Die Chymische Hochzeit von Paul Paulitsch, Schurik und Sinotschka anno 1982. (II)

[moskovitza]

Часть I

Черная магнезия


Зрителям довелось оценить беспримерную отвагу Пал Палыча Знаменского уже в Деле № 3 «С поличным» (первый показ состоялся 9 ноября 1971 года, накануне любимого праздника Щёлокова - Дня милиции), когда он, стремительно выпрыгнув из душного шубохранилища, бесстрашно направил маленький пистолет на дерзких похитителей промтоваров повышенного спроса. Но инициационный поединок ждал рыцаря «нашей Девы» не на поле милицейской брани, а в кабинетной тиши, и соперником его стал Суккуб, вселившийся в неприметного инженера-энергетика Власова (виртуозный Николай Волков Jr), ставшего единственным свидетелем уличной потасовки, в которой кладбищенский каменотес проломил голову хлипкому студенту, вступившемуся за свою девушку.

Знаменскому, душа которого заперта в инертном минеральном теле, освободить ее от власти материи многим труднее, нежели двум другим участникам Tria Prima. Для служителя культа «прекрасной дамы», хранящего верность ecclesia spiritualis, превращение себя в «незапятнанный сосуд» Параклета является не только делом величайшей важности, но и сложнейшим испытанием плоти. Переступив едва заметную грань, отделяющую рыцарское служение идеалу чистой женственности от губительной фиксации на внешнем объекте («желания»), алхимик теряет контроль над кровообращением и оставляет надежду на философское извлечение души из плотской сферы, превращаясь в легкую добычу вампиров, лярв, инкубов и суккубов, питающихся черной магнезией - кровью жертвы, растратившей солнечную пневму и радикальную влагу. Как указывает Парацельс, «паразиты эти высасывают жизненные силы из людей, к которым привлечены, и могут очень быстро исчерпать жизнеспособность последних, если те недостаточно сильны».


Именно такой Суккуб в телесной оболочке диспетчера ТЭЦ Власова и входит в кабинет Знаменского. Пал Палыч замечает странности в поведении ненадежного свидетеля, грозящего развалить дело, но не сразу выделяет характерные признаки гложущей Власова лярвы: полусонное дремотное состояние («Мешки под глазами, плохо спали, Игорь Сергеевич?» - сочувственно спрашивает Знаменский), частичное нарушение моторики и неспособность формулировать мысли и внятно их выражать (Лавровы неоднократно подчеркивают, что Власов «вяло мямлит», а руки его движутся «неуверенно»). Такой свидетель не просто «неудобен», он представляет для Знаменского прямую и реальную угрозу, ведь Суккуб может в любой момент перекинуться на Пал Палыча, проникнув в брешь в его воображении. «Где-то на полпути от Знаменского к Власову крылась трещина, и туда утекало все самое главное, а от собеседника к собеседнику долетали лишь оболочки слов», - так Лавровы, вслед за рабби Акибой (цитируемым фон Розенротом в «Cabala denudata»), описывают разверстую вагину в голове Суккуба, через которую он оплодотворяет свой хищный мозг «радикальной влагой» двух собеседников и насыщает вегетативную среду их «черной магнезией» - телесной субстанцией (испорченной солью), исходящей от мыслей и желаний, порождающих противоестественный грех Онана.

«Чем вы маетесь, Игорь Сергеевич? - спрашивает Знаменский в ходе очередного допроса, - И как давно?» «Хуже всего, что Пал Палыч почти знал уже, чем мается Власов, - комментируют Лавровы, - Только отпихивался от своего знания в надежде, что ошибается». Но ошибиться невозможно: характерной позой с немного согнутой вперед спиной с опущенными плечами и устало сложенными на бедрах кистями рук Николай Волков убедительно демонстрирует, что еженощные изнурительные усилия его героя по самостоятельной «дистилляции спермы» лишь интенсифицируют напряженность присутствия Суккуба. И тогда Знаменский решается на дуэль с жидкостной лярвой.

