Диалоги. Части 1 и 2
Цикл Аниретаке Хыморх выложу позже, не набрала пока, а пока - диалоги.
Собственно, я уже давно пришла к выводу, что все мои пробы пера упираются в неспособность написать нормальные диалоги. И, в общем, плюнула я на это дело, ограничившись короткими рассказиками про Аниретаке. Даже вон, стихи писала, для разнообразия. А тут в какой-то момент начала расписывать одно гонево, идея которого давно витала где-то поблизости, и обнаружила, что получается сплошной диалог. В итоге перевела сие в сценарий, и потом написала ещё один.
Часть первая. "О юный отрок".
В центре - стол. Серж чертит. Слева - кресло, в углу столик с чашками (к нему почти не пробраться). В кресле сидит Томас с книжкой. Справа - условный стол (две доски поставлены вертикально, сверху лежит ещё одна), на нем сидит Толик, в углу - рулоны бумаги, ближе (относительно стола) - табуретка, в произвольных местах пара стульев и ещё одна табуретка.
Толик: Я сижу на берегу,
Не могу поднять ногУ.
Серж (не поднимая головы): На столУ. Это ближе к объективной реальности.
Толик: Зато дальше от рифмы. И вообще, на кой поэту объективная реальность? Истинное мастерство стиха... (пытается добавить своим словам выразительности жестами; Томас отрывается от книги)
Томас: Ты б слез со стола, Толик... Он без единого гвоздя срублен.
Толик: Хорошо срублен!
Толик делает попытку покачаться, конструкция не выдерживает, стол падает.
Серж: Да крепко сшит... Чертежи там мои не помял?
Толик: Нет вроде, промахнулся.
Толик вылезает из угла, пытается вернуть доски в изначальное положение. Томас встает, кладет книгу на стол.Томас: Один не справишься, я пробовал.
Толик: Что, уже ронял?
Томас: Нет, ставил. Подними верхнюю. И держи.
Томас становится на колени, поднимает доски-''ножки''.Томас: Серж, тут чертеж твой какой-то выпал.
Серж: Кинь в стопку, потом разберусь.
Томас: Ага. Клади доску. О, всё. Не садись сюда больше. На табуретку садись.
Толик послушно садится на табуретку. Томас возвращается на свое место. Серж чертит.Толик: А про чего я говорил?
Серж: Когда?
Толик: До падения.
Серж: Про стихи.
Томас: Про ногУ.
Серж: И про объективную реальность.
Толик: Ух ты. Про последнее не помню. Стих помню. Там ещё продолжение есть, кстати:
- Не ногУ, а нОгу.
- Все равно не мОгу.
Томас: По автору литературные премии плачут хором.
Серж: Особенно нобелевская. За вклад.
Толик: Да ладно вам. Стишок и стишок. Он мне душу греет.
Серж: Ногой?
Толик: Что - ногой?
Серж: Душу греет.
Толик: Нет, конечно. Он мне про детство напоминает. Его бабушка часто рассказывала, когда я маленький был.
Серж: Старик ты наш. Пора бы уже мемуары начинать писать. Пока все не забыл.
Томас: Злой ты сегодня, Серж. Отдохнул бы от своих чертежей. Или яд сцеживал куда-нибудь, что ли.
Серж: Да куда его сцеживать... Никакая тара не выдержит. Плесни лучше чаю.
Томас опять откладывает книгу, включает чайник, выдвигает одну чашку.Томас (Толику): Так что у тебя там с ногой?
Толик: С какой ногой? А, ну да. Все, весь стих. Четыре строчки.
Томас (опять берет книгу): Монументально...
Толик: Как есть. Но это не монументально. Монументально - это ода или песнь. Я вот, кстати, оду хочу написать.
Серж: Про ногý?
Толик: Отвяжись! Про что-нибудь глубокомысленное.
Томас: Так как раз про ногУ очень глубокомысленно. "Шагнув своей ногою..."
Серж: "Я в лужу наступил". Ногою.
Томас: Правой. В черном лакированном ботинке. Детали - всё.
Толик тем временем открывает тетрадку, находит ручку, начинает что-то записывать.Серж: Если ботинок дорогой, то дальше будет плач по испачканному ботинку.
Томас: Да даже если недорогой, какая разница. Толик, что ты там пишешь?
Толик: Подожди.
