"ТОЛЬКО БОЙКУ"
Николай Гумилёв.
Сонетик, который он написал для альбома одной девочки.
Сонетик, который не просто сонетик.
Но ещё и акростишок.
Когда вы будете большою,
А я - негодным стариком,
Тогда, согбенный над клюкою,
Я вновь увижу Ваш альбом,
Который рифмами всех вкусов,
Автографами всех имен -
Ремизов, Бальмонт, Блок и Брюсов -
Давно уж будет освящен.
О, счастлив буду я напомнить
Вам время давнее, когда
Стихами я помог наполнить
Картон, нетронутый тогда.
А вы, вы скажете мне бойко:
«Я в детстве помню только Бойку!».
Прочитав первые буквы строк, получаем "Катя Кардовская". О том, кто такая Катя Кардовская (а вдруг не знаете!) и кто такая Бойка, которую единственную Катя будет помнить - под катом.
Бойка - это собака семьи Кардовских. Кардовские были известными художниками - больше помнят, конечно, Дмитрия Николаевича, и в основном - как прекрасного графика и иллюстратора. Но и жена его, Ольга Людвиговна Делла-Вос-Кардовская, оставила очень "заметный след"; мне кажется, она была одним из лучших художников Серебряного века.
Катя же Кардовская, которой Гумилёв написал акростих - их дочь, вот она на картине матери - "Маленькая женщина" :
Обычно все смотрят на фигурку девочки - но посмотрите на её лицо, отражающееся в зеркале; это уже не дитя, а действительно маленькая женщина.
Дитя - здесь ("Девочка с васильками"):
Катя была очаровательна, и родители, конечно, не могли удержаться от того, чтобы её не рисовать.
Александра Васильевна Тиморева, известный физик, в воспоминаниях о своём детстве писала об одиннадцатилетней Кате: "Катя Кардовская (тремя годами старше меня) была пленительна. Красивая, похожая на отца, она была серьезно спокойна, на рояле же играла как взрослый пианист, по словам Володи. Портрет ее в старинном костюме (работы Ольги Людвиговны) висел в музее Александра Третьего, а в нашей учебной хрестоматии "Живое Слово" был рисунок Дмитрия Николаевича, изображавшей Катю читающей. Все это вызывало мое восхищение ею, немного связанное с чувством стеснения. (...) Свечи освещают Катино чудесное, чуть суровое лицо, и все другие лица кажутся мне скучными. Дивно и невозможно быть такой, как Катя - особенной".
Николай Гумилёв дружил с этим семейством, к тому же они были соседями. Ольга Людвиговна написала и его портрет:
А Гумилёв не преминул сочинить ей стихотворение:
Мне на Ваших картинах ярких
Так таинственно слышна
Царскосельских столетних парков
Убаюкивающая тишина.
Разве можно желать чужого,
Разве можно жить не своим…
Но и краски ведь тоже слово,
И узоры линий - ритм.
Из воспоминаний Ольги Людвиговны о Гумилёве:
"Бывая у нас, Н.С. много рассказывал о Париже, о вечерах у художницы Кругликовой, о своей студенческой жизни. Помню, как он однажды очень серьёзно рассказывал о своей попытке вместе с несколькими сорбоннскоми студентами увидеть дьявола. Для этого нужно было пройти через ряд испытаний - читать каббалистические книги, ничего не есть в продолжение нескольких дней, а затем в назначенный вечер выпить какой-то напиток. После этого должен был появиться дьявол, с которым можно было вступить в беседу. все товарищи очень быстро бросили эту затею. Один лишь Н.С. проделал всё о конца и действительно увидел в полутёмной комнате какую-то смутную фигуру. Нам эти рассказы казались забавными и чисто гимназическими.
Слушали мы рассказы и о его первой поездке в Африку. Он очень живо описывал весь свой путь, пройденный с караваном, жуткие моменты при охоте на диких зверей, стоянки в пустыне и многое другое. Было очень странно и казалось почти невероятным, чтобы такой болезненный на вид человек мог совершить подобное путешествие."
