Посмотрела "Ивановъ"
Вставать я собиралась, когда папа с работы вернётся, а в итоге всё равно, перебравшись к себе, провалялась ещё с часок, до полудня. По поводу маленькой работы мыслей по-прежнему не возникало, и, легкомысленно оставив её на ночь-утро, я занялась насущной ерундой, а потом взялась за очередное полезное дело из откладываемых по полгода - почистила папку Мои рисунки от кадров театра и кино, перекинув их в соответствующую папку на диске для картинок, и начала выкладывать старые фотографии, что традиционно вызвало отток читателей. Вот так, оказывается, несложно эти самые полезные дела делать - хотя самое страшное и самое полезное, вернуться на Афишу, ещё впереди. Из дому пришлось подхватываться пораньше - сегодня я в театр не шла, ибо единственный привозной спектакль Маски был сегодня на девять и к тому же в doc’е, куда сложно попасть. Шла я в Художественный кинотеатр, к пяти, на «Иванова». В спешке забыла дома телефон, кошелёк, фотоаппарат - благо рассованные по карманам деньги были при мне и я смогла купить проездной в метро и продолжить путь. Только на эскалаторе Арбатской я вспомнила, что сегодня День святого Патрика, о котором я из-за Маски совершенно забыла. В кинотеатр я прибыла минут за 15 до сеанса, однако на него в Малый зал билетов уже не осталось - а посмотреть надо было сегодня, ибо чтобы прийти в кино на пять в будний день, надо прогулять последнюю пару, и чтобы смотреть в будний день Иванова вместо Ранго, надо посмотреть Ранго сегодня, а он поздно. По театральной привычке я стала ждать до последнего, не освободится ли бронь, и уже в шестом часу некая женщина подошла сдавать билет, и он достался мне. Когда я вбежала в зал, он был ещё сильно пуст; сперва я села на своё место с краю у стены в восьмом ряду, позже пересела на край у прохода в шестом ряду, к началу фильма зал заполнился практически полностью, даже два дополнительных стула поставили в проходе.
Фильм «Ивановъ» - с труднообъяснимым твёрдым знаком на конце, громкими именами на афише и тусклым анонсом мог стать проходной датской читкой по ролям пьесы юбиляра-Чехова, а оказался добротным, зрелым трёхчасовым артхаусом с собственными концепцией и эстетикой. Пустой двор без границ, голые осенние деревья, дымящиеся горки опавшей листвы, старый обшарпанный дом, где на веранде сушится шиповник, а перед открытой дверью Анна (Дубровская) и старый граф Шабельский (Марцевич) играют дуэтом на фортепиано и контрабасе, вычерпывая музыкой всяк свою трагедию. Единственный крепостной, юродивый мужичок (Золотухин), выводит на какой-то дудочке заунывные, тревожно-дисгармоничные звуки, наблюдает за событиями в подзорную трубу, где-то кричит сова, где-то дятел стучит по стволу. У хозяина этого упадочного имения доктор слушает пульс, хотя он, конечно, не болен - просто устал, надорвался. Иванова в исполнении красавца Серебрякова в гамлетовой меланхолии не обвинишь - напротив, он чрезмерно эмоционален, и малейшее соприкосновение с надоевшими домочадцами чревато для него изнурительным выплеском отрицательной энергии в себя и вовне. Нелюбимая любящая жена, невыносимо громогласный юродствующий дядюшка, привязчивый болтун Боркин (Ильин) раздражают его до истерики, до слёз, до неадекватного поведения - он то залезает от них на дерево, то крушит мебель в доме, молодого Львова (Волков), заносчивого и влюблённого, откидывающего назад несуществующую чёлку жестом упрямого жеребёнка, может схватить за загривок, чтобы не доставал своими воззваниями к совести. Такой активный человек мог бы, если хотел, и добыть денег, и спасти умирающую жену, но нашему герою это не нужно - когда кризис среднего возраста, когда фаталистическое самоедство так увлекательно, становится не до ближнего своего, тем паче что чувство вины - ещё один прекрасный повод к рефлексии. Не тоска, а вина, невозможность смотреть в глаза тем, кто не стал с тобой счастливым, кто не сделал счастливым тебя несмотря на все старания, гонит Иванова по