Об этом лучше после салютов и парадов
Я два раза в жизни играл в пейнтбол. Первый раз шарик противника попал в меня на седьмой секунде, второй раз я продержался секунд 15. Именно в тот момент я осознал, что ВОЙНА это не для меня.
Мой дед Григорий Алёшин воевал и на финской и на Отечественной. Он ничего об этом не рассказывал, а мне в детстве было очень интересно, сколько конкретно фашистов завалил дед. Но узнать эту цифру так и не довелось. Когда он выпивал из него можно было ещё выудить какие-то редкие сведения, короткие детали.
На финской получил обморожение, выжил с трудом, выходили в Ленинграде. А на Отечественной (или Второй Мировой) был механиком-водителем 34-ки. Три месяца в окружении просидел в навозной яме, где его прятала от немцев какая-то крестьянка. Дошёл до Праги, кажется там его и ранили, причём видимо в рукопашной. Сквозной след от немецкого штыка хорошо можно было разглядеть на покосе, куда он брал меня пару раз.
Но ничего, никогда не рассказывал, а только плакал и пел:
О чём ты тоскуешь, мой гордый моряк,
гармонь твоя стонет и плачет!
О чём ты тоскуешь, мой гордый моряк,
скажи мне, что всё это значит!
Только этот куплет, видимо лишь он остался в памяти от любимой песни. Через два года после войны, в родном ему Смоленске, работая в две смены без выходных, он заснул за рулём и сбил полудохлую колхозную лошадь, за что и попал в лагерь. Десятки тысяч зэков строили на Урале секретный объект. В лагере дед был водителем и каждый день возил десятки трупов на местное кладбище, где их скидывали в яму. Зэков даже после освобождения из городка не отпускали. А когда достроили, несколько десятков тысяч, даже тех, кто уже своё отмотал, посадили в теплушки и куда-то увезли. Никто из них не возвратился и не подал весточки о себе. А деду повезло, его дефицитная специальность - водитель, была нужна на продолжающейся, уже гражданской стройке. Он остался, познакомился с бабушкой, которая работала в вольной обслуге лагеря.
Дед умер на Урале, когда я уже уехал в Питер. За месяц до смерти его я приезжал. Он смотрел на меня и говорил, что его внук выглядит совсем по-другому, а когда я с ним говорил, он узнавал мой голос и его это поражало, что вот вроде не внук, а голос внука.
А два года назад сестре моей мамы позвонили из военкомата и сказали, что деда нашёл орден красной звезды. И тётя и мама плакали, потому что дед иногда, выпив в день победы, утверждал, что его в войну представили к ордену красной звезды, а они думали он просто выпил лишнего. Этот орден вообще-то давали только офицерам, а дед, кажется был сержантом. И никто так и не узнал за что ему дали орден. А орден и не дали, в военкомате всё тянут и тётя боится, что сам орден не дадут, а вручат какую-нибудь грамоту.
Алёшин Григорий Сельвёрстович прожил очень честную и длинную жизнь. Очень хороший у меня был дед, но о войне ничего не рассказывал. Значит такая была война, что рассказывать о ней не хотелось.
Мой дед Григорий Алёшин воевал и на финской и на Отечественной. Он ничего об этом не рассказывал, а мне в детстве было очень интересно, сколько конкретно фашистов завалил дед. Но узнать эту цифру так и не довелось. Когда он выпивал из него можно было ещё выудить какие-то редкие сведения, короткие детали.
На финской получил обморожение, выжил с трудом, выходили в Ленинграде. А на Отечественной (или Второй Мировой) был механиком-водителем 34-ки. Три месяца в окружении просидел в навозной яме, где его прятала от немцев какая-то крестьянка. Дошёл до Праги, кажется там его и ранили, причём видимо в рукопашной. Сквозной след от немецкого штыка хорошо можно было разглядеть на покосе, куда он брал меня пару раз.
Но ничего, никогда не рассказывал, а только плакал и пел:
О чём ты тоскуешь, мой гордый моряк,
гармонь твоя стонет и плачет!
О чём ты тоскуешь, мой гордый моряк,
скажи мне, что всё это значит!
Только этот куплет, видимо лишь он остался в памяти от любимой песни. Через два года после войны, в родном ему Смоленске, работая в две смены без выходных, он заснул за рулём и сбил полудохлую колхозную лошадь, за что и попал в лагерь. Десятки тысяч зэков строили на Урале секретный объект. В лагере дед был водителем и каждый день возил десятки трупов на местное кладбище, где их скидывали в яму. Зэков даже после освобождения из городка не отпускали. А когда достроили, несколько десятков тысяч, даже тех, кто уже своё отмотал, посадили в теплушки и куда-то увезли. Никто из них не возвратился и не подал весточки о себе. А деду повезло, его дефицитная специальность - водитель, была нужна на продолжающейся, уже гражданской стройке. Он остался, познакомился с бабушкой, которая работала в вольной обслуге лагеря.
Дед умер на Урале, когда я уже уехал в Питер. За месяц до смерти его я приезжал. Он смотрел на меня и говорил, что его внук выглядит совсем по-другому, а когда я с ним говорил, он узнавал мой голос и его это поражало, что вот вроде не внук, а голос внука.
А два года назад сестре моей мамы позвонили из военкомата и сказали, что деда нашёл орден красной звезды. И тётя и мама плакали, потому что дед иногда, выпив в день победы, утверждал, что его в войну представили к ордену красной звезды, а они думали он просто выпил лишнего. Этот орден вообще-то давали только офицерам, а дед, кажется был сержантом. И никто так и не узнал за что ему дали орден. А орден и не дали, в военкомате всё тянут и тётя боится, что сам орден не дадут, а вручат какую-нибудь грамоту.
Алёшин Григорий Сельвёрстович прожил очень честную и длинную жизнь. Очень хороший у меня был дед, но о войне ничего не рассказывал. Значит такая была война, что рассказывать о ней не хотелось.