Как я первый раз доставлял груз-200
В жизни военного человека, если он выбрал именно эту профессию по жизни, очень многое происходит впервые. Перечислять все просто не имеет смысла, стоит лишь сказать, что случаются порой и весьма несвойственные для службы ситуации. За тридцать лет офицерской службы (а именно столько их упало в мою жизненную копилку) приходилось выполнять и то, что с ней совсем не связано. Вот об одной такой нестандартной «работе» мне бы и хотелось рассказать.
Было это в далеком по нынешним меркам 1988-ом году. Я, тогда только получивший звание старшего лейтенанта и еще не разуверившийся в армейской действительности, проходил службу в одной из частей Дальневосточного военного округа. Попав по своей инженерной специальности на РЛС загоризонтного обнаружения, был доволен всеми сторонами жизни - работа пришлась по душе, коллектив был отличный, квартиру дали, супруга с маленьким сынишкой были рядом. Только вот как-то раз вызвал к себе командир части и «обрадовал» тем, что через два дня, вместе с еще одним офицером, я должен убыть в командировку для сопровождения …груза 200. Думаю, что это жуткое словосочетание известно, наверное, каждому. Ну, а если нет, то поясню. Этот самый груз представляет собой цинковый гроб с погибшим/умершим военнослужащим, который отправляют на родину покойного для дальнейшего захоронения.
Кого же предстояло нам везти? История молодого (во всех отношениях) солдата, в нашей части была известна всякому. Этого парня, Андрея Б., вместе с другим молодым пополнением привезли из Оренбурга. Был он какого-то аскетичного вида, если не сказать болезненного. Худой до неприличия, высокого роста, но совершенно нескладный, флегматичный призывник, как затравленный зверек, стрелял из подлобья своими глубокими карими глазами и давал односложные ответы на любые вопросы, отказываясь идти на контакт. Молодые ребята, которые приехали вместе с ним, окрестили его «Бухенвальд». По сопровождающим документам было понятно, что Андрей Б. призывался из Оренбурга, был единственным ребенком в семье, а до призыва закончил ПТУ по специальности слесаря. В санчасти, где молодое пополнение проходило обязательный осмотр, начмед вынес свой неутешительный вердикт - парень страдал дистрофией, до нормального веса не дотягивал где-то килограмм десять, и потому было принято решение положить его в госпиталь, чтобы привести его весовые характеристики до требуемой нормы. Как он с такой нехваткой веса попал в армию, это вопрос к местному военкомату, но ближайшие два месяца парню пришлось провести в лечебном учреждении, где его усиленно откармливали.
Когда он вернулся в часть, то весь его призыв уже принял присягу и ожидал распределения по подразделениям. Сказать, что с Андреем произошли разительные перемены, было нельзя, но выглядеть он стал гораздо свежее. Изменился он в большей степени по своему характеру - стал более общительным и энергичным. Через несколько дней подготовки он, правда, в одиночестве, принял присягу и, как все остальные, стал дожидаться отправки в роту. Только вот не дождался…
Однажды днем, после обеда, когда у молодых солдат было полчаса свободного времени, Андрей Б. отправился в ленинскую комнату (были тогда такие помещения, что-то типа казарменного очага культуры), где обычно солдатики писали письма домой или читали прессу. И вот на входе в эту самую комнату, без каких-либо видимых причин, парень упал, как подкошенный. Когда к нему бросились офицеры и сержанты, то обнаружили, что парень не подает признаков жизни. Тут же начались реанимационные действия командным составом, а затем и прибывшими медиками. Игорь, наш начмед (сейчас уже главврач одной из областных больниц), целый час пытался запустить сердце молодого парня, но тщетно. К вечеру его отвезли в морг на судмедэкспертизу…
Естественно, сразу же начали разбираться, почему погиб солдат. Только вот сказать по этому поводу никто ничего не мог. В части он был всего несколько дней, все остальное время находился в госпитале. Войсковой приемник располагался в отдельном помещении, контакты со старослужащими были исключены - даже в столовой рота молодого пополнения питалась отдельно от всей части. В роте все были одного призыва, конфликтов не возникало. Ну, а чтобы применять физическую силу к молодым, за это можно было не только на гауптвахту попасть, но и под уголовную статью. Одним словом, здесь не было никаких следов.
