Причастие и созерцание (начало)
Отец Лоренс Фриман
Лекция, прочитанная в Школе молитвы,
Архидиецезия Мельбурна, 20 апреля 2005г.
Безмолвие, как литургический опыт способствует единению общины, собирая ее внимание на Слове, которое может быть услышано в уме и сердце и разделено между всеми в таинстве.
Согласно древней католической мудрости, существует три литургии: небесная литургия, литургия алтаря и, как бы пребывающая между ними литургия сердца. Полнота литургии должна, следовательно, включать в себя все эти взаимопроникающие измерения: как область „долины смертной тени“, так и тайны глубин нашего внутреннего мира.
В контексте нашего разговора о безмолвии в Евхаристии, поговорим о так называемом Законе Пробелов. Однажды группа раввинских студентов спорила о значении библейского текста. Они обратились к своему учителю, который попросил показать ему эту страницу. „Что вы здесь видите?“ - спросил он. „Слова, которые мы обсуждаем“,- ответили ученики. „Черные значки на странице“, - сказал старый раввин, - содержат только половину смысла этого отрывка. Другая половина - это пробелы между словами“. Вокруг каждой страницы существуют незаполненные текстом поля молчания. Это также необходимая пауза между вдохами, тишина между мыслями, отдых между фазами активности.
Современное католическое учение, напоминающее о необходимости восстановления опыта безмолвия в литургии алтаря призывает нас уважать этот универсальный закон. Также оно помогает нам восстановить плерому (полноту) литургического поклонения в каждой из трех отдельных, но пересекающихся сферахземли, небес и сердца. Мы нуждаемся в этом, потому что сегодня для все большего количества людей Евхаристия становится ритуалом, значение которого убывало в течение долгого времени. Существуют и те, кто никогда не чувствовал вдохновения и утешения, исходящих от этого Таинства. Для них его уже ни в какой мере не назовешь „совместно переживаемым сакраментальным ритуалом, придающим смысл жизни“. Присущее ему утверждение трансцендентного смысла человеческого существования даже в его наиболее мирском, обыденном понимании, полностью проходит мимо таких людей. Для них оно никак не связано со значением наших жизненных радостей, бед, надежд и разочарований. Многим литургия может казаться странной и недружелюбной. В наш век новой евангелизации мы должны помнить о способности литургии проповедовать Евангелие неверующим. Когда они приходят на похороны к своему деловому партнеру или на венчальную мессу друга, само совершение Евхаристии может сообщить им нечто совершенно неожиданное, но ценное для них. Таинство способно представить лицо христианства таким, каким они не видели его никогда прежде, и которое может привести их к узнаванию того, что они до сего времени игнорировали.
Затем, есть люди, когда-то давно почувствовавшие тайну и мистицизм Евхаристии, но со временем утратившие связь с ними. Возможно, когда их духовность станет более зрелой, они продолжат поиск того внутреннего, что способно выразить это забытое - душевной благодати, которая является внешним знаком тайны Евхаристии - и которую они не смогли найти в церкви. Для таких людей открытие созерцательного пути молитвы может стать возможностью воссоединения с их утраченной сакраментальной чувствительностью и привести их обратно в Церковь. Также, есть и те, кто упорствует в регулярном Евхаристическом богослужении, часто для блага своих детей, или для того, чтобы сохранить хоть какую-то привязку к духовному миру, но они чувствуют тоскливую неудовлетворительность своего участия в воскресном богослужении. И, наконец, есть те, кто, невзирая на все личностные или церковные несовершенства, обладают благодатью видения таинственного и мистического воздействия Евхаристии, где бы и как бы она ни совершалась.