вечерам из дома, но от себя не убежишь, как и не оправдаешь бегства от них, когда-то дорогих, теперь постылых, утомительных, стесняющих. Гости у Лебедевых сперва предстают перед нами в масках животных - свиньи и козлы, кошки, лисы, волки, совы и попугаи ведут светские беседы и играют в карты, характерами всецело соответствуя своим личинам, и постепенно превращаются в косных, пошлых недо-людей. Затапливающая всё скука ощутима физически, её лишь изредка колеблют, как падающие в болото камни, заезженные сплетни, глупые шутки, ленивые перебранки. Что ищет там Иванов, человек безусловно интеллигентный и образованный, чужой, как мы твердили со школьной скамьи, мещанской среде, - Бог весть, быть может, что и Сашу (Боб), экзальтированного подростка, ведь у неё - свой кризис, и это их роднит. Её тоже тяготит человеческое общество, ей душно и тесно в предсказуемом, не меняющемся годами мире примитивных удовольствий и убийства времени, она тоже истерикой пытается расшевелить своё окружение и тоже терпит фиаско. Понимая его как никто, она будет защищать его от клеветников, вдохновенно разбрасывая бисер перед этим зоопарком, выражать свой протест - столь же бессмысленный и эгоистичный, как у Иванова, - эксцентричной выходкой с пляской и пением. Для них не существует полумрака гостиной, пыльных бархатных кресел, слепящих магниевых вспышек фотоаппарата, крыжовенного варенья и многократно повторяющихся дежурных фраз - у этих магнитов собственное поле, и они не могут не притянуться. Это надо видеть, как во время фейерверка они сойдутся по две стороны стекла - иллюзия прикосновений, невозможность слышать друг друга, и одна повторяет: «люблю тебя», другой - «не надо». Как над её плечом он увидит подъехавшую Анну, как её смех перерастёт в рыдания, а на его лице застынет гримаса античного страдания - расширившиеся, наполненные слезами глаза, плотно сжатые губы, фоном - вспыхнувшее, как факел, дерево от низко пролетевшего снаряда. Это отчаяние осознания несбыточности счастья: потому Иванов ничего и не делает, что неудачный опыт прожитых лет убедил его в этой несбыточности, в бесполезности любых усилий, обречённости надежд, конечности чувств, смертности людей. Он запирается у себя, но все находят его и на его территории, и он исповедуется перед Лебедевым (Ступка), срывается на доктора, повышает голос на Сашу, примчавшуюся к нему на мотоцикле, прогоняет Боркина. А Анна готовится к смерти - не потому, что знает, какой болезнью больна, а потому что больше не видит смысла жить после того, как стала не нужна и нелюбима им. Она вспоминает о том, что она Сарра - состригает волосы до корней и зажигает по дому сотни свечей, со слезами стерев пыль с портрета родителей. А муж не только назовёт её «жидовкой», но и спустит с лестницы, когда она бросится на него с кулаками - после такого показывать похороны уже нет необходимости. Иванов умрёт вместе с ней - переступит черту, навсегда разделяющую его с живыми, их интересами и желаниями. Не потому, что любил, а потому, что стать причиной чьей-то смерти - слишком тяжело даже для эгоистов и мизантропов, жестоких не по злому умыслу, а по слепоте души, которая, зашоренная собственными страданиями, затаптывает другого, а потом мучается. Он выйдет в лес поваленных деревьев, где пасётся белая лошадь (конь бледный?) и из бурелома увидит свой дом руиной, просвечивающей насквозь, пустым скелетом без стен, где останутся другие: они теперь - призраки для него, он - для них. А там, за чертой, - ярмарка, балаган, веселье и кукольный театр, писклявый голос Петрушки, представление, в котором и обман, и боль, и смерть - всё вызывает смех публики. «Жизнь - такая пустая и глупая шутка!» - впору будет сказать Иванову, бегущему с Сашей под ливнем в какой-то сарай - обманчиво помолодевшему, не оставляющего сомнений в том, что это убежище не станет приютом любовных наслаждений. Всё человеческое ему уже чуждо - под дождём он бросит её на траву и прочитает свою отповедь, отказываясь