрактичность в жизни, внять мою доверчивость к таким развитым людям как Алексей Иванов.<...>
Свою ошибку, как я описываю Вам, понял глубоко и всесторонне, душою и сердцем выстрадал все и великую дату столетия Ленина я ищу, жду и прошу принять Верховным судом часть моего сознания всей силой действенности ума, чести и совести нашей эпохи.
К сему Асанов.
Первая подборка писем здесь. Все письма взяты из книги "Москва Кремль Шостаковичу", там их МНОГО.
Уважаемый Дмитрий Дмитриевич!
Мною было отправлено вам объемистое письмо с описанием моих "хождений по мукам" и многочисленной переписки с разными инстанциями по вопросу улучшения жилищных условий, на что имею законное право, поскольку 18 лет болею открытой формой туберкулеза легких (инвалид I группы), но до сих пор живу в общей квартире со здоровой семьей. <...>
Правда, на самый крайний случай у меня припасен еще один путь в борьбе за жилье, но он настолько необычен и, я бы сказал, неэтичен, что воспользоваться им у меня не хватает решительности. Болея много лет тяжелым недугом, я постоянно соблюдал и соблюдаю все меры предосторожности, чтобы уберечь родных и жильцов нашего дома от опасности заражения туберкулезом. Теперь, когда вопрос о жилье зашел в тупик, мои мозги все чаще и настойчивее сверлит одна и та же мысль - а что, если не соблюдать все эти санитарно-гигиенические правила, отказаться от инструкций и указаний врачей? Чего я этим намерен достигнуть? А того, что если буду направо и налево расплевывать бациллы Коха, то это, полагаю, обеспокоит жильцов дома и они обратятся коллективно в горисполком - предоставить мне изолированную квартиру. О том, какие меня подстерегают на этом пути неприятности я представляю. Если теперь меня при встречах стараются не замечать бывшие друзья и коллеги-учителя (видимо, вид мой им не по нутру), шарахаются в сторону при встрече на улице, то тогда, когда я буду действовать, как говорил выше, меня - будьте уверены! - моментально возьмут в оборот, но не для того, чтобы оказать помощь, а просклонять по всем падежам в речах, докладах, печати и т.п. Тут уж мной займутся, так сказать, вплотную и будут клевать до тех пор, пока от меня и мокрого места не останется. На это у нас мастера! Не буду очень удивлен тем, что вместо квартиры мне могут дать совсем иные "изолированные палаты", право распределять которые имеет не горисполком, а некое юридическое учреждение. Что ж, я готов и к этому... По крайней мере с глаз окончательно спадут шоры и развеятся остатки иллюзий, которыми я жил.
О том, что я прошу Вас разобраться в моей жалобе, мне думается, повторять не следует.
Кажется, все.
До свидания.
С уважением, Абанин.
P.S. Прилагаю ответы работников горисполкома по касающемуся меня вопросу.
...Мой муж - шофер, дочь - ученица 7 кл., мать-пенсионерка - 83 года, я работаю телеграфисткой. Живём в городе Горьком с самого рождения, в комнате 12 кв.м. с печным отоплением, комната сырая, тесная, на темной стороне, в общем коридоре, и никаких подсобных удобств. В комнате настолько тесно, что дочь моя спит вместе с бабушкой на одной кровати, они друг другу мешают спать. Дочь во сне толкает бабушку, а бабушка девочке делает неприятности (у нее не держится моча). А вот насчет того, где учить уроки девочке, уж и говорить не стоит. Моя мать - Подольская Валентина Васильевна - ей 83 года, потеряла сына на фронте Отечественной войны. И наша семья стоит на очереди семей погибших, а квартиры до сих пор никакой не дали. Ходила я и в Райисполком, и в Горисполком, везде, повсюду только одни словесные обещания...
Тов. Шестакович Дмитрий Д.!
Я гражданка Клячина Полина, прошу вашего помилования своему мужу Клячину Ивану Д.