В сеансе экзорсизма Пал Палычу помогает принесенный в свое время из дома куст эуфорбии спленденс. Незадолго до решающей схватки, сообщают Лавровы, Зиночка чем-то полила растение, вызвав небывалое обилие мелких алых цветков. Этот знак благоволения, полученный от прекрасной дамы, служит для Знаменского сигналом к атаке. «Как вы терпите это душераздирающее растение?» - спрашивает Власов, вероятно, не знакомый с историей об изгнании суккуба из кельи диакона при помощи молочая, рассказанной францисканцем Луиджи ди Амено в увлекательном трактате «De la démonialité et des animaux incubes et succubes». И тогда Знаменский умело погружает Власова в транс, вызывая из глубин ложной фиксации образ Суккуба: «Синие глаза, синее платье и рыжие волосы на ветру…» - отрывисто и одышливо бормочет Власов и вдруг умолкает «резко, с разбегу», понимая, что избавился от многолетнего наваждения. Власов, конечно же, не знает, что молочай - это еще и растение, родственное соме, таинственному источнику алхимической спермы, так же, по свидетельству Идриса Шаха, выделяющей «молочный сок» или живицу. Знаменский не просто изгоняет суккуба, он еще и триумфально направляет свою воспроизводящую силу к божественному знанию, «заставляя реку Хуанхэ течь к её истокам».

Черная луна

Кажется, что в инициатическом испытании тьмой Томину достались те же соперники, что и Знаменскому с Кибрит. Загнанный в угол, обросший, истерзанный ревностью и водкой беглый каторжник Багров (мощный Леонид Марков) из Дела № 8 «Побег» (впервые показанного 1-2 сентября 1973 года) удивительно похож на аллегорическое изображение жуткого, покрытого шерстью sol niger с одноименного листа из алхимического манускрипта «Splendor Solis», а полная луна, освещающая место смертельной дуэли Томина и Багрова, источает эманации черной магнезии.


«Томин мельком глянул на луну. Идеально круглая. Говорят, в полнолуние люди совершают гораздо больше безумств», - пишут Лавровы, хорошо знающие, что в подлунном мире силы зла властвуют безраздельно, ядовитое марево наполняет сердца беспричинным страхом, а сладострастное возбуждение доводит до безумия. Луна - это фаллическая Великая мать, Черная Исида, подчиняющая себе мужское начало, наделяющая его регрессивным стремлением в утробу, волей к падению в черный колодец, и вампирически отнимающая энергию, чтобы насытить свою влагу отраженным солнечным светом. Чем дальше Луна от Солнца, тем сильней ее свет: именно в оппозиции к Солнцу Исида получает свою наибольшую, губительную для человека силу: ведь «чем больше наш ум опускается до вещей чувственных, тем больше он удаляется от вещей интеллигибельных». Когда Томин - перед, быть может, последним испытанием в своей жизни - смотрит в меркуриальное зеркало полной луны, он стоит спиной к «нашему Солнцу», а, значит, лишен не только привычных ориентиров правой и левой руки, но и света истины; но, инстинктивно повернувшись спиной к Луне, он видит все вокруг себя в обманчивом селеническом мареве...

Кто эта залитая бледной гипсовой белизной, с такой готовностью отдающая честь пионерка, в неверной демонической тени которой притаилось мохнатое ощетинившееся Черное солнце? Может быть это и есть та «Невеста-вся-белая», до встречи с которой остался всего один шаг - шаг через каббалическую бездну духовной ночи, в конце которой и взойдет Утренняя звезда Адепта? А может, это продолжение того бесконечного сна, в который Томин впал еще в поезде на пути к своей верной погибели? Впрочем, вхождение Томина в сон, без которого практически невозможно пройти опус в черном, началось еще в предыдущей серии: в Деле № 7 «Несчастный случай» перед зрителями предстал «другой» Томин, укрывшийся от внешнего мира в своей комнате, целыми днями бесцельно «смотрящий ковер» и выпихивающий засидевшегося Пал Палыча за дверь со словами: «А теперь давай-давай-давай --- спать пора, я спать хочу...». Навалившаяся на Томина черная сатурническая меланхолия, так не соответствующая его меркуриальному темпераменту, но так характерная, по замечанию Хартлауба в «Arcana artis», для магов и алхимиков, объясняется входящим в него опытом духовной смерти. Проницательная попутчица Томина в купе так и сказала своим друзьям: «Да он и не спит. Он просто меланхолик».


