Мемуары (о семидесятых :-)
Когда я был маленький, я всё лето проводил в посёлке Верх-Нейвинский у бабушки с дедушкой. У них была корова Майка (и мне трудно было понять, почему корову зовут так же как майку, которую я надеваю под рубашку), был двор, закрытый с улицы воротами, где было много всего, начиная от поленницы дров под навесом, заканчивая несколькими чуланами, наполненными разной всячиной, в которой интересно было копаться и разгадывать предназначение, сложенных туда, позабытых вещей, покрытых пылью и паутиной.
А со стороны огорода росли две яблони, и стояла бочка с дождевой водой. В её глубине водилась малинка - ярко красные червячки личинки комаров. Они извивались и служили неплохой наживкой на рыболовный крючок. Поймать в ближайшем пруду можно было костлявого чебака или даже окуня, полосатого в зелёных тонах. А за бочкой прислонена деревянная лестница на крышу. Когда мы с соседскими ребятами прямо в огороде играли в прятки, я несколько раз подряд проводил один и тот же трюк. Просто залазил на седьмую-восьмую ступень той лестницы и тот, кто водил, чаще всего не догадывался поднять глаза вверх, оставалось только оперативно спуститься, когда водила уходил за угол, искать меня где-нибудь в кустах смородины или за баней.
И дети соседские были друзьями, все сплошь подряд, кроме загадочных парней с соседней улицы, которых мы сторонились, опасались, и в то же время страстно желали их дружбы, но не знали, как подъехать. Ведь они жили далеко через переулок, метрах в пятистах. Чем ближе жил какой-нибудь мальчик, тем крепче была дружба.
Например, через три дома от моей бабушки приезжал к своей бабушке Лёшка Мешков. Моя бабушка называла его прадеда киржаком, так на Урале звали староверов. Я про староверов ничего не знал, но однажды Лёха принёс какую-то старую книгу, мы ещё не умели читать, и он показал картинки. На пожелтевших листах была изображена огненная река, в которой тонули взрослые мужчины и женщины, их лица были перекошены страданием. Лёха объяснил мне, что это грешники, и я тоже буду грешником, если не буду молиться много-много раз в день. Я очень напугался и, кажется, всё лето молился каждое утро, пока меня никто не видел. Потом, кажется к осени, то ли отпустило меня, то ли появились новые страхи и занятия.
А ещё мы - городские дружили с поселковыми парнями. Все они, почему-то, были старше и гораздо опытнее нас. Вот Андрюха Зазвонов, криминальный авторитет улицы Арапова. Как-то раз он собрал нас с Мешковым, взял с собой какую-то верёвку и запретные для нас спички, и повёл в лес. По дороге объяснил, что мы поймаем голубей или других птиц, зажарим их и съедим. Я не хотел есть голубя. Я просто не представлял себе, как это - есть голубя, но противоречить авторитету Зазвонова не мог. Мы несколько часов шатались по лесу на окраине посёлка, ни одного голубя не поймали и вернулись домой голодными.
Андрюха был известен ребятам и тем, что на каждом поселковом празднике, которые проводились на большой поляне в лесу, снимал часы с вусмерть пьяных мужиков, что валялись под каждым кустом. Однажды его улов был сразу пять хронометров.
Как-то раз мы шли с Зазвоновым по улице и увидели зажигалку, было в Андрюхе что-то благородное, он увидел, как важна для меня эта находка и сказал: «Бери себе, у меня уже есть» - и меня это поразило, и я прятал эту зажигалку от взрослых, и у меня была ещё одна настоящая тайна, которой я делился с некоторыми друзьями, а со всеми делиться было нельзя, кто-нибудь мог пожаловаться взрослым из зависти или детской советской порядочности.
А ещё у меня был друг из дальнего дома. Мы всё лето гоняли с ним на озеро, плавали на чёрной камере от машины, исследовали соседние переулки и ловили кузнечиков, а однажды в начале сентября, когда ещё было жарко и даже можно было купаться, мне сказали, что он умер. Он гостил у другой бабушки на другом конце посёлка, играл в прятки и спрятался в каком-то котловане. Спрятался хорошо, бульдозерист его тоже не заметил и засыпал землёй. Это было очень странно осознавать, что твой друг, такой улыбчивый, добрый и весёлый, умер и с ним уже никогда не встретишься на улице.
А в начале лета у коровы родился телёнок. Его назвали Борька, мы подружились. Он пасся на лужайке у дома и, завидев меня издалека, бежал навстречу. Всё лето мы гуляли возле дома, окрепнув, он даже позволял на себе ездить, как на лошади. И глаза у него были огромные синие и по-детски весёлые. А однажды я пришёл к бабушке, а Борька меня не встретил, я открыл ворота, а за ними увидел какую-то взрослую суету, и не сразу понял что происходит. Один из соседей деда держал в руках паяльную лампу. Её плотный струящийся огонь был направлен на чёрную борькину голову, а по двору разбросаны были копыта и куски туши.
Я рыдал несколько дней и полтора года не ел мяса, даже куриного. Особенно переживала мама. Она говорила мне: «Ну, поешь мяса! Это же парная телятина!».
