Задним числом их запостирую, для альманаха.
Цикл про вождей завершен, выкладываю его в одном посте для альманаха от Фимы. Можете не читать.
1. Ленин.
Ленин любил лепить их хлебного мякиша. Начал с чернильниц для молока, а там пошло-поехало.
Ленин вылепил Крупскую и увлекся ею. Но через некоторое время понял, какая она черствая женщина, и продолжил лепить. Крупскую же размочил в молоке, переведя в мир абсолютных идей телесно и духовно. Оттуда она намного позже вернулась в виде бабы с веслом.
Ленин вылепил все сущее и был несказанно рад, что так получилось. Ленин вылепил бескрайние просторы Родины, населил ее мякишными матросами, крестьянами и полярниками, вылепил реки и горы, плотины и электрификацию, колхозы и Черное море, Москву и ходоков в нее, тайгу и шахтеров.
По заказу Запада вылепил сам Запад. Для равновесия вылепил Восток, додумался до Севера и Юга. Только Австралию не лепил. Она вообще непонятно откуда взялась, Ленин сам не ожидал.
Ленин вылепил из белого мякиша время и запустил его. Вылепил историю, чтобы хоть что-то в этом всем было понятно. Потом вылепил Маркса и назначил его главным.
Чтобы разобраться с назойливыми шахтерами, матросами и Западом, Ленин вылепил шестьсот своих двойников и заставил их заниматься суетными повседневными делами. Ленин вылепил свое время и Каплан, чтобы это время уж точно наступило. Шахтеры, матросы и ходоки отвлекали двойников от дел, двойники жгли по ночам свет в Кремле и таскали бревна на субботниках, Каплан отстреливала двойников, неумолимо приближая время Ленина, сам же Ленин лепил.
Ленин лепил прекрасное и ужасающее, нэп и военный коммунизм, синие дали и глубокую старину, Врубеля и боровики, песчаные пляжи и морфологический анализ, мягкие перьевые подушки и стратосферу.
Когда же Каплан добралась до Ленина, он был так увлечен, что не заметил наступление своего времени. Тело Ленина не поддалось тлену, а руки его еще очень долго лепили сами, когда он лежал уже в Мавзолее. Отрастающими ногтями Ленина можно было лечить цирроз печени, если заварить с чаем, а иногда выступавшая на лбу испарина на вкус напоминала крыжовниковое варенье.
2. Сталин.
Сталин был пасечником. Его отцом был шмель, а матерью доярка, жительница Бреста.
Сталин имел свою собственную пасеку в Беловежской пуще, целых два десятка ульев. Сталин разводил добрых коровьих пчел, пас их в просторных маковых лесах, строил крепкие срубы ульев, каждое утро расчесывал пчеломаток, а по осени собирал с деревьев шелковое бабье лето и вывешивал на просушку у крыльца. Его любили мордастые лосиные муравьи и уважал молодняк жуков-кабанов. В дуплах деревьев Сталин хранил запасные холостые патроны для двустволки, ежи советовались с ним по поводу пней, под которыми было бы удобно устроить лежбища, комары не видели его в упор и пролетали мимо.
Однажды, гуляя в местах, граничащих с Польшей, Сталин нашел усы Фридриха Ницше, которые после смерти философа пробирались на восток. С тех пор сам Сталин уже ничего не решал. Все делали усы.
Сталин любил рыбалку и пчел, усы же хотели быть отцом народов. Сталин пытался дружить с детьми и восхищался пожарными, усы обижали евреев и заставляли Сталина мудро щуриться и быть суровым в своих решениях.
Трубка, которую курил Сталин, на самом деле не была набита табаком. Это Сталин выдыхал себя через нее, потому как внутри него поселился густой сизый дым. Мудрый взгляд усов Сталина мог пронзать облака, вглядываясь в звезды и за секунду составлять гороскоп какого угодно человека. Поэтому Сталин знал про всех все, хотя больше любил ходить на снегоступах по зимней Беловежской пуще и искать берлоги короедов.
Однажды Сталин попытался состричь усы, но не успел, отхватил лишь немного. Это немного самостоятельно оформилось в новые усы и уползло на запад, где встретилось с Гитлером.
