Спасибо, Ленин!
Мой друг-архитектор сфотографировал несколько городских граффити с забавными человечками в стиле Бэнкси. Вот, например:
Такое рисует симферополец Шарик. Кстати, он и в инете присутствует.
А я пообещал другу вспомнить одну историю из пионерского детства, только она отчего-то упрямо не хочет записываться. Но раз обещал…
- Дементьев, - ласково сказал начальник лагеря, переврав мою простую фамилию, - придётся, Дементьев, отправить тебя домой. Что вы делали в ленинской комнате вдвоём с девочкой… как её, из первого отряда?
- Стенгазету, - буркнул я, - вы же знаете. Нам разрешили во время тихого часа, мы хотим успеть ко дню взятия Бастилии.
- А почему, когда вошла Надежда Кондратьевна, вы прятались за шкафом? К тому же она сказала, что от тебя пахнет вином.
- И никаким не вином, мы сок пили. Виноградный. Ну, может, он на солнце долго стоял, не знаю, - соврал я.
Врать я мог смело - учуять винный аромат начлаг был не в состоянии, - у его обонятельного аппарата зашкаливал уровень собственных шумов. В смысле, запахов.
Вино принесла вышененазванная девочка, - её угостили пионеры из соседней деревни, с которыми она поочерёдно дружила. Как честная пионерка она не могла не поделиться с товарищем, а я не мог отказать женщине. Впрочем, она кажется уже была комсомолкой, или готовилась ей стать. В общем, когда мы за шкафом судорожно готовились к вступлению в комсомол, нас застукала Надька - старшая пионервожатая.
- За шкаф мы спрятались, потому что испугались. Знаете, там же горны, барабаны, ещё знамя лагеря. Испугались ответственности! - нашелся я.
На начлага моя отмазка не подействовала, он таких находчивых уже немало повыгонял тем летом. Он сказал, что ему всё ясно и добавил, что из зарплаты родителей вычтут себестоимость лагерной путёвки. Путёвка давалась мне бесплатно, как ребёнку из неполной семьи. Угроза начлага звучала невнятно, но слово "себестоимость" пугало.
И тут появился Боря.
Боря - это пионервожатый нашего отряда, студент истфака. Борис, как и положено, был в пионерском галстуке. Кроме галстука я запомнил его черную густую бороду, рваные шорты и редкую фамилию Рабинович.
Как-то Анатолий Карпов, выросший на Урале, говорил, что в детстве считал: Таль, Геллер, Бронштейн - это псевдонимы шахматистов. Так что нет ничего странного в том, что и мне фамилия Рабинович казалась редкой. Я, конечно, не с Урала, но и не с Одессы - где-то посередине.
В лагере Борис работал вместе с женой - она, как жена декабриста, последовала за ним на его педогогическую практику. Его красавице достался малолетний 9-й отряд. Поженились они как раз перед лагерем, и Боря то и дело убегал к своей блондинке. Ему завидовала вся мужская половина лагеря, включая и недопионеров из 9-го.
Мы любили Бориса за его ненавязчивость, переходящую в полное равнодушие к нашему воспитанию, к тому же он рассказывал нам много потрясающих историй. Например, про то, как лихо Томазо Кампанелла обманул инквизицию.
Теперь вы понимаете, почему я сильно на Борю рассчитывал.
Пока начлаг излагал Рабиновичу суть дела, мне полагалось принять покаянную позу. Ну, это-то я умел. Я опустил голову и принялся обреченно ковырять ногой отошедшую половицу. Дыра в подошве сандалия подчеркивала мою принадлежность к детям из неполных семей.
Выслушав начальника, Боря повёл себя как Генри Киссинджер. Он сначала строго меня отчитал, а потом как бы невзначай сказал: в этом первом отряде те ещё пионерки. В устах дипломатичного Бориса слова «те ещё пионерки» прозвучали как ругательство.
Начлаг эту реплику проигнорировал, хотя спорить не стал, - девочки в первом отряде были ещё те.
Тогда Боря посмотрел в окно и сказал с осторожным пафосом:
Это тот самый мальчик, который нарисовал на нашей площади Владимира Ильича Ленина.
Дело начало принимать политический оборот.
Если вы ещё не догадались, скажу: я умел рисовать. Как и большинство детей, не выносил незаполненного бумажного пространства и малевал всё подряд - от танков до советских фигуристок. Где-то посередине между этими одинаково заманчивыми объектами очутились русские классики и Ленин.
