"Хіба ревуть воли як ясла повни" и "Преступление и наказание": сравнительные читения
Я этот нарис обещала черт знает когда еще, но вот я заболела, и на худло меня не хватает, на нормальную публицистику тоже не хватает, а вот на окололитературный прогон может и хватить.
Бытует, в общем, мнение, что украинская литература по сравнению с русской полна депрессии, уныния и «комплексу меншовартости». Даже Михайло Бриних в предисловии к своим «Шидеврам» не удержался и написал: «Як так сталось, шо чудовний сад класичної вкраїнської літератури для багатьох перетворився на мрачні катакомби, де у страшних глибинах лиш де-не-де зблисне вогник свічки й прошмигне тінь переляканого бороданя у чорній рясі; де по закутках чернечі пера виводять непонятні словеса, які сьогодні навіть із гуглом не утнеш; де етажом вище сидять сліпі кобзарі і монотонно сочацця лихом і бідою, а шляхи куряцця від великоросійської злості та білих париків. Видряпаєшся по драбині ще трохи вище - попадеш у форменну тюрягу: там по карцерах сидять згорьовані селяни, всі перемазані недолею та зморені тяжким трудом, а коридорами гуляють глитаї, ляхи, жиди і москалі, кроваве панство з нагаями та орудіями питок. І всюду чути стогін пригнобленого народу, скрізь пахне гіркотою поразки, кров’ю та землею. Піднімешся ще вище, десь на полуподвальний рівень, - і там картіна не лучча: всі стіни задрапіровані кумачами (шоб не так впадали в око кроваві патьоки), регулярно чути постріли й тіла одних письмеників одтягують попід стіни, шоб інші могли повз них пройти на партійний з’їзд і там отримати медаль, і премію, і путьовку в будинок творчості.
Можливо, якби вкраїнську літературу в її шкільній інтерпретації хтось міг би детально зобразить на полотні, то сам Босх сожрав би свою кумедну шапочку й перестав би упражнятись у рисуванні пекельних ужасів.»
Я разделяла эту току зрения аж до того момента, когда встык прочла «Преступление и наказание» и «Хіба ревуть воли, як ясла повні». Идея показалась мне годной: взять самый депрессивный роман русской литературы 19 столетия и сопоставить его с самым депрессивным романом украинской той же эпохи. Тем более, что наблюдается певне структурне сходство:
1. В обоих книгах главный герой - молодой человек, который совершает убийство, объясняя его не корыстными, а скорее идейными мотивами.
2. В обоих книгах герой принадлежит в низам общества и является жертвой системы.
3. И Раскольникова, и Чипку подвигает к некоторой перемене в жизни и взглядах знакомство с девушкой некошерного по меркам 19 столетия рода занятий.
4. Оба центральных персонажа отличаются некоторой меланхоличностью, чтоб не сказать ебанутостью.
5. У обоих есть друг, отличающийся трезвомыслием и рассудительностью.
6. В обоих случаях автор претендует не просто на историю убийства, но и на некий диагноз общественному устройству.
7. Про обоих главных героев можно сказать, что они «каждый сам пиздец своего счастья».
8. У обоих сложные отношения с религией.
9. У обоих появляятся «наставник в деле зла» - Свидригайлов у Раскольникова, Максим-Махамед у Чипки.
10. Действие происходит примерно в одно и то же время: 1860-е годы.
На этом, впрочем, сходство заканчивается и начинаются различия: действие «Преступления и наказания» охватывает несколько недель в июле-августе, а действие «Волов» - несколько десятилетий со столетним экскурсом в прошлое села Пески. Чипка Варениченко - крестьянин, Раскольников - обнищавший дворянин. Раскольников - ницшеанец-самоучка, Чипка - просто парень, который хочет совершенно нормальных вещей: жить своим домом, семьей, возделывать землю. Даже хронотоп, в обоих романах заданный первыми же строками, отличается разительно. Сравните:
Преступление и наказание:
«В начале июля, в чрезвычайно жаркое время, под вечер, один молодой человек вышел из своей каморки, которую нанимал от жильцов в С - м переулке, на улицу и медленно, как бы в нерешимости, отправился к К - ну мосту. Он благополучно избегнул встречи с своею хозяйкой на лестнице. Каморка его приходилась под самою кровлей высокого пятиэтажного дома и походила более на шкаф, чем на квартиру. Квартирная же хозяйка его, у которой он нанимал эту каморку с обедом и прислугой, помещалась одною лестницей ниже, в отдельной квартире, и каждый раз, при выходе на улицу, ему непременно надо было проходить мимо хозяйкиной кухни, почти всегда настежь отворенной на лестницу. И каждый раз молодой человек, проходя мимо, чувствовал какое-то болезненное и трусливое ощущение, которого стыдился и от которого морщился. Он был должен кругом хозяйке и боялся с нею встретиться. Не то чтоб он был так труслив и забит, совсем даже напротив; но с некоторого времени он был в раздражительном и напряженном состоянии, похожем на ипохондрию. Он до того углубился в себя и уединился от всех, что боялся даже всякой встречи, не только встречи с хозяйкой. Он был задавлен бедностью; но даже стесненное положение перестало в последнее время тяготить его. Насущными делами своими он совсем перестал и не хотел заниматься. Никакой хозяйки, в сущности, он не боялся, что бы та ни замышляла против него. Но останавливаться на лестнице, слушать всякий вздор про всю эту обыденную дребедень, до которой ему нет никакого дела, все эти приставания о платеже, угрозы, жалобы, и при этом самому изворачиваться, извиняться, лгать, - нет уж, лучше проскользнуть как-нибудь кошкой по лестнице и улизнуть, чтобы никто не видал. Впрочем, на этот раз страх встречи с своею кредиторшей даже его самого поразил по выходе на улицу. «На какое дело хочу покуситься и в то же время каких пустяков боюсь! - подумал он с странною улыбкой. - Гм... да... всё в руках человека, и всё-то он мимо носу проносит, единственно от одной трусости... это уж аксиома... Любопытно, чего люди больше всего боятся? Нового шага, нового собственного слова они всего больше боятся... А впрочем, я слишком много болтаю. Оттого и ничего не делаю, что болтаю. Пожалуй, впрочем, и так: оттого болтаю, что ничего не делаю. Это я в этот последний месяц выучился болтать, лежа по целым суткам в углу и думая... о царе Горохе. Ну зачем я теперь иду? Разве я способен на это? Разве это серьезно? Совсем не серьезно. Так, ради фантазии сам себя тешу; игрушки! Да, пожалуй что и игрушки!» На улице жара стояла страшная, к тому же духота, толкотня, всюду известка, леса, кирпич, пыль и та особенная летняя вонь, столь известная каждому петербуржцу, не имеющему возможности нанять дачу, - всё это разом неприятно потрясло и без того уже расстроенные нервы юноши. Нестерпимая же вонь из распивочных, которых в этой части города особенное множество, и пьяные, поминутно попадавшиеся, несмотря на буднее время, довершили отвратительный и грустный колорит картины. Чувство глубочайшего омерзения мелькнуло на миг в тонких чертах молодого человека. Кстати, он был замечательно хорош собою, с прекрасными темными глазами, темно-рус, ростом выше среднего, тонок и строен. Но скоро он впал как бы в глубокую задумчивость, даже, вернее сказать, как бы в какое-то забытье, и пошел, уже не замечая окружающего, да и не желая его замечать. Изредка только бормотал он что-то про себя, от своей привычки к монологам, в которой он сейчас сам себе признался. В эту же минуту он и сам сознавал, что мысли его порою мешаются и что он очень слаб: второй день как уж он почти совсем ничего не ел. Он был до того худо одет, что иной, даже и привычный человек, посовестился бы днем выходить в таких лохмотьях на улицу. Впрочем, квартал был таков, что костюмом здесь было трудно кого-нибудь удивить. Близость Сенной, обилие известных заведений и, по преимуществу, цеховое и ремесленное население, скученное в этих серединных петербургских улицах и переулках, пестрили иногда общую панораму такими субъектами, что странно было бы и удивляться при встрече с иною фигурой. Но столько злобного презрения уже накопилось в душе молодого человека, что, несмотря на всю свою, иногда очень молодую, щекотливость, он менее всего совестился своих лохмотьев на улице. Другое дело при встрече с иными знакомыми или с прежними товарищами, с которыми вообще он не любил встречаться... А между тем, когда один пьяный, которого неизвестно почему и куда провозили в это время по улице в огромной телеге, запряженной огромною ломовою лошадью, крикнул ему вдруг, проезжая: «Эй ты, немецкий шляпник!» - и заорал во всё горло, указывая на него рукой, - молодой человек вдруг остановился и судорожно схватился за свою шляпу. Шляпа эта была высокая, круглая, циммермановская, но вся уже изношенная, совсем рыжая, вся в дырах и пятнах, без полей и самым безобразнейшим углом заломившаяся на сторону. Но не стыд, а совсем другое чувство, похожее даже на испуг, охватило его.»