Тов. Шестакович, с первых дней нашего замужества я своего мужа Клячина И. считаю больным, болезнь эту ему причинила блокада Ленинграда. Дальше у него появились друзья, которые много употребляли водки, ему пить нельзя, он очень слабый человек, они об этом знают, и вот они его очень смущали, и он через эту выпивку стал совсем больным. 3 раза он был в больнице психической. Врачи ему говорили - нельзя пить, можешь совсем с ума сойти или даже помереть.
1 год он не употреблял ничего, был хороший, не совсем здоровый, но для хозяйства очень помогал. Но обратно его друзья сагитировали и человек пропал. Пьяный он кричал сам не знал на кого и чего, и его за это посадили на три года строгого.
Тов. Шестакович, вреда он никакого никому не причинил, если бы был он здоровый, конечно этого бы не получилось, трезвый он очень хороший, никого не обижает.
Тов. Шестакович, возьмите во внимание - ни за что он этот срок не выдержит, так как он сейчас в заключении болеет, прошу я вас разберите все мое ходатайство, помилуйте моего мужа Клячина И. и прошу мне ответить.
Клячиной Полине А.
5 июля 1970 г.
Уважаемый тов. Депутат!
По профессии я контрабасистка, окончила училище в 1953 г. в Горьком. Работала по специальности 16 лет. У меня сильно болят руки (хронический профессиональный тендовагинит). Имею больного сына 14-ти лет, страдающего недержанием кала, стоящего на учете психбольницы, получившего травму в семилетнем возрасте от отца, которого из-за зверств к семье в свое время выселили из квартиры.
Проживая в общей коммунальной квартире, с большим количеством семей, я некоторыми соседями поставлена в ужасные бытовые условия. Белье, одежду ребенка я вынуждена стирать в ночное время, что раздражало моих соседей, последние решили от меня избавиться, создавая всевозможные кляузы, провокации и шантаж. Особенно усердствовала в этом некая гр-ка Бахрютина, ранее судимая за уголовное преступление, имея цель любыми путями добиться моего выселения и воспользоваться моей комнатой, которая является смежной с ее. В своих подлостях они дошли до того, что сумели выставить меня как пьяницу и тунеядку в Горьковском Телевидении, тогда как незадолго до того этим же телевидением я была представлена общественности города среди лучших работников культуры. Коллективы общественных организаций по месту моей работы и учебы были крайне возмущены сложившейся вокруг меня обстановкой и встали на мою защиту. Были представлены на меня положительные характеристики и хорошие отзывы как о честном, порядочном и квалифицированном работнике.
Однако, имея влияние на некоторых работников милиции Советского р-на, соседки Бахрютина и Щербакова используя личное знакомство с ними, дошло до избиения меня и моего ребенка, на что имеется ряд судебно-медицинских заключений. Травля на меня дошла до таких пределов, что коллектив по месту моей работы помог мне произвести обмен жилплощади (ранее я имела 6 семей соседей, сейчас - 3 семьи). Новые жильцы в настоящее время в какой-то степени терпят болезнь моего ребенка, все же проскальзывают намеки на неприятный запах и т.д.
После расформирования оркестра в кинотеатре Канавинский Управление культуры, ссылаясь на показ меня по телевидению (показ в виде карикатуры), отказывают мне, под разными предлогами, в работе даже в музыкальной школе.
В настоящее время я вынуждена работать ночным сторожем с окладом 60 руб. в месяц, будучи сама больной и имея при себе больного ребенка.
Вся грязь, обрушенная на меня, нанесла такую тяжелую душевную и физическую травму, что на бумаге описать своё состояние просто не могу. <...> Я прошу вмешаться в это дело. Все справки, документы и характеристики в случае необходимости я могу немедленно представить.
Вьюнкова.
Уважаемый Дмитрий Дмитриевич!
Пишет Вам Иванов Николай Михайлович, инвалид Отечественной войны. Хожу я на костылях с большим трудом, т.к. уже в пожилом возрасте. Дети погибли на войне. Жена тоже инвалид. Но подробности биографии ни к чему. Я Вам пишу как настоящему человеку и композитору.
Я Вас, пожалуйста, попрошу прислать мне нотной бумаги и бумаги писчей, а также выписать мне журнал "Искусство" и "Огонек". Прошу Вас не отказывать мне в моей просьбе, потому что я никуда не хожу, и никто мне не поможет выписать. Желаю Вам здоровья и счастья, а также всей Вашей семье.