После войны Сталин стал совсем невесом и состоял почти полностью из одного дыма, насыпая в ботинки гравия, чтобы не взлететь в небо. Он все отчаянней мечтал о собственном поле огромных подсолнухов, на каждом из которых можно было бы загорать и лузгать семечки. Усы репрессировали. Сталин робко предлагал объявить государственным праздником день меда, парного молока и воска. Усы подозревали всех во всем. Сталин был несчастным.
Когда пришло время, Хрущев убил усы. Сталин же стал совсем невесомым. Превратившись в улыбающееся облако, он улетел в сторону Беловежской пущи, над которой и завис навсегда. В тени этого облака растет хохотливая земляника и хитрые боровики, а человек, попавший под дождь из него, остается сухим и приятно пахнет хвоей.
3. Хрущев.
Хрущев был словом. Слово это веками зарождалось из дум заволжских старцев, звона ручьев, уханья филинов в сосновых борах, горного эха и народного стона. И когда настал час, слово это прозвучало, и из кукурузного початка появился Хрущев.
Хрущев был до поры бессловесным и улыбчивым. Он глядел на необъятные просторы родной земли и улыбался. Улыбался пыльным дорогам и лопухам у обочины. Улыбался колхозам и дояркам в них. Улыбался широким далям и пятилеткам в три года. Улыбался стахановцам и пионервожатым. Улыбался лампочкам Ильича и суровым будням сталеваров.
Темя Хрущева было высоко в облаках, а ступни уходили глубоко в землю.
Хрущев ходил по дорогам и собирал оброненные гвозди, шурупы и болты. Занимался он этим тридцать лет и три года, пройдя тысячу дорог, ночуя в стогах и амбарах, питаясь тем, что приносили ему птицы, своим взглядом расширяя границы видимого мира и сглаживая неровности ландшафта, превращая любой пейзаж в столь милый его сердцу среднерусский. Везде, где проходил Хрущев, наступало лето. Место, откуда он уходил, заносило снегом.
Наконец собрав столько гвоздей, шурупов и болтов, сколько было необходимо, Хрущев выковал невидимый булатный меч, как и грезили заволжские старцы в их дремучих полунебесных скитах. Подняв над головой невидимый меч, Хрущев пошел и убил им усы Ницше, заняв их место и исполнив предначертанное. Родная земля вздохнула спокойно, шахтеры, пахари и матросы расправили одну на всех широкую грудь, памятник рабочему и крестьянке повернулся вокруг своей оси на триста шестьдесят градусов, в деревне под Казанью годовалая телка отелилась морским котиком, а в горах Алтая пробился чудодейственный источник, воды которого были перламутровы, и каждый испивший их, навсегда переставал сомневаться в правильности решений ХХI съезда КПСС.
Тогда же уста его разомкнулись, и Хрущев обрел чудодейственный дар речи, открыв секрет забытого уже могучего изначального глагола, на котором испокон веков держится все сущее.
Живым словом Хрущев творил доброе и вечное.
Трехэтажным своим матом он возводил прекрасные пятиэтажные дворцы с покатыми жестяными крышами и совмещенным санузлом. Своим недремлющим прищуром и цыканьем сквозь зубы запускал в тайгу бесконечные просеки, по которым без боязни заблудиться или попасть в лапы диким зверям отправлялись с песней отряды комсомольцев-первопроходцев. Всего лишь тремя животворящими буквами поднял из недр земли сокрытое озеро Байкал, чтобы облагородить пейзаж вдоль БАМа. От его отеческого взгляда на пустырях начинали колоситься бескрайние поля вечноспелой кукурузы. А вражеский Запад, заслышав громогласную сокровенную фразу про мать Кузьмы, навсегда отказался от плана сделать подкоп под священную русскую землю и прекратил попытки омрачить небеса Родины накрыв ее огромным брезентовым пологом.
Когда пришло его время, Хрущев вложил в ножны свой невидимый меч и, навеки замкнув уста, в чем был, вошел в кремлевскую стену. На том месте остался лишь слабо светящийся в темноте силуэт могучего конного богатыря с двухтысячной дружиной. Говорят, кремлевскую стену с тех пор стало невозможно разрушить никаким тараном или танком, а фундамент ее ушел так глубоко в землю, пустив корни к самым недрам, что выполоть ее получится только по завершении всех времен.
4. Брежнев.