Отправляли дознавателя в госпиталь, но и он не узнал ничего нового: был, лечился, иногда привлекался к работам по наведению порядка под присмотром медперсонала, какому либо насилию или физическому воздействию не подвергался. Да и судмедэкспертиза это подтверждала - следов побоев не обнаружено, внутренние органы в порядке. А причиной смерти стало кровоизлияние в мозг. Почему так произошло, никто не мог дать ответ. Только вот в его медицинской карточке была одна запись о сотрясении мозга, которое он получил в четырнадцатилетнем возрасте. И все.
Через несколько дней все было готово к отправке и мы, получив на руки все документы, начали свой нелегкий путь. Прежде всего, трудно было морально, особенно осознавать то, как передавать этот груз родителям. Правда, мы с Юрой (капитаном, с которым мы ехали с этой скорбной миссией), сколько не подготавливали себя, даже представить себе не могли, насколько тяжело пройдет эта процедура. Только потом вспомнили слова одного мужика, работавшего в нашей части и делавшего цинковый гроб, который говорил, что «вам это из себя не вытравить никогда, сколько водкой не заливай».
Гражданским самолетом нас отправить не удалось - что-то там не срослось по документам, да и не сильно-то горели желанием аэрофлотовские (тогда была только одна авиакомпания на всю страну!) заниматься подобными грузоперевозками. Поэтому было решено лететь военным бортом с местного авиастроительного завода. Однако уже тут нас ждали первые неожиданности. Лететь АН-12, эта громадная летающая крепость, должна была по маршруту Комсомольск-Чита-Иркутск-Новосибирск, причем в двух промежуточных городах нас ожидала какая-то погрузка-разгрузка. Какая, мы поняли еще в месте вылета.
Когда мы прибыли на завод, на ВПП уже стоял самолет, а вокруг него было …оцепление: бойцы с автоматами бдительно охраняли загрузку каких-то ящиков, постепенно исчезавших в чреве военного гиганта. Руководили этой операцией два полковника КГБ, судя по их форме. Были там еще пару крепких мужчин в костюмах, оттопыривающиеся пиджаки которых явно говорили о том, что их обладатели имеют оружие. Кстати, вот с ними мы потом и летели. Когда все было завершено, один из полковников подошел к нам и устроил чуть ли не допрос с пристрастием. Кто, куда, кого везем, потребовал все документы - и наши, и на груз. После этого в двух словах обрисовал наше дальнейшее поведение - на борту вести себя тише воды, ниже травы, к ящикам не подходить, в разговоры с сопровождающими не вступать и другие запреты, периодически попугивая нас страшными карами, вплоть до применения оружия. Правда, после этого подозвал к себе водителя своей служебной «Волги», достал из принесенного портфеля бутылку коньяка и, вручив нам, сказал: «Помяните солдатика! Только, чтоб без фанатизма…»
Полет был долгим, но благодаря тому, что мы разместились в кабине с экипажем и протрещали с пилотами всю дорогу, прошел довольно-таки хорошо. Правда, приходилось маяться от безделья на аэродромах Читы и Иркутска под бдительным присмотром гэбешников, пока одни ящики выгружались, а другие наоборот заносились пригнанными солдатиками. Только к ночи мы были в Новосибе.
Надо отдать должное, отношение к нам, выполнявшим такую нелегкую миссию, было весьма участливое. Военный комендант аэропорта Толмачево уже был в курсе о нашем прилете, сам встречал нас на ВПП и обрисовал дальнейшую картину - ночуем мы у них в комендатуре (не до гостиниц!), а утром с гражданским лайнером убываем в Оренбург. После этого дал команду, чтобы нас покормили и расположили. Спали мы в ту ночь, несмотря на нервное перенапряжение, без задних ног.
