Два Тараса
Нечто вроде предисловия
Как я вижу, довольно многих в мой журнал привлек разбор Лермонтовской "Бэлы". Я привествтую этих людей, и кое-кому я даже пообещала проолжение разбора "Героя нашего времени", но "Тараса Бульбу" я обещала раньше.
Как известно, Тарас существует в двух редакциях. И разница между этими редакциями отражает - ну, в моих глазах, по крайней мере, а вы себе как знаете - попытки украинца вписаться в русский имперский дискурс, осозание неизбежности провала и горькое чувство по этому поводу.
Мироощущение романтика трагично, а мироощущение романтика в Империи трагично в квадрате. Недаром Байрон бежит свет за очи и умирает где-то в греческих бебенях, недаром Китс помирает от чахотки совсем молодым, недаром Пушкин и Лермонтов подгадывают себе пулю, перед тем сделав пророчество в собственных книгах. Гоголю тяжелее, он еще и украинец. Украинец может держаться здравого смысла, может сходить с ума, но он никогда не теряет ощущения грани между здравым смыслом и безумием. Система же организованного безумия Империи повергает его в ужас. Если он искренне пытается вписаться и загоняет этот ужас в подсознание, тот прет оттуда дикими, фантасмагорическими образами. Отсюда все эти ходячие носы, записки сумасшедших и призраки замученных нищетой Акакий Акакиевичей.
"Тарас" в 1835 году получился такой бомбой, потому что это не просто романтическая повесть - это квинтэссенция романтизма. Экзотическая и одновременно историческая тематика - раз. Внимание к самым примитивным, первичным человеческим страстям - два. Вольный, ничем не скованный стиль письма - три. Героическая тематика - четыре. Гротеск - пять. Пафос - шесть. Бафос - семь. Ничем не скованное воображение - восемь. Сентиментальная меланхолия - девять. Этнография - десять. Трагическое мироощущение - одиннацать... Да любую характерную черту романтизма из любой литературоведческой энциклопедии возьмите - и вы найдете ее в "Тарасе". Он сам в себе энциклопедия. Пушкин еще только пишет свою "Капитанскую дочку", "вещицу в духе Вальтер Скотта", а Гоголя он называет уже состоявшимся Скоттом, именно за "Тараса". Александр Сергеич, простите, но Скотт весь умещается в "Тарасе". Вместе с сапогами. И вы, мистер Скотт, простите тоже.
Я наберусь наглости и скажу-таки, что сам автор не понял толком, что у него получилось.
Понял бы - не взялся бы доделывать и переделывать.
Нет, в некоторых отношениях редакция 1842 года лучше. Там больше и пространней рассказывается о казачестве, там появились очень сочные сцены вроде выборов на Сечи и подробней расписан решительный бой при Дубно, но центральный образ романа, сам Тарас, пострадал так, как от поляков он не пострадал бы.
Гоголь попытался сделать Бульбу положительным персонажем. А толпы идиотов-литературоведов решили, что у него получилось. И рук не хватает для фейспалма, когда думаешь о миллионах школьников, царапающих сочинение на тему "Тарас Бульба - патриот русской земли".
(Кстати, домашнее задание: подумайте, почему в русской классической литературе так фигово с изображением патриотов, что пришлось натягивать на этот глобус старого хохла).
Много, много придется приложить усилий, чтобы стряхнуть с Бульбы коросту совкового литературоведения и увидеть его таким, какой он есть. Начнем же.
Начнем с событийного ряда, фабулы повести. К старому полковнику Тарасу приезжают двое его сыновей, закончивших академию, Остап и Андрий. Тарас везет их на Сечь, чтобы они там причастились разгульной казацкой жизни. Но войны, как назло, нет, и самому Тарасу становится скучно бухать и гулять. Он инспирирует грабительский поход на королевские земли и берет в осаду город Дубно. Дочь дубненского воеводы узнает среди осаждающих влюбленного в нее Андрия, проводит его в город тайным ходом и обещает ему руку и сердце, если тот перейдет на сторону горожан (я объясню, почему не говорю "на сторону поляков"). Андрий меняет знамена, благодаря его знанию запорожского лагеря дубненцам удается нанести казакам решительный удар и захватить многих пленных, в том числе и Остапа. Тарас во время этой вылазки убивает Андрия за предательство. После битвы в лагере казаков наступает раскол: гонцы приносят весть, что Сечь захвачена татарами и многие казаки угнаны в рабство. Часть хочет отправиться выручать товарищей из плена, другая часть во главе с Тарасом остается под Дубно: там тоже пленники (и старший сын Тараса). Во время новой битвы поляки легко уничтожают это ополовиненное войско. Тарас выживает чудом - после удара саблей по голове его принимают за мертвого. Тарас принимает участие в крымском походе, но ни победа, ни добыча его не радуют - сын в плену и ждет казни. Тарас при помощи Янкеля пробирается в Варшаву и за большую взятку пытается добиься свидания с свном - но из-за своего дурного характера сам же и проваливает дело. После казни Остапа Тарас начинает свою маленькую личную войну против Королевства, которую, конечно же, проигрывает. Его берут в плен и расчленяют заживо (да, не сжигают, а именно так). Финита.
Неприятная фигура Тарас, как ни крути. Если вдуматься еще глубже - то фигура совершенно хтоническая: старик, пожирающий молодых цветущих сыновей, Хронос, одержавший страшную победу над юностью и жизнью, вампир, уничтоживший свою "кормовую базу" и под конец сам себя.