Томас наливает чаю, отдает кружку Сержу.Серж: Стопудов про ногУ пишет.
Толик (отмахивается): Отстань. Все глубже.
Серж: Ух ты. Про кость? Про хрящ?
Томас: Про красные кровяные тельца?
Толик: Нет. Тогда шире. Да отстаньте, ёлки-палки! Я тут оду пишу. Слова подбираю.
Серж: Ода должна начинаться с "О". О, кто-нибудь.
Томас: О, товарищ.
Серж: О, красное кровяное ткльце.
Томас (с пафосом): О, нога!
Толик: "О юный отрок! Что с тобою?"
Томас: Вариант. Дальше должно рифмоваться с "ногою".
Толик: Банальная рифма.
Серж: Зато животрепещуще.
Томас: "Маша оторванной ногою".
Пауза.Серж: А почему оторванной?
Томас: Не знаю. Для ритма.
Толик: А что, мне нравится. А что можно делать, размахивая ногой?
Серж: Вопить.
Томас: Скакать. И размахивать.
Серж: Так нога оторвана.
Томас: Так чужая.
Серж: Тоже вариант. "Ты буйно скачешь предо мною". Что дальше?
Толик: Сравнение должно быть. Или красочный эпитет. Вот подобно чему можно скакать?
Толик вскакивает, пытается изобразить буйные скачки, смахивает со стола часть чертежных принадлежностей.Серж: Подобно слону в лавке с фарфором... Эх...
Серж и Толик собирают рассыпанное.Томас: "Подобно пьяному медведю".
Толик: Не в рифму.
Томас: А зачем? У нас и так три строчки с одинаковым концом.
Толик: Надо две или четыре.
Серж: А мы неформалы. Про медведя мне нравится, кстати. Очень похоже. Ты там запиши, запиши.
Толик: Так это ж не стихи, на кой их записывать.
Томас: Сам ты "не стихи". Рифма есть, ритм есть - значит, стихи. Кстати, даже рифма не критерий. Главное - ритм. Тут есть.
Серж: Мы медведя не зарифмовали. Итак, "подобно пьяному медведю..."
Толик: "Иль ты мечтаешь об обеде?"
Серж: Оп-па. А причем здесь обед?
Толик: Так у нас и так бред, почему бы ещё обед не приплести. Я вот мечтаю об обеде, и свое переживание отражаю в стихе.
Томас: Кстати, про обед... Но ногу зачем оторвал?
Серж: Жрать хотел. Каннибал, однако.
Толик: Может, куриной. Или свиной.
Серж: А почему тогда вопил и размахивал? То есть скакал и размахивал.
Томас: От счастья.
Толик: Ему после шести нельзя. А он уже после шести нашел.
Томас: Обед. После шести.
Толик: Он встал поздно. Хотя не, не годится...
Серж: Может, он сковородку сломал и приготовить нóгу не может.
Томас: НогУ.
Серж: Именно.
Толик: Серж, вот ты бы мог сломать сковородку?
Серж: Ручку отломал бы.
Толик: Так и без ручки можно приготовить. Если чапельник есть. Да и без него можно. Если жрать хочется, все возможно.
Серж: Тогда не знаю. Сложно.
Томас: В принципе, юный отрок, быть может, просто не умеет готовить. И требует сего от первого лица стиха.
Толик: О, отлично. Так и запишем.
Серж: Ты там уже критику сразу пишешь?
Толик: А то.
Серж: А говорил - не стих. Пиши-пиши. Войдешь в историю.
Часть вторая. "Моя сладкая Эпсилон".
Слева кресло, в кресле сидит Томас, читает книгу. В углу - стол с чашками и чайником, правее - шкаф. В центре - стол. На столе разложены книги и бумаги, справа сидит на стуле Витька. В дальнем правом углу - кипа бумаг. Вход слева.
Витька сидит, обхватив голову руками, напряженно смотрит в раскрытую книгу.Томас (отрывается от книги): Что изучаешь-то?
Витька: Тайны вселенной.
Томас: Прекрасно. И как?
Витька: Мне открываются великие истины. (Поднимает голову) Вот прикинь, найдется, понимаешь ли, такое N, зависящее от эпсилон, что…
Входит Сашкин, роняет сумку рядом с креслом Томаса.Сашкин: И я подумал: "Где ты провела эту ночь, моя сладкая N".