Особенно несладко пришлось Некрасову, который был несколько раз бессмысленно и беспощадно мной изображён. Как сейчас помню портрет пострадавшего на школьной стенгазете. Классик многократно перерисовывался и был сильно потерт резинкой, так что целый месяц несчастный укоризненно смотрел со стены дырявым глазом.
А вот Ленин выходил вполне похожим. А что там рисовать? Бородка, усы, щелочка глаза, лоб картошкой. У некоторых картошкой бывает нос, но на то он и вождь - не чета некоторым. Больше трудностей составляло для меня пристроить перерисованную с червонца голову к телу с поднятой или заложенной за жилетку рукой.
В общем, через год упорных художеств я мог изображать бальзамированного хоть с закрытыми глазами.
Как раз накануне в лагере проводился конкурс рисунка на асфальте и один из экземляров моей ленинианы можно было лицезреть из окна кабинета начлага.
Что последний теперь и делал, погруженный в глубокую задумчивость.
Ленин с небрежно поднятой рукой по-хозяйски расположился на площади неподалёку от разметки пятого отряда. Этим остолопам теперь приходилось дважды в день на линейке обходить строевым шагом меловое пятно, чтобы ненароком не вступить в самого человечного. Другие, не столь идеологически выдержанные, рисунки были методично зашарканы глумливой пионерией, а мой Ильич выглядел вполне еще бодро, как бы подтверждая тезис о том, что он таки всегда живой.
Пятый отряд меня ненавидел.
Да, догадайтесь с двух раз, чей рисунок победил на конкурсе?
Борис тем временем продолжал свою челночную дипломатию. Он снова принялся темпераментно меня распинать, но уже с другой интонацией.
- Как ты мог?! Ты, мальчик, нарисовавший нашего вождя? - вопрошал Рабинович.
Я, кажется, не сказал: он был маленького роста.
Мне снова пришлось принять позу ренегата Каутского, но дырявый сандалий я уже не демонстрировал.
Как вы наверно догадались, из лагеря меня не выгнали. Благодаря дипломату Рабиновичу и отчасти Ленину. Или наоборот.
Конечно, меня строго наказали. Лишили кино. Я сильно переживал - как раз привезли военный фильм, до сих пор помню его название - «Генерал Рахимов».
И позже мне не удалось его посмотреть.
А вы этот фильм видели? Правда, хороший, или мне мальчишки наврали?
Такое рисует симферополец Шарик. Кстати, он и в инете присутствует.
А я пообещал другу вспомнить одну историю из пионерского детства, только она отчего-то упрямо не хочет записываться. Но раз обещал…
- Дементьев, - ласково сказал начальник лагеря, переврав мою простую фамилию, - придётся, Дементьев, отправить тебя домой. Что вы делали в ленинской комнате вдвоём с девочкой… как её, из первого отряда?
- Стенгазету, - буркнул я, - вы же знаете. Нам разрешили во время тихого часа, мы хотим успеть ко дню взятия Бастилии.
- А почему, когда вошла Надежда Кондратьевна, вы прятались за шкафом? К тому же она сказала, что от тебя пахнет вином.
- И никаким не вином, мы сок пили. Виноградный. Ну, может, он на солнце долго стоял, не знаю, - соврал я.
Врать я мог смело - учуять винный аромат начлаг был не в состоянии, - у его обонятельного аппарата зашкаливал уровень собственных шумов. В смысле, запахов.
Вино принесла вышененазванная девочка, - её угостили пионеры из соседней деревни, с которыми она поочерёдно дружила. Как честная пионерка она не могла не поделиться с товарищем, а я не мог отказать женщине. Впрочем, она кажется уже была комсомолкой, или готовилась ей стать. В общем, когда мы за шкафом судорожно готовились к вступлению в комсомол, нас застукала Надька - старшая пионервожатая.
- За шкаф мы спрятались, потому что испугались. Знаете, там же горны, барабаны, ещё знамя лагеря. Испугались ответственности! - нашелся я.
На начлага моя отмазка не подействовала, он таких находчивых уже немало повыгонял тем летом. Он сказал, что ему всё ясно и добавил, что из зарплаты родителей вычтут себестоимость лагерной путёвки. Путёвка давалась мне бесплатно, как ребёнку из неполной семьи. Угроза начлага звучала невнятно, но слово "себестоимость" пугало.
И тут появился Боря.
Боря - это пионервожатый нашего отряда, студент истфака. Борис, как и положено, был в пионерском галстуке. Кроме галстука я запомнил его черную густую бороду, рваные шорты и редкую фамилию Рабинович.