Вчитаемся в текст. Сыновья Тараса, пусть и весьма задиристые юноши, не выказывают особого желания ни ехать на Сечь, ни вступать в войну. Хотя они входят во вкус и того, и другого - инициатива всякий раз исходит от отца. Это ему хочется бросить вызов неизбежной старости, это ради себя он разжигает никому не нужную войну. За деньги, которые Тарас тратит на попытки добраться до Остапа, он мог бы отправить сыновей ко двору любого из магнатов или для продолжения учебы за границу, обеспечить им блестящую карьеру, достойно женить - но он предпочел просто выбросить их жизни без всякой пользы, и свою тоже.
Но вместе с тем Тарас полон необъяснимого обаяния. Это как с "Тремя Мушкетерами" - вроде понимаешь, что персонаж редкостный поц, а не можешь ему не симпатизировать. Впрочем, это характерно для романтической литературы вообще: вот кто интереснее, Айвенго или Бриан де Буагильбер? Констанция или Миледи? То-то же. Романтизм обожает эгоцентричных сукинсынов. "Лорд Байрон прихотью удачной облек в унылый романтизм и безнадежный эгоизм", пишет Пушкин. Вот только у Гоголя романтизм ни фига не унылый - он кровавый, мясной, пульсирующий и бьющийся. Всех этих Мельмотов и Корсаров, докучи взятых, толстый казак со смешным когноменом Бульба давит своей двухпудовой жопой.
Тарас 1835 года издания - в чистом виде "рыцарь крови". Он не нуждается в каких-либо нравственных оправданиях. Гоголь так и пишет: "Вообще он был большой охотник до набегов и бунтов; он носом слышал, где и в каком месте вспыхивало возмущение, и уже, как снег на голову, являлся на коне своем. "Ну, дети! что и как? кого и за что нужно бить?" -- обыкновенно говорил он и вмешивался в дело. Однако ж, прежде всего, он строго разбирал обстоятельства и в таком только случае приставал, когда видел, что поднявшие оружие действительно имели право поднять его, хотя это право было, по его мнению, только в следующих случаях: если соседняя нация угоняла скот, или отрезывала часть земли, или комиссары налагали большую повинность, или не уважали старшин и говорили перед ними в шапках, или посмевались над православною верою -- в этих случаях непременно нужно было браться за саблю, против бусурманов же, татар и турок, он почитал во всякое время справедливым поднять оружие, во славу божию, христианства и казачества."
Тарас адреналиновый наркоман, и в этом плане не особенно отличается от других казаков. Разве что, глядя на сыновей, ловит особенно сильные приходы. Гоголь не оправдывает и не идеализирует запорожцев - только сообщает, что в тот век так более-менее поступали все игроки. И вот это неописуемое простодушие является главным источником обаяния Тараса. К нему не применимы человеческие мерки, он стихия или, если хотите, животное. Ему сочувствуешь, как Годзилле: вроде и понимаешь, что тварь эту надо уничтожить ради всеобщей безопасности, а все-таки понимаешь и то, что тварь вроде бы и не совсем виновата: такова ее натура, и все тут. И нет никаких средств изменить эту натуру, никаких стимулов для нее - ни страх, ни совесть над ней не властны, и даже любовь к сыну не может удержать Тараса от того, чтобы в решительный момент поссориться со стражником и обосрать себе последнее свидание. Кстати, несмотря на высокий трагический накал это одновременно и комическая сцена. Тарас невероятно смешон на иллюстрации Васнецова в этот момент:
http://az.lib.ru/img/g/gogolx_n_w/text_0380/tb-4.jpg
Невозможно найти для Тараса какого-то отдельного исторического прототипа. Более того, невозможно привязать его по времени к какому-то конкретному историчскому периоду. Хотя вроде бы Гоголь это делает, но украинскому глазу (да и русскому, если человек знает историю Украины) видно, что в книге допущено несколько диких анахронизмов.
Например, в самом начале Гоголь вроде бы дает привязку ко времени: "-- А поворотись, сынку! цур тебе, какой ты смешной! Что это на вас за поповские подрясники? И эдак все ходят в академии?"
Академия эта может только Киево-Могилянской Академией, а значит, действие происходит после 1658 года, когда она обрела этот статус. Иначе Тарас сказал бы "в коллегии" либо "в школе". Адам Кисель, упомянутый в тексте, стал воеводой Киевским как раз в 1649 гоу.
Но пробежимся по тексту немного дальше - и откроем рот в изумлении: "Всё в светлице было, убрано во вкусе того времени; а время это касалось XVI века, когда еще только что начинала рождаться мысль об унии". Более того, Тарас Бульба начинал свою карьеру при Батории: "Когда Баторий устроил полки в Малороссии и облек ее в ту воинственную арматуру, которою сперва означены были одни обитатели порогов, он был из числа Первых полковников". То есть, между его молодостью и Могилянкой - почти сто лет! Еще не основаны даже школы, которым предстоит слиться в Академию: Братская и Лаврская. Да и по всем описываемым реалиям Сечи - это Сечь до Сагайдачного. Там рулят еще кошевые, а не гетманы, там не вспоминают о Хотинской победе или походе на Москву.
Однако вот на Сечь прибывают оборванцы - и выясняется, что они с Гетьманщины: "-- Слышали ли вы, что делается на Гетьманщине? " Но Гетьманщина - образование, появившееся после и вследствие восстания Хмельницкого! Однако Хмельниччина ни разу не упомянута, что совершенно дико, ведь это событие и в культурном, и в политическом отношении совершенно перепахало Украину. Гетьман, сожженный в быке - это явно Павлюк, итакие слухи ходили о его казни; восстание Павлюка - 1637 год. И наконец, в последних главах Гоголь дает четкую историческую привязку событий романа к восстанию Остряницы: "Верховным начальником войска был гетьман Остраница, еще молодой, кипевший желанием скорее сбросить утеснительный деспотизм, наложенный самоуправием государственных магнатов, и очистить Украину от жидовства, унии и постороннего сброда. Возле него был виден престарелый и опытный товарищ и советник его Гуня". Это 1638 год, но как тогда быть с Киево-Могилянской академией, воеводой Киселем и тем фактом, что Бульба был полковником при Батории? В 1638 году Тарасу 60 - значит, при Батоории он никак не мог быть полковником, он едва родился, когда Баторий учредил казачий реестр.