Самая известная работа Ольги Людвиговны Делла-Вос-Кардовской - это, конечно, портрет Анны Ахматовой, с которой Кардовские также были дружны. Напоминаю:
Это изображение Ахматовой изо всех сил полемизирует с её не менее известным портретом работы Альтмана. Напоминаю:
Делла-Вос-Кардовская о портрете Альтмана сказала так: «Портрет, по-моему, слишком страшный. Ахматова там какая-то зелёная, костлявая, на лице и фоне кубические плоскости, но за всем этим она похожа, похожа ужасно, как-то мерзко в каком-то отрицательном смысле…»
И дочь её Катя ей в некотором смысле вторила: «...как ни нравится мне с художественной стороны ахматовский портрет работы моей матери, и всё же считаю, что Ахматова такая, какой её знали её друзья - поэты, поклонники тех лет, Ахматова "Чёток" передана не на этом портрете, а на портрете работы Альтмана».
Из записок Ольги Людвиговны - 1915 год, 17 апреля:
«Во вторник вечером была у Ахматовой. Она встретила меня в халате с растрепанной шевелюрой. Закуталась в платок и съежилась на кушетке. Для нее это характерно. Она много говорила и про себя, конечно, и про других. Сообщила мне, что скончался Скрябин (...)
Про себя сказала, что печатается новое издание "Четок", что у ее Левушки нянька ушла неожиданно и что она переезжает в Петроград, чтобы чаще навещать Николая Степановича. А бедный Левушка остается с бабушкой и без няньки.
Я любовалась красивыми линиями и овалом лица Ахматовой и думала о том, как должно быть трудно людям, связанным с этим существом родственными узами. А она, лежа на своем диване, не сводила глаз с зеркала, которое стоит перед диваном, и на себя смотрела влюбленными глазами. А художникам она все же доставляет радость любования - и за то спасибо!
У них в квартире холодно, неуютно и некрасиво...»
А о семье Кардовских есть любопытное свидетельство в довольно, хм, радикальных воспоминаниях Алексея Смирнова (фон Рауха), сына художника Глеба Смирнова, под названием "Заговор недорезанных". Екатерину Дмитриевну, Катю, он знал, когда Катя уже стала интереснейшей женщиной и, как оказалось, из детства помнила не только собаку Бойку.
"Женат Кардовский был на обрусевшей итальянке художнице Делла-Вос-Кардовской, красивой изящной даме, писавшей очень светлые, солнечные светские портреты и цветы на террасе. Написала она и портрет своего соседа Гумилева во фраке, с хризантемой в петлице. У Кардовских была дочь Екатерина Дмитриевна, высокая чернявая дама с величественной осанкой, женщина очень неглупая, с острым умом. Первый раз она была замужем за писателем Леоновым, но разошлась с ним и вышла за ученого, членкора Академии наук Веселкина, тоже переяславского дворянина. Я с папашей бывал в двухэтажном деревянном доме Веселкиных в центре Переяславля. В революцию их жилище не разгромили и не уплотнили. Всюду стояла прекрасная ампирная мебель золотистой карельской березы, висели старинные зеркала, и было видно, что их не снимали по крайней мере лет двести. В прихожей стояло облезлое чучело медведя с медным подносом в лапах для визитных карточек посетителей.
(...) Революция словно пронеслась мимо этой благополучной семьи, не было ощущения, что супруги на кого-то стучат или стучали, столько в них было человеческого достоинства. И так оно, наверное, и было на самом деле. Кардовского не тронули потому, что он был дореволюционным академиком, профессором Академии художеств и при советской власти создавал в Переяславле художественный музей, свозя из разоряемых имений, включая и свое, все ценное в Горицкий монастырь. Потом туда же свезли все, что можно, из закрываемых переяславских церквей и монастырей. Музей этот стал лучшим по полноте коллекции в России.