жениться, - а женится всё равно, словно и против её воли. Зачем понадобилось Чехову заставлять своего героя утаскивать вслед за собой в пропасть ещё одну любящую жертву? Видать, неистребима мифологема: нет смерти без свадьбы, со смертью обручиться надо, испить до конца эту древнюю инициацию. И, обернувшись к невесте перед поцелуем, на мгновение Иванов увидит вместо неё свою покойную жену. Всё это он где-то уже видел - Львов, вызывающий его на дуэль, подхватывающие эту нелепицу Боркин и Шабельский, всеобщий бестолковый переполох и шум, крики Саши, заламывающей руки и умоляющей остановить его… Да, точно, в комедии - когда над ширмой Петрушку сменили куклы, изображающие его самого и всех прочих участников действа, настолько театрально выспреннего, что впору посмеяться. Из револьвера застрелится не Иванов, а марионетка, и публика будет аплодировать эффектному финалу. А при встрече свадебного экипажа хлынет дождь, и, убежав в дом, все просто забудут жениха, как сидевшего, так и умершего на своём месте - тихо, незаметно, сам по себе, без громких слов и героических жестов, освободившись наконец от бренной оболочки. Метафоры и аллегории, флэшбэками перемежающие эпизоды фильма, придают разыгравшейся трагедии оттенок помешательства, пугающего дежа вю, предопределённости и предвиденности судьбы Иванова. Снова и снова мы видим его на заброшенной, забытой ярмарочной площади в сепиевом колорите - болтаются на верёвках куклы, как повешенные, не катаются дети на каруселях, треплет ветер обрывки когда-то разноцветных флагов. Мир обезлюдел, вымер, затих - но не к этому ли он стремился? Что это - страшный сон добровольного внутреннего одиночества, посмертье оконченного спектакля жизни, пугающее загробье после фарса или картина постапокалипсиса? Как бы то ни было, с первых кадров фильма мы понимаем: это последняя осень, как в душе одного отдельно взятого человека, так и целого поколения, запечатлённого в чеховских героях, отказавшихся от борьбы за право жить так, как хочется, а не так, как несёт течение обстоятельств. «Прощальным костром догорает эпоха»© - всё тот же юродивый с дудочкой поджигает стога сухой травы и раздувает огонь, уничтожающий, но и очищающий для новой жизни. Пустотой небытия покинутого балагана, духовным самоубийством грозит неверие Иванова и ему подобных в возможность счастья - они забыли о том, что смерть сменяется возрождением, что после осени снова будет весна, что человек не имеет права ставить точку там, где ещё не конец. И как это неожиданно актуально сегодня, когда человечество снова с уверенностью ждёт своего заката, стремится к нему с «гибельным восторгом»? Сидевшая рядом со мной пожилая пара говорила сначала что-то о курортах в Крыму, я слушала вполуха, пока не уловила без иронии сказанную фразу: «А конец света в 2012-м у нас когда, в декабре?.. Да, в декабре. Можно успеть ещё два раза съездить… Сейчас уже всерьёз говорят, что луна может на землю упасть». Впрочем, быть может, фильм и не об этом - но в любом случае он прекрасен. Атмосфера и антураж, правдоподобие костюмов и декораций, восхитительная операторская работа со съёмками с воздушного шара, появляющегося в кадре, удачный подбор актёров и их живая, яркая, убедительная и естественная игра, глубокий психологизм и эмоциональное напряжение, харизма Серебрякова в шляпе, роскошная музыка - лишь часть аргументов в пользу качества этой работы Вадима Дубровицкого, не даром театрального режиссёра. Авторское кино - и для мира-то в целом явление редкое, а отечественное авторское кино - и вовсе на вес золота, так что этот дебют - каким бы он вам ни показался - смотреть необходимо.
После фильма выбравшись из зала, я поехала домой. А после такой рецензии, сами видите, как-то уже и не до маленькой работы. Писать утром? Не писать вовсе? Не знаю. Знаю только, что завтра Маска для меня возобновится, посему я прощаюсь до следующего вечера-ночера, до следующей рецензии. Всех с Весенним Изломом, господа и дамы!