Хіба ревуть воли, як ясла повні?
«Надворі весна вповні. Куди не глянь - скрізь розвернулося, розпустилося, зацвіло пишним цвітом. Ясне сонце, тепле й приязне, ще не вспіло наложити палючих слідів на землю: як на Великдень дівчина, красується вона в своїм розкішнім убранні... Поле - що безкрає море - скільки зглянеш - розіслало зелений килим, аж сміється в очах. Над ним синім шатром розіп'ялось небо - ні плямочки, ні хмарочки, чисте, прозоре - погляд так і тоне... З неба, як розтоплене золото, ллється на землю блискучий світ сонця; на ланах грає сонячна хвиля; під хвилею спіє хліборобська доля... Легенький вітрець подихав з теплого краю, перебігав з нивки на нивку, живить, освіжав кожну билинку... І ведуть вони між собою тиху-таємну. розмову: чутно тільки шелест жита, травиці... А згори лине жайворонкова пісня: доноситься голос, як срібний дзвіночок, - тремтить, переливається, застигав в повітрі... Перериває його перепелячий крик, зірвавшись угору; заглушає докучне сюрчання трав'яних коників, що як не розірвуться, - і все те зливається докупи в якийсь чудний гомін, вривається в душу, розбуркує в ній добрість, щирість, любов до всього... Гарно тобі, любо, весело! На серці стихають негоди на думку не лізуть клопоти: добра надія обгортає тебе добрими думками, бажаннями... Хочеться самому жити й любити; бажаєш кожному щастя. Недаром в таку годину - аби неділя або яке свято - хлібороби виходять на поле хліба обдивлятись!
Отакої саме пори, в неділю, після раннього обіднього часу, - тим шляхом, що, звившись гадюкою, пославсь од великого села Пісок аж до славного колись Ромодану, - йшов молодий чоловік. "Не багатого роду!" - казала проста свита, накинута наопашки, - "та чепурної вдачі", - одмовляла чиста, біла, на грудях вишивана сорочка, виглядаючи з-під свити. Червоний з китицями пояс теліпався до колін, а висока сива шапка з решетилівських смушків, перехиляючись набакир, натякала про парубоцьку вдачу...
Ішов справді парубок. На перший погляд - йому, може, літ до двадцятка добиралося. Чорний шовковий пух тільки що висипався на верхній губі, де колись малося бути вусам; на мов стесаній борідці де-где поп'ялось тонке, як павутиння, волоссячко. Ніс невеличкий, тонкий, трохи загострений; темні карі очі - теж гострі; лице довгообразе - козаче; ні високого, ні низького зросту, - тільки плечі широкі, та груди високі... Оце й уся врода. Таких парубків часто й густо можна зустріти по наших хуторах та селах. Одно тільки в цього неабияке - дуже палкий погляд, бистрий, як блискавка. Ним світилася якась незвичайна сміливість і духова міць, разом з якоюсь хижою тугою...
Парубок плівся повагом, позакладавши руки назад себе; позирав навкруги своїми блискучими очима; іноді зупинявся й довго розглядав зелене нив'я. То знову йшов; то знов становився де-небудь на згірку - і знов оглядав поле. Ось перейшов і драний місточок посеред лук, на низині, у балці. Під ним ще не висохли весняні калюжі - аж зацвіли, позеленіли: кумкають в них жаби рано й вечір. От опинивсь на невеличкім горбу по той бік місточка; став, обернувся лицем до його;глянув на рудку; перевів погляд на крайне жито. "Оже, тут кращі хліба, ніж під селом, - подумав сам собі, -тут, мабуть, сильніший дощ пройшов..." Знов повернувся, - і рушив далі.»
Миазмы убийственного перербуржского лета - и цветущая весна украинской степи. Уродство городских трущоб - красота полевого раздолья. Неопрятные лохмотья Раскольникова - и бедная, но аккуратная одежда Чипки. Лихорадочные мысли юноши, решившегося на преступление - и спокойные, хозяйственные мысли юноши, живущего крестьянским трудом.
Одна деталь является общей: и Достоевский, и Мирный подчеркивают, что их герои красивы, причем у Достоевского герой «замечательно хорош собою», а Чипка - более заурядной внешности, но с удивительным взглядом.
Дальше интересней. И Раскольников, и Чипка слышат песню. Раскольников - в кабаке:
«В распивочной на ту пору оставалось мало народу. Кроме тех двух пьяных, что попались на лестнице, вслед за ними же вышла еще разом целая ватага, человек в пять, с одною девкой и с гармонией. После них стало тихо и просторно. Остались: один хмельной, но немного, сидевший за пивом, с виду мещанин; товарищ его, толстый, огромный, в сибирке и с седою бородой, очень захмелевший, задремавший на лавке и изредка, вдруг, как бы спросонья, начинавший прищелкивать пальцами, расставив руки врозь, и подпрыгивать верхнею частию корпуса, не вставая с лавки, причем подпевал какую-то ерунду, силясь припомнить стихи, вроде:
Целый год жену ласкал,
Цел-лый год же-ну лас-кал...
Или вдруг, проснувшись, опять:
По Подьяческой пошел,
Свою прежнюю нашел...
Но никто не разделял его счастия; молчаливый товарищ его смотрел на все эти взрывы даже враждебно и с недоверчивостью.»
Чипка - на все том же полевом раздолье:
«Не вспів доказати останнього слова, - чує: недалеко, з-за жита, хтось співає... Він притаїв дух; насторожив уші, слуха... Голос тонкий, гнучкий, дзвінкий, так і розходився на всі боки: то розлягався в високім просторі; то слався по землі, по зелених житах; то замирав од далеки на полях розлогих; то вливався в душу якимсь несвідомим щастям...