С уважением к Вам, Иванов.
<...> Я инвалид от войны 1 группы. Хожу с трудом на костылах. Я работаю в доме культуры руководителем духового оркестра. На работу мне ходить недалеко, около километра, но для меня это расстояние кажется огромным. Я имею машину "Запорожец", но он у меня отказал. Нужен коленчатый вал, который я не могу купить уже больше года. Куда я только не писал везде огромная очередь и не знаю дождусь ли я своей очереди. У нас в г. Горьком база посылторга закрылась. Нас прикрепили к базе посылторга г. Запорожье, но там не обещают прислать даже в 1972 году.
Очень Вас прошу помогите мне достать этот вал. Ходить пешком очень трудно. Хоть бросай работу, а без работы я не представляю себе жизни.
С уважением к Вам Н. Блинов.
23 октября 1971 г.
Д.Д. Шостаковичу
Моя жизнь заканчивается, мои глаза угасают, силы иссякли. Я одинока, нигде нет ни родных, ни близких. Мне 77 лет, и единственное для меня спасение - Дом ветеранов сцены. Мною создан первый советский театр - МТЮЗ, первые советские пьесы, пять постановок, признанных прессой, общественностью. Немало сделано мною для эстрады - занимала первое место как автор-исполнитель, актриса, автор статей, фельетонов в периодике, газетах. Однако - зрение, здоровье и условия, в которых я нахожусь, лишают меня творческой энергии и удачи. Я нахожусь сейчас в квартире, где 17 человек - дети, больные раком, кошки, грязь, шум и спуск с 5 этажа без лифта, что отзывается на сосудах головного мозга. Пьеса, над которой я работаю, требует спокойствия, хорошего питания, воздуха, и потому я все еще не могу ее доработать - глаза болят. Часто бывают обмороки, качки, никого нет около меня. Прошу Вас как депутала Верховного совета, как человека влиятельного оказать мне посильную помощь.
Прошу помочь мне попасть в Дом ветеранов сцены.
Большого счастья, успехов желаю Вам.
Неизменно преданная Вам Ольга Рудакова.
P.S. Пройденный мною путь дает мне право на спокойную старость - остаток жизни невелик. Лишена была положения, звания, наград (хотя имела на это право) по причинам, известным Вам - кои не оглашаются. Нет зимнего пальто и вообще одежды.
<...> В 1942 году я был взят на фронт с Горьковского автозавода. При выполнении боевого задания в 1944 году я получил тяжелое ранение отчего парализовало ноги и левую руку средств передвижения не имею соверешнно со дня ранения. Находясь прикованным к постели я совершенно оторван от жизни и всяких событий в международной жизни, а также культурных событий.
Получая минимальную пенсию 57 рублей и не имея родителей я не имею возможности приобрести хотя бы дешевый телевизор который облегчил бы мою скучную жизнь и страдания. Обращаясь к Вам с просьбой подумайте что-либо возможно за счет шефских организаций можно сделать или каких либо источников.
С уважением, Корниенко Иван Петрович.
7 мая 1972 г.
Уважаемый композитор и счастливый человек Дмитрий Дмитриевич!
Надеюсь, извините меня за просьбу, которую осмеливаюсь изложить Вам: к Вам обращается отец еще очень маленького ребенка, которому уже 57 лет, а ей, моей дорогой Майечке, всего 7,5 лет, т.е. вся ее будущность и жизнь вызывают озабоченность, тревогу и заставляют настораживаться - что с ней будет потом, поскольку ее окружают одни пожилые люди, которых вот-вот не станет, в том числе - и меня, а мать ее, этой девочки, тяжело больна...
А девочка наша, Дмитрий Дмитриевич, имеет музыкальные способности, несомненно, обнадеживающие: буквально в 1,5-2 годика она, с палочкой в ручках, стояла и дирижировала - в такт музыке, которая лилась с пластинок, причем отвечала, чья это музыка и ее название, - будь это звуки Бизе из "Кармен", мелодии Гуно из "Фауста" (имеется в виду танцы из "Вальпургиевой ночи"), полонеза Огинского, даже арию Кварадосси из "Тоски" и "Итальянское каприччио" Чайковского и мелодии Ваших прекрасных танцев... и т.д.