(...) Екатерина Дмитриевна много рассказывала о жизни Гумилева, о том, что старики Гумилевы восприняли брак Николая Степановича с Горенко как несчастье и как Аня (так она называла Ахматову) часто приезжала из Петербурга домой на рассвете, совершенно разбитая, с длинной шеей, покрытой засосами, и искусанными губами. Потом, после таких загулов, она обычно спала полдня, а потом уезжала снова. И постепенно молодой Гумилев понял, кто такая на самом деле его жена, и вообще перестал обращать внимание на ее поведение. А Кардовские, хорошие семейные люди, с ужасом смотрели на образ жизни Ахматовой, пока она не съехала из их дома к какой-то из своих подруг, а ее муж не отправился путешествовать по миру. Огромная шляпа с пером, густая вуаль, резкие духи, ломкая изящная фигура и ощущение порока - вот впечатления девочки-подростка Кардовской от поэтессы. При всем том Ахматова любила Кардовских и иногда приходила к ним, бледная, без косметики, и любила часами смотреть, как Делла-Вос пишет красками: свернется на ампирном диване, как кошка, и тихо смотрит, никому не мешая.
Ахматова была сложным взрывным поэтическим механизмом с огромной энергией неприятия того, что ей не нравилось, а не нравилась ей с 1917 года и до самого конца в глубокой старости вся советская власть полностью. Она о себе правды ни в стихах, ни тем более в прозе или письмах не сказала: на самом деле была умнее и сложнее, чем ее окружение, перед которым всю жизнь ломала вынужденную комедию и считала всех своими приживалками и прислугами, прощая им глупость и ограниченность.
(...) Кардовская была очень близка к несчастному семейству Гумилевых-Ахматовых и привязана к ним - говорила о них без всякого сарказма и ехидства, но подчеркивала, что Николай Степанович был очень нехорош собой и страшно косил, но как офицер был очень смел, имел два солдатских Георгия и с большевиками играл на очень близком расстоянии".
Конец цитаты, конец поста (да, все фигуранты этого сообщения умерли, включая Екатерину Дмитриевну Кардовскую и Алексея Глебовича Смирнова).
Сонетик, который он написал для альбома одной девочки.
Сонетик, который не просто сонетик.
Но ещё и акростишок.
Когда вы будете большою,
А я - негодным стариком,
Тогда, согбенный над клюкою,
Я вновь увижу Ваш альбом,
Который рифмами всех вкусов,
Автографами всех имен -
Ремизов, Бальмонт, Блок и Брюсов -
Давно уж будет освящен.
О, счастлив буду я напомнить
Вам время давнее, когда
Стихами я помог наполнить
Картон, нетронутый тогда.
А вы, вы скажете мне бойко:
«Я в детстве помню только Бойку!».
Прочитав первые буквы строк, получаем "Катя Кардовская". О том, кто такая Катя Кардовская (а вдруг не знаете!) и кто такая Бойка, которую единственную Катя будет помнить - под катом.
Бойка - это собака семьи Кардовских. Кардовские были известными художниками - больше помнят, конечно, Дмитрия Николаевича, и в основном - как прекрасного графика и иллюстратора. Но и жена его, Ольга Людвиговна Делла-Вос-Кардовская, оставила очень "заметный след"; мне кажется, она была одним из лучших художников Серебряного века.
Катя же Кардовская, которой Гумилёв написал акростих - их дочь, вот она на картине матери - "Маленькая женщина" :
Обычно все смотрят на фигурку девочки - но посмотрите на её лицо, отражающееся в зеркале; это уже не дитя, а действительно маленькая женщина.
Дитя - здесь ("Девочка с васильками"):
Катя была очаровательна, и родители, конечно, не могли удержаться от того, чтобы её не рисовать.