Парубок стояв, як зачарований. Йому здалося - він зроду не чув такого свіжого, гнучкого голосу. У його в очах засвітилась одрада; лице прояснилося, наче хто збризнув його свіжою водою; серце затіпалось немов хто доторкнувся до його... "Хто б це?" - подумав він, - та й пішов на голос.»
Если для Достоевского песня - еще один штрих к весьма безрадостной картине мира, то для Чипки она - начало новой жизни, начало встречи с Галей:
«Не встиг ступить десяти ступнів, як пісня стихла, - тільки одна луна її бриніла ще над головою у його. Ще ступінь, ще... зашелестіло жито, заколихалося, немов у йому щось борсалось, билось... Ще хвилина - і з жита заманячила дівоча постать... Парубок став. Дівчина, як перепелка, знялась - і помчалась вподовж ниви. Низенька, чорнява, заквітчана польовими квітками, вона й трохи не схожа була на селянок, часто запечених сонцем, високих, іноді дуже неповоротких дівчат. Маленька, кругленька, швидка й жвава, одягнена в зелене убрання, між високим зеленим житом, - вона здавалася русалкою...
Парубок спершу, мабуть-таки, чи й не прийняв її за ту польову царівну, бо стояв, як укопаний, розтягши й без того довгообразе лице, широко розкривши здивовані очі...
Дівчина одбігла трохи і собі стала. Озирнулась, глянула на його веселими очима, усміхнулась свіжим, молодим личком. Тут її краще розглядів парубок. Чорне кучеряве волосся, заквітчане польовими квітками, чудовно вилося коло білого чолі; тоненькі пасма того чорного, аж полискуваного хмелю спадали на біле, рум'яне личко, як яблучко наливчате; очі оксамитові, чорні, - здається, сам.огонь говорив ними... Дві чорні брови, мов дві чорні п'явки, повпивалися над очима, злегенька прикритими довгими густими віями. Сама - невеличка, метка й жвава, з веселою усмішкою на виду, вона так і вабила до себе. Зелена байова керсетка, з червоними мушками, червона в букетах сдідниця, на шиї дорогі коралі, хрести, золоті дукати - усе гарно пристало до хорошої дівоцької вроди.
Вона стояла навпроти парубка, як намальована, - наче манила своею дивною красою. Не спускаючи з очей, він підходив до неї.
- Чого ти тут ходиш? - обізвалась вона перша.»
Дальше Раскольников получает письмо от матери, а Чипка общается с матерью напрямую. Примечательно, что Мотря, мать Чипки, названа в тексте «молодицею»:
«Натомість, з хлівця прожогом вискочила невеличка свинка й. кабанчик - і давай похапцем хламати зерно, не підпускаючи курей. Молодиця спершу кричала на непроханих гостей: "аря, гладкі! аря!", потім того плескала в долоні - й штовхнула кабанчика ногою; а як побачила, що нічого з такими ненажерами не-вдієш ні криком, ні легенькою бійкою, - вона висмикнула з мітли держално - і давай потягати "ненаситну прожир" і вздовж і впоперек, - аж поки не хруснуло держално... "От, проклятії Каторжні!.. Через них знівечила держално.." - на весь голос гукала молодиця - й кинула в свиноту надтріснутим держалном.
Саме на цей крик у двір повернув парубок. Не вспів він ще гаразд і воріт причинити за собою, - як уже на його напустилася розсерджена молодиця.
- І де ти, Чіпко, ходиш? де ти бродиш? - докоряла вона. - Ось до якої пори виходив! Ні корова, ні кобила не наповані, а він блукає...
- Я, мамо, на полі був... до ярини довідувався, - одказав він.
Мати пильно подивилася йому в вічі, наче вивіряла : чи правда тому? Та син уже повернувся - пішов прямо до загороди, а вона з порожньою помийницею - в хату.
- Не гайся ж, жени корову напувати, бо треба ж ще колись її й доїти! - усе-таки з докором гукнула з сінешніх дверей мати.
Син уже не чув того докору. Він випустив з загороди корову, одв'язав од ясел кобилу - погнав до водопою. Хутко погнав, хутко й назад вернувся. Позаганяв у загороду худобу, набрав оберемок свіжої трави. Зелена трава нагадала йому зелену керсетку; заманячила ніби знайома постать; він мерщій кинув у ясла оберемок... йому здалося, що з-під трави заблищали, мов дві углини, двоє чорних очей...»
Достоевский рисует картину ужасающей нищеты, Мирный - картину умеренного достатка: у Мотри есть корова, кобыла, свиньи, куры, поле, дом, огород. В то время как Пульхерия Раскольникова фактически продает дочь в супружеское рабство мелкому негодяю Лужину, Чипка интересуется у матери, не является ли встреченная им девушка дочкой «москаля» (имеется в виду не русский, а отставной солдат), что живет на отшибе.
Девушка снится Чипке, парень ощущает здоровое и весьма органичное по весне влечение к незнакомой красавице.
В следующей главе Мирный рассказывает нам, что не так просто достался Мотре и Чипке этот скромный достаток.
Чипка - сын Остапа Хруща, который пришел с Дона, поработал какое-то время наемным работником, на скопленные деньги купил немного земли, женился на Мотре - бедной некрасивой старой деве - и завел с ней сына. И тут обнаружилось, что на Дону у него осталась другая, вполне живая, жена, и за двоеженство, а также за подделку документов, Остап попадает в тюрьму.
Дальше начинаются ужасы нашего городка. Мотря бьется, как рыба об лед, чтобы выжить с маленьким Чипкой на руках, терпит травлю соседей и односельчан, впадает в нищету, но не складывает рук, не оставляет попыток. Чипка растет впечатлительным мальчиком, но, став жертвой травли со стороны других детей, не сближается ни с кем. Ум, впечатлительность и одиночество выковывают довольно специфический характер. У Мирного есть момент характеристики, в котором как бы предсказывается будущая жестокость совершенного Чипкой убийства:
«Грицько скочив з барана, побіг до верб, що росли над шляхом. А дід, понюхавши табаки, розіслав свиту, розвернувся проти сонця та грів старе тіло. І Чіпка біля його примостився.
Незабаром Грицько вернувся з повною пазухою горобенят.
- А я, ДІДУ, ось скільки горобенят надрав! - хвалиться.
- Навіщо ж ти їх надрав? - питає дід, не підводячи голови.
- А щоб оця погань не плодилася!
- Хіба вона кому зробила що?.. А гріх! - промовив Чіпка, придавивши на останньому слові.
- А хто, як жиди Христа мучили, кричав: жив-жив? - одказав Грицько, та й висилав з пазухи го-лоцюцьків з жовтими заїдами.
Чіпка подивився на діда, що лежав собі та дрімав, не слухаючи їх розмови. Горобенята почали розлазитись. Грицько ухопив герлигу.
- А куди?.. куди!.. - закричав. Та - геп! герлигою по горобенятах... Так кишечки й повискакували...
- Оце вам жив-жив!.. жив-жив! - гукав Грицько, та раз по раз герлигою, герлигою...
Чіпка дивиться то на горобенят, то на діда: чи не скаже чого дід? Дід лежав собі мовчки. "Значить, правда, що вони кричали: "жив-жив!" - подумав Чіпка, та як схопиться... Очі горять, сам труситься...