Оригинал записи и комментарии на LiveInternet.ru
Фильм «Ивановъ» - с труднообъяснимым твёрдым знаком на конце, громкими именами на афише и тусклым анонсом мог стать проходной датской читкой по ролям пьесы юбиляра-Чехова, а оказался добротным, зрелым трёхчасовым артхаусом с собственными концепцией и эстетикой. Пустой двор без границ, голые осенние деревья, дымящиеся горки опавшей листвы, старый обшарпанный дом, где на веранде сушится шиповник, а перед открытой дверью Анна (Дубровская) и старый граф Шабельский (Марцевич) играют дуэтом на фортепиано и контрабасе, вычерпывая музыкой всяк свою трагедию. Единственный крепостной, юродивый мужичок (Золотухин), выводит на какой-то дудочке заунывные, тревожно-дисгармоничные звуки, наблюдает за событиями в подзорную трубу, где-то кричит сова, где-то дятел стучит по стволу. У хозяина этого упадочного имения доктор слушает пульс, хотя он, конечно, не болен - просто устал, надорвался. Иванова в исполнении красавца Серебрякова в гамлетовой меланхолии не обвинишь - напротив, он чрезмерно эмоционален, и малейшее соприкосновение с надоевшими домочадцами чревато для него изнурительным выплеском отрицательной энергии в себя и вовне. Нелюбимая любящая жена, невыносимо громогласный юродствующий дядюшка, привязчивый болтун Боркин (Ильин) раздражают его до истерики, до слёз, до неадекватного поведения - он то залезает от них на дерево, то крушит мебель в доме, молодого Львова (Волков), заносчивого и влюблённого, откидывающего назад несуществующую чёлку жестом упрямого жеребёнка, может схватить за загривок, чтобы не доставал своими воззваниями к совести. Такой активный человек мог бы, если хотел, и добыть денег, и спасти умирающую жену, но нашему герою это не нужно - когда кризис среднего возраста, когда фаталистическое самоедство так увлекательно, становится не до ближнего своего, тем паче что чувство вины - ещё один прекрасный повод к рефлексии. Не тоска, а вина, невозможность смотреть в глаза тем, кто не стал с тобой счастливым, кто не сделал счастливым тебя несмотря на все старания, гонит Иванова по вечерам из дома, но от себя не убежишь, как и не оправдаешь бегства от них, когда-то дорогих, теперь постылых, утомительных, стесняющих. Гости у Лебедевых сперва предстают перед нами в масках животных - свиньи и козлы, кошки, лисы, волки, совы и попугаи ведут светские беседы и играют в карты, характерами всецело соответствуя своим личинам, и постепенно превращаются в косных, пошлых недо-людей. Затапливающая всё скука ощутима физически, её лишь изредка колеблют, как падающие в болото камни, заезженные сплетни, глупые шутки, ленивые перебранки. Что ищет там Иванов, человек безусловно интеллигентный и образованный, чужой, как мы твердили со школьной скамьи, мещанской среде, - Бог весть, быть может, что и Сашу (Боб), экзальтированного подростка, ведь у неё - свой кризис, и это их роднит. Её тоже тяготит человеческое общество, ей душно и тесно в предсказуемом, не меняющемся годами мире примитивных удовольствий и убийства времени, она тоже истерикой пытается расшевелить своё окружение и тоже терпит фиаско. Понимая его как никто, она будет защищать его от клеветников, вдохновенно разбрасывая бисер перед этим зоопарком, выражать свой протест - столь же бессмысленный и эгоистичный, как у Иванова, - эксцентричной выходкой с пляской и пением. Для них не существует полумрака гостиной, пыльных бархатных кресел, слепящих магниевых вспышек фотоаппарата, крыжовенного варенья и многократно повторяющихся дежурных фраз - у этих магнитов собственное поле, и они не могут не притянуться. Это надо видеть, как во время фейерверка они сойдутся по две стороны стекла - иллюзия прикосновений, невозможность слышать друг друга, и одна повторяет: «люблю тебя», другой - «не надо». Как над её плечом он увидит подъехавшую Анну, как её смех перерастёт в рыдания, а на его лице застынет гримаса античного страдания - расширившиеся, наполненные слезами глаза, плотно сжатые губы, фоном - вспыхнувшее, как факел, дерево от низко пролетевшего снаряда. Это отчаяние осознания несбыточности счастья: потому Иванов ничего и не делает, что неудачный опыт прожитых лет убедил его в этой несбыточности, в бесполезности любых усилий, обречённости надежд, конечности чувств, смертности людей. Он запирается у себя, но все находят его и на его территории, и он исповедуется перед Лебедевым (Ступка), срывается на доктора, повышает голос на Сашу, примчавшуюся к нему на мотоцикле, прогоняет Боркина. А Анна готовится к смерти - не потому, что знает, какой болезнью больна, а потому что больше не видит смысла жить после того, как стала не нужна и нелюбима им. Она вспоминает о том, что она Сарра - состригает волосы до корней и зажигает по дому сотни свечей, со слезами стерев пыль с портрета родителей. А муж не только назовёт её «жидовкой», но и спустит с лестницы, когда она бросится на него с кулаками - после такого показывать похороны уже нет необходимости. Иванов умрёт вместе с ней - переступит черту, навсегда разделяющую его с живыми, их