Наутро все происходило так, как накануне обрисовал комендант. К часам двенадцати мы уже были в Оренбурге, где нас встречал какой-то военкоматовский чин с похоронным взводом и машиной. До дома, где жили родители нашего погибшего, добрались быстро, хотя хотелось, чтобы это произошло как можно позже. А дальше начался самый настоящий ад…
Когда мы подъехали к дому, то увидели такое количество людей, что поначалу показалось будто бы, как минимум, весь район собрался в этом месте. Целое людское море и море венков. Со всех сторон слышался плач и всхлипывания, а когда начали сгружать ящик с гробом, то душу просто разрывал скорбный крик матери. Она в истерике упала на ящик, обнимала его руками и, рыдая, все говорила и говорила со своим сыном. Ее пытался забрать отец парня и другие родственники, но это было бесполезно. Горе женщины было так велико, что, казалось, будто оно просто пропитало весь воздух. Именно тогда я, совсем еще молодой парень, впервые почувствовал, что сердце может болеть.
Но тут мать солдата перевела свои заплаканные глаза и, указывая в рукой в нашу сторону, закричала: «Убийцы! Вас самих надо убить! Верните мне моего сына!» Юра начал было объяснять, что это не так и даже пытался достать из портфеля заключение судмедэкспертизы, но его никто не слушал. Хуже того, по всему двору, заполненному людьми, понеслось это слово, подхваченное сотнями голосов: «Убийцы!» Народ вокруг яростно потрясал кулаками, некоторые пытались дотянуться до нас и, судя по всему, было уже не избежать самосуда. Чья-то рука схватила меня за китель, Юркину фуражку уже топтали ногами, но наше незавидное положение исправил отец Андрея. Он остановил напиравшую толпу своим зычным «Стойте! Опомнитесь!» и после этого, правда, не без труда, оттеснил нас к подъезду дома. Там он завел нас в квартиру на первом этаже и сказал переждать там, пока не закончится похоронная церемония. Мы спросили его, почему к нам такое отношение. Он посмотрел нас полными горя глазами и ответил: «Она - мать! И она верит Андрюшке. Ее не переубедить!» Понять его было невозможно и мы попросили разъяснить в чем дело. Вместо этого отец молча достал из кармана смятое, все в разводах - видно от слез, письмо и протянул его нам. Когда мы начали его читать, то почувствовали, как от ужаса на голове шевелятся волосы.
«Здравствуйте, мои любимые! Извините, что давно не писал, было не до этого. У меня все нормально. Мамочка, ты не переживай, просто я сейчас в госпитале. Ничего страшного не произошло, ты не думай. Просто неделю назад на нас рыпнулись китайцы и нам пришлось вступить с ними в бой. Дали мы им тогда конкретно, покрошили, как капусту, этих узкоглазых. Больше они через границу к нам не сунутся. В том бою мы никого не потеряли, все остались живы. Только пару пацанов ранило и меня зацепило чуть-чуть. Врач сказал, что ранение пустяковое, больше на царапину похожее. Помнишь, у меня такая была, когда я с яблони на даче упал? Так вот она в том же самом месте, только чуть-чуть левее. Швы сразу же наложили, все почти зажило и уже через пару дней их снимут. Так что не переживай, с рукой у меня все нормально. Я уже ей даже могу гирю поднимать!
А вчера приезжал комбат, говорил, что нас даже к награде представят. Я думаю, что медаль «За отвагу!» получу. Вот такой у вас геройский сын!
Вы только бабушке ничего не говорите, а то она плакать будет. Скажите, что все у меня хорошо. Кормят здесь, как на убой. Так что приеду и вы меня совсем не узнаете. На этом буду заканчивать. Крепко всех целую. До свидания! Да, и передайте привет Катьке и всем пацанам. Скажите им, что я их всех здесь защищаю.»
Состояние шока после прочтения этого опуса аж зашкаливало. Юра кое-как справился с собой и спросил: «Вы хоть понимаете, что это не правда? Какие китайцы, какие бои и ранения??? Наша часть относится к ПВО, расположена в сотнях километров от китайской границы! Вы посмотрите по карте, где находится Комсомольск-на-Амуре! Вот заключение, где все указано, причем ни о каких ранениях и речи быть не может! Давайте, если уж на то пошло, вскроем гроб и вы сами все увидите. В этом письме сплошная ложь, за исключением того, что он лежал в госпитале. Только лежал он не с ранением, а с дистрофией. Понимаете, у него была нехватка веса, да еще какая! Что вы молчите?»