Александра Васильевна Тиморева, известный физик, в воспоминаниях о своём детстве писала об одиннадцатилетней Кате: "Катя Кардовская (тремя годами старше меня) была пленительна. Красивая, похожая на отца, она была серьезно спокойна, на рояле же играла как взрослый пианист, по словам Володи. Портрет ее в старинном костюме (работы Ольги Людвиговны) висел в музее Александра Третьего, а в нашей учебной хрестоматии "Живое Слово" был рисунок Дмитрия Николаевича, изображавшей Катю читающей. Все это вызывало мое восхищение ею, немного связанное с чувством стеснения. (...) Свечи освещают Катино чудесное, чуть суровое лицо, и все другие лица кажутся мне скучными. Дивно и невозможно быть такой, как Катя - особенной".
Николай Гумилёв дружил с этим семейством, к тому же они были соседями. Ольга Людвиговна написала и его портрет:
А Гумилёв не преминул сочинить ей стихотворение:
Мне на Ваших картинах ярких
Так таинственно слышна
Царскосельских столетних парков
Убаюкивающая тишина.
Разве можно желать чужого,
Разве можно жить не своим…
Но и краски ведь тоже слово,
И узоры линий - ритм.
Из воспоминаний Ольги Людвиговны о Гумилёве:
"Бывая у нас, Н.С. много рассказывал о Париже, о вечерах у художницы Кругликовой, о своей студенческой жизни. Помню, как он однажды очень серьёзно рассказывал о своей попытке вместе с несколькими сорбоннскоми студентами увидеть дьявола. Для этого нужно было пройти через ряд испытаний - читать каббалистические книги, ничего не есть в продолжение нескольких дней, а затем в назначенный вечер выпить какой-то напиток. После этого должен был появиться дьявол, с которым можно было вступить в беседу. все товарищи очень быстро бросили эту затею. Один лишь Н.С. проделал всё о конца и действительно увидел в полутёмной комнате какую-то смутную фигуру. Нам эти рассказы казались забавными и чисто гимназическими.
Слушали мы рассказы и о его первой поездке в Африку. Он очень живо описывал весь свой путь, пройденный с караваном, жуткие моменты при охоте на диких зверей, стоянки в пустыне и многое другое. Было очень странно и казалось почти невероятным, чтобы такой болезненный на вид человек мог совершить подобное путешествие."
Самая известная работа Ольги Людвиговны Делла-Вос-Кардовской - это, конечно, портрет Анны Ахматовой, с которой Кардовские также были дружны. Напоминаю:
Это изображение Ахматовой изо всех сил полемизирует с её не менее известным портретом работы Альтмана. Напоминаю:
Делла-Вос-Кардовская о портрете Альтмана сказала так: «Портрет, по-моему, слишком страшный. Ахматова там какая-то зелёная, костлявая, на лице и фоне кубические плоскости, но за всем этим она похожа, похожа ужасно, как-то мерзко в каком-то отрицательном смысле…»
И дочь её Катя ей в некотором смысле вторила: «...как ни нравится мне с художественной стороны ахматовский портрет работы моей матери, и всё же считаю, что Ахматова такая, какой её знали её друзья - поэты, поклонники тех лет, Ахматова "Чёток" передана не на этом портрете, а на портрете работы Альтмана».
Из записок Ольги Людвиговны - 1915 год, 17 апреля:
«Во вторник вечером была у Ахматовой. Она встретила меня в халате с растрепанной шевелюрой. Закуталась в платок и съежилась на кушетке. Для нее это характерно. Она много говорила и про себя, конечно, и про других. Сообщила мне, что скончался Скрябин (...)
Про себя сказала, что печатается новое издание "Четок", что у ее Левушки нянька ушла неожиданно и что она переезжает в Петроград, чтобы чаще навещать Николая Степановича. А бедный Левушка остается с бабушкой и без няньки.
Я любовалась красивыми линиями и овалом лица Ахматовой и думала о том, как должно быть трудно людям, связанным с этим существом родственными узами. А она, лежа на своем диване, не сводила глаз с зеркала, которое стоит перед диваном, и на себя смотрела влюбленными глазами. А художникам она все же доставляет радость любования - и за то спасибо!
У них в квартире холодно, неуютно и некрасиво...»