Брежнев был валуном. Еще во времена последнего похолодания он прибыл верхом на леднике и поселился в лесу. Там он обрастал мхом, матерел, думал о глубоком и вечном. Над ним проходили эпохи, на нем грелись ящерицы, под ним селились ужи, внутри его билось медленное доброе сердце.
Когда же время стало слишком быстрым, пришли его пора, и Брежнев встал, отряхнул с себя прелые листья, расправил могучую увешанную орденами грудь, улыбнулся вечному июльскому солнцу и пошел в мир.
Тень Брежнева была так длинна, что опоясывала Землю и замыкалась на самой себе. Его брови были ядовиты, в морщинах залегали рудные жилы, хлопая в ладоши, он высекал искры, а за поросшей мхом спиной всегда был север. А если там не было севера, то Брежнев организовывал его специальным указом. Потому что северу там очень стоило быть.
Брежнев был для того, чтобы всем стало спокойно и тепло. На своих плечах он нес груз неподъемного, своей грудью он встречал напор неотвратимого, и для себя ничего не требовал, довольствуясь малым.
Брежнев разводил пионеров и октябрят в заповедных "Артеках", придумывал марки для филателистов и жигули для автолюбителей, Кобзона для женщин и угля для страны, "Спокойной ночи, малыши!" и период застоя. Время при нем не осмеливалось идти, а в его присутствии с циферблатов всех часов осыпались цифры.
Брежнева было сложно напугать хоть холодной войной, хоть козой. Холодную войну он сам каждый день развязывал на невидимом фронте, и к вечеру обычно выходил из нее победителем и с очередным орденом, а козы при нем робели и мекали, заикаясь.
Брежнев любил космонавтов и волновался за них как за своих собственных. Пару раз сам летал в космос, чтобы удостовериться, что там все в порядке. За пределы Солнечной системы вылетал редко, и чаще вместо себя посылал космонавта Гречко. Гречко вел партизанские звездные войны и отчитывался о проделанной работе через телеграф. Брежнев очередным указом присваивал ему медали. Гречко был очень благодарен.
Брежнев покорял вершины взглядом, мысленно спускался под воду и нес там свою вахту сутки через трое, по памяти воспроизводил всю Большую Советскую Энциклопедию и надиктовывал ее благодарным потомкам. Он брал медали на олимпиадах, устанавливал рекорды по задержке дыхания и скорости вязания, выполнял по двадцать норм за смену. На нем держалось совершенно все.
Но времени надо было идти к своему концу, и Брежнев это понимал. Открыв Москвскую Олимпиаду, он в последний раз ласково улыбнулся мирному июльскому небу и возвратился в лес, где свернулся вокруг своего доброго медленного сердца и снова стал валуном, мгновенно покрывшись мхом и прелой листвой.
Север после ухода Брежнева вернулся туда, где был, часы по всей стране снова затикали, заспешили и заопаздывали, хотя это мало кто заметил, а на далекой Кубе смахнул со щеки скупую слезу Фидель Кастро.
5. Горбачев.
Горбачев никому не был нужен. Его не звали, никто не представлял себе, зачем ему вдруг объявиться, не писали в инстанции писем с требованиями организовать Горбачева по таким-то и таким-то соображениям, всенепременно к пятнице.
Но времени надо было заканчиваться. И потому осенним дождливым утром Горбачев вышел из метро, подняв ворот плаща, и, глядя по сторонам сквозь толстые линзы очков, пошел по улицам.
Сначала он просто смотрел и думал. Думал, зачем заборы, за которыми нету строек, и нецветущие кактусы на пыльных подоконниках; зачем Крым с теплым вином из бочек и красные уголки в детских садах; почему автоматы с газировкой без стаканов и заседания парткомов в душных кабинетах; зачем жестяные луноходы на механическом заводе и гипсовые бюсты Ильича; зачем чай со слоном в подстаканниках и комсомольские стройки в пустынях. Много разного посмотрел Горбачев, пока шел из метро. А когда увидел все, понял, что пора заканчивать время.
И тогда Горбачев начал делать свое дело. Которое тоже не было никому нужно, как и сам Горбачев.