Конечно же, Гоголь не мог насажать таких ошибок по неведению, он хорошо делал домашние задания. Анахронизмы эти понатыканы в тексте нарочно, и несут важную символическую нагрузку: они говорят нам, что Тарас не историческая, а мифическая фигура, что спрашивать о годах его рождения и смерти - все равно что уточнять даты жизни Геракла или Желтого Императора. Тарас вне времени, он жил всегда и никогда, он Сечь, он воплощенная казачья вольность. Недаром его гибель приурочена к восстанию Остряницы - последнему большому восстанию казаков перед Хмельниччиной, навсегда переломившей все.
И еще немного об историческом бэкграунде. Дубно, которе осаждают казаки - с 1386 года вотчина князей Острожских. Город находился на королевских землях, но Острожские всегда были православными и не просто так, а упертыми защитниками православия, меценатами и благотворителями. Дубно - один из важнейших культурных центров своего времени, там работали Смотрицкий, Сакович, Железо и другие видные деятели, там печатались книги и писались трактаты. В Дубно жило много людей разных вероисповеданий, однако большинство ссоставляли православные. Но казакам до всего этого дела нет, они разгульная стихия, "страшна і люта дурь". Дубно интересует их как город с богатой казной и множеством пухлых купцов. Поза "защитников православия" им тут очень не идет и Гоголь на нее не напирает.
Однако на протяжении семи лет между первым и вторым изданием "Тараса Бульбы" Гоголь успел сдружиться со славянофилами. Я уж не знаю, виноваты они или нет, пусть гоголеведы скажут об этом, но, короче, Гоголь попытался сделать из Тараса хотя бы относительно положительного персонажа.
Ой, бля...
Характеристика Тараса теперь стала выглядеть так:
"Тарас был один из числа коренных, старых полковников: весь был он создан для бранной тревоги и отличался грубой прямотой своего нрава. Тогда влияние Польши начинало уже оказываться на русском дворянстве. Многие перенимали уже польские обычаи, заводили роскошь, великолепные прислуги, соколов, ловчих, обеды, дворы. Тарасу было это не по сердцу. Он любил простую жизнь козаков и перессорился с теми из своих товарищей, которые были наклонны к варшавской стороне, называя их холопьями польских панов. Вечно неугомонный, он считал себя законным защитником православия. Самоуправно входил в села, где только жаловались на притеснения арендаторов и на прибавку новых пошлин с дыма. Сам с своими козаками производил над ними расправу и положил себе правилом, что в трех случаях всегда следует взяться за саблю, именно: когда комиссары не уважили в чем старшин и стояли пред ними в шапках, когда поглумились над православием и не почтили предковского закона и, наконец, когда враги были бусурманы и турки, против которых он считал во всяком случае позволительным поднять оружие во славу христианства". То есть, он уже не просто баламут и траблмейкер, он уже ревнитель правой веры.
При этом Гоголь гораздо подробнее расписывает творимые им мерзости. Сравним версию 1835 года с версией 1842:
1835:
"Скоро весь польский юго-запад сделался добычею страха; везде только и слышно было про запорожцев. Скудельные южные города и села были совершенно стираемы с лица земли. Арендаторы-жиды были вешаны кучами, вместе с католическим духовенством. Запорожцы, как бы пируя, протекали путь свой, оставляя за собою пустые пространства. Нигде не смел остановить их отряд польских войск: они были рассеваемы при первой схватке. Ничто не могло противиться азиатской атаке их. Прелат, находившийся тогда в Радзивиловском монастыре, прислал от себя двух монахов с представлением, что между запорожцами и правительством существует согласие и что они явно нарушают свою обязанность к королю, а вместе с тем и народные права. "Скажи епископу от лица всех запорожцев,-- сказал кошевой,-- чтобы он ничего не боялся: это козаки еще только люльки раскуривают." И скоро величественное аббатство обхватилось сокрушительным пламенем, и колоссальные готические окна его сурово глядели сквозь разделявшиеся волны огня. Бегущие толпы монахов, солдат, жидов наводнили многолюдные города и деревни, почти оставленные на произвол неприятеля. Один только город Дубно не сдавался."
1842:
" Скоро весь польский юго-запад сделался добычею страха. Всюду пронеслись слухи: "Запорожцы!.. показались запорожцы!.." Все, что могло спасаться, спасалось. Все подымалось и разбегалось, по обычаю этого нестройного, беспечного века, когда не воздвигали ни крепостей, ни замков, а как попало становил на время соломенное жилище свое человек. Он думал: "Не тратить же на избу работу и деньги, когда и без того будет она снесена татарским набегом!" Все всполошилось: кто менял волов и плуг на коня и ружье и отправлялся в полки; кто прятался, угоняя скот и унося, что только можно было унесть. Попадались иногда по дороге и такие, которые вооруженною рукою встречали гостей, но больше было таких, которые бежали заранее. Все знали, что трудно иметь дело с буйной и бранной толпой, известной под именем запорожского войска, которое в наружном своевольном неустройстве своем заключало устройство обдуманное для времени битвы. Конные ехали, не отягчая и не горяча коней, пешие шли трезво за возами, и весь табор подвигался только по ночам, отдыхая днем и выбирая для того пустыри, незаселенные места и леса, которых было тогда еще вдоволь. Засылаемы были вперед лазутчики и рассыльные узнавать и выведывать, где, что и как. И часто в тех местах, где менее всего могли ожидать их, они появлялись вдруг -- и все тогда прощалось с жизнью. Пожары охватывали деревни; скот и лошади, которые не угонялись за войском, были избиваемы тут же на месте. Казалось, больше пировали они, чем совершали поход свой. Дыбом стал бы ныне волос от тех страшных знаков свирепства полудикого века, которые пронесли везде запорожцы. Избитые младенцы, обрезанные груди у женщин, содранная кожа с ног по колена у выпущенных на свободу, -- словом, крупною монетою отплачивали козаки прежние долги. Прелат одного монастыря, услышав о приближении их, прислал от себя двух монахов, чтобы сказать, что они не так ведут себя, как следует; что между запорожцами и правительством стоит согласие; что они нарушают свою обязанность к королю, а с тем вместе и всякое народное право.