- Стривай, Грицьку! стривай! не бий... Давай краще їм голови поскручуємо!..
Як схопить горобеня, як крутне за головку... Не вспів оком моргнути, - в одній руці зостався тулубець, а в другій - головка.
- А що - жив! а що - жив!! - кричить Чіпка...
- А що - жив! - а що - жив!.. - вторує за ним Грицько...
Незабаром горобенят не стало: валялися тільки одні головки та тулубці...
- От тепер можна й герлигою, - каже Чіпка, взявши герлигу в руки. Грицько й собі за ним. Та зложили горобенят укупу й почали періщити, як снопи молотили... Не зосталось горобенят і сліду: валялося тільки одно м'ясо та кишечки, перебиті, перемішані з землею.»
Нота бене: Чипка не может и не хочет убивать просто так, ему нужно идейное оправдание. И даже когда он получает это оправдание, он не хочет мучить воробышков, убивает их быстро.
Есть ли в «Преступлениии наказании» схожий эпизод? Есть: это сон Раскольникова, в котором мужики немилосердно истязают лошадь и в конце концов убивают ее. Тут у нас герои словно противопоставлены друг другу: маленький Родя не принимает участия в истязании - напротив, хочет его прекратить и остро чувствует свое бессилие. Чипка же, столкнувшись с этим бессилием, предпочитает взять убийство на себя, чтобы избавить жертв по крайней мере от мучений.
Второй раз Чипка переживает чувство своего бессилия и несправедливости мироздания в связи со смертью бабушки.
Но упорный труд Мотри и Чипки, работавшего подпаском, дает свои плоды: они заводят овец, прирезают себе земли, выбиваются из беспросветной нищеты в «достойную бедность». Чипка показывает себя хорошим работником, несмотря на некоторую мечтательность натуры. Им удается даже завести корову и коня - двух гарантов стабильности крестьянского быта.
И тут Чипка в третий раз сталкивается с несправедливостью мрзд: выходит указ царя об освобождении крестьян… вот только крепостных обязывают еще два года работать на барина. Сам Чипка свободен: он из казаков и по отцу и по матери. Но его наставник в чабанском деле дед Улас - крепостной, и он очень тяжело переживает перспективу так и умереть в рабстве.
От деда Чипка и узнает, каким было детство его отца. Оказывается, маленький сирота Вареник был крепостным, которого приставили к маленькому барчуку в служки. Не вытерпев барского обращения, юный холоп разбил баричу нос, был нещадно порот на конюшне, а когда оклигав, бежал на Дон, присвоив себе личность казака Остапа Хруща.
Выслушав историю своего отца, Чипка сделал неортодоксальные выводы:
«- Ні! Недобре зробив батько, - глухо якось, з протягом, почав Чіпка... - Ні... негаразд!.. Чому він їх не вирізав, не випалив?..
- Кого, сину?
- Панів! - одказав твердо Чіпка.
- Що це ти, сину, кажеш? Хай їм господь за те оддячить, а не люди!
Чіпка мовчав. Мотря перехрестилась та й знову заплакала. Тихо носився той плач по хаті під темний вечір; тихо слався по долівці, по стелі, по білих стінах та давив, як обценьками, серце і в матері і в сина.
Він сидів зажурений, німий, як стіна. В його думці, перед його очима, носився чорним вороном батько...
"Бідний мій тату! - думав він. - Не знав ти долі від самого малку - може, аж до смерті... Ганяла вона тебе з одного краю світа на другий, од панського двору до Дону, од Дону - до прийому... Де ж тепер ти? Що тепер з тобою?.. Чи тліє під землею твоє наболілеє тіло? Чи порвала його московська нагайка на шмаття? Чи пронизала тебе вража куля у бої?.. І загребли твої кості з кінськими кістками в одну домовину, в одну високу могилу?! І нікому вона не скаже, не по-віда, що під нею лежить твоя мучена душа без одплати... А може, тебе доля занесла куди в далеку чужину, на інший край світа, ти думаєш-гадаєш, не досипляючи ночей, про матір: як вона тут, бідолашна, повертається, що з нею виробляють люди... Ой, боже наш, боже! Ти - всесвітній царю: ти все бачиш, все знаєш... ти один наглядаєш над землею і маєш волю над нею... Чому ж ти не скараєш злого - хай не карає доброго?! Чому ти не вдариш на злочинця своїм гнівом праведним?.. Ні... ти мовчиш... мовчиш, як глупа ніч... До тебе не доходить плач наш... наші сльози... їх заступили од тебе вороги наші... Ти не скараєш їх... ні?»
Таким образом там, где Раскольников предстает ницшеанцем-теоретиком, Чипка очень быстро переходит к практике. Но это потом, а пока он приударяет за Галей, обратимся к реестру мировых несправедливостей, с которыми сталкивается Раскольников.
Побывав у мерзкой старушки-процентщицы, Раскольников идет в кабак. В кабаке он встречает Мармеладова, пьяную сволочь, которая плачется ему на жизнь и рассказывает о дочери Сонечке, вынужденной пойти на панель, потому что пьяное чмо Мармеладов не в силах прокормить семью. Он исповедуется Раскольникову в том, как фактически жрет свою семью, и Раскольников ни секунды не думает дать ему по чавке. Затем он получает письмо от матери, которая фактически делает с Дуней то же, что Мармеладов сделал с Сонечкой: продает ее, только оптом и «достойным образом», замуж. Прочитав письмо, он опять отправляется шляться, и встречает совсем молоденькую девочку, по всей видимости, изнасилованную. Сначала Раскольников отгоняет от нее приставалу и вызывает городового, но потом его настроение внезапно меняется:
«В эту минуту как будто что-то ужалило Раскольникова; в один миг его как будто перевернуло. - Послушайте, эй! - закричал он вслед усачу. Тот оборотился. - Оставьте! Чего вам? Бросьте! Пусть его позабавится (он указал на франта). Вам-то чего? Городовой не понимал и смотрел во все глаза. Раскольников засмеялся. - Э-эх! - проговорил служивый, махнув рукой, и пошел вслед за франтом и за девочкой, вероятно приняв Раскольникова иль за помешанного, или за что-нибудь еще хуже. «Двадцать копеек мои унес, - злобно проговорил Раскольников, оставшись один. - Ну пусть и с того тоже возьмет да и отпустит с ним девочку, тем и кончится... И чего я ввязался тут помогать! Ну мне ль помогать? Имею ль я право помогать? Да пусть их переглотают друг друга живьем - мне-то чего? И как я смел отдать эти двадцать копеек. Разве они мои?»»
После этого Раскольников видит сон о несчастной лошаденке, забитой мужиками, потом встречает слабоумную сестру старушки-процентщицы, Лизавету, которую супружеская чета мещан подбивает, по всей видимости, опять-таки на акт проституции. Узнав, что в семь часов Лизаветы не будет, раскольников окончательно решается на убийство.
По итогам первых двух глав обоих романов кратенькое резюмэ: в то время, как украинский роман рисует нам людей, которых сама жизнь спихнула на самое дно и топчет ногами - а они, как та лягушка, выбарахтываются и стараются еще какое-то масло сбить из дерьма, - и им это по временам даже удается! - русский роман рисует целую плеяду персонажей, которые, имея изначально неплохо старт, проебывают свою жизнь, после чего, найдя самого слабого и беззащитного из своей среды - Сонечку, Дуняшу, Лизавету, - впиваются ему в загривок и начинают ЖРАТ.