Действовал он незаметно и непонятно. Выступал по телевидению, объявлял очередное решение съезда ЦК КПСС и исчезал до приезда органов. Тащил с завода рубероид, не попадаясь на проходных. Отправлял рукописи диссидентов за границу на аэростатах через стратосферу, избегая зоны действия радаров. Торговал на Невском с лотка пластинками Элвиса и финскими пуховиками, не привлекая внимания милиции.
Горбачев ломал время в неожиданных местах, и никто не догадывался, к чему это все ведет. Кроме самого Горбачева.
На руке у него были часы со стрелками, идущими в обратную сторону, всегда показывающие время трехтысячелетней давности. Горбачев мог, не вынимая рук из карманов, ущипнуть женщину за мягкое или показать фигу, да так, чтобы все видели, но никто не понимал, кто ее скрутил. За пазухой он носил ключ, не открывающий ни один замок, и завернутую в послезавтрашнюю газету вечную воблу к пиву. Его часто видели в нескольких местах сразу, но не запоминали в лицо. Голос Горбачева мог неожиданно зазвучать отдельно от него, в месте, где он был месяц назад или не был вообще, даже если там отключена радиоточка.
Горбачев придумал Перестройку и отдал ее людям, хоть они и не заметили. По телевизору же сказал, что все будет хорошо. Горбачеву не верили, но соглашались с ним всегда.
Он посадил на свое место в телевизоре Кашпировского, которого часто принимали за Горбачева. И все думали, что Кашпировский сделал Перестройку. А сам Кашпировский лишь хмурил брови и смотрел очень пристально. Он тоже понимал, что времени пора заканчиваться.
И когда наконец все дела были сделаны, весь рубероид украден и сложен в частных гаражах, все кооперативы организованы, когда на каждой тяжелой красной портьере с кисточками появилось по жирному пятну, а во всех заборах - по дырке, тогда Горбачев, не таясь, вышел в самый центр Красной площади и громко объявил об окончании времени. Он улыбнулся, помахал напоследок рукой и перестал сутулиться.
Только Горбачева никто не заметил и не услышал, как никто не услышал и не заметил окончания времени. Потому что почти для всех время уже давно закончилось.
И никто не заметил, куда ушел Горбачев, свернув время. Только Красная площадь с тех пор стала серой, и кремлевские Куранты бьют дореволюционное время, а в Мавзолее больше никого нет. Совсем.
1. Ленин.
Ленин любил лепить их хлебного мякиша. Начал с чернильниц для молока, а там пошло-поехало.
Ленин вылепил Крупскую и увлекся ею. Но через некоторое время понял, какая она черствая женщина, и продолжил лепить. Крупскую же размочил в молоке, переведя в мир абсолютных идей телесно и духовно. Оттуда она намного позже вернулась в виде бабы с веслом.
Ленин вылепил все сущее и был несказанно рад, что так получилось. Ленин вылепил бескрайние просторы Родины, населил ее мякишными матросами, крестьянами и полярниками, вылепил реки и горы, плотины и электрификацию, колхозы и Черное море, Москву и ходоков в нее, тайгу и шахтеров.
По заказу Запада вылепил сам Запад. Для равновесия вылепил Восток, додумался до Севера и Юга. Только Австралию не лепил. Она вообще непонятно откуда взялась, Ленин сам не ожидал.
Ленин вылепил из белого мякиша время и запустил его. Вылепил историю, чтобы хоть что-то в этом всем было понятно. Потом вылепил Маркса и назначил его главным.
Чтобы разобраться с назойливыми шахтерами, матросами и Западом, Ленин вылепил шестьсот своих двойников и заставил их заниматься суетными повседневными делами. Ленин вылепил свое время и Каплан, чтобы это время уж точно наступило. Шахтеры, матросы и ходоки отвлекали двойников от дел, двойники жгли по ночам свет в Кремле и таскали бревна на субботниках, Каплан отстреливала двойников, неумолимо приближая время Ленина, сам же Ленин лепил.
Ленин лепил прекрасное и ужасающее, нэп и военный коммунизм, синие дали и глубокую старину, Врубеля и боровики, песчаные пляжи и морфологический анализ, мягкие перьевые подушки и стратосферу.
Когда же Каплан добралась до Ленина, он был так увлечен, что не заметил наступление своего времени. Тело Ленина не поддалось тлену, а руки его еще очень долго лепили сами, когда он лежал уже в Мавзолее. Отрастающими ногтями Ленина можно было лечить цирроз печени, если заварить с чаем, а иногда выступавшая на лбу испарина на вкус напоминала крыжовниковое варенье.