Мужчина молча курил, потупив взор, а потом тихим голосом ответил: «Я-то все понимаю, а вот ее не переубедить. Она - мать! Вы, это, уезжайте побыстрее. Как бы чего не вышло!...» Нам ничего не оставалось, как согласиться с ним. А как иначе? Нас здесь никто не станет слушать, какие бы доводы мы не приводили! А становиться калеками после гневных обещаний собравшихся, тем более из-за этого «героя», нам совсем не хотелось. Одно единственное, что пришлось выпросить у отца Андрея, так это роспись в документе о доставке груза и отсутствии претензий. После этого он ушел, а мы остались в этой неизвестной квартире.
Когда смолк шум, плач и траурные мелодии оркестра, на пороге появилась женщина в черном платье и черном платке. Она посмотрела на нас опухшими от слез глазами и сказала: «Идите уже, горемыки. Ох, и тяжкая вам доля выпала!» Я спросил у нее, знает ли она про письмо. Она утвердительно качнула головой и ответила: «Уж мы ей говорили, что этого не может быть. А Катя уперлась и все рвалась поехать к Андрюшке. Лучше бы поехала!...» Соседка семьи Б. проводила нас до остановки автобуса, рассказывая по дороге про Андрея и его родителей. И тогда мы у нее спросили про то сотрясение мозга, что указано в карте парня. «А, так это у него было, когда они яблоки с отцом собирали! Он на ветке не удержался, что ли, ну и грохнулся. В больнице две недели пролежал. Да Катя вот потом жаловалась, что у него после того случая голова иногда стала побаливать. Только вот к врачу не обращались, таблетками сами лечились» Вот после этого ее объяснения хоть что-то прояснилось, что могло дать хотя бы предположение о причине смерти парня.
Как мы добирались домой, сейчас уже и не вспомню. Все было, как в тумане, после всех этих событий. Только в поезде из Хабаровска в Комсомольск я вдруг заметил, что у Юры появилась проседь в висках. Когда я сказал ему об этом, он не поверил. Но, посмотрев в зеркало, произнес: «Еще одна такая поездка и я вообще седым стану» Не знаю, приходилось ли ему в дальнейшем выполнять подобные миссии, потому что через год он перевелся в другую часть. А вот мне еще раз выпало такое несчастье. Но это уже совсем другая история…
Было это в далеком по нынешним меркам 1988-ом году. Я, тогда только получивший звание старшего лейтенанта и еще не разуверившийся в армейской действительности, проходил службу в одной из частей Дальневосточного военного округа. Попав по своей инженерной специальности на РЛС загоризонтного обнаружения, был доволен всеми сторонами жизни - работа пришлась по душе, коллектив был отличный, квартиру дали, супруга с маленьким сынишкой были рядом. Только вот как-то раз вызвал к себе командир части и «обрадовал» тем, что через два дня, вместе с еще одним офицером, я должен убыть в командировку для сопровождения …груза 200. Думаю, что это жуткое словосочетание известно, наверное, каждому. Ну, а если нет, то поясню. Этот самый груз представляет собой цинковый гроб с погибшим/умершим военнослужащим, который отправляют на родину покойного для дальнейшего захоронения.
Кого же предстояло нам везти? История молодого (во всех отношениях) солдата, в нашей части была известна всякому. Этого парня, Андрея Б., вместе с другим молодым пополнением привезли из Оренбурга. Был он какого-то аскетичного вида, если не сказать болезненного. Худой до неприличия, высокого роста, но совершенно нескладный, флегматичный призывник, как затравленный зверек, стрелял из подлобья своими глубокими карими глазами и давал односложные ответы на любые вопросы, отказываясь идти на контакт. Молодые ребята, которые приехали вместе с ним, окрестили его «Бухенвальд». По сопровождающим документам было понятно, что Андрей Б. призывался из Оренбурга, был единственным ребенком в семье, а до призыва закончил ПТУ по специальности слесаря. В санчасти, где молодое пополнение проходило обязательный осмотр, начмед вынес свой неутешительный вердикт - парень страдал дистрофией, до нормального веса не дотягивал где-то килограмм десять, и потому было принято решение положить его в госпиталь, чтобы привести его весовые характеристики до требуемой нормы. Как он с такой нехваткой веса попал в армию, это вопрос к местному военкомату, но ближайшие два месяца парню пришлось провести в лечебном учреждении, где его усиленно откармливали.