Безмолвие как измерение Евхаристии ценно и необходимо каждому из этих личностных типов. Прежде чем я перейду к тому, что может показаться несущественной и слишком абстрактной сутью молчания, позвольте мне поделиться с вами тем, что я недавно услышал во время ретрита, который я проводил в Сиднее. Министрант из прихода в Новом Южном Уэльсе рассказал мне, что их приходской настоятель возобновил литургическое молчание на обычном приходском богослужении. Я был удивлен, даже не столько самим этим фактом, но скорее степенью, в которой это происходило. Они практиковали молчание после чтений, пять минут после проповеди, и пятнадцать минут после причастия. Я спросил, как реагировали люди, и он сообщил мне, что никто не ушел, и многие впоследствии даже выражали одобрение. Впрочем, я не хочу, чтобы предмет обсуждения был редуцирован до количества минут, проведенных в молчании - и ниже я расскажу, почему.
Обряд совершения Евхаристии может выглядеть по-разному, и взгляд священника имеет тут решающее значение. Период молчания, который мы здесь наблюдаем, нуждается в интерпретации. Но на мой взгляд это очень важно, что обычная воскресная приходская община может познакомиться с такой степенью безмолвия и получить от нее удовлетворение. Это может быть для некоторых такой же неожиданностью, как и тот факт, что дети хорошо реагируют на медитацию, - сессии безмолвной молитвы без слов или образов. Они делаю это, им это нравится, и они просят о большем. Говоря о Евхаристии и молчании, мы по сути принимаем во внимание созерцательное измерение веры, молитвенного чтения Священного Писания, поклонения и всей жизни в целом. Как писал папа Иоанн Павел II в „Mane Nobiscum Domine“ нам необходимо развитие, переводящее нас от опыта литургического молчания к духовности молчания - к созерцательному измерению жизни. Другими словами, как это хорошо понимала ранняя церковь, - как мы молимся, так мы и живем. Сегодня люди ищут это созерцательное измерение как никогда раньше, и когда они приходят в церковь, чтобы участвовать в таинстве Евхаристии, они ожидают, и имеют право, найти его.
Мейстер Экхарт говорил, что „Нет ничего, более подобного Богу, нежели безмолвие“. Мать Тереза, которая настаивала на центральности двух часов созерцательной молитвы в жизни ее апостольских сестер, имела схожий взгляд, говорив, что „молчание - явление Бога, обращающегося к нам“. Каждое из этих высказываний иллюстрирует способ понимания сути молчания. Почему Бог так подобен молчанию? Экхарт не сказал, что Богу нравится молчание, или что Он любит молчаливых верующих, но что Бог подобен молчанию. Св.Бенедикт использует два слова, которые мы переводим, как „молчание“: „quies“ и „silentium“. „Quies“ - это тишина, физическое молчание, отсутствие шума, - не хлопают двери, не скрипят кресла, не слышно кашля и звука разворачивания конфетных оберток. Именно „quies“ является тем, чему, как мы ожидаем, хорошие родители должны научить своих детей: сдержанность и скромность, выражающая уважение в присутствии других людей.
„Quies“ делает мир удобным и цивилизованным. Именно его нам так не хватает в современной урбанистической культуре, где фоновая музыка экспансирует даже лифты, и где крайне редко можно найти место или время, где не представлен ассортимент антропогенного шума. Сегодня существуют дорогостоящие наушники, которые люди надевают не для того, чтобы слушать музыку, но чтобы изолировать себя от шума. С другой стороны, „Silentium“ - это уже не отсутствие шума, а особое состояние ума, отношение сознания, направленное на других или на Бога. Это внимание. Когда некто приходит увидеться со священником или с консультантом, чтобы поделиться своей проблемой или бедой, священник знает, что он должен, прежде всего, уделить ему свое внимание. Не исключено, что проблема не будет иметь решения, или что большинство сказанных священником полезных слов отразятся от изложенного горя как банальности. Но прислушаться, посвятить всего себя в акте внимания, - означает не судить, не „улаживать ситуацию“, не порицать, - а любить. И в этом смысле действительно нет ничего так подобного Богу, как безмолвие, - ведь Бог есть любовь.
