Повесть о доме Хэйхэ
Вроде бы так оно должно звучать на самом деле. Заголовок, конечно же, гласит "Повесть о доме Тайра". Лет пятнадцать мечтал прочитать эту книгу, даже по межбиблиотечному абонементу в нашем институте заказывал (ответ пришел - "не по профилю института"). Но других активных попыток поиска не предпринимал, впрочем, ждал, когда мироздание мне ее на блюдечке. Роль блюдечка на себя взяла imaginaryunit, ей спасибо.
Почему я мечтал? Я думал, что там глазами очевидца или по горячим следам описана самая чудовищная социальная катастрофа в истории человечества. Чудовищность которой отражается не в количестве трупов (весьма, впрочем, впечатляющем), а в последствиях. На одном отдельно взятом архипелаге, ввиду окончательной победы конфуцианского учения, отсутствия внешних источников свежих идей и внешних врагов, был построен коммунизм поставлен уникальный эксперимент, долгое время казавшийся успешным. Общество было построено на единственной основе - эстетике, которая стала альфой и омегой любого человеческого существования. Главной доблестью мужчины было искусство слагать стихи, танец, каллиграфия, живопись, описание их прекрасной внешности и одежды ничем не отличалось от описания женщин, мечи превратились в танцевальную бутафорию. Главной обязанностью обоих полов была поддержка многочисленных тайных внебрачных связей, которые давали бы им богатую пищу для жалости к себе и прочей эстетики, вписывающейся в формулу "печальное очарование вещей". Звучит не очень-то привлекательно, но если вспомнить все другие варианты общественного устройства тогда, да и сейчас, то остается только позавидовать. Напомним, что самой страшной казнью тогда была ссылка на год в провинцию, да и ту обычно сокращали. Вряд ли все сказанное было так уж справделиво в случае простолюдинов, но поскольку от них не исходило почти никаких проблем, они как минимум были согласны (за неимением других вариантов). И вот, все это практически на протяжении жизни одного поколения превратилось в кровавую баню самурайства, с которой у нас сейчас и ассоциируется "древняя" Япония. И все из-за того, что кое-кому пришла в голову гениальная идея - что человека иногда стоит и убить. Я надеялся, что это будет описано в книге. Далее, все эти сложные ритуалы убийства и самоубийства, которой Япония так славится, тогда как раз формировались, и если потомки делали это потому что так принято, то для персонажей той эпохи это было наичистейшим индивидуальным творчеством, вроде того как впервые в истории вспороть себе живот. То есть они вполне действовали как мифологические культурные герои.
Я разочарован. Автор(ы?) книги уже живут в кровавой бане и воспринимают все эти предательства и массовые убийства и самоубийства как должное. Более того, им они очень нужны, чтобы продвигать свою нехитрую буддийскую идею - скорее на тот свет, там все и устроится. Идея о том, что всему виной - идея смертной казни, в книге присутствует, но ровно один раз, в речи абсолютного положительного героя князя Тайра Сигэмори (естественно, именно этот отрывок был включен во "Всемирную литературу"). Видно, что эта мысль автору уже непонятна (ему гораздо милее убийства и самоубийства), он ее просто передает как исторический документ, и нигде ею не пользуется. Мотивы первоубийц и первосамоубийц - например, как именно должна проявляться верность и кому - либо не раскрыты, либо выглядят какими-то нелепыми (от чудовищных до смехотворных) домыслами автора, для которого повод был совершенно не важен, главное - процесс. И конечно же, в перерывах между убийствами и самоубийствами герои не забывают проливать галлоны слез по поводу собственной нерешительности, то есть занимаются тем, что у Кастанеды называно "индульгированием", то есть жалеют себя. Судя по описаниям, японская нация сейчас, да и тогда, отличалась резкой психастенической акцентуацией, наиболее емко формулируемой как "ритуализация тревоги". Становится очевидно, что убийства и самоубийства, как и галлоны слез, являются не более, чем еще одним способом уйти от необходимости принимать хоть какие-то приемлемые решения, а переложить ответственность на какого-нибудь Амиду на том свете - у него голова большая, вот пусть и думает.
Любопытно, что из двух главных злодеев Тайра Киёмори выведен как живой челвоек, а Минамото Ёритомо - как какое-то абсурдное, немотивированное и непредсказуемое безличное зло, которое всегда за кадром (и даже непонятно откуда такую силу взяло).
Одна вещь осталась мне непонятна. Я могу понять систему, при которой формальным правителем является ребенок, которого потом заставляют отречья, всем правит правитель неформальный, а ребенки постригаются в монахи и льют галлоны слез. Я могу понять как потом все повторяется снова, как в матрешке, что произошло в Камакуре уже после действия книги: неформального правителя делают еще одним формальным и тоже ребенком, а правит некто третий неформальный. Но вот почему один из бывших императоров набрал такую силу как Го-Сиракава и почему именно он? Ведь там полно было отрекшихся монашествующих императоров (стольким принцам нужно было дать побыть микадо!), почему именно он оказался правителем-иноком, сохранявшим некое подобие власти и издававшим указы, требуемые от него правителями?