«За ним тут смерть пришла», - махнул рукой Багров в сторону гипсовой пионерки, которая обернулась Шехиной - темной невестой (abscondita sponsa), хитроумной ловушкой, расставленной Великой и ужасной лунной матерью, кастрирующей и удушающей, не готовой поделиться «своим мальчиком» с «чужой женщиной». Это Черная мать Томина (вспомнил ли он в последнюю минуту, что «армянской сукой» называл Луну сам Гермес, по свидетельству Халида, философа и царя Аравии, оставленному в «Liber secretorum») - ветхая материя - подталкивала влажную и холодную стихию Меркурия во влажное и холодное лоно Селены, пытаясь обманом «женить сына» на его лунном двойнике. И тогда, понимая, что плодом такого союза «одинакового с одинаковым» может быть только бесконечно воспроизводимая смерть, Томин вступил во тьму луны, чтобы получить выстрел прямо в сердце...

Крест Трансмутации

...«Багров обернулся к Томину, который еще стоял, покачиваясь, пытаясь зажать рукой бьющую из раны кровь. - Майор… - леденея, позвал Багров. - Майор!.. - Дурак, - сквозь зубы произнес Томин и стал оседать на пол, уже не слыша голосов подбегавших людей».

Именно так - «Дурак» - называется изначальная, «нулевая» карта колоды Таро, посвященная ее создателем, средневековым мистиком Памфилусом Генгенбахом, Меркурию - Гермесу. Крылья на шапочке Гермеса со временем превратились в бубенцы на колпаке Шута, аркану которого (в традиционной нумерации, которой придерживались Папюс и Элифас Леви) присваивается как нулевой, так и двадцать первый номер, соотносящийся с 21-ой буквой еврейского алефбета «Шин», с которой начинается прозвище Томина (по воспоминаниям Каневского, именно ему принадлежала идея назвать своего героя Шуриком; в сценарных заготовках Лавровых он был выведен как Василий). С Ату «Шут» или «Дурак» начинается исследование аркана Таро в общепризнанных системах. Но Лавровых больше интересовала другая - инициатическая - последовательность, выстраиваемая через соответствие букв, составивших аббревиатуру «ЗнаТоКи», циннарот - путям древа Сефирот.

Лавровы, разумеется, не использовали «современную» транслитерацию буквенного ряда «знатоки» как זְנָטוֹקִי, введя в созданную по методике нотарикона последовательность «немотствующие», герметичные «алеф» и «айн», и заменив профанное «тэт» на традиционное «тау». Сумма соответствующих гематрий, подсчитанная при помощи каббалистического ключа, предсказуемо составляет 9. Девятка ЗнаТоКов - это тройной тернер, число посвящения и таинства, состоящее из трех каббалистических первоэлементов (первозданных огня, воды и воздуха, соответствующих tria prima), трех миров (космического, земного и человеческого) и трех процессов Великого делания (обозначаемых индоарийским триколором - черный, белый и красный). В почтовом адресе Философской обители ЗнаТоКов - Петровка, 38 - мы встречаем все то же указание на троекратно-тройную природу Космоса: одну отдельно стоящую тройку и две зеркально обращенные друг к другу разомкнутыми частями.