Она сейчас учится в районной музыкальной школе (по скрипке и перешла во 2-й класс, а дома - и по ф-но, причем, поверьте, нет-нет подбирает маленькие мелодии, подчас очень приятные сердцу, доходчивые, трогают душу, замечательные, - беру на себя смелость заметить).
И я бы, как и ее мать, которая, увы, тяжело больна, не имели бы никаких претензий, но даже сейчас, когда мы еще живы, некому и в школу отводить ее, тем более в 2-х в общеобразовательную и музыкальную, в которую она уже должна поступить. А дальше вообще все будет сложнее. Поэтому выход может быть только один - чтобы ей учиться в музыкальной школе-интернате, которая, назло, как будто бы одна во всей Москве! И я не знаю, что делать, чтобы определить ее туда - настолько сложно и трудно! Надо ей помочь, ибо оторвать ее, мою Майечку, от учебы по музыке - больнее и тяжелее для меня, как если бы мне глаза выкололи или под пыткой жизни лишили.
Помогите нам, Дмитрий Дмитриевич, определить в этот интернат. Иного пути для нас нет, пожилых, маленьких и незаметных людей, у которых к тому еще никого из близких нет - их поглотила война и т.д.
Может, Дмитрий Дмитриевич, - если уж невозможно девочке попасть в интернат (который находится недалеко от консерватории), найдется среди Ваших знакомых музыкантов человек, или люди, готовые проявить доброту и культуру, чтобы воспитать эту любимую нами девочку в духе музыки, помочь ей выйти на широкую дорогу музыки, направить ее жизнь и судьбу в правильное русло? Я уверен, что Майечка станет композитором, и ее музыка будет радовать людей. <...>
С надеждой буду ждать Вашего ответа, уважаемый Дмитрий Дмитриевич! Пригласите нас, пожалуйста, с девочкой, познакомьтесь с ней, - может, она вам понравится и пожелаете ей помочь.
Кива Моисеевич Зейфер.
Мы сами, родители, не музыканты, но музыку очень любим и немножко ее понимаем. Моя же работа связана с командировками - такая моя доля.
Уважаемый Дмитрий Дмитриевич!
Очень извиняюсь за беспокойство, о Вашей болезни читала в газете, если не ошиблась, она схожа с моей. Моя болезнь прогрессирующая, с каждым днем хуже и хуже, говорят, что неизлечимая, но я не хочу терять надежду.
Если можно, сообщите мне, пожалуйста, какой у Вас был диагноз болезни и кто вылечил, чтобы мне обратиться к нему.
Тавдидишвили Цела Варденовна.
г. Кутаиси ГССР.
Дорогой Дмитрий Д.
Я сельский житель, и не имею музыкального образования, мне 60 лет, участник Великой отечественной войны, ужасной, неумолимой, и, конечно, инвалид. Единственным утешением для меня остался бесценный дар Вашего таланта. Умоляю Вас, Дмитрий Дмитриевич, помогите мне. Помогите мне добыть пластинку с записью сюиты из музыки Д. Шостаковича к фильму "Овод" в исполнении симфонического оркестра под управлением К. Хачатуряна. Я имел такую пластинку, но пропала она у меня при несчастном случае. Посоветуйте, где мне достать (купить) такую пластинку. Всякий отказ был бы для меня невыносимым огорчением, и еще больше - сделал меня одиноким.
Низко кланяюсь, Огиря Семен Гордеевич.
Уважаемый Дмитрий Дмитриевич! С горькими слезами обращаюсь вторично к Вам. Я многодетная мать, Русакова Александра Игнатьевна имела одиннадцать детей, теперь десять. Обращалась к Вам с просьбой помочь мне получить квартиру. Где был получен 13 апреля 1973 года Ваш ответ, ответ был в мою пользу. Но до сих пор начальство наше на такую семью и семейные обстоятельства не обращает никакого внимания. И подчиняться никому не хочут.