Когда он вернулся в часть, то весь его призыв уже принял присягу и ожидал распределения по подразделениям. Сказать, что с Андреем произошли разительные перемены, было нельзя, но выглядеть он стал гораздо свежее. Изменился он в большей степени по своему характеру - стал более общительным и энергичным. Через несколько дней подготовки он, правда, в одиночестве, принял присягу и, как все остальные, стал дожидаться отправки в роту. Только вот не дождался…
Однажды днем, после обеда, когда у молодых солдат было полчаса свободного времени, Андрей Б. отправился в ленинскую комнату (были тогда такие помещения, что-то типа казарменного очага культуры), где обычно солдатики писали письма домой или читали прессу. И вот на входе в эту самую комнату, без каких-либо видимых причин, парень упал, как подкошенный. Когда к нему бросились офицеры и сержанты, то обнаружили, что парень не подает признаков жизни. Тут же начались реанимационные действия командным составом, а затем и прибывшими медиками. Игорь, наш начмед (сейчас уже главврач одной из областных больниц), целый час пытался запустить сердце молодого парня, но тщетно. К вечеру его отвезли в морг на судмедэкспертизу…
Естественно, сразу же начали разбираться, почему погиб солдат. Только вот сказать по этому поводу никто ничего не мог. В части он был всего несколько дней, все остальное время находился в госпитале. Войсковой приемник располагался в отдельном помещении, контакты со старослужащими были исключены - даже в столовой рота молодого пополнения питалась отдельно от всей части. В роте все были одного призыва, конфликтов не возникало. Ну, а чтобы применять физическую силу к молодым, за это можно было не только на гауптвахту попасть, но и под уголовную статью. Одним словом, здесь не было никаких следов.
Отправляли дознавателя в госпиталь, но и он не узнал ничего нового: был, лечился, иногда привлекался к работам по наведению порядка под присмотром медперсонала, какому либо насилию или физическому воздействию не подвергался. Да и судмедэкспертиза это подтверждала - следов побоев не обнаружено, внутренние органы в порядке. А причиной смерти стало кровоизлияние в мозг. Почему так произошло, никто не мог дать ответ. Только вот в его медицинской карточке была одна запись о сотрясении мозга, которое он получил в четырнадцатилетнем возрасте. И все.
Через несколько дней все было готово к отправке и мы, получив на руки все документы, начали свой нелегкий путь. Прежде всего, трудно было морально, особенно осознавать то, как передавать этот груз родителям. Правда, мы с Юрой (капитаном, с которым мы ехали с этой скорбной миссией), сколько не подготавливали себя, даже представить себе не могли, насколько тяжело пройдет эта процедура. Только потом вспомнили слова одного мужика, работавшего в нашей части и делавшего цинковый гроб, который говорил, что «вам это из себя не вытравить никогда, сколько водкой не заливай».
Гражданским самолетом нас отправить не удалось - что-то там не срослось по документам, да и не сильно-то горели желанием аэрофлотовские (тогда была только одна авиакомпания на всю страну!) заниматься подобными грузоперевозками. Поэтому было решено лететь военным бортом с местного авиастроительного завода. Однако уже тут нас ждали первые неожиданности. Лететь АН-12, эта громадная летающая крепость, должна была по маршруту Комсомольск-Чита-Иркутск-Новосибирск, причем в двух промежуточных городах нас ожидала какая-то погрузка-разгрузка. Какая, мы поняли еще в месте вылета.