Томас: …зависящая от эпсилон. (Здоровается с Сашкиным)
Сашкин (здоровается с Витькой): Что делаете?
Томас: Что зря.
Витька: Постигаю тайны вселенной.
Сашкин (смотрит через плечо Витьки в книгу): Суров ты, однако же. Просветился уже?
Витька: Почти… Ты вот знаешь, что найдется N, зависящее от эпсилон?
Сашкин: Я всегда это подозревал. (Садится на стул рядом)
Витька: Во-о-от… А это буквально один из фундаментальнейших законов природы. А что у тебя со сладкой N?
Сашкин: "Где ты провела эту ночь", однако. Песня такая.
Томас: А сладкая N зависит от эпсилон?
Сашкин: Смотря что есть "эпсилон"?
Витька: Вообще, это буква.
Томас (усмехнувшись): Зависимость от буквы - это сильно.
Витька: Может, она на неё молится. Священная буква. Бывает священный слог, а тут - священная буква. Все в ажуре.
Сашкин (изображает поклонение): О, святая эпсилон!..
Томас: Пошли мне дворянина…
Сашкин: А почему бы и нет? Мы же по-прежнему не знаем, где провела эту ночь сладкая N.
Витька: С дворянином?
Сашкин: Нет, в молениях. Священной эпсилон.
Томас: Священной корове… Но все-таки, зависимости от религии или божества не бывает. Я подозреваю, что "эпсилон" - наркотик.
Сашкин: Она находилась в зависимости от наркотиков, которые принимала постоянно.
Томас: Именно. От этого самого "эпсилон". Значит, наркотик этот всевременно существующий, потому что всегда найдется N, зависящая от эпсилон.
Витька: Не всегда. Когда предел есть.
Пауза.Томас: Ага! Смысл, оказывается, зарыт ещё глубже. Значит, имеется предел. Чего? Существования N или эпсилон?
Сашкин: Я думаю, предел просто есть. Всего.
Витька: А ещё эпсилон больше нуля.
Томас: Ну это понятно, если что-нибудь есть, то его больше нуля, наркотика в том числе.
Сашкин (задумчиво): Хочу тебе возразить, но не могу. Кажется, что ты не прав, но ничего против не могу придумать.
Томас: То, что я сказал, распространяется, в основном, на объекты материального мира. Про нематериальные понятия - можно оперировать и отрицательными величинами. Если у человека плохое настроение, можно сказать, что у него есть отрицательное хорошее, и наоборот.
Витька: А разве не правильнее будет сказать, что у него нет хорошего настроения?
Томас: Шкала настроения-то одна. Только направление берут в разные стороны. Ноль - это всегда ни хорошее, ни плохое.
Витька (уважительно): Философ.
Томас кивает, возвращается к чтению книги. Некоторое время все молчат. Сашкин рисует на полях какой-то книги чертиков.
Сашкин: Том, что ситаешь?
Томас (не отрываясь): Говард Филипс Лавкрафт.
Сашкин: Интересная фамилия. "Искусство любви". Или все-таки "ремесло любви"?
Витька хихикает.Сашкин: А вот ты что подумал? А я ничего. (Поворачивается к Томасу) И как?
Томас: По крайней мере, мне нравится.
Сашкин: Прочитай, что ты сейчас читаешь.
Томас (вздыхает): "Так как мы помним боль и угрозу смерти лучше, нежели удовольствия, и так как наши чувства в отношении благоприятных аспектов неведомого с самого начала были взяты в плен и соответствующим образом воспитаны религиозными ритуалами, то темной и злой части космической тайны выпало на долю фигурировать в нашем фольклоре о сверхъестественном". Доволен?
Сашкин некоторое время молчит. Томас возвращается к чтению.Сашкин: Слушай, мне нравится! А зачитай ещё раз.
Томас: Я тебе потом книжку дам, сам почитаешь.
Сашкин: Дай книжку. Ну дай, я эту цитату перечитаю. Во, "Сверхъестественный ужас в литературе". "Так как мы помним боль и угрозу смерти…"
Витька: А знаете что? Шли бы вы со своим ужасом. Пока вы тут не испытали боль и угрозу смерти. Мешаете.