Квартиры строятся и распределяются другим людям у которых и были хорошие квартиры. А мне одни обещания, и дети до сих пор спят на полу. Где они за зиму все перемерзли. И у меня на сердце на всю жизнь осталась глубокая рана, 14 мая 73 года померла тринадцатилетняя дочь, ученица шестого класса, воспаление легких. Пришлось ее везти для вскрытия в больницу за 45 км. И я обратилась к начальству за машиной, и они с таким легким чувством дали мне самосвал, на котором и везли покойника и ехали люди, где категорически запрещено по технике безопасности. Приходило очень много народу на прощанье к дочери, так некоторые плакали по девочке, а некоторые о том, в каких условиях мы живем.
И вот опять приближается осень и зима и дети мои должны мерзнуть на полу, но начальству до этого дела нет. <...> Сразу после смерти дочери пообещали дать мне квартиру и ответили Вам, что дадут. А теперь прошло больше двух месяцев, они забыли. <...>
Пишу Вам письмо и заливаюсь слезами, какие несчастные мои дети. Затем только, столько дали мне наград, золотую звезду не пожалело государство, а вот квартиры нет. Очень, очень прошу Вас помочь моему горю.
С искренним приветом к Вам мать-героиня Русакова А.И.
<...> Наши доярки-избиратели очень волнуются и переживают, что не имеется в достаточном количестве соли глыбы, т.к. на - 1974 год Чувашсельхозтехникой нашему району на 12600 голов крупного рогатого скота выделено всего 120 тонн, в том числе на 1 квартал - 60 тонн и на II квартал - 60 тонн. В III квартале колхозы и совхозы района будут жить без соли-глыбы, а это очень влияет на продуктивность молочных коров.
Исходя из вышеизложенного убедительно просим помочь получить в III квартале соли глыбы.
Горьковская железная дорога, ст. Шумерля.
О результатах прошу сообщить.
Приложение на 1 листе.
Управляющий А. Шорников.
Вы не поверите, но Шостакович добыл им "соли-глыбы".
Следующие два письма из мест заключения публикую за стиль и сюжеты. Второе, "от Сергея Асанова 1939 г. рождения" - с существенными сокращениями (чтоб вы не думали, что оно слишком длинное! в оригинале - гораздо длиннее).
Депутату Верховного Совета ССС
Шостаковичу Дмитрию Дмитриевичу
От Аверьянова Петра Григорьевича, осужденного по ст. 15-103 сроком на 3 года с отбытием наказания в колонии усиленного режима.
Вы являетесь депутатом нашего избирательного округа, где я жил и работал.
На 42 году жизни и 20-летия пребывания в рядах КПСС я совершил преступление, выразившееся в том, что прожив с женой 16 лет в законнном браке имею детей и она совершила супружескую неверность. Я это принял к сердцу болезненно и находился в сильном душевном расстройстве, что мог лишиться всякого торможения. И вот 26 июля я работал в саду, жена уже целую неделю не приходила домой после похабного случая.
И как был у меня молоток в кармане, в ообщем весь инструмент, которым я строил будку, я по пути зашел в контору, где работала жена. Спросил ее, где ты шатаешься целую неделю. В ответ получил - где была - там меня уже нет. Тут находясь в сильном душевном расстройстве, я ударил ее молотком но по какому органу я не представлял, меня сразу увезли в психоизолятор, где я лечился в течение месяца, а уж после стали вести следствие и осудили. Никакого покушения на убийство у меня не было, ибо руками спастись она не могла и замышлять убийство никто не мешал, а все очевидно получилось на почве сильного душевного расстройства, даже сейчас, отбывая срок наказания, сам себе не объясню.
На вопрос следователя, как мы жили раньше я пояснил, что хорошо.
С семьей у меня отношения нормальные, получаю от них письма и посылки. Хулиганом я не мог быть по положению нахождения в обществе. В 1942 году меня мобилизовали в Советскую армию. Находился в пограничных войсках по 1949 год. За это время имел поощрения, 46 благодарностей, награжден медалью за победу над Германией, Японией. Мастер пограничной службы, секретарь парторганизации заставы, с 1949 по 1960 год в органах МВД, где также награждался знаком отличник милиции, медалью за наведение и поддержание общественного порядка, за безупречную службу в органах МВД. <...> Находясь в колонии, являюсь передовиком производства, член отряда высокопроизводительного труда и примерного поведения, состою на льготных условиях, имею ряд поощрений от администрации колонии.