Продолжение следует.
Бытует, в общем, мнение, что украинская литература по сравнению с русской полна депрессии, уныния и «комплексу меншовартости». Даже Михайло Бриних в предисловии к своим «Шидеврам» не удержался и написал: «Як так сталось, шо чудовний сад класичної вкраїнської літератури для багатьох перетворився на мрачні катакомби, де у страшних глибинах лиш де-не-де зблисне вогник свічки й прошмигне тінь переляканого бороданя у чорній рясі; де по закутках чернечі пера виводять непонятні словеса, які сьогодні навіть із гуглом не утнеш; де етажом вище сидять сліпі кобзарі і монотонно сочацця лихом і бідою, а шляхи куряцця від великоросійської злості та білих париків. Видряпаєшся по драбині ще трохи вище - попадеш у форменну тюрягу: там по карцерах сидять згорьовані селяни, всі перемазані недолею та зморені тяжким трудом, а коридорами гуляють глитаї, ляхи, жиди і москалі, кроваве панство з нагаями та орудіями питок. І всюду чути стогін пригнобленого народу, скрізь пахне гіркотою поразки, кров’ю та землею. Піднімешся ще вище, десь на полуподвальний рівень, - і там картіна не лучча: всі стіни задрапіровані кумачами (шоб не так впадали в око кроваві патьоки), регулярно чути постріли й тіла одних письмеників одтягують попід стіни, шоб інші могли повз них пройти на партійний з’їзд і там отримати медаль, і премію, і путьовку в будинок творчості.
Можливо, якби вкраїнську літературу в її шкільній інтерпретації хтось міг би детально зобразить на полотні, то сам Босх сожрав би свою кумедну шапочку й перестав би упражнятись у рисуванні пекельних ужасів.»
Я разделяла эту току зрения аж до того момента, когда встык прочла «Преступление и наказание» и «Хіба ревуть воли, як ясла повні». Идея показалась мне годной: взять самый депрессивный роман русской литературы 19 столетия и сопоставить его с самым депрессивным романом украинской той же эпохи. Тем более, что наблюдается певне структурне сходство:
1. В обоих книгах главный герой - молодой человек, который совершает убийство, объясняя его не корыстными, а скорее идейными мотивами.
2. В обоих книгах герой принадлежит в низам общества и является жертвой системы.
3. И Раскольникова, и Чипку подвигает к некоторой перемене в жизни и взглядах знакомство с девушкой некошерного по меркам 19 столетия рода занятий.
4. Оба центральных персонажа отличаются некоторой меланхоличностью, чтоб не сказать ебанутостью.
5. У обоих есть друг, отличающийся трезвомыслием и рассудительностью.
6. В обоих случаях автор претендует не просто на историю убийства, но и на некий диагноз общественному устройству.
7. Про обоих главных героев можно сказать, что они «каждый сам пиздец своего счастья».
8. У обоих сложные отношения с религией.
9. У обоих появляятся «наставник в деле зла» - Свидригайлов у Раскольникова, Максим-Махамед у Чипки.
10. Действие происходит примерно в одно и то же время: 1860-е годы.
На этом, впрочем, сходство заканчивается и начинаются различия: действие «Преступления и наказания» охватывает несколько недель в июле-августе, а действие «Волов» - несколько десятилетий со столетним экскурсом в прошлое села Пески. Чипка Варениченко - крестьянин, Раскольников - обнищавший дворянин. Раскольников - ницшеанец-самоучка, Чипка - просто парень, который хочет совершенно нормальных вещей: жить своим домом, семьей, возделывать землю. Даже хронотоп, в обоих романах заданный первыми же строками, отличается разительно. Сравните:
Преступление и наказание:
«В начале июля, в чрезвычайно жаркое время, под вечер, один молодой человек вышел из своей каморки, которую нанимал от жильцов в С - м переулке, на улицу и медленно, как бы в нерешимости, отправился к К - ну мосту. Он благополучно избегнул встречи с своею хозяйкой на лестнице. Каморка его приходилась под самою кровлей высокого пятиэтажного дома и походила более на шкаф, чем на квартиру. Квартирная же хозяйка его, у которой он нанимал эту каморку с обедом и прислугой, помещалась одною лестницей ниже, в отдельной квартире, и каждый раз, при выходе на улицу, ему непременно надо было проходить мимо хозяйкиной кухни, почти всегда настежь отворенной на лестницу. И каждый раз молодой человек, проходя мимо, чувствовал какое-то болезненное и трусливое ощущение, которого стыдился и от которого морщился. Он был должен кругом хозяйке и боялся с нею встретиться. Не то чтоб он был так труслив и забит, совсем даже напротив; но с некоторого времени он был в раздражительном и напряженном состоянии, похожем на ипохондрию. Он до того углубился в себя и уединился от всех, что боялся даже всякой встречи, не только встречи с хозяйкой. Он был задавлен бедностью; но даже стесненное положение перестало в последнее время тяготить его. Насущными делами своими он совсем перестал и не хотел заниматься. Никакой хозяйки, в сущности, он не боялся, что бы та ни замышляла против него. Но останавливаться на лестнице, слушать всякий вздор про всю эту обыденную дребедень, до которой ему нет никакого дела, все эти приставания о платеже, угрозы, жалобы, и при этом самому изворачиваться, извиняться, лгать, - нет уж, лучше проскользнуть как-нибудь кошкой по лестнице и улизнуть, чтобы никто не видал. Впрочем, на этот раз страх встречи с своею кредиторшей даже его самого поразил по выходе на улицу. «На какое дело хочу покуситься и в то же время каких пустяков боюсь! - подумал он с странною улыбкой. - Гм... да... всё в руках человека, и всё-то он мимо носу проносит, единственно от одной трусости... это уж аксиома... Любопытно, чего люди больше всего боятся? Нового шага, нового собственного слова они всего больше боятся... А впрочем, я слишком много болтаю. Оттого и ничего не делаю, что болтаю. Пожалуй, впрочем, и так: оттого болтаю, что ничего не делаю. Это я в этот последний месяц выучился болтать, лежа по целым суткам в углу и думая... о царе Горохе. Ну зачем я теперь иду? Разве я способен на это? Разве это серьезно? Совсем не серьезно. Так, ради фантазии сам себя тешу; игрушки! Да, пожалуй что и игрушки!» На улице жара стояла страшная, к тому же духота, толкотня, всюду известка, леса, кирпич, пыль и та особенная летняя вонь, столь известная каждому петербуржцу, не имеющему возможности нанять дачу, - всё это разом неприятно потрясло и без того уже расстроенные нервы юноши. Нестерпимая же вонь из распивочных, которых в этой части города особенное множество, и пьяные, поминутно попадавшиеся, несмотря на буднее время, довершили отвратительный и грустный колорит картины. Чувство глубочайшего омерзения мелькнуло на миг в тонких чертах молодого человека. Кстати, он был замечательно хорош собою, с прекрасными темными глазами, темно-рус, ростом выше среднего, тонок и строен. Но скоро он впал как бы в глубокую задумчивость, даже, вернее сказать, как бы в какое-то забытье, и пошел, уже не замечая окружающего, да и не желая его замечать. Изредка только бормотал он что-то про себя, от своей привычки к монологам, в которой он сейчас сам себе признался. В эту же минуту он и сам сознавал, что мысли его порою мешаются и что он очень слаб: второй день как уж он почти совсем ничего не ел. Он был до того худо одет, что иной, даже и привычный человек, посовестился бы днем выходить в таких лохмотьях на улицу. Впрочем, квартал был таков, что костюмом здесь было трудно кого-нибудь удивить. Близость Сенной, обилие известных заведений и, по преимуществу, цеховое и ремесленное население, скученное в этих серединных петербургских улицах и переулках, пестрили иногда общую панораму такими субъектами, что странно было бы и удивляться при встрече с иною фигурой. Но столько злобного презрения уже накопилось в душе молодого человека, что, несмотря на всю свою, иногда очень молодую, щекотливость, он менее всего совестился своих лохмотьев на улице. Другое дело при встрече с иными знакомыми или с прежними товарищами, с которыми вообще он не любил встречаться... А между тем, когда один пьяный, которого неизвестно почему и куда провозили в это время по улице в огромной телеге, запряженной огромною ломовою лошадью, крикнул ему вдруг, проезжая: «Эй ты, немецкий шляпник!» - и заорал во всё горло, указывая на него рукой, - молодой человек вдруг остановился и судорожно схватился за свою шляпу. Шляпа эта была высокая, круглая, циммермановская, но вся уже изношенная, совсем рыжая, вся в дырах и пятнах, без полей и самым безобразнейшим углом заломившаяся на сторону. Но не стыд, а совсем другое чувство, похожее даже на испуг, охватило его.»