-- Скажи епископу от меня и от всех запорожцев, -- сказал кошевой, -- чтобы он ничего не боялся. Это козаки еще только зажигают и раскуривают свои трубки.
И скоро величественное аббатство обхватилось сокрушительным пламенем, и колоссальные готические окна его сурово глядели сквозь разделявшиеся волны огня. Бегущие толпы монахов, жидов, женщин вдруг омноголюдили те города, где какая-нибудь была надежда на гарнизон и городовое рушение. Высылаемая временами правительством запоздалая помощь, состоявшая из небольших полков, или не могла найти их, или же робела, обращала тыл при первой встрече н улетала на лихих конях своих. Случалось, что многие военачальники королевские, торжествовавшие дотоле в прежних битвах, решались, соединя свои силы, стать грудью против запорожцев. И тут-то более всего пробовали себя наши молодые козаки, чуждавшиеся грабительства, корысти и бессильного неприятеля, горевшие желанием показать себя перед старыми, померяться один на один с бойким и хвастливым ляхом, красовавшимся на горделивом коне, с летавшими по ветру откидными рукавами епанчи. Потешна была наука. (...) Войско решилось идти прямо на город Дубно, где, носились слухи, было много казны и богатых обывателей."
Согласитесь, на фоне этого поступок Андрия кажется уже вполне человеческим. Такую шоблу нужно бросить хотя бы ради спасения своей души. Видимо, поэтому Гоголь и вкладывает в уста Андрия слова, которых не было раньше в повести:
"-- А что мне отец, товарищи и отчизна! -- сказал Андрий, встряхнув быстро головою и выпрямив весь прямой, как надречная осокорь, стан свой. -- Так если ж так, так вот что: нет у меня никого! Никого, никого! -- пввторил он тем же голосом и сопроводив его тем движеньем руки, с каким упругий, несокрушимый козак выражает решимость на дело, неслыханное и невозможное для другого. -- Кто сказал, что моя отчизна Украйна? Кто дал мне ее в отчизны? Отчизна есть то, чего ищет душа наша, что милее для нее всего. Отчизна моя -- ты! Вот моя отчизна! И понесу я отчизну сию в сердце моем, понесу ее, пока станет моего веку, и посмотрю, пусть кто-нибудь из козаков вырвет ее оттуда! И все, что ни есть, продам, отдам, погублю за такую отчизну!"
Но это не очень помогает, Тарас все равно выглядит изрядным упырем. Поэтому Гоголь делает гениальную совершенно штуку - он, во-первых, обессмысливает человеческое измерение поступка Андрия: панночка все равно спаслась бы от голожной смерти, потому что в город пришло подкрепление, Бужацкий полковник. Гоголь подробно описывает, как пленных казаков, которых повязали пьяными, поляки выводят на вал, чтобы поглумиться - и, представив их жертвами, поневоле вышибает сочувствие из читателя (кроме циников вроде меня, которые думают: катюгам по заслугам).
А во-вторых, он стычку по стенами Дубно расписывает языком Илиады: казаки гибнут пафосно, в количествах, и кажому Гоголь дает имя, и успевает каждому двумя-тремя штрихами создать характер, так, что на время даже забываешь, что эти молодцы жгли и резали мирных людей (на сцене похорон обратно вспоминаешь). Остап получает свои 15 минут славы: прямо на поле боя его выбирают куренным атаманом.
Затем следует сцена разделения войска, в ходе которой говорится много пафосных речей о товариществе и его святости, и снова о православной вере:
" Итак, выпьем, товарищи, разом выпьем поперед всего за святую православную веру: чтобы пришло наконец такое время, чтобы по всему свету разошлась и везде была бы одна святая вера, и все, сколько ни есть бусурменов, все бы сделались христианами! Да за одним уже разом выпьем и за Сечь, чтобы долго она стояла на погибель всему бусурменству, чтобы с каждым годом выходили из нее молодцы один одного лучше, один одного краше. Да уже вместе выпьем и за нашу собственную славу, чтобы сказали внуки и сыны тех внуков, что были когда-то такие, которые не постыдили товарищества и не выдали своих. Так за веру, пане-братове, за веру!
-- За веру! -- загомонели все, стоявшие в ближних рядах, густыми голосами.
-- За веру! -- подхватили дальние; и все что ни было, и старое и молодое, выпило за веру.(...)
-- Теперь последний глоток; товарищи, за славу и всех христиан, какие живут на свете!