Для общества я никакой опасности не представляю. Пусть мне дадут 5-10-15 лет условно. Я знаю, что с моей стороны подобных случаев не повторится. А потому прошу Вас помогите осужденному человеку встать на твердую почву и участвовать в построении коммунистического общества.
Старший композитор тов. Шостакович
от Сергея Асанова 1939 г. рождения,
осуждённого по статье 1 Указа Президиума Верховного Совета Союза СССР, от 15-го февраля 1962 г. сроком на десять лет лишения свободы (в колонию усиленного режима)
Жалоба
Моя жизнь имеет ряд больших и глубоких особенностей, требующих особенного внимания, объяснения, прежде чем описать существо жалобы дела. Вы депутат - крупнейший Советский Композитор видели полностью облик лица этого жалобщика, уровень его культуры и образования, степень развития человеческого интеллекта, и в то же время человека, не способного лгать, обманывать и фальсифицировать.
Великая Отечественная война оставила меня круглым сиротой в возрасте два года и два месяца. Своих родителей я не помню и не видел совсем. По национальности я татарин. Однако, вопроки действительности, Калужский обл. суд воспроизвел меня в украинца по не известным никому причинам и юридически тем самым глубоко ущемил мои национальные интересы.<...>
Жил я с коллективом завода в полной дружбе и с соблюдением всех правил распорядка. Был день праздника, что произошло 1-го мая 1962 г. Провести этот народно-трудовой праздник меня позвал мой товарищ Иванов Алексей Григорьевич 1937 г. рождения, человек с законченным средним образованием. Место - квартира была избрана им, Ивановым, комната его сестры - Ваниной. По пути следования Иванов и я встретили молодежную компанию, знакомую только Иванову, неизвестных мне - Владимира, Веру Самбурову, Раю Степанову.<...>
Иванов зажег свет и сервировал по простецки (а именно: поставил на стол бутылку водки, поллитра вина и шесть стаканов чайных). Это вино было всеми нами распито на протяжении двух часов. Рая Степанова предложила нам пройтись - проветрица, на что мы все согласились (кроме А. Иванова и Н. Байневич). Наша четверка таким образом покинула комнату. Пройдя примерно около километра вчетвером, я обнаружил, что забыл у А. Иванова летнее кашне. Я вынужден был извиниться перед товарищами и вернулся в комнату к А. Иванову. Придя к комнате А. Иванова, последняя была изнутри заперта, а свет был выключен. Я постучался, Иванов откликнулся и на мой голос открыл внутренний замок двери. Я зажег свет и увидел: на кровати лежала, склонив спиной и головой к подушке, и лицом в потолок Нина Байневич, и возле Нины на кровати сидел А. Иванов. Иванов попросил меня загасить свет, чего Нина Байневич не хотела, и я выключил свет. Я подошел к столу и сел. В это время А. Иванов отошел от кровати и зажег настольную лампу, и спустил ее со стола на пол, чем создал в комнате интимный полусвет. И здесь, не замедля, А. Иванов сел на кровать к изголовью Н. Байневич, изливал нежные ласки и старался, обнимая и целуя Нину Байневич. И вслед за сим А. Иванов попросил Н. Байневич совершить с ним половой акт, на что согласия Нины Байневич не получил. В этот именно момент А. Иванов попросил меня снять трусы с Н. Байневич. Здесь Н. Байневич закричала: "Леша, оставь, не надо". А. Иванов предложил мне ударить по голове Н. Байневич, на что я ответил категорическим отказом. На шум, который создала Н. Байневич, с улицы в освещенное и не занавешенное окно стали стучать соседи: Балховитина и Макарова. Безусловно, этот весь эпизод должен был быть виден в окно. Ни А. Иванов, ни я никакого фактического полового акта не совершали над Ниной Байневич. А что было в то время, когда я отсутствовал в комнате А. Иванова, между Алексеем Ивановым и Н. Байневич, мне не известно. <...> Нина Байневич взяла плащ и вышла из комнаты совсем. Я и А. Иванов также вышли на улицу и подошли к Н. Байневич. Нина Байневич стала угрожать А. Иванову, за что Иванов ударил Н. Байневич кулаком в бок. Я не вытерпел всего этого общего наглого и лживого поведения Н. Байневич, и я ее стеганул по ладони правой руки брюшным ремнем. Мне вся эта история морального кривляния Н. Байневич стала противна, и я ушел восвоясь. А. Иванов и Н. Байневич оставались на улице в метрах 50-ти от дома. Что там происходило далее между ними, мне неизвестно. После этого я А. Иванова нигде не встречал. 4-го мая 1962 года в 15 часов дня я был арестован на работе в п/я 48 гор. Калуги.