Хіба ревуть воли, як ясла повні?
«Надворі весна вповні. Куди не глянь - скрізь розвернулося, розпустилося, зацвіло пишним цвітом. Ясне сонце, тепле й приязне, ще не вспіло наложити палючих слідів на землю: як на Великдень дівчина, красується вона в своїм розкішнім убранні... Поле - що безкрає море - скільки зглянеш - розіслало зелений килим, аж сміється в очах. Над ним синім шатром розіп'ялось небо - ні плямочки, ні хмарочки, чисте, прозоре - погляд так і тоне... З неба, як розтоплене золото, ллється на землю блискучий світ сонця; на ланах грає сонячна хвиля; під хвилею спіє хліборобська доля... Легенький вітрець подихав з теплого краю, перебігав з нивки на нивку, живить, освіжав кожну билинку... І ведуть вони між собою тиху-таємну. розмову: чутно тільки шелест жита, травиці... А згори лине жайворонкова пісня: доноситься голос, як срібний дзвіночок, - тремтить, переливається, застигав в повітрі... Перериває його перепелячий крик, зірвавшись угору; заглушає докучне сюрчання трав'яних коників, що як не розірвуться, - і все те зливається докупи в якийсь чудний гомін, вривається в душу, розбуркує в ній добрість, щирість, любов до всього... Гарно тобі, любо, весело! На серці стихають негоди на думку не лізуть клопоти: добра надія обгортає тебе добрими думками, бажаннями... Хочеться самому жити й любити; бажаєш кожному щастя. Недаром в таку годину - аби неділя або яке свято - хлібороби виходять на поле хліба обдивлятись!
Отакої саме пори, в неділю, після раннього обіднього часу, - тим шляхом, що, звившись гадюкою, пославсь од великого села Пісок аж до славного колись Ромодану, - йшов молодий чоловік. "Не багатого роду!" - казала проста свита, накинута наопашки, - "та чепурної вдачі", - одмовляла чиста, біла, на грудях вишивана сорочка, виглядаючи з-під свити. Червоний з китицями пояс теліпався до колін, а висока сива шапка з решетилівських смушків, перехиляючись набакир, натякала про парубоцьку вдачу...
Ішов справді парубок. На перший погляд - йому, може, літ до двадцятка добиралося. Чорний шовковий пух тільки що висипався на верхній губі, де колись малося бути вусам; на мов стесаній борідці де-где поп'ялось тонке, як павутиння, волоссячко. Ніс невеличкий, тонкий, трохи загострений; темні карі очі - теж гострі; лице довгообразе - козаче; ні високого, ні низького зросту, - тільки плечі широкі, та груди високі... Оце й уся врода. Таких парубків часто й густо можна зустріти по наших хуторах та селах. Одно тільки в цього неабияке - дуже палкий погляд, бистрий, як блискавка. Ним світилася якась незвичайна сміливість і духова міць, разом з якоюсь хижою тугою...
Парубок плівся повагом, позакладавши руки назад себе; позирав навкруги своїми блискучими очима; іноді зупинявся й довго розглядав зелене нив'я. То знову йшов; то знов становився де-небудь на згірку - і знов оглядав поле. Ось перейшов і драний місточок посеред лук, на низині, у балці. Під ним ще не висохли весняні калюжі - аж зацвіли, позеленіли: кумкають в них жаби рано й вечір. От опинивсь на невеличкім горбу по той бік місточка; став, обернувся лицем до його;глянув на рудку; перевів погляд на крайне жито. "Оже, тут кращі хліба, ніж під селом, - подумав сам собі, -тут, мабуть, сильніший дощ пройшов..." Знов повернувся, - і рушив далі.»
Миазмы убийственного перербуржского лета - и цветущая весна украинской степи. Уродство городских трущоб - красота полевого раздолья. Неопрятные лохмотья Раскольникова - и бедная, но аккуратная одежда Чипки. Лихорадочные мысли юноши, решившегося на преступление - и спокойные, хозяйственные мысли юноши, живущего крестьянским трудом.
Одна деталь является общей: и Достоевский, и Мирный подчеркивают, что их герои красивы, причем у Достоевского герой «замечательно хорош собою», а Чипка - более заурядной внешности, но с удивительным взглядом.
Дальше интересней. И Раскольников, и Чипка слышат песню. Раскольников - в кабаке:
«В распивочной на ту пору оставалось мало народу. Кроме тех двух пьяных, что попались на лестнице, вслед за ними же вышла еще разом целая ватага, человек в пять, с одною девкой и с гармонией. После них стало тихо и просторно. Остались: один хмельной, но немного, сидевший за пивом, с виду мещанин; товарищ его, толстый, огромный, в сибирке и с седою бородой, очень захмелевший, задремавший на лавке и изредка, вдруг, как бы спросонья, начинавший прищелкивать пальцами, расставив руки врозь, и подпрыгивать верхнею частию корпуса, не вставая с лавки, причем подпевал какую-то ерунду, силясь припомнить стихи, вроде:
Целый год жену ласкал,
Цел-лый год же-ну лас-кал...
Или вдруг, проснувшись, опять:
По Подьяческой пошел,
Свою прежнюю нашел...
Но никто не разделял его счастия; молчаливый товарищ его смотрел на все эти взрывы даже враждебно и с недоверчивостью.»
Чипка - на все том же полевом раздолье:
«Не вспів доказати останнього слова, - чує: недалеко, з-за жита, хтось співає... Він притаїв дух; насторожив уші, слуха... Голос тонкий, гнучкий, дзвінкий, так і розходився на всі боки: то розлягався в високім просторі; то слався по землі, по зелених житах; то замирав од далеки на полях розлогих; то вливався в душу якимсь несвідомим щастям...