Когда мы прибыли на завод, на ВПП уже стоял самолет, а вокруг него было …оцепление: бойцы с автоматами бдительно охраняли загрузку каких-то ящиков, постепенно исчезавших в чреве военного гиганта. Руководили этой операцией два полковника КГБ, судя по их форме. Были там еще пару крепких мужчин в костюмах, оттопыривающиеся пиджаки которых явно говорили о том, что их обладатели имеют оружие. Кстати, вот с ними мы потом и летели. Когда все было завершено, один из полковников подошел к нам и устроил чуть ли не допрос с пристрастием. Кто, куда, кого везем, потребовал все документы - и наши, и на груз. После этого в двух словах обрисовал наше дальнейшее поведение - на борту вести себя тише воды, ниже травы, к ящикам не подходить, в разговоры с сопровождающими не вступать и другие запреты, периодически попугивая нас страшными карами, вплоть до применения оружия. Правда, после этого подозвал к себе водителя своей служебной «Волги», достал из принесенного портфеля бутылку коньяка и, вручив нам, сказал: «Помяните солдатика! Только, чтоб без фанатизма…»
Полет был долгим, но благодаря тому, что мы разместились в кабине с экипажем и протрещали с пилотами всю дорогу, прошел довольно-таки хорошо. Правда, приходилось маяться от безделья на аэродромах Читы и Иркутска под бдительным присмотром гэбешников, пока одни ящики выгружались, а другие наоборот заносились пригнанными солдатиками. Только к ночи мы были в Новосибе.
Надо отдать должное, отношение к нам, выполнявшим такую нелегкую миссию, было весьма участливое. Военный комендант аэропорта Толмачево уже был в курсе о нашем прилете, сам встречал нас на ВПП и обрисовал дальнейшую картину - ночуем мы у них в комендатуре (не до гостиниц!), а утром с гражданским лайнером убываем в Оренбург. После этого дал команду, чтобы нас покормили и расположили. Спали мы в ту ночь, несмотря на нервное перенапряжение, без задних ног.
Наутро все происходило так, как накануне обрисовал комендант. К часам двенадцати мы уже были в Оренбурге, где нас встречал какой-то военкоматовский чин с похоронным взводом и машиной. До дома, где жили родители нашего погибшего, добрались быстро, хотя хотелось, чтобы это произошло как можно позже. А дальше начался самый настоящий ад…
Когда мы подъехали к дому, то увидели такое количество людей, что поначалу показалось будто бы, как минимум, весь район собрался в этом месте. Целое людское море и море венков. Со всех сторон слышался плач и всхлипывания, а когда начали сгружать ящик с гробом, то душу просто разрывал скорбный крик матери. Она в истерике упала на ящик, обнимала его руками и, рыдая, все говорила и говорила со своим сыном. Ее пытался забрать отец парня и другие родственники, но это было бесполезно. Горе женщины было так велико, что, казалось, будто оно просто пропитало весь воздух. Именно тогда я, совсем еще молодой парень, впервые почувствовал, что сердце может болеть.
Но тут мать солдата перевела свои заплаканные глаза и, указывая в рукой в нашу сторону, закричала: «Убийцы! Вас самих надо убить! Верните мне моего сына!» Юра начал было объяснять, что это не так и даже пытался достать из портфеля заключение судмедэкспертизы, но его никто не слушал. Хуже того, по всему двору, заполненному людьми, понеслось это слово, подхваченное сотнями голосов: «Убийцы!» Народ вокруг яростно потрясал кулаками, некоторые пытались дотянуться до нас и, судя по всему, было уже не избежать самосуда. Чья-то рука схватила меня за китель, Юркину фуражку уже топтали ногами, но наше незавидное положение исправил отец Андрея. Он остановил напиравшую толпу своим зычным «Стойте! Опомнитесь!» и после этого, правда, не без труда, оттеснил нас к подъезду дома. Там он завел нас в квартиру на первом этаже и сказал переждать там, пока не закончится похоронная церемония. Мы спросили его, почему к нам такое отношение. Он посмотрел нас полными горя глазами и ответил: «Она - мать! И она верит Андрюшке. Ее не переубедить!» Понять его было невозможно и мы попросили разъяснить в чем дело. Вместо этого отец молча достал из кармана смятое, все в разводах - видно от слез, письмо и протянул его нам. Когда мы начали его читать, то почувствовали, как от ужаса на голове шевелятся волосы.