Почему я мечтал? Я думал, что там глазами очевидца или по горячим следам описана самая чудовищная социальная катастрофа в истории человечества. Чудовищность которой отражается не в количестве трупов (весьма, впрочем, впечатляющем), а в последствиях. На одном отдельно взятом архипелаге, ввиду окончательной победы конфуцианского учения, отсутствия внешних источников свежих идей и внешних врагов, был построен коммунизм поставлен уникальный эксперимент, долгое время казавшийся успешным. Общество было построено на единственной основе - эстетике, которая стала альфой и омегой любого человеческого существования. Главной доблестью мужчины было искусство слагать стихи, танец, каллиграфия, живопись, описание их прекрасной внешности и одежды ничем не отличалось от описания женщин, мечи превратились в танцевальную бутафорию. Главной обязанностью обоих полов была поддержка многочисленных тайных внебрачных связей, которые давали бы им богатую пищу для жалости к себе и прочей эстетики, вписывающейся в формулу "печальное очарование вещей". Звучит не очень-то привлекательно, но если вспомнить все другие варианты общественного устройства тогда, да и сейчас, то остается только позавидовать. Напомним, что самой страшной казнью тогда была ссылка на год в провинцию, да и ту обычно сокращали. Вряд ли все сказанное было так уж справделиво в случае простолюдинов, но поскольку от них не исходило почти никаких проблем, они как минимум были согласны (за неимением других вариантов). И вот, все это практически на протяжении жизни одного поколения превратилось в кровавую баню самурайства, с которой у нас сейчас и ассоциируется "древняя" Япония. И все из-за того, что кое-кому пришла в голову гениальная идея - что человека иногда стоит и убить. Я надеялся, что это будет описано в книге. Далее, все эти сложные ритуалы убийства и самоубийства, которой Япония так славится, тогда как раз формировались, и если потомки делали это потому что так принято, то для персонажей той эпохи это было наичистейшим индивидуальным творчеством, вроде того как впервые в истории вспороть себе живот. То есть они вполне действовали как мифологические культурные герои.
Я разочарован. Автор(ы?) книги уже живут в кровавой бане и воспринимают все эти предательства и массовые убийства и самоубийства как должное. Более того, им они очень нужны, чтобы продвигать свою нехитрую буддийскую идею - скорее на тот свет, там все и устроится. Идея о том, что всему виной - идея смертной казни, в книге присутствует, но ровно один раз, в речи абсолютного положительного героя князя Тайра Сигэмори (естественно, именно этот отрывок был включен во "Всемирную литературу"). Видно, что эта мысль автору уже непонятна (ему гораздо милее убийства и самоубийства), он ее просто передает как исторический документ, и нигде ею не пользуется. Мотивы первоубийц и первосамоубийц - например, как именно должна проявляться верность и кому - либо не раскрыты, либо выглядят какими-то нелепыми (от чудовищных до смехотворных) домыслами автора, для которого повод был совершенно не важен, главное - процесс. И конечно же, в перерывах между убийствами и самоубийствами герои не забывают проливать галлоны слез по поводу собственной нерешительности, то есть занимаются тем, что у Кастанеды называно "индульгированием", то есть жалеют себя. Судя по описаниям, японская нация сейчас, да и тогда, отличалась резкой психастенической акцентуацией, наиболее емко формулируемой как "ритуализация тревоги". Становится очевидно, что убийства и самоубийства, как и галлоны слез, являются не более, чем еще одним способом уйти от необходимости принимать хоть какие-то приемлемые решения, а переложить ответственность на какого-нибудь Амиду на том свете - у него голова большая, вот пусть и думает.
Любопытно, что из двух главных злодеев Тайра Киёмори выведен как живой челвоек, а Минамото Ёритомо - как какое-то абсурдное, немотивированное и непредсказуемое безличное зло, которое всегда за кадром (и даже непонятно откуда такую силу взяло).
Одна вещь осталась мне непонятна. Я могу понять систему, при которой формальным правителем является ребенок, которого потом заставляют отречья, всем правит правитель неформальный, а ребенки постригаются в монахи и льют галлоны слез. Я могу понять как потом все повторяется снова, как в матрешке, что произошло в Камакуре уже после действия книги: неформального правителя делают еще одним формальным и тоже ребенком, а правит некто третий неформальный. Но вот почему один из бывших императоров набрал такую силу как Го-Сиракава и почему именно он? Ведь там полно было отрекшихся монашествующих императоров (стольким принцам нужно было дать побыть микадо!), почему именно он оказался правителем-иноком, сохранявшим некое подобие власти и издававшим указы, требуемые от него правителями?