Как-то Анатолий Карпов, выросший на Урале, говорил, что в детстве считал: Таль, Геллер, Бронштейн - это псевдонимы шахматистов. Так что нет ничего странного в том, что и мне фамилия Рабинович казалась редкой. Я, конечно, не с Урала, но и не с Одессы - где-то посередине.
В лагере Борис работал вместе с женой - она, как жена декабриста, последовала за ним на его педогогическую практику. Его красавице достался малолетний 9-й отряд. Поженились они как раз перед лагерем, и Боря то и дело убегал к своей блондинке. Ему завидовала вся мужская половина лагеря, включая и недопионеров из 9-го.
Мы любили Бориса за его ненавязчивость, переходящую в полное равнодушие к нашему воспитанию, к тому же он рассказывал нам много потрясающих историй. Например, про то, как лихо Томазо Кампанелла обманул инквизицию.
Теперь вы понимаете, почему я сильно на Борю рассчитывал.
Пока начлаг излагал Рабиновичу суть дела, мне полагалось принять покаянную позу. Ну, это-то я умел. Я опустил голову и принялся обреченно ковырять ногой отошедшую половицу. Дыра в подошве сандалия подчеркивала мою принадлежность к детям из неполных семей.
Выслушав начальника, Боря повёл себя как Генри Киссинджер. Он сначала строго меня отчитал, а потом как бы невзначай сказал: в этом первом отряде те ещё пионерки. В устах дипломатичного Бориса слова «те ещё пионерки» прозвучали как ругательство.
Начлаг эту реплику проигнорировал, хотя спорить не стал, - девочки в первом отряде были ещё те.
Тогда Боря посмотрел в окно и сказал с осторожным пафосом:
Это тот самый мальчик, который нарисовал на нашей площади Владимира Ильича Ленина.
Дело начало принимать политический оборот.
Если вы ещё не догадались, скажу: я умел рисовать. Как и большинство детей, не выносил незаполненного бумажного пространства и малевал всё подряд - от танков до советских фигуристок. Где-то посередине между этими одинаково заманчивыми объектами очутились русские классики и Ленин.
Особенно несладко пришлось Некрасову, который был несколько раз бессмысленно и беспощадно мной изображён. Как сейчас помню портрет пострадавшего на школьной стенгазете. Классик многократно перерисовывался и был сильно потерт резинкой, так что целый месяц несчастный укоризненно смотрел со стены дырявым глазом.
А вот Ленин выходил вполне похожим. А что там рисовать? Бородка, усы, щелочка глаза, лоб картошкой. У некоторых картошкой бывает нос, но на то он и вождь - не чета некоторым. Больше трудностей составляло для меня пристроить перерисованную с червонца голову к телу с поднятой или заложенной за жилетку рукой.
В общем, через год упорных художеств я мог изображать бальзамированного хоть с закрытыми глазами.
Как раз накануне в лагере проводился конкурс рисунка на асфальте и один из экземляров моей ленинианы можно было лицезреть из окна кабинета начлага.
Что последний теперь и делал, погруженный в глубокую задумчивость.
Ленин с небрежно поднятой рукой по-хозяйски расположился на площади неподалёку от разметки пятого отряда. Этим остолопам теперь приходилось дважды в день на линейке обходить строевым шагом меловое пятно, чтобы ненароком не вступить в самого человечного. Другие, не столь идеологически выдержанные, рисунки были методично зашарканы глумливой пионерией, а мой Ильич выглядел вполне еще бодро, как бы подтверждая тезис о том, что он таки всегда живой.
Пятый отряд меня ненавидел.
Да, догадайтесь с двух раз, чей рисунок победил на конкурсе?
Борис тем временем продолжал свою челночную дипломатию. Он снова принялся темпераментно меня распинать, но уже с другой интонацией.
- Как ты мог?! Ты, мальчик, нарисовавший нашего вождя? - вопрошал Рабинович.
Я, кажется, не сказал: он был маленького роста.
Мне снова пришлось принять позу ренегата Каутского, но дырявый сандалий я уже не демонстрировал.
Как вы наверно догадались, из лагеря меня не выгнали. Благодаря дипломату Рабиновичу и отчасти Ленину. Или наоборот.
Конечно, меня строго наказали. Лишили кино. Я сильно переживал - как раз привезли военный фильм, до сих пор помню его название - «Генерал Рахимов».
И позже мне не удалось его посмотреть.
А вы этот фильм видели? Правда, хороший, или мне мальчишки наврали?