Всё детство той поры раскрашено жёлтым солнечным светом. Когда я слышал подобные слова о детстве в детстве, я не понимал их пафоса. А сейчас понимаю, и этот солнечный плотный свет - самое яркое, что помню из детства.
А со стороны огорода росли две яблони, и стояла бочка с дождевой водой. В её глубине водилась малинка - ярко красные червячки личинки комаров. Они извивались и служили неплохой наживкой на рыболовный крючок. Поймать в ближайшем пруду можно было костлявого чебака или даже окуня, полосатого в зелёных тонах. А за бочкой прислонена деревянная лестница на крышу. Когда мы с соседскими ребятами прямо в огороде играли в прятки, я несколько раз подряд проводил один и тот же трюк. Просто залазил на седьмую-восьмую ступень той лестницы и тот, кто водил, чаще всего не догадывался поднять глаза вверх, оставалось только оперативно спуститься, когда водила уходил за угол, искать меня где-нибудь в кустах смородины или за баней.
И дети соседские были друзьями, все сплошь подряд, кроме загадочных парней с соседней улицы, которых мы сторонились, опасались, и в то же время страстно желали их дружбы, но не знали, как подъехать. Ведь они жили далеко через переулок, метрах в пятистах. Чем ближе жил какой-нибудь мальчик, тем крепче была дружба.
Например, через три дома от моей бабушки приезжал к своей бабушке Лёшка Мешков. Моя бабушка называла его прадеда киржаком, так на Урале звали староверов. Я про староверов ничего не знал, но однажды Лёха принёс какую-то старую книгу, мы ещё не умели читать, и он показал картинки. На пожелтевших листах была изображена огненная река, в которой тонули взрослые мужчины и женщины, их лица были перекошены страданием. Лёха объяснил мне, что это грешники, и я тоже буду грешником, если не буду молиться много-много раз в день. Я очень напугался и, кажется, всё лето молился каждое утро, пока меня никто не видел. Потом, кажется к осени, то ли отпустило меня, то ли появились новые страхи и занятия.
А ещё мы - городские дружили с поселковыми парнями. Все они, почему-то, были старше и гораздо опытнее нас. Вот Андрюха Зазвонов, криминальный авторитет улицы Арапова. Как-то раз он собрал нас с Мешковым, взял с собой какую-то верёвку и запретные для нас спички, и повёл в лес. По дороге объяснил, что мы поймаем голубей или других птиц, зажарим их и съедим. Я не хотел есть голубя. Я просто не представлял себе, как это - есть голубя, но противоречить авторитету Зазвонова не мог. Мы несколько часов шатались по лесу на окраине посёлка, ни одного голубя не поймали и вернулись домой голодными.
Андрюха был известен ребятам и тем, что на каждом поселковом празднике, которые проводились на большой поляне в лесу, снимал часы с вусмерть пьяных мужиков, что валялись под каждым кустом. Однажды его улов был сразу пять хронометров.
Как-то раз мы шли с Зазвоновым по улице и увидели зажигалку, было в Андрюхе что-то благородное, он увидел, как важна для меня эта находка и сказал: «Бери себе, у меня уже есть» - и меня это поразило, и я прятал эту зажигалку от взрослых, и у меня была ещё одна настоящая тайна, которой я делился с некоторыми друзьями, а со всеми делиться было нельзя, кто-нибудь мог пожаловаться взрослым из зависти или детской советской порядочности.
А ещё у меня был друг из дальнего дома. Мы всё лето гоняли с ним на озеро, плавали на чёрной камере от машины, исследовали соседние переулки и ловили кузнечиков, а однажды в начале сентября, когда ещё было жарко и даже можно было купаться, мне сказали, что он умер. Он гостил у другой бабушки на другом конце посёлка, играл в прятки и спрятался в каком-то котловане. Спрятался хорошо, бульдозерист его тоже не заметил и засыпал землёй. Это было очень странно осознавать, что твой друг, такой улыбчивый, добрый и весёлый, умер и с ним уже никогда не встретишься на улице.
А в начале лета у коровы родился телёнок. Его назвали Борька, мы подружились. Он пасся на лужайке у дома и, завидев меня издалека, бежал навстречу. Всё лето мы гуляли возле дома, окрепнув, он даже позволял на себе ездить, как на лошади. И глаза у него были огромные синие и по-детски весёлые. А однажды я пришёл к бабушке, а Борька меня не встретил, я открыл ворота, а за ними увидел какую-то взрослую суету, и не сразу понял что происходит. Один из соседей деда держал в руках паяльную лампу. Её плотный струящийся огонь был направлен на чёрную борькину голову, а по двору разбросаны были копыта и куски туши.
Я рыдал несколько дней и полтора года не ел мяса, даже куриного. Особенно переживала мама. Она говорила мне: «Ну, поешь мяса! Это же парная телятина!».
Всё детство той поры раскрашено жёлтым солнечным светом. Когда я слышал подобные слова о детстве в детстве, я не понимал их пафоса. А сейчас понимаю, и этот солнечный плотный свет - самое яркое, что помню из детства.