Здесь я хочу провести параллель между актом внимания и самопожертвованием. Философы-деконструктивисты в своей мысли оставили не так много места для человеческих ценностей, но все же они заключили, что высший акт человечности, придающий ценность и смысл жизни, это принесение себя в дар. Как бы то ни было, они задавались вопросом, возможно ли это вообще. Обычно, когда мы отдаем себя, всегда существует некое условие или требование. Мы хотим признания, вознаграждения, благодарности или чего-то взамен. Это делает недействительной чистоту самопожертвования. Христиане должны рассматривать Воплощение как божественное самопожертвование, а жизнь, смерть и воскресение Иисуса как самопожертвование, манифестированное в Его человечности. Идеальный дар себя наделяет получателя не грузом долга, но способностью также принести себя в дар. Именно этому нас учит Евхаристия - и в этом заключается ее восстанавливающий и живительный смысл. Перед лицом каждого самопожертовования - даже если оно несовершенно - мы застываем в молчании с почтением и благоговением. Насколько же больше мы нуждаемся в подобном молчании в Евхаристии, дабы обрести способность оценить эту совершенную жертву любви?
Литургия - как и все способы молитвы - сущностно связана с вниманием. В Евхаристии мы развиваем наше внимание к Богу через самопожертвование, которое Иисус совершил в исторической перспективе, и продолжает совершать через Дух одновременно в наших сердцах и на алтаре. Хотя наше внимание может блуждать, присматриваясь к новым лицам среди собравшихся или просматривая информационные сообщения, внимание Иисуса, направленное на нас, никогда не блуждает, и никогда не осуждает и не порицает нас за нашу отвлеченность. Когда мы неверны, Он остается верным, потому что Он не может предать себя. Таковой, по крайней мере для верующего, является невыразимая тайна Евхаристии и влекущая, благодатная сила реального присутствия.
Молчание - это действие, это работа внимания, исполненного любви и плодом этого труда является сердце, преисполненное благодарения. Это объединяет идею молчания Мастера Экхарта с видением Матери Терезы. Молчание, подобное Богу как ничто другое, также является и Богом, говорящим с нами. Когда мы уделяем внимание Богу, мы очень скоро понимаем, что Бог уделяет внимание нам. Действительно, это именно внимание Бога к нам позволяет нам уделять внимание Ему. Это именно Бог зажигает первую искру доброй воли в нас, согласно Иоанну Кассиану, который дискутировал с Августином о свободной воле. Но затем мы должны сыграть нашу роль. Как сказал Св.Иоанн, - „В том любовь, что не мы возлюбили Бога, но Он возлюбил нас “ (1Ин 4, 10) Мы любим потому, что Он возлюбил нас первым.
Когда мы совершаем Евхаристию, мы проходим первую ступень на пути к божественной жизни. Как в ситуации с блудным сыном, где только Бог видит, что мы возвращаемся домой, задолго до того, как мы действительно доберемся до дома - и Бог выбегает нам навстречу, чтобы обнять нас. Эту безмерную, рискующую собой любовь, которая струится с небес, мы ощущаем в своем сердце. Это должно отражаться в церковном гостеприимстве алтаря. В молчании Евхаристии мы вкушаем молчание Отца, от которого вечно проистекает Слово. Именно это мы видим в Рублевской иконе Троицы, где трое собраны вокруг Евхаристии.
Таков Дух, совершающий неимоверную метаморфозу обыденности. Через священника, представляющего, но не замещающего Христа, община получает опыт слияния и следующего за ним восстановления личностей, совершающих Евхаристию как предвкушение небесной литургии. Священник становится подвижной фокусной точкой для потоков любви, которые высвобождает и животворит Таинство. Христос присутствует в священнике, представляющем людей, которые являются Его Телом, и через которых священник призван к служению. Это опыт утраты себя, дарующий нам способность делиться собою, переоткрывать себя в Евхаристии, освобождаясь от тюрьмы индивидуального эго. В этом состоит радость Евхаристии и ее могущественное воздействие на жизнь, проживаемую нами в окружении общества. „Я в них, и Ты во Мне; да будут совершены воедино“ (Ин. 17, 23). Или же, как гласит древняя проповедь на Великую cубботу - „Воскрес, пойдем отсюда, Ты во мне а я в Тебе, теперь мы вместе - одна единая личность“.
(окончание следует)