Следствие велось до крайности поверхностно. Личность Нины Байневич следствием и судом не проверялась - не изучалась никак. Мне, однако, стало детально известно от сослуживца Н. Байневич, некой Нины Николашиной, что Нина Байневич вела себя физически совсем легкомысленно, имела большой круг знакомства с мужчинами, проводила с ними время во взаимной физической-платонической потребности. Суд указывает в приговоре, что Нина Байневич была в момент изнасилования в бессознательном состоянии. Так каким же образом человек, находясь в бессознательном состоянии, может рассуждать и делать вывод, что она была именно изнасилована Асановым, а почему не А. Ивановым, или кем-либо другим. Нина Байневич, не зная всей этой компании, и особенно Алексея Иванова, легко и просто, как это делают женщины легкого поведения, в одно мгновение от кинотеатра согласилась и направилась с А. Ивановым в неизвестное для нее место. Такое действие ни один порядочный человек позволить себе не может, не должен и тактом поведения Советской женщины недопустим. Медицинская экспертиза, можно сказать убедительно и твердо, проведена была плоско и не многогранно, грубо поверхностно. Я, например, совсем не был подвергнут экспертизе, у меня не исследовалиась кровь. У Нины Байневич не исследовалась экспертизой кровь, не был взят мазок из влагалища и кровавое пятно на простыне не проверялось вовсе, а именно: была ли это кровь от менструации, или это кровь от взорванной уздечки подсудимого. Экспертиза проведена беспардонно. В том, в чем я повинен, я сознался. Честно рассказал на следствии и суде, что только исполнил частично просьбу Иванова, - снял трусы, а всех остальных действий не совершал. Характеристика с моего места работы также говорит обо мне с достаточно положительной стороны во всем. Весь приговор обл. суда по отношению ко мне носит явно надуманный характер, сугубо субъективен, жестоко несправедлив и не имеет никаких по делу оснований.
Дмитрий Дмитрич, я узнал что вы очень отзывчивы к народу и справедливы в гуманности Советского Закона. Вы большой Советский композитор, человек высокой эрудиции, этики, проницательности, Вас я убедительно прошу, как депутата, подать Ваше депутатское ходатайство председателю Верховного суда РСФСР, просить Л.Н. Смирнова истребовать мое уголовное дело из архива Калужского обл. суда, изучить его тщательно, и контрастно сопоставить весь несуразный "материал" дела с моей жалобой - прошу понять и поверить честному моему самопризнанию, - прошу учесть мое почти полное незнание русского языка, внять мое почти мучительное сиротство, душевные страдания в поисках родителей, - прошу оценить мою добропорядочную службу в Армии, мой полноценный труд в п/я-48, гор. Калуги - и понять мою малограмотность и непрактичность в жизни, внять мою доверчивость к таким развитым людям как Алексей Иванов.<...>
Свою ошибку, как я описываю Вам, понял глубоко и всесторонне, душою и сердцем выстрадал все и великую дату столетия Ленина я ищу, жду и прошу принять Верховным судом часть моего сознания всей силой действенности ума, чести и совести нашей эпохи.
К сему Асанов.
Первая подборка писем здесь. Все письма взяты из книги "Москва Кремль Шостаковичу", там их МНОГО.