Сашкин вскакивает и вместе с книгой выходит. Томас пытается его остановить и отобрать книгу, но вынужден тоже встать и выйти.Витька (смотря в книгу): Эх, Волга-речка… Где ты провела эту ночь… моя сладкая Эпсилон…
Собственно, я уже давно пришла к выводу, что все мои пробы пера упираются в неспособность написать нормальные диалоги. И, в общем, плюнула я на это дело, ограничившись короткими рассказиками про Аниретаке. Даже вон, стихи писала, для разнообразия. А тут в какой-то момент начала расписывать одно гонево, идея которого давно витала где-то поблизости, и обнаружила, что получается сплошной диалог. В итоге перевела сие в сценарий, и потом написала ещё один.
Часть первая. "О юный отрок".
В центре - стол. Серж чертит. Слева - кресло, в углу столик с чашками (к нему почти не пробраться). В кресле сидит Томас с книжкой. Справа - условный стол (две доски поставлены вертикально, сверху лежит ещё одна), на нем сидит Толик, в углу - рулоны бумаги, ближе (относительно стола) - табуретка, в произвольных местах пара стульев и ещё одна табуретка.
Толик: Я сижу на берегу,
Не могу поднять ногУ.
Серж (не поднимая головы): На столУ. Это ближе к объективной реальности.
Толик: Зато дальше от рифмы. И вообще, на кой поэту объективная реальность? Истинное мастерство стиха... (пытается добавить своим словам выразительности жестами; Томас отрывается от книги)
Томас: Ты б слез со стола, Толик... Он без единого гвоздя срублен.
Толик: Хорошо срублен!
Толик делает попытку покачаться, конструкция не выдерживает, стол падает.
Серж: Да крепко сшит... Чертежи там мои не помял?
Толик: Нет вроде, промахнулся.
Толик вылезает из угла, пытается вернуть доски в изначальное положение. Томас встает, кладет книгу на стол.Томас: Один не справишься, я пробовал.
Толик: Что, уже ронял?
Томас: Нет, ставил. Подними верхнюю. И держи.
Томас становится на колени, поднимает доски-''ножки''.Томас: Серж, тут чертеж твой какой-то выпал.
Серж: Кинь в стопку, потом разберусь.
Томас: Ага. Клади доску. О, всё. Не садись сюда больше. На табуретку садись.
Толик послушно садится на табуретку. Томас возвращается на свое место. Серж чертит.Толик: А про чего я говорил?
Серж: Когда?
Толик: До падения.
Серж: Про стихи.
Томас: Про ногУ.
Серж: И про объективную реальность.
Толик: Ух ты. Про последнее не помню. Стих помню. Там ещё продолжение есть, кстати:
- Не ногУ, а нОгу.
- Все равно не мОгу.
Томас: По автору литературные премии плачут хором.
Серж: Особенно нобелевская. За вклад.
Толик: Да ладно вам. Стишок и стишок. Он мне душу греет.
Серж: Ногой?
Толик: Что - ногой?
Серж: Душу греет.
Толик: Нет, конечно. Он мне про детство напоминает. Его бабушка часто рассказывала, когда я маленький был.
Серж: Старик ты наш. Пора бы уже мемуары начинать писать. Пока все не забыл.
Томас: Злой ты сегодня, Серж. Отдохнул бы от своих чертежей. Или яд сцеживал куда-нибудь, что ли.
Серж: Да куда его сцеживать... Никакая тара не выдержит. Плесни лучше чаю.
Томас опять откладывает книгу, включает чайник, выдвигает одну чашку.Томас (Толику): Так что у тебя там с ногой?
Толик: С какой ногой? А, ну да. Все, весь стих. Четыре строчки.
Томас (опять берет книгу): Монументально...
Толик: Как есть. Но это не монументально. Монументально - это ода или песнь. Я вот, кстати, оду хочу написать.
Серж: Про ногý?
Толик: Отвяжись! Про что-нибудь глубокомысленное.
Томас: Так как раз про ногУ очень глубокомысленно. "Шагнув своей ногою..."
Серж: "Я в лужу наступил". Ногою.
Томас: Правой. В черном лакированном ботинке. Детали - всё.
Толик тем временем открывает тетрадку, находит ручку, начинает что-то записывать.Серж: Если ботинок дорогой, то дальше будет плач по испачканному ботинку.
Томас: Да даже если недорогой, какая разница. Толик, что ты там пишешь?
Толик: Подожди.
Томас наливает чаю, отдает кружку Сержу.Серж: Стопудов про ногУ пишет.