И все козаки, до последнего в поле, выпили последний глоток в ковшах за славу и всех христиан, какие ни есть на свете. И долго еще повторялось по всем рядам промеж всеми куренями:
-- За всех христиан, какие ни есть на свете! "
Еще раз напоминаю: это произносят люди, которые забавы ради предавали женщин и детей мучительной смерти. Ну ладно, это 16 век, ужасный век, ужасные сердца... Но в просвещенном 19 веке это читают просвещенные славянофилы - и нигде им не жмет. Им глаза совершенно застит пафос, которого в издании 1842 года стало так много, что местами он отваливается хлопьями. Вот читают люди пылкую речь Тараса про товарищество - и нигде им не жмет, что эту речь произносит старый мудак, который этих самых товарищей подбил на бессмысленный поход, где они сейчас лягут пачками, включая сына этого старого мудака. Нет, все упиваются строчками: "Но у последнего подлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся он в саже и в поклонничестве, есть и у того, братцы, крупица русского чувства. И проснется оно когда-нибудь, и ударится он, горемычный, об полы руками, схватит себя за голову, проклявши громко подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное дело. Пусть же знают они все, что такое значит в Русской земле товарищество! Уж если на то пошло, чтобы умирать, -- так никому ж из них не доведется так умирать!.. Никому, никому!.. Не хватит у них на то мышиной натуры их! "
Тарас 1835 года - честное чудовище. Тарас 1842 года - паскудный лицемер. Но из издания в издание речь о товариществе кочует по школьным хрестоматиям.
Гоголь верно уловил эту имперскую струнку - вестись на то, что сказано, а не на то, что сделано. Почти столетие спустя академик Павлов скажет: "Таким образом, господа, вы видите, что русская мысль совершенно не применяет критики метода, т.е. нисколько не проверяет смысла слов, не идет за кулисы слова, не любит смотреть на подлинную действительность."
Казаки Гоголя, умирая один за другим, успевают сказать что-то вроде: "Пусть же цветет вечно Русская земля!.." Все литературные критики пускают умиленную слезу. Ни одна падла не берет в голову, что казаки в это время осаждают РУССКИЙ ПРАВОСЛАВНЫЙ город. Да, не москальский - но русский, ибо его жители (как и сами казаки, впрочем), называли себя "руськими". И прекрасно могли защитить свои права, если местные католики начинали залупаться не в меру.
То есть, любому человеку, малость узнавшему историю Украины, от этих предсмертных монологов несет беспросветной фальшью. Но издание 1842 года делается уже явно для другой аудитории, для той, которая историей Дубно не интересовалась никогда - какой смысл интересоваться провинциальным городком в черте оседлости?
Городом, который, на минуточку, упомянут в летописях раньше Москвы?
Понятно, почему на этом фоне Гоголь так напирает на товарищество. Это единственное человеческое качество, что проявляют и отстаивают казаки искренне - не только словом, но и делом. Понятно и то, почему Тарас во втором издании отказывается хоронить Андрия - этому новому Тарасу разбойничья спайка дороже уз родства. Андрий предал семью - ладно, а вот товарищей бросил - вот этого Тарас не может простить.
(Кстати, надо сказать, что ИРЛ казаки меняли знамена достаточно часто и особых трагедий в том не видели).
Но горький итог этому товариществу Гоголь подводит беспощадно: "Оглянулся он теперь вокруг себя: все новое на Сечи, все перемерли старые товарищи. Ни одного из тех, которые стояли за правое дело, за веру и братство. И те, которые отправились с кошевым в угон за татарами, и тех уже не было давно: все положили головы, все сгибли -- кто положив на самом бою честную голову, кто от безводья и бесхлебья среди крымских солончаков, кто в плену пропал, не вынесши позора; и самого прежнего кошевого уже давно не было на свете, и никого из старых товарищей; и уже давно поросла травою когда-то кипевшая козацкая сила. Слышал он только, что был пир, сильный, шумный пир: вся перебита вдребезги посуда; нигде не осталось вина ни капли, расхитили гости и слуги все дорогие кубки и сосуды, -- и смутный стоит хозяин дома, думая: "Лучше б и не было того пира"."
И вот мы читаем последние строки романа. Финал тоже изменился за лето: в первом варианте Тараса распинали на дереве с тем, чтобы потом расчленить (в кадре его не убивают), но Гоголь решил добавить поэтическй справедливости и эпического превозмогания: Тарас успевает не только подсказать подельникам мысль про челны, но и толкнуть очередную пафосную речь: "-- Прощайте, товарищи! -- кричал он им сверху. -Вспоминайте меня и будущей же весной прибывайте сюда вновь да хорошенько погуляйте! Что, взяли, чертовы ляхи? Думаете, есть что-нибудь на свете, чего бы побоялся козак? Постойте же, придет время, будет время, узнаете вы, что такое православная русская вера! Уже и теперь чуют дальние и близкие народы: подымается из Русской земли свой царь, и не будет в мире силы, которая бы не покорилась ему!.."
Вот честно, если бы я была русским славянофилом в то время, я бы спросила: Николай Васильич, а чо за фигня? Во-первых, почему хвала Русской земле исходит из уст человека, к которому с подветренной стороны заходить не стоит? А во-вторых, что значит "подымается из русской земли свой царь" - у тебя тут 1630-е годы, династи Романовых уже не подымается, а царит. Или ты о другом каком царе? А в-третьих, я понимаю, что восклицание красивое: "Да разве найдутся на свете такие огни, муки и такая сила, которая бы пересилила русскую силу!" - но у тебя же по самому ходу повествования получается, что есть: поляки отпинали казаков под Дубном, татары - тех, что пошел выручать пленных в Крым, а некоторое время спустя поляки еще и Остряницу отпинали вместе с Тарасом. Ну да, допустим, Тарас показал не меньше предсмертной крутизны, чем сын и в страшны муках умер молча. Но у тебя получается тогда, что русские - то есть, казаки, мы же оин народ, типа, да? - только на то и годятся, чтобы красиво умирать?"
Думаю, улыбнулся бы мне Гоголь лукаво, и ничего не ответил.
А еще думаю, что дузья-славянофилы ему не задавали таких вопросов почему-то. Нет, не задавали.
This entry was originally posted at http://morreth.dreamwidth.org/1934364.html. Please comment there using OpenID.