2. Сталин.
Сталин был пасечником. Его отцом был шмель, а матерью доярка, жительница Бреста.
Сталин имел свою собственную пасеку в Беловежской пуще, целых два десятка ульев. Сталин разводил добрых коровьих пчел, пас их в просторных маковых лесах, строил крепкие срубы ульев, каждое утро расчесывал пчеломаток, а по осени собирал с деревьев шелковое бабье лето и вывешивал на просушку у крыльца. Его любили мордастые лосиные муравьи и уважал молодняк жуков-кабанов. В дуплах деревьев Сталин хранил запасные холостые патроны для двустволки, ежи советовались с ним по поводу пней, под которыми было бы удобно устроить лежбища, комары не видели его в упор и пролетали мимо.
Однажды, гуляя в местах, граничащих с Польшей, Сталин нашел усы Фридриха Ницше, которые после смерти философа пробирались на восток. С тех пор сам Сталин уже ничего не решал. Все делали усы.
Сталин любил рыбалку и пчел, усы же хотели быть отцом народов. Сталин пытался дружить с детьми и восхищался пожарными, усы обижали евреев и заставляли Сталина мудро щуриться и быть суровым в своих решениях.
Трубка, которую курил Сталин, на самом деле не была набита табаком. Это Сталин выдыхал себя через нее, потому как внутри него поселился густой сизый дым. Мудрый взгляд усов Сталина мог пронзать облака, вглядываясь в звезды и за секунду составлять гороскоп какого угодно человека. Поэтому Сталин знал про всех все, хотя больше любил ходить на снегоступах по зимней Беловежской пуще и искать берлоги короедов.
Однажды Сталин попытался состричь усы, но не успел, отхватил лишь немного. Это немного самостоятельно оформилось в новые усы и уползло на запад, где встретилось с Гитлером.
После войны Сталин стал совсем невесом и состоял почти полностью из одного дыма, насыпая в ботинки гравия, чтобы не взлететь в небо. Он все отчаянней мечтал о собственном поле огромных подсолнухов, на каждом из которых можно было бы загорать и лузгать семечки. Усы репрессировали. Сталин робко предлагал объявить государственным праздником день меда, парного молока и воска. Усы подозревали всех во всем. Сталин был несчастным.
Когда пришло время, Хрущев убил усы. Сталин же стал совсем невесомым. Превратившись в улыбающееся облако, он улетел в сторону Беловежской пущи, над которой и завис навсегда. В тени этого облака растет хохотливая земляника и хитрые боровики, а человек, попавший под дождь из него, остается сухим и приятно пахнет хвоей.
3. Хрущев.
Хрущев был словом. Слово это веками зарождалось из дум заволжских старцев, звона ручьев, уханья филинов в сосновых борах, горного эха и народного стона. И когда настал час, слово это прозвучало, и из кукурузного початка появился Хрущев.
Хрущев был до поры бессловесным и улыбчивым. Он глядел на необъятные просторы родной земли и улыбался. Улыбался пыльным дорогам и лопухам у обочины. Улыбался колхозам и дояркам в них. Улыбался широким далям и пятилеткам в три года. Улыбался стахановцам и пионервожатым. Улыбался лампочкам Ильича и суровым будням сталеваров.
Темя Хрущева было высоко в облаках, а ступни уходили глубоко в землю.
Хрущев ходил по дорогам и собирал оброненные гвозди, шурупы и болты. Занимался он этим тридцать лет и три года, пройдя тысячу дорог, ночуя в стогах и амбарах, питаясь тем, что приносили ему птицы, своим взглядом расширяя границы видимого мира и сглаживая неровности ландшафта, превращая любой пейзаж в столь милый его сердцу среднерусский. Везде, где проходил Хрущев, наступало лето. Место, откуда он уходил, заносило снегом.