Парубок стояв, як зачарований. Йому здалося - він зроду не чув такого свіжого, гнучкого голосу. У його в очах засвітилась одрада; лице прояснилося, наче хто збризнув його свіжою водою; серце затіпалось немов хто доторкнувся до його... "Хто б це?" - подумав він, - та й пішов на голос.»
Если для Достоевского песня - еще один штрих к весьма безрадостной картине мира, то для Чипки она - начало новой жизни, начало встречи с Галей:
«Не встиг ступить десяти ступнів, як пісня стихла, - тільки одна луна її бриніла ще над головою у його. Ще ступінь, ще... зашелестіло жито, заколихалося, немов у йому щось борсалось, билось... Ще хвилина - і з жита заманячила дівоча постать... Парубок став. Дівчина, як перепелка, знялась - і помчалась вподовж ниви. Низенька, чорнява, заквітчана польовими квітками, вона й трохи не схожа була на селянок, часто запечених сонцем, високих, іноді дуже неповоротких дівчат. Маленька, кругленька, швидка й жвава, одягнена в зелене убрання, між високим зеленим житом, - вона здавалася русалкою...
Парубок спершу, мабуть-таки, чи й не прийняв її за ту польову царівну, бо стояв, як укопаний, розтягши й без того довгообразе лице, широко розкривши здивовані очі...
Дівчина одбігла трохи і собі стала. Озирнулась, глянула на його веселими очима, усміхнулась свіжим, молодим личком. Тут її краще розглядів парубок. Чорне кучеряве волосся, заквітчане польовими квітками, чудовно вилося коло білого чолі; тоненькі пасма того чорного, аж полискуваного хмелю спадали на біле, рум'яне личко, як яблучко наливчате; очі оксамитові, чорні, - здається, сам.огонь говорив ними... Дві чорні брови, мов дві чорні п'явки, повпивалися над очима, злегенька прикритими довгими густими віями. Сама - невеличка, метка й жвава, з веселою усмішкою на виду, вона так і вабила до себе. Зелена байова керсетка, з червоними мушками, червона в букетах сдідниця, на шиї дорогі коралі, хрести, золоті дукати - усе гарно пристало до хорошої дівоцької вроди.
Вона стояла навпроти парубка, як намальована, - наче манила своею дивною красою. Не спускаючи з очей, він підходив до неї.
- Чого ти тут ходиш? - обізвалась вона перша.»
Дальше Раскольников получает письмо от матери, а Чипка общается с матерью напрямую. Примечательно, что Мотря, мать Чипки, названа в тексте «молодицею»:
«Натомість, з хлівця прожогом вискочила невеличка свинка й. кабанчик - і давай похапцем хламати зерно, не підпускаючи курей. Молодиця спершу кричала на непроханих гостей: "аря, гладкі! аря!", потім того плескала в долоні - й штовхнула кабанчика ногою; а як побачила, що нічого з такими ненажерами не-вдієш ні криком, ні легенькою бійкою, - вона висмикнула з мітли держално - і давай потягати "ненаситну прожир" і вздовж і впоперек, - аж поки не хруснуло держално... "От, проклятії Каторжні!.. Через них знівечила держално.." - на весь голос гукала молодиця - й кинула в свиноту надтріснутим держалном.
Саме на цей крик у двір повернув парубок. Не вспів він ще гаразд і воріт причинити за собою, - як уже на його напустилася розсерджена молодиця.
- І де ти, Чіпко, ходиш? де ти бродиш? - докоряла вона. - Ось до якої пори виходив! Ні корова, ні кобила не наповані, а він блукає...
- Я, мамо, на полі був... до ярини довідувався, - одказав він.
Мати пильно подивилася йому в вічі, наче вивіряла : чи правда тому? Та син уже повернувся - пішов прямо до загороди, а вона з порожньою помийницею - в хату.
- Не гайся ж, жени корову напувати, бо треба ж ще колись її й доїти! - усе-таки з докором гукнула з сінешніх дверей мати.
Син уже не чув того докору. Він випустив з загороди корову, одв'язав од ясел кобилу - погнав до водопою. Хутко погнав, хутко й назад вернувся. Позаганяв у загороду худобу, набрав оберемок свіжої трави. Зелена трава нагадала йому зелену керсетку; заманячила ніби знайома постать; він мерщій кинув у ясла оберемок... йому здалося, що з-під трави заблищали, мов дві углини, двоє чорних очей...»
Достоевский рисует картину ужасающей нищеты, Мирный - картину умеренного достатка: у Мотри есть корова, кобыла, свиньи, куры, поле, дом, огород. В то время как Пульхерия Раскольникова фактически продает дочь в супружеское рабство мелкому негодяю Лужину, Чипка интересуется у матери, не является ли встреченная им девушка дочкой «москаля» (имеется в виду не русский, а отставной солдат), что живет на отшибе.
Девушка снится Чипке, парень ощущает здоровое и весьма органичное по весне влечение к незнакомой красавице.
В следующей главе Мирный рассказывает нам, что не так просто достался Мотре и Чипке этот скромный достаток.
Чипка - сын Остапа Хруща, который пришел с Дона, поработал какое-то время наемным работником, на скопленные деньги купил немного земли, женился на Мотре - бедной некрасивой старой деве - и завел с ней сына. И тут обнаружилось, что на Дону у него осталась другая, вполне живая, жена, и за двоеженство, а также за подделку документов, Остап попадает в тюрьму.
Дальше начинаются ужасы нашего городка. Мотря бьется, как рыба об лед, чтобы выжить с маленьким Чипкой на руках, терпит травлю соседей и односельчан, впадает в нищету, но не складывает рук, не оставляет попыток. Чипка растет впечатлительным мальчиком, но, став жертвой травли со стороны других детей, не сближается ни с кем. Ум, впечатлительность и одиночество выковывают довольно специфический характер. У Мирного есть момент характеристики, в котором как бы предсказывается будущая жестокость совершенного Чипкой убийства:
«Грицько скочив з барана, побіг до верб, що росли над шляхом. А дід, понюхавши табаки, розіслав свиту, розвернувся проти сонця та грів старе тіло. І Чіпка біля його примостився.
Незабаром Грицько вернувся з повною пазухою горобенят.
- А я, ДІДУ, ось скільки горобенят надрав! - хвалиться.
- Навіщо ж ти їх надрав? - питає дід, не підводячи голови.
- А щоб оця погань не плодилася!
- Хіба вона кому зробила що?.. А гріх! - промовив Чіпка, придавивши на останньому слові.
- А хто, як жиди Христа мучили, кричав: жив-жив? - одказав Грицько, та й висилав з пазухи го-лоцюцьків з жовтими заїдами.
Чіпка подивився на діда, що лежав собі та дрімав, не слухаючи їх розмови. Горобенята почали розлазитись. Грицько ухопив герлигу.
- А куди?.. куди!.. - закричав. Та - геп! герлигою по горобенятах... Так кишечки й повискакували...
- Оце вам жив-жив!.. жив-жив! - гукав Грицько, та раз по раз герлигою, герлигою...
Чіпка дивиться то на горобенят, то на діда: чи не скаже чого дід? Дід лежав собі мовчки. "Значить, правда, що вони кричали: "жив-жив!" - подумав Чіпка, та як схопиться... Очі горять, сам труситься...
- Стривай, Грицьку! стривай! не бий... Давай краще їм голови поскручуємо!..