Как я вижу, довольно многих в мой журнал привлек разбор Лермонтовской "Бэлы". Я привествтую этих людей, и кое-кому я даже пообещала проолжение разбора "Героя нашего времени", но "Тараса Бульбу" я обещала раньше.
Как известно, Тарас существует в двух редакциях. И разница между этими редакциями отражает - ну, в моих глазах, по крайней мере, а вы себе как знаете - попытки украинца вписаться в русский имперский дискурс, осозание неизбежности провала и горькое чувство по этому поводу.
Мироощущение романтика трагично, а мироощущение романтика в Империи трагично в квадрате. Недаром Байрон бежит свет за очи и умирает где-то в греческих бебенях, недаром Китс помирает от чахотки совсем молодым, недаром Пушкин и Лермонтов подгадывают себе пулю, перед тем сделав пророчество в собственных книгах. Гоголю тяжелее, он еще и украинец. Украинец может держаться здравого смысла, может сходить с ума, но он никогда не теряет ощущения грани между здравым смыслом и безумием. Система же организованного безумия Империи повергает его в ужас. Если он искренне пытается вписаться и загоняет этот ужас в подсознание, тот прет оттуда дикими, фантасмагорическими образами. Отсюда все эти ходячие носы, записки сумасшедших и призраки замученных нищетой Акакий Акакиевичей.
"Тарас" в 1835 году получился такой бомбой, потому что это не просто романтическая повесть - это квинтэссенция романтизма. Экзотическая и одновременно историческая тематика - раз. Внимание к самым примитивным, первичным человеческим страстям - два. Вольный, ничем не скованный стиль письма - три. Героическая тематика - четыре. Гротеск - пять. Пафос - шесть. Бафос - семь. Ничем не скованное воображение - восемь. Сентиментальная меланхолия - девять. Этнография - десять. Трагическое мироощущение - одиннацать... Да любую характерную черту романтизма из любой литературоведческой энциклопедии возьмите - и вы найдете ее в "Тарасе". Он сам в себе энциклопедия. Пушкин еще только пишет свою "Капитанскую дочку", "вещицу в духе Вальтер Скотта", а Гоголя он называет уже состоявшимся Скоттом, именно за "Тараса". Александр Сергеич, простите, но Скотт весь умещается в "Тарасе". Вместе с сапогами. И вы, мистер Скотт, простите тоже.
Я наберусь наглости и скажу-таки, что сам автор не понял толком, что у него получилось.
Понял бы - не взялся бы доделывать и переделывать.
Нет, в некоторых отношениях редакция 1842 года лучше. Там больше и пространней рассказывается о казачестве, там появились очень сочные сцены вроде выборов на Сечи и подробней расписан решительный бой при Дубно, но центральный образ романа, сам Тарас, пострадал так, как от поляков он не пострадал бы.
Гоголь попытался сделать Бульбу положительным персонажем. А толпы идиотов-литературоведов решили, что у него получилось. И рук не хватает для фейспалма, когда думаешь о миллионах школьников, царапающих сочинение на тему "Тарас Бульба - патриот русской земли".
(Кстати, домашнее задание: подумайте, почему в русской классической литературе так фигово с изображением патриотов, что пришлось натягивать на этот глобус старого хохла).
Много, много придется приложить усилий, чтобы стряхнуть с Бульбы коросту совкового литературоведения и увидеть его таким, какой он есть. Начнем же.
Начнем с событийного ряда, фабулы повести. К старому полковнику Тарасу приезжают двое его сыновей, закончивших академию, Остап и Андрий. Тарас везет их на Сечь, чтобы они там причастились разгульной казацкой жизни. Но войны, как назло, нет, и самому Тарасу становится скучно бухать и гулять. Он инспирирует грабительский поход на королевские земли и берет в осаду город Дубно. Дочь дубненского воеводы узнает среди осаждающих влюбленного в нее Андрия, проводит его в город тайным ходом и обещает ему руку и сердце, если тот перейдет на сторону горожан (я объясню, почему не говорю "на сторону поляков"). Андрий меняет знамена, благодаря его знанию запорожского лагеря дубненцам удается нанести казакам решительный удар и захватить многих пленных, в том числе и Остапа. Тарас во время этой вылазки убивает Андрия за предательство. После битвы в лагере казаков наступает раскол: гонцы приносят весть, что Сечь захвачена татарами и многие казаки угнаны в рабство. Часть хочет отправиться выручать товарищей из плена, другая часть во главе с Тарасом остается под Дубно: там тоже пленники (и старший сын Тараса). Во время новой битвы поляки легко уничтожают это ополовиненное войско. Тарас выживает чудом - после удара саблей по голове его принимают за мертвого. Тарас принимает участие в крымском походе, но ни победа, ни добыча его не радуют - сын в плену и ждет казни. Тарас при помощи Янкеля пробирается в Варшаву и за большую взятку пытается добиься свидания с свном - но из-за своего дурного характера сам же и проваливает дело. После казни Остапа Тарас начинает свою маленькую личную войну против Королевства, которую, конечно же, проигрывает. Его берут в плен и расчленяют заживо (да, не сжигают, а именно так). Финита.
Неприятная фигура Тарас, как ни крути. Если вдуматься еще глубже - то фигура совершенно хтоническая: старик, пожирающий молодых цветущих сыновей, Хронос, одержавший страшную победу над юностью и жизнью, вампир, уничтоживший свою "кормовую базу" и под конец сам себя.
Вчитаемся в текст. Сыновья Тараса, пусть и весьма задиристые юноши, не выказывают особого желания ни ехать на Сечь, ни вступать в войну. Хотя они входят во вкус и того, и другого - инициатива всякий раз исходит от отца. Это ему хочется бросить вызов неизбежной старости, это ради себя он разжигает никому не нужную войну. За деньги, которые Тарас тратит на попытки добраться до Остапа, он мог бы отправить сыновей ко двору любого из магнатов или для продолжения учебы за границу, обеспечить им блестящую карьеру, достойно женить - но он предпочел просто выбросить их жизни без всякой пользы, и свою тоже.