Толик (отмахивается): Отстань. Все глубже.
Серж: Ух ты. Про кость? Про хрящ?
Томас: Про красные кровяные тельца?
Толик: Нет. Тогда шире. Да отстаньте, ёлки-палки! Я тут оду пишу. Слова подбираю.
Серж: Ода должна начинаться с "О". О, кто-нибудь.
Томас: О, товарищ.
Серж: О, красное кровяное ткльце.
Томас (с пафосом): О, нога!
Толик: "О юный отрок! Что с тобою?"
Томас: Вариант. Дальше должно рифмоваться с "ногою".
Толик: Банальная рифма.
Серж: Зато животрепещуще.
Томас: "Маша оторванной ногою".
Пауза.Серж: А почему оторванной?
Томас: Не знаю. Для ритма.
Толик: А что, мне нравится. А что можно делать, размахивая ногой?
Серж: Вопить.
Томас: Скакать. И размахивать.
Серж: Так нога оторвана.
Томас: Так чужая.
Серж: Тоже вариант. "Ты буйно скачешь предо мною". Что дальше?
Толик: Сравнение должно быть. Или красочный эпитет. Вот подобно чему можно скакать?
Толик вскакивает, пытается изобразить буйные скачки, смахивает со стола часть чертежных принадлежностей.Серж: Подобно слону в лавке с фарфором... Эх...
Серж и Толик собирают рассыпанное.Томас: "Подобно пьяному медведю".
Толик: Не в рифму.
Томас: А зачем? У нас и так три строчки с одинаковым концом.
Толик: Надо две или четыре.
Серж: А мы неформалы. Про медведя мне нравится, кстати. Очень похоже. Ты там запиши, запиши.
Толик: Так это ж не стихи, на кой их записывать.
Томас: Сам ты "не стихи". Рифма есть, ритм есть - значит, стихи. Кстати, даже рифма не критерий. Главное - ритм. Тут есть.
Серж: Мы медведя не зарифмовали. Итак, "подобно пьяному медведю..."
Толик: "Иль ты мечтаешь об обеде?"
Серж: Оп-па. А причем здесь обед?
Толик: Так у нас и так бред, почему бы ещё обед не приплести. Я вот мечтаю об обеде, и свое переживание отражаю в стихе.
Томас: Кстати, про обед... Но ногу зачем оторвал?
Серж: Жрать хотел. Каннибал, однако.
Толик: Может, куриной. Или свиной.
Серж: А почему тогда вопил и размахивал? То есть скакал и размахивал.
Томас: От счастья.
Толик: Ему после шести нельзя. А он уже после шести нашел.
Томас: Обед. После шести.
Толик: Он встал поздно. Хотя не, не годится...
Серж: Может, он сковородку сломал и приготовить нóгу не может.
Томас: НогУ.
Серж: Именно.
Толик: Серж, вот ты бы мог сломать сковородку?
Серж: Ручку отломал бы.
Толик: Так и без ручки можно приготовить. Если чапельник есть. Да и без него можно. Если жрать хочется, все возможно.
Серж: Тогда не знаю. Сложно.
Томас: В принципе, юный отрок, быть может, просто не умеет готовить. И требует сего от первого лица стиха.
Толик: О, отлично. Так и запишем.
Серж: Ты там уже критику сразу пишешь?
Толик: А то.
Серж: А говорил - не стих. Пиши-пиши. Войдешь в историю.
Часть вторая. "Моя сладкая Эпсилон".
Слева кресло, в кресле сидит Томас, читает книгу. В углу - стол с чашками и чайником, правее - шкаф. В центре - стол. На столе разложены книги и бумаги, справа сидит на стуле Витька. В дальнем правом углу - кипа бумаг. Вход слева.
Витька сидит, обхватив голову руками, напряженно смотрит в раскрытую книгу.Томас (отрывается от книги): Что изучаешь-то?
Витька: Тайны вселенной.
Томас: Прекрасно. И как?
Витька: Мне открываются великие истины. (Поднимает голову) Вот прикинь, найдется, понимаешь ли, такое N, зависящее от эпсилон, что…
Входит Сашкин, роняет сумку рядом с креслом Томаса.Сашкин: И я подумал: "Где ты провела эту ночь, моя сладкая N".
Томас: …зависящая от эпсилон. (Здоровается с Сашкиным)
Сашкин (здоровается с Витькой): Что делаете?