В использованной Лавровыми герметичной, сохраняющей вибрационное качество букв каббалистической транскрипции акронима «ЗнаТоКи» фамилия Томина не случайно начинается с буквы «тау», ведь Тау - это самый нижний из циннарот, путей к Высшей реализации, и ведет он от последней, десятой сфиры Малкут, символизирующей земной, материальный план, к девятой лунной сфире Йесод. Таким образом, и в общепринятой, и в инициатической системах толкования аркана Таро Томин начинает свое странствие с самого нижнего, нулевого уровня. Именно ему предстоит пройти сновидческим путем мертвых из мира яви (модус Земли) в мир сна (модус Луны) - единственным зримым для непосвященных циннаром. Все остальные сфирот на пути к солнечной модальности Тифарет - центральной точке Креста трансмутации - постигаются ЗнаТоКами не напрямую, а через сложную цепь аналогий или символов, отражающихся в видимой реальности телевизионного цикла лишь фрагментарно. Для Томина завершением инициатического подъема становится путь Айн (соответствующий букве «О» в его части акронима), преобразующий меркуриальную модальность Ход (ртутное начало Томина) в золотую солнечную модальность сфиры Тифарет - великого алхимического посредника. Продолжением пути Айн в диагональной прямой Креста трансмутации является путь Йод (соответствующий букве «И» в использованной в аббревиатуре части фамилии Кибрит). Астрологическим символом пути Йод является Дева: таким образом, изначально сульфурическая Кибрит, прошедшая уже путем Каф (соответствующим букве «К») из женской сферы Венеры (Нецах) в мужскую сферу Юпитера (Хесед), дважды интегрирует контрсексуальную компоненту и обретает в себе «золотого андрогина». Знаменский приходит к завершению малых инициационных мистерий в центре Креста трансмутации по пути Нун (соответствующему центральной букве «Н» в его части акронима), иероглифически означающему рыбу (на протяжении всего цикла Лавровы не устают напоминать о любви Знаменского к рыбной ловле, с которой принято сравнивать алхимию, в том числе через рыцарскую символику Грааля; Томин же выведен как увлеченный приверженец «третьей охоты» (одноименную книжку Солоухина находит Знаменский раскрытой на кресле, когда навещает своего выздоравливающего друга), что должно свидетельствовать о его интересе к измененным состояниям сознания). Символическое значение пути Зайн (соответствущего букве «З») - сияющий меч -отсылает к еще одному «рыцарскому» увлечению Знаменского - фехтованию, а путь Алеф (буква «А»), связывающий модальности Кетер и Хокмы и символизирующий начало всех начал, замыкает инициатическое странствие ЗнаТоКов по древу Сефирот в AZOTH («я есть альфа и омега, начало и конец»), возвращая его к Тау и, тем самым, указывая на включение в себя ЗнаТоКами всех проявленных и потенциальных форм.

Итак, к концу девятой серии цикла пути знаТоКов, прошедших испытание первой инициатической смертью, сходятся в центре Креста трансмутации. Достижение Тифарет - это еще не окончательная реализация, но уже выход за пределы индивидуального эго (ложного «Я») и невежества материального модуса, позволяющий ЗнаТоКам постичь пластичность времени и приступить к собственно opus magnum, перемещая луч освобожденного сознания в любом или нескольких необходимых направлениях. Именно с постижения «нашего золота» и может начаться собственно алхимическая работа.

В поисках materia prima


Дело № 10 «Ответный удар» (телевизионная премьера - 26-28 августа 1975 года) стало первым цветным эпизодом «ЗнаТоКов». После девяти серий «работы в черном» создатели цикла - памятуя о том, что радужному богатству цветов, таившемуся в черноте нигредо, надлежит быть проявленным, - ошеломили зрителей невероятным буйством красок: в оказавшихся легкомысленно-яркими коридорах Петровки замелькали стильный ядовито-желтый плащ из мятого кожзама и алый батник Кибрит, кислотно-сиреневый пиджак Томина с канареечной сорочкой, безумная рубашка майора УБХСС Медведева (великий Юрий Горобец) с хаотической россыпью веселых пятен всех цветов спектра... Даже Знаменский - по случаю начала новой стадии Великого делания, традиционно обозначаемой термином «хвост павлина» (cauda pavonis), - сменил непременный мышиный китель на шафрановую футболку-поло.