Як схопить горобеня, як крутне за головку... Не вспів оком моргнути, - в одній руці зостався тулубець, а в другій - головка.
- А що - жив! а що - жив!! - кричить Чіпка...
- А що - жив! - а що - жив!.. - вторує за ним Грицько...
Незабаром горобенят не стало: валялися тільки одні головки та тулубці...
- От тепер можна й герлигою, - каже Чіпка, взявши герлигу в руки. Грицько й собі за ним. Та зложили горобенят укупу й почали періщити, як снопи молотили... Не зосталось горобенят і сліду: валялося тільки одно м'ясо та кишечки, перебиті, перемішані з землею.»
Нота бене: Чипка не может и не хочет убивать просто так, ему нужно идейное оправдание. И даже когда он получает это оправдание, он не хочет мучить воробышков, убивает их быстро.
Есть ли в «Преступлениии наказании» схожий эпизод? Есть: это сон Раскольникова, в котором мужики немилосердно истязают лошадь и в конце концов убивают ее. Тут у нас герои словно противопоставлены друг другу: маленький Родя не принимает участия в истязании - напротив, хочет его прекратить и остро чувствует свое бессилие. Чипка же, столкнувшись с этим бессилием, предпочитает взять убийство на себя, чтобы избавить жертв по крайней мере от мучений.
Второй раз Чипка переживает чувство своего бессилия и несправедливости мироздания в связи со смертью бабушки.
Но упорный труд Мотри и Чипки, работавшего подпаском, дает свои плоды: они заводят овец, прирезают себе земли, выбиваются из беспросветной нищеты в «достойную бедность». Чипка показывает себя хорошим работником, несмотря на некоторую мечтательность натуры. Им удается даже завести корову и коня - двух гарантов стабильности крестьянского быта.
И тут Чипка в третий раз сталкивается с несправедливостью мрзд: выходит указ царя об освобождении крестьян… вот только крепостных обязывают еще два года работать на барина. Сам Чипка свободен: он из казаков и по отцу и по матери. Но его наставник в чабанском деле дед Улас - крепостной, и он очень тяжело переживает перспективу так и умереть в рабстве.
От деда Чипка и узнает, каким было детство его отца. Оказывается, маленький сирота Вареник был крепостным, которого приставили к маленькому барчуку в служки. Не вытерпев барского обращения, юный холоп разбил баричу нос, был нещадно порот на конюшне, а когда оклигав, бежал на Дон, присвоив себе личность казака Остапа Хруща.
Выслушав историю своего отца, Чипка сделал неортодоксальные выводы:
«- Ні! Недобре зробив батько, - глухо якось, з протягом, почав Чіпка... - Ні... негаразд!.. Чому він їх не вирізав, не випалив?..
- Кого, сину?
- Панів! - одказав твердо Чіпка.
- Що це ти, сину, кажеш? Хай їм господь за те оддячить, а не люди!
Чіпка мовчав. Мотря перехрестилась та й знову заплакала. Тихо носився той плач по хаті під темний вечір; тихо слався по долівці, по стелі, по білих стінах та давив, як обценьками, серце і в матері і в сина.
Він сидів зажурений, німий, як стіна. В його думці, перед його очима, носився чорним вороном батько...
"Бідний мій тату! - думав він. - Не знав ти долі від самого малку - може, аж до смерті... Ганяла вона тебе з одного краю світа на другий, од панського двору до Дону, од Дону - до прийому... Де ж тепер ти? Що тепер з тобою?.. Чи тліє під землею твоє наболілеє тіло? Чи порвала його московська нагайка на шмаття? Чи пронизала тебе вража куля у бої?.. І загребли твої кості з кінськими кістками в одну домовину, в одну високу могилу?! І нікому вона не скаже, не по-віда, що під нею лежить твоя мучена душа без одплати... А може, тебе доля занесла куди в далеку чужину, на інший край світа, ти думаєш-гадаєш, не досипляючи ночей, про матір: як вона тут, бідолашна, повертається, що з нею виробляють люди... Ой, боже наш, боже! Ти - всесвітній царю: ти все бачиш, все знаєш... ти один наглядаєш над землею і маєш волю над нею... Чому ж ти не скараєш злого - хай не карає доброго?! Чому ти не вдариш на злочинця своїм гнівом праведним?.. Ні... ти мовчиш... мовчиш, як глупа ніч... До тебе не доходить плач наш... наші сльози... їх заступили од тебе вороги наші... Ти не скараєш їх... ні?»
Таким образом там, где Раскольников предстает ницшеанцем-теоретиком, Чипка очень быстро переходит к практике. Но это потом, а пока он приударяет за Галей, обратимся к реестру мировых несправедливостей, с которыми сталкивается Раскольников.
Побывав у мерзкой старушки-процентщицы, Раскольников идет в кабак. В кабаке он встречает Мармеладова, пьяную сволочь, которая плачется ему на жизнь и рассказывает о дочери Сонечке, вынужденной пойти на панель, потому что пьяное чмо Мармеладов не в силах прокормить семью. Он исповедуется Раскольникову в том, как фактически жрет свою семью, и Раскольников ни секунды не думает дать ему по чавке. Затем он получает письмо от матери, которая фактически делает с Дуней то же, что Мармеладов сделал с Сонечкой: продает ее, только оптом и «достойным образом», замуж. Прочитав письмо, он опять отправляется шляться, и встречает совсем молоденькую девочку, по всей видимости, изнасилованную. Сначала Раскольников отгоняет от нее приставалу и вызывает городового, но потом его настроение внезапно меняется:
«В эту минуту как будто что-то ужалило Раскольникова; в один миг его как будто перевернуло. - Послушайте, эй! - закричал он вслед усачу. Тот оборотился. - Оставьте! Чего вам? Бросьте! Пусть его позабавится (он указал на франта). Вам-то чего? Городовой не понимал и смотрел во все глаза. Раскольников засмеялся. - Э-эх! - проговорил служивый, махнув рукой, и пошел вслед за франтом и за девочкой, вероятно приняв Раскольникова иль за помешанного, или за что-нибудь еще хуже. «Двадцать копеек мои унес, - злобно проговорил Раскольников, оставшись один. - Ну пусть и с того тоже возьмет да и отпустит с ним девочку, тем и кончится... И чего я ввязался тут помогать! Ну мне ль помогать? Имею ль я право помогать? Да пусть их переглотают друг друга живьем - мне-то чего? И как я смел отдать эти двадцать копеек. Разве они мои?»»
После этого Раскольников видит сон о несчастной лошаденке, забитой мужиками, потом встречает слабоумную сестру старушки-процентщицы, Лизавету, которую супружеская чета мещан подбивает, по всей видимости, опять-таки на акт проституции. Узнав, что в семь часов Лизаветы не будет, раскольников окончательно решается на убийство.
По итогам первых двух глав обоих романов кратенькое резюмэ: в то время, как украинский роман рисует нам людей, которых сама жизнь спихнула на самое дно и топчет ногами - а они, как та лягушка, выбарахтываются и стараются еще какое-то масло сбить из дерьма, - и им это по временам даже удается! - русский роман рисует целую плеяду персонажей, которые, имея изначально неплохо старт, проебывают свою жизнь, после чего, найдя самого слабого и беззащитного из своей среды - Сонечку, Дуняшу, Лизавету, - впиваются ему в загривок и начинают ЖРАТ.
Продолжение следует.