Александр Галич: Возвращение на Итаку (О. Мандельштаму)
Оригинал взят у 1938 в Александр Галич: Возвращение на Итаку (О. Мандельштаму)
В 1960-х годах Александр Галич написал песню «Возвращение в Итаку» про арест Мандельштама:
Известно из воспоминаний Н. Я. Мандельштам, что когда пришли арестовывать О. Э., то в комнате, кроме нее, была А. А. Ахматова, которая приехала навестить Мандельштама. И так они сидели до утра, пока длился обыск, и до утра же за стеной у Кирсанова (собственно, он не виноват, он ничего не знал) шла вечеринка, и до утра же заводили патефон и запузыривали одну и ту же пластинку с модной в ту пору гавайской гитарой.
И только и свету, что в звездной колючей неправде,
И жизнь проплывет театрального капора пеной,
И некому молвить: "Из табора улицы темной..."
О.Мандельштам
Всю ночь за стеной ворковала гитара,
Сосед-прощелыга крутил юбилей,
А два понятых, словно два санитара,
А два понятых, словно два санитара,
Зевали, толпились у черных дверей.
И жирные пальцы с неспешной заботой
Кромешной своей занимались работой.
И две королевы глядели в молчаньи,
Как пальцы копались в бумажном мочале,
Как жирно листали за книжкою книжку,
А сам-то король все бочком да вприпрыжку,
Чтоб взглядом не выдать, не та ли страница,
Чтоб рядом не видеть безглазые лица.
А пальцы искали крамолу, крамолу!
А там, за стеной все играли "Рамону"!
"Рамона, какой простор вокруг, взгляни!
Рамона! И в целом мире мы одни!"
"...А жизнь промелькнет театрального капора пеной..."
И глядя, как пальцы шуруют в обивке,-
"Вольно ж тебе было,- он думал,- вольно!
Глотай своего якобинства опивки -
Не уксус еще, но уже не вино.
Щелкунчик, скворец, простофиля, Емеля,
Зачем ты ввязался в чужое похмелье?
На что ты потратил свои золотые?!.."
И скучно следили за ним понятые,
А две королевы бездарно курили
И тоже казнили себя и корили
За лень, за небрежный кивок на вокзале,
За все, что ему второпях не сказали...
А пальцы копались, и рвалась бумага,
И пел за стеной тенорок-бедолага:
"Рамона! Моя любовь, мои мечты!
Рамона! везде и всюду только ты!"
"И только и свету, что в звездной колючей неправде..."
По улице черной, за вороном черным,
За этой каретой, где окна крестом,
Я буду метаться в дозоре почетном,
Я буду метаться в дозоре почетном,
Пока, обессилев, не рухну пластом.
Но слово останется! Слово осталось!
Не к слову, а к сердцу приходит усталость.
И хочешь, не хочешь - слезай с карусели,
И хочешь, не хочешь - конец одиссеи.
Но нас не помчат паруса на Итаку,
В наш век на Итаку везут по этапу!
Везут Одиссея в телячьем вагоне,
Где только и счастья, что нету погони.
Где в душном дыму на потеху вагону
Блатарь-одессит распевает "Рамону":
"Рамона! Ты слышишь ветра нежный зов?
Рамона! Ведь это песнь любви без слов!"
...И некому молвить, и некому молвить,
И некому молвить: "Из табора улицы темной..."!
В 1960-х годах Александр Галич написал песню «Возвращение в Итаку» про арест Мандельштама:
Click to viewИзвестно из воспоминаний Н. Я. Мандельштам, что когда пришли арестовывать О. Э., то в комнате, кроме нее, была А. А. Ахматова, которая приехала навестить Мандельштама. И так они сидели до утра, пока длился обыск, и до утра же за стеной у Кирсанова (собственно, он не виноват, он ничего не знал) шла вечеринка, и до утра же заводили патефон и запузыривали одну и ту же пластинку с модной в ту пору гавайской гитарой.
И только и свету, что в звездной колючей неправде,
И жизнь проплывет театрального капора пеной,
И некому молвить: "Из табора улицы темной..."
О.Мандельштам
Всю ночь за стеной ворковала гитара,
Сосед-прощелыга крутил юбилей,
А два понятых, словно два санитара,
А два понятых, словно два санитара,
Зевали, толпились у черных дверей.
И жирные пальцы с неспешной заботой
Кромешной своей занимались работой.
И две королевы глядели в молчаньи,
Как пальцы копались в бумажном мочале,
Как жирно листали за книжкою книжку,
А сам-то король все бочком да вприпрыжку,
Чтоб взглядом не выдать, не та ли страница,
Чтоб рядом не видеть безглазые лица.
А пальцы искали крамолу, крамолу!
А там, за стеной все играли "Рамону"!
"Рамона, какой простор вокруг, взгляни!
Рамона! И в целом мире мы одни!"
"...А жизнь промелькнет театрального капора пеной..."
И глядя, как пальцы шуруют в обивке,-
"Вольно ж тебе было,- он думал,- вольно!
Глотай своего якобинства опивки -
Не уксус еще, но уже не вино.
Щелкунчик, скворец, простофиля, Емеля,
Зачем ты ввязался в чужое похмелье?
На что ты потратил свои золотые?!.."
И скучно следили за ним понятые,
А две королевы бездарно курили
И тоже казнили себя и корили
За лень, за небрежный кивок на вокзале,
За все, что ему второпях не сказали...
А пальцы копались, и рвалась бумага,
И пел за стеной тенорок-бедолага:
"Рамона! Моя любовь, мои мечты!
Рамона! везде и всюду только ты!"
"И только и свету, что в звездной колючей неправде..."
По улице черной, за вороном черным,
За этой каретой, где окна крестом,
Я буду метаться в дозоре почетном,
Я буду метаться в дозоре почетном,
Пока, обессилев, не рухну пластом.
Но слово останется! Слово осталось!
Не к слову, а к сердцу приходит усталость.
И хочешь, не хочешь - слезай с карусели,
И хочешь, не хочешь - конец одиссеи.
Но нас не помчат паруса на Итаку,
В наш век на Итаку везут по этапу!
Везут Одиссея в телячьем вагоне,
Где только и счастья, что нету погони.
Где в душном дыму на потеху вагону
Блатарь-одессит распевает "Рамону":
"Рамона! Ты слышишь ветра нежный зов?
Рамона! Ведь это песнь любви без слов!"
...И некому молвить, и некому молвить,
И некому молвить: "Из табора улицы темной..."!