А о семье Кардовских есть любопытное свидетельство в довольно, хм, радикальных воспоминаниях Алексея Смирнова (фон Рауха), сына художника Глеба Смирнова, под названием "Заговор недорезанных". Екатерину Дмитриевну, Катю, он знал, когда Катя уже стала интереснейшей женщиной и, как оказалось, из детства помнила не только собаку Бойку.
"Женат Кардовский был на обрусевшей итальянке художнице Делла-Вос-Кардовской, красивой изящной даме, писавшей очень светлые, солнечные светские портреты и цветы на террасе. Написала она и портрет своего соседа Гумилева во фраке, с хризантемой в петлице. У Кардовских была дочь Екатерина Дмитриевна, высокая чернявая дама с величественной осанкой, женщина очень неглупая, с острым умом. Первый раз она была замужем за писателем Леоновым, но разошлась с ним и вышла за ученого, членкора Академии наук Веселкина, тоже переяславского дворянина. Я с папашей бывал в двухэтажном деревянном доме Веселкиных в центре Переяславля. В революцию их жилище не разгромили и не уплотнили. Всюду стояла прекрасная ампирная мебель золотистой карельской березы, висели старинные зеркала, и было видно, что их не снимали по крайней мере лет двести. В прихожей стояло облезлое чучело медведя с медным подносом в лапах для визитных карточек посетителей.
(...) Революция словно пронеслась мимо этой благополучной семьи, не было ощущения, что супруги на кого-то стучат или стучали, столько в них было человеческого достоинства. И так оно, наверное, и было на самом деле. Кардовского не тронули потому, что он был дореволюционным академиком, профессором Академии художеств и при советской власти создавал в Переяславле художественный музей, свозя из разоряемых имений, включая и свое, все ценное в Горицкий монастырь. Потом туда же свезли все, что можно, из закрываемых переяславских церквей и монастырей. Музей этот стал лучшим по полноте коллекции в России.
(...) Екатерина Дмитриевна много рассказывала о жизни Гумилева, о том, что старики Гумилевы восприняли брак Николая Степановича с Горенко как несчастье и как Аня (так она называла Ахматову) часто приезжала из Петербурга домой на рассвете, совершенно разбитая, с длинной шеей, покрытой засосами, и искусанными губами. Потом, после таких загулов, она обычно спала полдня, а потом уезжала снова. И постепенно молодой Гумилев понял, кто такая на самом деле его жена, и вообще перестал обращать внимание на ее поведение. А Кардовские, хорошие семейные люди, с ужасом смотрели на образ жизни Ахматовой, пока она не съехала из их дома к какой-то из своих подруг, а ее муж не отправился путешествовать по миру. Огромная шляпа с пером, густая вуаль, резкие духи, ломкая изящная фигура и ощущение порока - вот впечатления девочки-подростка Кардовской от поэтессы. При всем том Ахматова любила Кардовских и иногда приходила к ним, бледная, без косметики, и любила часами смотреть, как Делла-Вос пишет красками: свернется на ампирном диване, как кошка, и тихо смотрит, никому не мешая.
Ахматова была сложным взрывным поэтическим механизмом с огромной энергией неприятия того, что ей не нравилось, а не нравилась ей с 1917 года и до самого конца в глубокой старости вся советская власть полностью. Она о себе правды ни в стихах, ни тем более в прозе или письмах не сказала: на самом деле была умнее и сложнее, чем ее окружение, перед которым всю жизнь ломала вынужденную комедию и считала всех своими приживалками и прислугами, прощая им глупость и ограниченность.
(...) Кардовская была очень близка к несчастному семейству Гумилевых-Ахматовых и привязана к ним - говорила о них без всякого сарказма и ехидства, но подчеркивала, что Николай Степанович был очень нехорош собой и страшно косил, но как офицер был очень смел, имел два солдатских Георгия и с большевиками играл на очень близком расстоянии".
Конец цитаты, конец поста (да, все фигуранты этого сообщения умерли, включая Екатерину Дмитриевну Кардовскую и Алексея Глебовича Смирнова).