Томас: Что зря.
Витька: Постигаю тайны вселенной.
Сашкин (смотрит через плечо Витьки в книгу): Суров ты, однако же. Просветился уже?
Витька: Почти… Ты вот знаешь, что найдется N, зависящее от эпсилон?
Сашкин: Я всегда это подозревал. (Садится на стул рядом)
Витька: Во-о-от… А это буквально один из фундаментальнейших законов природы. А что у тебя со сладкой N?
Сашкин: "Где ты провела эту ночь", однако. Песня такая.
Томас: А сладкая N зависит от эпсилон?
Сашкин: Смотря что есть "эпсилон"?
Витька: Вообще, это буква.
Томас (усмехнувшись): Зависимость от буквы - это сильно.
Витька: Может, она на неё молится. Священная буква. Бывает священный слог, а тут - священная буква. Все в ажуре.
Сашкин (изображает поклонение): О, святая эпсилон!..
Томас: Пошли мне дворянина…
Сашкин: А почему бы и нет? Мы же по-прежнему не знаем, где провела эту ночь сладкая N.
Витька: С дворянином?
Сашкин: Нет, в молениях. Священной эпсилон.
Томас: Священной корове… Но все-таки, зависимости от религии или божества не бывает. Я подозреваю, что "эпсилон" - наркотик.
Сашкин: Она находилась в зависимости от наркотиков, которые принимала постоянно.
Томас: Именно. От этого самого "эпсилон". Значит, наркотик этот всевременно существующий, потому что всегда найдется N, зависящая от эпсилон.
Витька: Не всегда. Когда предел есть.
Пауза.Томас: Ага! Смысл, оказывается, зарыт ещё глубже. Значит, имеется предел. Чего? Существования N или эпсилон?
Сашкин: Я думаю, предел просто есть. Всего.
Витька: А ещё эпсилон больше нуля.
Томас: Ну это понятно, если что-нибудь есть, то его больше нуля, наркотика в том числе.
Сашкин (задумчиво): Хочу тебе возразить, но не могу. Кажется, что ты не прав, но ничего против не могу придумать.
Томас: То, что я сказал, распространяется, в основном, на объекты материального мира. Про нематериальные понятия - можно оперировать и отрицательными величинами. Если у человека плохое настроение, можно сказать, что у него есть отрицательное хорошее, и наоборот.
Витька: А разве не правильнее будет сказать, что у него нет хорошего настроения?
Томас: Шкала настроения-то одна. Только направление берут в разные стороны. Ноль - это всегда ни хорошее, ни плохое.
Витька (уважительно): Философ.
Томас кивает, возвращается к чтению книги. Некоторое время все молчат. Сашкин рисует на полях какой-то книги чертиков.
Сашкин: Том, что ситаешь?
Томас (не отрываясь): Говард Филипс Лавкрафт.
Сашкин: Интересная фамилия. "Искусство любви". Или все-таки "ремесло любви"?
Витька хихикает.Сашкин: А вот ты что подумал? А я ничего. (Поворачивается к Томасу) И как?
Томас: По крайней мере, мне нравится.
Сашкин: Прочитай, что ты сейчас читаешь.
Томас (вздыхает): "Так как мы помним боль и угрозу смерти лучше, нежели удовольствия, и так как наши чувства в отношении благоприятных аспектов неведомого с самого начала были взяты в плен и соответствующим образом воспитаны религиозными ритуалами, то темной и злой части космической тайны выпало на долю фигурировать в нашем фольклоре о сверхъестественном". Доволен?
Сашкин некоторое время молчит. Томас возвращается к чтению.Сашкин: Слушай, мне нравится! А зачитай ещё раз.
Томас: Я тебе потом книжку дам, сам почитаешь.
Сашкин: Дай книжку. Ну дай, я эту цитату перечитаю. Во, "Сверхъестественный ужас в литературе". "Так как мы помним боль и угрозу смерти…"
Витька: А знаете что? Шли бы вы со своим ужасом. Пока вы тут не испытали боль и угрозу смерти. Мешаете.
Сашкин вскакивает и вместе с книгой выходит. Томас пытается его остановить и отобрать книгу, но вынужден тоже встать и выйти.Витька (смотря в книгу): Эх, Волга-речка… Где ты провела эту ночь… моя сладкая Эпсилон…