Но вместе с тем Тарас полон необъяснимого обаяния. Это как с "Тремя Мушкетерами" - вроде понимаешь, что персонаж редкостный поц, а не можешь ему не симпатизировать. Впрочем, это характерно для романтической литературы вообще: вот кто интереснее, Айвенго или Бриан де Буагильбер? Констанция или Миледи? То-то же. Романтизм обожает эгоцентричных сукинсынов. "Лорд Байрон прихотью удачной облек в унылый романтизм и безнадежный эгоизм", пишет Пушкин. Вот только у Гоголя романтизм ни фига не унылый - он кровавый, мясной, пульсирующий и бьющийся. Всех этих Мельмотов и Корсаров, докучи взятых, толстый казак со смешным когноменом Бульба давит своей двухпудовой жопой.
Тарас 1835 года издания - в чистом виде "рыцарь крови". Он не нуждается в каких-либо нравственных оправданиях. Гоголь так и пишет: "Вообще он был большой охотник до набегов и бунтов; он носом слышал, где и в каком месте вспыхивало возмущение, и уже, как снег на голову, являлся на коне своем. "Ну, дети! что и как? кого и за что нужно бить?" -- обыкновенно говорил он и вмешивался в дело. Однако ж, прежде всего, он строго разбирал обстоятельства и в таком только случае приставал, когда видел, что поднявшие оружие действительно имели право поднять его, хотя это право было, по его мнению, только в следующих случаях: если соседняя нация угоняла скот, или отрезывала часть земли, или комиссары налагали большую повинность, или не уважали старшин и говорили перед ними в шапках, или посмевались над православною верою -- в этих случаях непременно нужно было браться за саблю, против бусурманов же, татар и турок, он почитал во всякое время справедливым поднять оружие, во славу божию, христианства и казачества."
Тарас адреналиновый наркоман, и в этом плане не особенно отличается от других казаков. Разве что, глядя на сыновей, ловит особенно сильные приходы. Гоголь не оправдывает и не идеализирует запорожцев - только сообщает, что в тот век так более-менее поступали все игроки. И вот это неописуемое простодушие является главным источником обаяния Тараса. К нему не применимы человеческие мерки, он стихия или, если хотите, животное. Ему сочувствуешь, как Годзилле: вроде и понимаешь, что тварь эту надо уничтожить ради всеобщей безопасности, а все-таки понимаешь и то, что тварь вроде бы и не совсем виновата: такова ее натура, и все тут. И нет никаких средств изменить эту натуру, никаких стимулов для нее - ни страх, ни совесть над ней не властны, и даже любовь к сыну не может удержать Тараса от того, чтобы в решительный момент поссориться со стражником и обосрать себе последнее свидание. Кстати, несмотря на высокий трагический накал это одновременно и комическая сцена. Тарас невероятно смешон на иллюстрации Васнецова в этот момент:
http://az.lib.ru/img/g/gogolx_n_w/text_0380/tb-4.jpg
Невозможно найти для Тараса какого-то отдельного исторического прототипа. Более того, невозможно привязать его по времени к какому-то конкретному историчскому периоду. Хотя вроде бы Гоголь это делает, но украинскому глазу (да и русскому, если человек знает историю Украины) видно, что в книге допущено несколько диких анахронизмов.
Например, в самом начале Гоголь вроде бы дает привязку ко времени: "-- А поворотись, сынку! цур тебе, какой ты смешной! Что это на вас за поповские подрясники? И эдак все ходят в академии?"
Академия эта может только Киево-Могилянской Академией, а значит, действие происходит после 1658 года, когда она обрела этот статус. Иначе Тарас сказал бы "в коллегии" либо "в школе". Адам Кисель, упомянутый в тексте, стал воеводой Киевским как раз в 1649 гоу.
Но пробежимся по тексту немного дальше - и откроем рот в изумлении: "Всё в светлице было, убрано во вкусе того времени; а время это касалось XVI века, когда еще только что начинала рождаться мысль об унии". Более того, Тарас Бульба начинал свою карьеру при Батории: "Когда Баторий устроил полки в Малороссии и облек ее в ту воинственную арматуру, которою сперва означены были одни обитатели порогов, он был из числа Первых полковников". То есть, между его молодостью и Могилянкой - почти сто лет! Еще не основаны даже школы, которым предстоит слиться в Академию: Братская и Лаврская. Да и по всем описываемым реалиям Сечи - это Сечь до Сагайдачного. Там рулят еще кошевые, а не гетманы, там не вспоминают о Хотинской победе или походе на Москву.
Однако вот на Сечь прибывают оборванцы - и выясняется, что они с Гетьманщины: "-- Слышали ли вы, что делается на Гетьманщине? " Но Гетьманщина - образование, появившееся после и вследствие восстания Хмельницкого! Однако Хмельниччина ни разу не упомянута, что совершенно дико, ведь это событие и в культурном, и в политическом отношении совершенно перепахало Украину. Гетьман, сожженный в быке - это явно Павлюк, итакие слухи ходили о его казни; восстание Павлюка - 1637 год. И наконец, в последних главах Гоголь дает четкую историческую привязку событий романа к восстанию Остряницы: "Верховным начальником войска был гетьман Остраница, еще молодой, кипевший желанием скорее сбросить утеснительный деспотизм, наложенный самоуправием государственных магнатов, и очистить Украину от жидовства, унии и постороннего сброда. Возле него был виден престарелый и опытный товарищ и советник его Гуня". Это 1638 год, но как тогда быть с Киево-Могилянской академией, воеводой Киселем и тем фактом, что Бульба был полковником при Батории? В 1638 году Тарасу 60 - значит, при Батоории он никак не мог быть полковником, он едва родился, когда Баторий учредил казачий реестр.