Маститый кинообозреватель Виктор Демин откликнулся на выход первого цветного эпизода «ЗнаТоКов» сочувственной рецензией в респектабельном журнале «Советский экран», в которой, в частности, написал: «От условностей почти шахматных поединков Лавровы дрейфуют к жизни, к реальности, к ее сложности и многоцветности». Помимо констатации очевидного перехода от работы в черном (nigredo) к спектральному (cauda pavonis) этапу делания, проницательный критик отметил его промежуточный характер. На стадии Павлина алхимик должен использовать полученный им внутренний опыт астрального мира, символизируемый калейдоскопическим чередованием цветных узоров, для обретения (через «внутреннее постижение») знания о важнейшем компоненте делания - первоматерии (materia prima), одном из двух, наряду с тайным огнем (ignis sapientum), главных арканов нашего искусства.


Природа materia prima ускользает от любого определения, а подлинное знание о ней охраняется самым тщательным образом и передается исключительно иносказаниями и притчами («Тalis materia debet tradi mystice», - предупреждает «Rosarium Philosophorum»). Сотни отчаявшихся суфлеров, не дождавшихся интуитивного прозрения, отступили от делания, перепробовав в качестве первоматерии упаренную урину, слюну старух, кровь первых регул, молоко девственниц, жидкости внутренней секреции животных и множество других органических и минеральных субстанций. Алхимические манускрипты описывают первоматерию как камень, который в то же время и не камень, как грязь, не похожую ни на какую другую грязь, как то, что находится повсюду и бесценно для тех, кто умеет видеть, но лишено какой бы то ни было ценности для профанов. Вездесущность materia prima - в полном соответствии с главным правилом Изумрудной Скрижали («То, что вверху, подобно тому, что внизу») - соответствует вездесущности философского камня, получаемого из первоматерии. Согласно анонимному тексту из «Gloria Mundi», «богатые и бедные каждый день держат его в руках, прислуга выбрасывает его на улицу, дети играют с ним и, однако, никто не ценит его, считая самой презренной и самой ничтожной вещью на земле».

В отличие от ученого-позитивиста, алхимик воспринимает природу sub specie interioritatis, т.е. смотря на нее изнутри, отождествляя себя с ингридиентами алхимического процесса. Вот почему ЗнаТоКи, «мусора» par excellence, вцепляются мертвой хваткой в пустячное, на первый взгляд, дело о махинациях на городской свалке. Где же еще искать «первичку» (как иногда называют materia prima на партийном арго) алхимику-менту, как не среди мусора. «In sterquiliniis invenitur» (в выгребной яме найдешь) - гласит алхимическая мудрость. «Свалка философии не помеха», - аккуратно намекает главарь махинаторов Воронцов (блестящий бенефис Георгия Менглета) в беседе с уникальным обладателем сверхественного нюха Знаменским, который мог бы повторить слова Фламеля из «Иероглифических фигур»: «Наконец я нашел то, что искал, я узнал это сразу же по сильному запаху». Но мусорская иерофания, являющая сакральное и воплощающая трансцендентность в презренном предмете (vili figura), еще не дает ответа на главный вопрос: как отличить «наш Мусор» от мусора. Герой одной из инсталляций Ильи Кабакова, самого пытливого исследователя советского трэша, говорил: «Я вижу всю окружающую меня жизнь, как состоящую из единого мусора. От того, что он перемещается с места на место, он не исчезает. Чем отличается стройка от помойки? Вот это смешение двух пространств - места, откуда надо вынести мусор, и места, куда его надо принести,- выступает как действительное единство, подлинное неразличение одного от другого. Если все - мусор, значит, ничто не мусор».