Наконец собрав столько гвоздей, шурупов и болтов, сколько было необходимо, Хрущев выковал невидимый булатный меч, как и грезили заволжские старцы в их дремучих полунебесных скитах. Подняв над головой невидимый меч, Хрущев пошел и убил им усы Ницше, заняв их место и исполнив предначертанное. Родная земля вздохнула спокойно, шахтеры, пахари и матросы расправили одну на всех широкую грудь, памятник рабочему и крестьянке повернулся вокруг своей оси на триста шестьдесят градусов, в деревне под Казанью годовалая телка отелилась морским котиком, а в горах Алтая пробился чудодейственный источник, воды которого были перламутровы, и каждый испивший их, навсегда переставал сомневаться в правильности решений ХХI съезда КПСС.
Тогда же уста его разомкнулись, и Хрущев обрел чудодейственный дар речи, открыв секрет забытого уже могучего изначального глагола, на котором испокон веков держится все сущее.
Живым словом Хрущев творил доброе и вечное.
Трехэтажным своим матом он возводил прекрасные пятиэтажные дворцы с покатыми жестяными крышами и совмещенным санузлом. Своим недремлющим прищуром и цыканьем сквозь зубы запускал в тайгу бесконечные просеки, по которым без боязни заблудиться или попасть в лапы диким зверям отправлялись с песней отряды комсомольцев-первопроходцев. Всего лишь тремя животворящими буквами поднял из недр земли сокрытое озеро Байкал, чтобы облагородить пейзаж вдоль БАМа. От его отеческого взгляда на пустырях начинали колоситься бескрайние поля вечноспелой кукурузы. А вражеский Запад, заслышав громогласную сокровенную фразу про мать Кузьмы, навсегда отказался от плана сделать подкоп под священную русскую землю и прекратил попытки омрачить небеса Родины накрыв ее огромным брезентовым пологом.
Когда пришло его время, Хрущев вложил в ножны свой невидимый меч и, навеки замкнув уста, в чем был, вошел в кремлевскую стену. На том месте остался лишь слабо светящийся в темноте силуэт могучего конного богатыря с двухтысячной дружиной. Говорят, кремлевскую стену с тех пор стало невозможно разрушить никаким тараном или танком, а фундамент ее ушел так глубоко в землю, пустив корни к самым недрам, что выполоть ее получится только по завершении всех времен.
4. Брежнев.
Брежнев был валуном. Еще во времена последнего похолодания он прибыл верхом на леднике и поселился в лесу. Там он обрастал мхом, матерел, думал о глубоком и вечном. Над ним проходили эпохи, на нем грелись ящерицы, под ним селились ужи, внутри его билось медленное доброе сердце.
Когда же время стало слишком быстрым, пришли его пора, и Брежнев встал, отряхнул с себя прелые листья, расправил могучую увешанную орденами грудь, улыбнулся вечному июльскому солнцу и пошел в мир.
Тень Брежнева была так длинна, что опоясывала Землю и замыкалась на самой себе. Его брови были ядовиты, в морщинах залегали рудные жилы, хлопая в ладоши, он высекал искры, а за поросшей мхом спиной всегда был север. А если там не было севера, то Брежнев организовывал его специальным указом. Потому что северу там очень стоило быть.
Брежнев был для того, чтобы всем стало спокойно и тепло. На своих плечах он нес груз неподъемного, своей грудью он встречал напор неотвратимого, и для себя ничего не требовал, довольствуясь малым.
Брежнев разводил пионеров и октябрят в заповедных "Артеках", придумывал марки для филателистов и жигули для автолюбителей, Кобзона для женщин и угля для страны, "Спокойной ночи, малыши!" и период застоя. Время при нем не осмеливалось идти, а в его присутствии с циферблатов всех часов осыпались цифры.
Брежнева было сложно напугать хоть холодной войной, хоть козой. Холодную войну он сам каждый день развязывал на невидимом фронте, и к вечеру обычно выходил из нее победителем и с очередным орденом, а козы при нем робели и мекали, заикаясь.
Брежнев любил космонавтов и волновался за них как за своих собственных. Пару раз сам летал в космос, чтобы удостовериться, что там все в порядке. За пределы Солнечной системы вылетал редко, и чаще вместо себя посылал космонавта Гречко. Гречко вел партизанские звездные войны и отчитывался о проделанной работе через телеграф. Брежнев очередным указом присваивал ему медали. Гречко был очень благодарен.