«Здравствуйте, мои любимые! Извините, что давно не писал, было не до этого. У меня все нормально. Мамочка, ты не переживай, просто я сейчас в госпитале. Ничего страшного не произошло, ты не думай. Просто неделю назад на нас рыпнулись китайцы и нам пришлось вступить с ними в бой. Дали мы им тогда конкретно, покрошили, как капусту, этих узкоглазых. Больше они через границу к нам не сунутся. В том бою мы никого не потеряли, все остались живы. Только пару пацанов ранило и меня зацепило чуть-чуть. Врач сказал, что ранение пустяковое, больше на царапину похожее. Помнишь, у меня такая была, когда я с яблони на даче упал? Так вот она в том же самом месте, только чуть-чуть левее. Швы сразу же наложили, все почти зажило и уже через пару дней их снимут. Так что не переживай, с рукой у меня все нормально. Я уже ей даже могу гирю поднимать!
А вчера приезжал комбат, говорил, что нас даже к награде представят. Я думаю, что медаль «За отвагу!» получу. Вот такой у вас геройский сын!
Вы только бабушке ничего не говорите, а то она плакать будет. Скажите, что все у меня хорошо. Кормят здесь, как на убой. Так что приеду и вы меня совсем не узнаете. На этом буду заканчивать. Крепко всех целую. До свидания! Да, и передайте привет Катьке и всем пацанам. Скажите им, что я их всех здесь защищаю.»
Состояние шока после прочтения этого опуса аж зашкаливало. Юра кое-как справился с собой и спросил: «Вы хоть понимаете, что это не правда? Какие китайцы, какие бои и ранения??? Наша часть относится к ПВО, расположена в сотнях километров от китайской границы! Вы посмотрите по карте, где находится Комсомольск-на-Амуре! Вот заключение, где все указано, причем ни о каких ранениях и речи быть не может! Давайте, если уж на то пошло, вскроем гроб и вы сами все увидите. В этом письме сплошная ложь, за исключением того, что он лежал в госпитале. Только лежал он не с ранением, а с дистрофией. Понимаете, у него была нехватка веса, да еще какая! Что вы молчите?»
Мужчина молча курил, потупив взор, а потом тихим голосом ответил: «Я-то все понимаю, а вот ее не переубедить. Она - мать! Вы, это, уезжайте побыстрее. Как бы чего не вышло!...» Нам ничего не оставалось, как согласиться с ним. А как иначе? Нас здесь никто не станет слушать, какие бы доводы мы не приводили! А становиться калеками после гневных обещаний собравшихся, тем более из-за этого «героя», нам совсем не хотелось. Одно единственное, что пришлось выпросить у отца Андрея, так это роспись в документе о доставке груза и отсутствии претензий. После этого он ушел, а мы остались в этой неизвестной квартире.
Когда смолк шум, плач и траурные мелодии оркестра, на пороге появилась женщина в черном платье и черном платке. Она посмотрела на нас опухшими от слез глазами и сказала: «Идите уже, горемыки. Ох, и тяжкая вам доля выпала!» Я спросил у нее, знает ли она про письмо. Она утвердительно качнула головой и ответила: «Уж мы ей говорили, что этого не может быть. А Катя уперлась и все рвалась поехать к Андрюшке. Лучше бы поехала!...» Соседка семьи Б. проводила нас до остановки автобуса, рассказывая по дороге про Андрея и его родителей. И тогда мы у нее спросили про то сотрясение мозга, что указано в карте парня. «А, так это у него было, когда они яблоки с отцом собирали! Он на ветке не удержался, что ли, ну и грохнулся. В больнице две недели пролежал. Да Катя вот потом жаловалась, что у него после того случая голова иногда стала побаливать. Только вот к врачу не обращались, таблетками сами лечились» Вот после этого ее объяснения хоть что-то прояснилось, что могло дать хотя бы предположение о причине смерти парня.
Как мы добирались домой, сейчас уже и не вспомню. Все было, как в тумане, после всех этих событий. Только в поезде из Хабаровска в Комсомольск я вдруг заметил, что у Юры появилась проседь в висках. Когда я сказал ему об этом, он не поверил. Но, посмотрев в зеркало, произнес: «Еще одна такая поездка и я вообще седым стану» Не знаю, приходилось ли ему в дальнейшем выполнять подобные миссии, потому что через год он перевелся в другую часть. А вот мне еще раз выпало такое несчастье. Но это уже совсем другая история…