интересами и желаниями. Не потому, что любил, а потому, что стать причиной чьей-то смерти - слишком тяжело даже для эгоистов и мизантропов, жестоких не по злому умыслу, а по слепоте души, которая, зашоренная собственными страданиями, затаптывает другого, а потом мучается. Он выйдет в лес поваленных деревьев, где пасётся белая лошадь (конь бледный?) и из бурелома увидит свой дом руиной, просвечивающей насквозь, пустым скелетом без стен, где останутся другие: они теперь - призраки для него, он - для них. А там, за чертой, - ярмарка, балаган, веселье и кукольный театр, писклявый голос Петрушки, представление, в котором и обман, и боль, и смерть - всё вызывает смех публики. «Жизнь - такая пустая и глупая шутка!» - впору будет сказать Иванову, бегущему с Сашей под ливнем в какой-то сарай - обманчиво помолодевшему, не оставляющего сомнений в том, что это убежище не станет приютом любовных наслаждений. Всё человеческое ему уже чуждо - под дождём он бросит её на траву и прочитает свою отповедь, отказываясь жениться, - а женится всё равно, словно и против её воли. Зачем понадобилось Чехову заставлять своего героя утаскивать вслед за собой в пропасть ещё одну любящую жертву? Видать, неистребима мифологема: нет смерти без свадьбы, со смертью обручиться надо, испить до конца эту древнюю инициацию. И, обернувшись к невесте перед поцелуем, на мгновение Иванов увидит вместо неё свою покойную жену. Всё это он где-то уже видел - Львов, вызывающий его на дуэль, подхватывающие эту нелепицу Боркин и Шабельский, всеобщий бестолковый переполох и шум, крики Саши, заламывающей руки и умоляющей остановить его… Да, точно, в комедии - когда над ширмой Петрушку сменили куклы, изображающие его самого и всех прочих участников действа, настолько театрально выспреннего, что впору посмеяться. Из револьвера застрелится не Иванов, а марионетка, и публика будет аплодировать эффектному финалу. А при встрече свадебного экипажа хлынет дождь, и, убежав в дом, все просто забудут жениха, как сидевшего, так и умершего на своём месте - тихо, незаметно, сам по себе, без громких слов и героических жестов, освободившись наконец от бренной оболочки. Метафоры и аллегории, флэшбэками перемежающие эпизоды фильма, придают разыгравшейся трагедии оттенок помешательства, пугающего дежа вю, предопределённости и предвиденности судьбы Иванова. Снова и снова мы видим его на заброшенной, забытой ярмарочной площади в сепиевом колорите - болтаются на верёвках куклы, как повешенные, не катаются дети на каруселях, треплет ветер обрывки когда-то разноцветных флагов. Мир обезлюдел, вымер, затих - но не к этому ли он стремился? Что это - страшный сон добровольного внутреннего одиночества, посмертье оконченного спектакля жизни, пугающее загробье после фарса или картина постапокалипсиса? Как бы то ни было, с первых кадров фильма мы понимаем: это последняя осень, как в душе одного отдельно взятого человека, так и целого поколения, запечатлённого в чеховских героях, отказавшихся от борьбы за право жить так, как хочется, а не так, как несёт течение обстоятельств. «Прощальным костром догорает эпоха»© - всё тот же юродивый с дудочкой поджигает стога сухой травы и раздувает огонь, уничтожающий, но и очищающий для новой жизни. Пустотой небытия покинутого балагана, духовным самоубийством грозит неверие Иванова и ему подобных в возможность счастья - они забыли о том, что смерть сменяется возрождением, что после осени снова будет весна, что человек не имеет права ставить точку там, где ещё не конец. И как это неожиданно актуально сегодня, когда человечество снова с уверенностью ждёт своего заката, стремится к нему с «гибельным восторгом»? Сидевшая рядом со мной пожилая пара говорила сначала что-то о курортах в Крыму, я слушала вполуха, пока не уловила без иронии сказанную фразу: «А конец света в 2012-м у нас когда, в декабре?.. Да, в декабре. Можно успеть ещё два раза съездить… Сейчас уже всерьёз говорят, что луна может на землю упасть». Впрочем, быть может, фильм и не об этом - но в любом случае он прекрасен. Атмосфера и антураж, правдоподобие костюмов и декораций, восхитительная операторская работа со съёмками с воздушного шара, появляющегося в кадре, удачный подбор актёров и их живая, яркая, убедительная и естественная игра, глубокий психологизм и эмоциональное напряжение, харизма Серебрякова в шляпе, роскошная музыка - лишь часть аргументов в пользу качества этой работы Вадима Дубровицкого, не даром театрального режиссёра. Авторское кино - и для мира-то в целом явление редкое, а отечественное авторское кино - и вовсе на вес золота, так что этот дебют - каким бы он вам ни показался - смотреть необходимо.
После фильма выбравшись из зала, я поехала домой. А после такой рецензии, сами видите, как-то уже и не до маленькой работы. Писать утром? Не писать вовсе? Не знаю. Знаю только, что завтра Маска для меня возобновится, посему я прощаюсь до следующего вечера-ночера, до следующей рецензии. Всех с Весенним Изломом, господа и дамы!
Оригинал записи и комментарии на LiveInternet.ru