Брежнев покорял вершины взглядом, мысленно спускался под воду и нес там свою вахту сутки через трое, по памяти воспроизводил всю Большую Советскую Энциклопедию и надиктовывал ее благодарным потомкам. Он брал медали на олимпиадах, устанавливал рекорды по задержке дыхания и скорости вязания, выполнял по двадцать норм за смену. На нем держалось совершенно все.
Но времени надо было идти к своему концу, и Брежнев это понимал. Открыв Москвскую Олимпиаду, он в последний раз ласково улыбнулся мирному июльскому небу и возвратился в лес, где свернулся вокруг своего доброго медленного сердца и снова стал валуном, мгновенно покрывшись мхом и прелой листвой.
Север после ухода Брежнева вернулся туда, где был, часы по всей стране снова затикали, заспешили и заопаздывали, хотя это мало кто заметил, а на далекой Кубе смахнул со щеки скупую слезу Фидель Кастро.
5. Горбачев.
Горбачев никому не был нужен. Его не звали, никто не представлял себе, зачем ему вдруг объявиться, не писали в инстанции писем с требованиями организовать Горбачева по таким-то и таким-то соображениям, всенепременно к пятнице.
Но времени надо было заканчиваться. И потому осенним дождливым утром Горбачев вышел из метро, подняв ворот плаща, и, глядя по сторонам сквозь толстые линзы очков, пошел по улицам.
Сначала он просто смотрел и думал. Думал, зачем заборы, за которыми нету строек, и нецветущие кактусы на пыльных подоконниках; зачем Крым с теплым вином из бочек и красные уголки в детских садах; почему автоматы с газировкой без стаканов и заседания парткомов в душных кабинетах; зачем жестяные луноходы на механическом заводе и гипсовые бюсты Ильича; зачем чай со слоном в подстаканниках и комсомольские стройки в пустынях. Много разного посмотрел Горбачев, пока шел из метро. А когда увидел все, понял, что пора заканчивать время.
И тогда Горбачев начал делать свое дело. Которое тоже не было никому нужно, как и сам Горбачев.
Действовал он незаметно и непонятно. Выступал по телевидению, объявлял очередное решение съезда ЦК КПСС и исчезал до приезда органов. Тащил с завода рубероид, не попадаясь на проходных. Отправлял рукописи диссидентов за границу на аэростатах через стратосферу, избегая зоны действия радаров. Торговал на Невском с лотка пластинками Элвиса и финскими пуховиками, не привлекая внимания милиции.
Горбачев ломал время в неожиданных местах, и никто не догадывался, к чему это все ведет. Кроме самого Горбачева.
На руке у него были часы со стрелками, идущими в обратную сторону, всегда показывающие время трехтысячелетней давности. Горбачев мог, не вынимая рук из карманов, ущипнуть женщину за мягкое или показать фигу, да так, чтобы все видели, но никто не понимал, кто ее скрутил. За пазухой он носил ключ, не открывающий ни один замок, и завернутую в послезавтрашнюю газету вечную воблу к пиву. Его часто видели в нескольких местах сразу, но не запоминали в лицо. Голос Горбачева мог неожиданно зазвучать отдельно от него, в месте, где он был месяц назад или не был вообще, даже если там отключена радиоточка.
Горбачев придумал Перестройку и отдал ее людям, хоть они и не заметили. По телевизору же сказал, что все будет хорошо. Горбачеву не верили, но соглашались с ним всегда.
Он посадил на свое место в телевизоре Кашпировского, которого часто принимали за Горбачева. И все думали, что Кашпировский сделал Перестройку. А сам Кашпировский лишь хмурил брови и смотрел очень пристально. Он тоже понимал, что времени пора заканчиваться.
И когда наконец все дела были сделаны, весь рубероид украден и сложен в частных гаражах, все кооперативы организованы, когда на каждой тяжелой красной портьере с кисточками появилось по жирному пятну, а во всех заборах - по дырке, тогда Горбачев, не таясь, вышел в самый центр Красной площади и громко объявил об окончании времени. Он улыбнулся, помахал напоследок рукой и перестал сутулиться.
Только Горбачева никто не заметил и не услышал, как никто не услышал и не заметил окончания времени. Потому что почти для всех время уже давно закончилось.
И никто не заметил, куда ушел Горбачев, свернув время. Только Красная площадь с тех пор стала серой, и кремлевские Куранты бьют дореволюционное время, а в Мавзолее больше никого нет. Совсем.