В самый разгар «поиска ключей к утильным тайнам» (как Знаменский, вслед за Василием Валентином, назвает процесс погружения ЗнаТоКов в средоточие алхимического «зловония, этого повсюдусущего и заразного кала») в кабинете «мамочки» Целибатной машины, полковника Скопина происходит совершенно безумный, на первый взгляд, диалог, который заслуживает того, чтобы привести его целиком.
«Медведев: Вторсырье спасает уйму ценного добра, даже валюту для государства добывает! Представляете, скачет тебе лягушка или хоть лягушонок. Его хоп - и в корзину. Наловил - и во вторсырье. Там их на лед -и в анабиозе за границу. Оттаял лягушонок и скачет дальше где-нибудь в Англии, а мы получаем фунты стерлингов!
Скопин: Вы меня вдохновили. Выйду на пенсию - буду лягушек ловить.»

Никогда еще на протяжении цикла Лавровы не были так откровенны со зрителем. И дело не только в том, что лягушка (жаба) - традиционный символ первоматерии, впервые появившийся в трудах английского (sic!) ученого Джорджа Рипли, причем первоматерии, открывшейся мастеру на промежуточном этапе caudi pavonis между nigredo и albedo («The Toad with Colours rare through every side was pierc'd», - пишет Рипли в «Видении») и нуждающейся в дальнейшем очищении. Адепты ментовского искусства, дважды упомянув в связи с Лягушкой о « вторсырье», приоткрывают завесу одной из наиболее ревностно охраняемых тайн нашей Науки: то, что принято называть в большинстве трудов, посвященных Первому деланию, первоматерией, на самом деле ей не является. Materia prima философов в природе не встречается со времен создания мира; доступную алхимику в естественном виде субстанцию следовало бы называть вторсырьем - materia secunda. Именно из плена изношенных временем форм Вторсырья («простой» материи) и должна в ходе Геркулесова труда быть освобождена истинная первоматерия - неоформленная универсальная субстанция, порождающая основа всего проявленного мира.

В погоне за aqua vitae


Гордо распушив в «Ответном ударе» свой павлиний хвост, Лавровы привлекли к сериалу не только благосклонное внимание просвещенной кинокритики (до 1975 года сочувственные отзывы на усилия создателей «ЗнаТоКов» появлялись только в ведомственной печати, наподобие маргинального журнала «За рулем»), но и ревнивый интерес главных конкурентов адептов ментовского искусства - черных магов из ГБ. Именно госбезопасность традиционно курировала исследования, связанные с продлением жизни и обретением бессмертия; и хотя основной упор делался на кровавые черные мессы (для обеспечения человеческим материалом экспериментов Богданова по переливанию партийным старцам молодой крови, проводившихся в ВИЭМе - главном капище чекистского оккультизма, некромантами из ЧК была в короткие сроки выстроена не имевшая аналогов система государственных сиротских приютов - телемитских обителей, служащих целям «перевоспитания» беспризорной стихии, предварительно вызванной к жизни усилиями все тех же рыцарей плаща и кинжала), меченосцы Дзержинского внимательно отслеживали и брали под контроль все сколько-нибудь значимые наработки в этом направлении - от трансплантации фетальных тканей человеческих зародышей до пересадки семенников обезьян, - даже исходившие от откровенных суфлеров и фраудаторов. Сыворотка вечной молодости Богомольца из конской крови и человеческого костного мозга, эликсир бессмертия Дорогова из сваренных в перегонном кубе лягушек, физиологически активный метаболит Сараева из лабораторных крыс, янтарный сукцинат Кондрашовой, клетки-лидеры Болотова - все это могло выглядеть как целенаправленный шизофренизирующий слив чекистской чернухи, но не отменяло того факта, что в ГБ хватались за любой «паранормальный феномен», лишь бы первыми принести кремлевским старцам «молодильное яблочко». Ведомство Андропова, имевшее своих информаторов в храме щёлоковской Науки, не могло не знать, что появление цветов павлиньего хвоста в алхимической реторте ЗнаТоКов есть знак приближающегося перехода к работе в белом (albedo), результатом которой должен стать малый эликсир (aqua vitae), исцеляющий все болезни и немощи и - как пишет Парацельс в «Тайнах алхимии, открытых в природе планет» - дарующий тем, кто ежедневно пользуется этим лекарством, совершенную долгую жизнь.

...Меньше чем через полгода после премьеры «Ответного удара» Брежнев перенёс клиническую смерть, начав свое семилетнее посмертное существование в быстро полюбившемся телезрителям образе «сосиски-сраной». Центр тяжести брежневской давлы стал едва заметно смещаться, номенклатурный пакт (конвенция составивших правящий пул асабий) о ненападении 1954 года уже не казался таким незыблемым, война еще не была объявлена, но уже началась... И вовремя обретенный эликсир бессмертия, способный заменить Брежневу барбитураты, мог бы стать главным козырем одной из сторон в этой незримой войне кланов.


Наивно было бы полагать, что Лавровы, возродившие в экранной форме почтенную традицию герметического послания - «ключа к тайне» - и щедро поделившиеся со зрителями секретом обретения materia prima, продолжат излагать modus operandi ЗнаТоКов в прямой последовательности операций. Работа алхимика изначально предполагает нелинейность, а нескромный интерес чекистов к успехам щёлоковских придворных мастеров герметического искусства привел к тому, что создатели сериала принялись намеренно менять местами отдельные стадии делания, как это делал еще Гебер, писавший в «Сумме совершенств магистерия»: «Я ничуть не стараюсь четко и логично рассказать о развитии нашей науки. Если бы я описывал ее последовательно, дурные люди могли бы воспользоваться этим, употребив знание во зло». Так, в Деле № 14 «Подпасок с огурцом», впервые транслировавшемся 19 октября 1979 года, Лавровы недвусмысленно дали понять своим конкурентам, что ЗнаТоКи приступили к Работе в белом, однако в предшествующих эпизодах ни словом не обмолвились об обретении мастерами Тайного огня (ignis sapientum), без обработки которым первоматерии переход к albedo невозможен.

Предосторожность отнюдь не лишняя, если учесть, что к этому времени пули в войне кланов уже летали в обе стороны. Поместив действие «Подпаска...» в среду подпольных торговцев антиквариатом, Лавровы явно целили в уязвимое место Андропова, увлеченного коллекционера французской эротической бронзы XIX века и европейской средневековой живописи. Незадолго до съемок эпизода Щёлоков, также не чуждый страсти к собирательству, увел буквально из-под носа у Андропова парочку малых голландцев, используя нехитрый, но хорошо отлаженный механизм «пропуска» коллекционеров через сфабрикованные судебные дела «с конфискацией имущества» и последующего сбыта конфиската через сеть спецмагазинов («закрытых выставочных залов») МВД. Обидная шпилька, очевидно, попала в цель и вызвала жесткую «обратку»: в том же 1979 году при неясных обстоятельствах «покончили с собой» с интервалом в три месяца сразу три первых заместителя Щёлокова - Папутин, Никитин и бессменный куратор ментовской Науки, начальник Академии МВД Крылов. Эти загадочные смерти упрочили позиции в милицейском ведомстве самого молодого щёлоковского зама - Чурбанова, зятя Брежнева, видного представителя днепропетровской асабии и убежденного сторонника «партии заборов».

К концу 70-х годов в правящем пуле асабий окончательно оформились две противоборствующие группировки: партия заборов и партия оффшоров. Большинство представителей титульной асабии - днепропетровской партии заборов - устраивал режим «спецстраны», построенной за оградами загородных резиденций, где они вкушали финский сервелат из спецсекций универмагов на антикварной посуде из ментовского конфиската. Миноритариев из партии оффшоров, сделавших толкачом своих интересов Андропова, жизнь за забором уже не прельщала - они хотели конвертировать свою власть в собственность за рубежом, представлявшуюся им единственной гарантией защиты от очередного неизбежного передела советского общака. Весьма вероятно, что именно «Подпасок с огурцом», так разозливший Андропова, навел его на мысль использовать усилившегося Чурбанова, алчного охотника за бриллиантами из частных собраний, как наживку, потянув за которую, можно было бы сместить переменный центр тяжести брежневской давлы в пользу набиравшей силу партии оффшоров.

Albedo

...«Мы полистаем альбом», - через плечо бросает жене звездочет Альберт, увлекая свою гостью Альбину в семейный альков (речь идет об изданном на берегах Альбиона альбоме «Искусство Фаберже» Кеннета Сноумэна, убедительно описавшего феномен госзаказа как генератора кича). «Ну чисто два голубка - Альберт и Альбина», - фыркает в ответ привыкшая к эпатажным выходкам мужа Муза Анатольевна. Этот великолепный этюд в белом, разыгранный Никитой Подгорным, Людмилой Хитяевой и Лидией Толмачевой, - лишь малый эпизод в одной из самых ритмичных и тонко-чувственных серий «ЗнаТоКов» (даже Марк Минков сменил здесь дежурно-постный саундтрек на загадочные вибрации в духе Генри Манчини), погружающей зрителя в пришедший на смену кромешному мраку nigredo белый мир albedo, еще неяcный, с размытыми формами, освещенный призрачным серебряным светом утратившей свои злые чары луны. Металл альбедо - серебро (в «Подпаске» это серебряные безделушки «под Фаберже», изготовленные амбициозным мастером Кимом Фалеевым (Николай Караченцев)), белое, мягкое и податливое, сияющее как Луна. Это и есть та «белая звезда», отделенная от мастеров оперативной алхимии десятью годами езды, как говорится в стихотворении Карла Сэндберга, которое с удовольствием декламирует своим ученикам ведущий астрономического кружка Альберт. Следует заметить, что в оргинале Сэндберга и в опубликованном переводе Михаила Зенкевича время в пути до белой звезды составляет 40 лет. В том, что Лавровы отпускают ЗнаТоКам на очередную стадию Великого делания ровно десять лет, можно усмотреть как желание следовать алхимическим канонам (Мария-Луиза фон Франц упоминает, комментируя пассаж из «Aurora consurgens», описывающий работу в белом («Состояние белизны достигается после того, как вы распределите семь металлов в соответствии с семью звездами и подвергнете их девятикратному очищению, чтобы они походили видом своим на жемчуг»), что процесс ректификации, промывки и фиксации лунной тинктуры длится десять лет), так и намерение усыпить бдительность соперников в ситуации, когда счет идет на месяцы.


В действительности, именно на этапе альбедо у алхимика появляется опасное желание бесконечно длить реализацию малого магистерия, повторяя одну и ту же операцию, доводя ее результат до несбыточного совершенства (в «Подпаске...» символом такой фиксации, болезненной привязанности к плодам собственного творчества является художник Фалеев). Воодушевленный выходом из черноты алхимик воспринимает обаяние нежного серебристого сияния, лунной белизны как идеальное состояние для наблюдения за миром со стороны, в покое и философской отрешенности. Именно так и поступает Знаменский, в самом начале дела берущий самоотвод под надуманным предлогом и полностью исчезающий из сюжета и из кадра. Основную тяжесть расследования берет на себя Томин (не случайно говорят, что в альбедо правит бал Меркурий - «покровитель торговцев и воров», как называл его директор ресторана «Ангара» Кудряшов в «Естественной убыли»), поражающий зрителей не только привычным перевоплощением (под видом приехавшего в столицу с мандариновым караваном простодушного горца в кожаном пиджаке и с туго набитой барсеткой он внедряется в самое логово антик-дилеров), но и виртуозным психологизмом, так уместным в странной двусмысленной эйфории альбедо, не выдержав испытания которой, невозможно продолжать путь к высшей цели Великого делания.

Часть III