Конечно же, Гоголь не мог насажать таких ошибок по неведению, он хорошо делал домашние задания. Анахронизмы эти понатыканы в тексте нарочно, и несут важную символическую нагрузку: они говорят нам, что Тарас не историческая, а мифическая фигура, что спрашивать о годах его рождения и смерти - все равно что уточнять даты жизни Геракла или Желтого Императора. Тарас вне времени, он жил всегда и никогда, он Сечь, он воплощенная казачья вольность. Недаром его гибель приурочена к восстанию Остряницы - последнему большому восстанию казаков перед Хмельниччиной, навсегда переломившей все.
И еще немного об историческом бэкграунде. Дубно, которе осаждают казаки - с 1386 года вотчина князей Острожских. Город находился на королевских землях, но Острожские всегда были православными и не просто так, а упертыми защитниками православия, меценатами и благотворителями. Дубно - один из важнейших культурных центров своего времени, там работали Смотрицкий, Сакович, Железо и другие видные деятели, там печатались книги и писались трактаты. В Дубно жило много людей разных вероисповеданий, однако большинство ссоставляли православные. Но казакам до всего этого дела нет, они разгульная стихия, "страшна і люта дурь". Дубно интересует их как город с богатой казной и множеством пухлых купцов. Поза "защитников православия" им тут очень не идет и Гоголь на нее не напирает.
Однако на протяжении семи лет между первым и вторым изданием "Тараса Бульбы" Гоголь успел сдружиться со славянофилами. Я уж не знаю, виноваты они или нет, пусть гоголеведы скажут об этом, но, короче, Гоголь попытался сделать из Тараса хотя бы относительно положительного персонажа.
Ой, бля...
Характеристика Тараса теперь стала выглядеть так:
"Тарас был один из числа коренных, старых полковников: весь был он создан для бранной тревоги и отличался грубой прямотой своего нрава. Тогда влияние Польши начинало уже оказываться на русском дворянстве. Многие перенимали уже польские обычаи, заводили роскошь, великолепные прислуги, соколов, ловчих, обеды, дворы. Тарасу было это не по сердцу. Он любил простую жизнь козаков и перессорился с теми из своих товарищей, которые были наклонны к варшавской стороне, называя их холопьями польских панов. Вечно неугомонный, он считал себя законным защитником православия. Самоуправно входил в села, где только жаловались на притеснения арендаторов и на прибавку новых пошлин с дыма. Сам с своими козаками производил над ними расправу и положил себе правилом, что в трех случаях всегда следует взяться за саблю, именно: когда комиссары не уважили в чем старшин и стояли пред ними в шапках, когда поглумились над православием и не почтили предковского закона и, наконец, когда враги были бусурманы и турки, против которых он считал во всяком случае позволительным поднять оружие во славу христианства". То есть, он уже не просто баламут и траблмейкер, он уже ревнитель правой веры.
При этом Гоголь гораздо подробнее расписывает творимые им мерзости. Сравним версию 1835 года с версией 1842:
1835:
"Скоро весь польский юго-запад сделался добычею страха; везде только и слышно было про запорожцев. Скудельные южные города и села были совершенно стираемы с лица земли. Арендаторы-жиды были вешаны кучами, вместе с католическим духовенством. Запорожцы, как бы пируя, протекали путь свой, оставляя за собою пустые пространства. Нигде не смел остановить их отряд польских войск: они были рассеваемы при первой схватке. Ничто не могло противиться азиатской атаке их. Прелат, находившийся тогда в Радзивиловском монастыре, прислал от себя двух монахов с представлением, что между запорожцами и правительством существует согласие и что они явно нарушают свою обязанность к королю, а вместе с тем и народные права. "Скажи епископу от лица всех запорожцев,-- сказал кошевой,-- чтобы он ничего не боялся: это козаки еще только люльки раскуривают." И скоро величественное аббатство обхватилось сокрушительным пламенем, и колоссальные готические окна его сурово глядели сквозь разделявшиеся волны огня. Бегущие толпы монахов, солдат, жидов наводнили многолюдные города и деревни, почти оставленные на произвол неприятеля. Один только город Дубно не сдавался."
1842:
" Скоро весь польский юго-запад сделался добычею страха. Всюду пронеслись слухи: "Запорожцы!.. показались запорожцы!.." Все, что могло спасаться, спасалось. Все подымалось и разбегалось, по обычаю этого нестройного, беспечного века, когда не воздвигали ни крепостей, ни замков, а как попало становил на время соломенное жилище свое человек. Он думал: "Не тратить же на избу работу и деньги, когда и без того будет она снесена татарским набегом!" Все всполошилось: кто менял волов и плуг на коня и ружье и отправлялся в полки; кто прятался, угоняя скот и унося, что только можно было унесть. Попадались иногда по дороге и такие, которые вооруженною рукою встречали гостей, но больше было таких, которые бежали заранее. Все знали, что трудно иметь дело с буйной и бранной толпой, известной под именем запорожского войска, которое в наружном своевольном неустройстве своем заключало устройство обдуманное для времени битвы. Конные ехали, не отягчая и не горяча коней, пешие шли трезво за возами, и весь табор подвигался только по ночам, отдыхая днем и выбирая для того пустыри, незаселенные места и леса, которых было тогда еще вдоволь. Засылаемы были вперед лазутчики и рассыльные узнавать и выведывать, где, что и как. И часто в тех местах, где менее всего могли ожидать их, они появлялись вдруг -- и все тогда прощалось с жизнью. Пожары охватывали деревни; скот и лошади, которые не угонялись за войском, были избиваемы тут же на месте. Казалось, больше пировали они, чем совершали поход свой. Дыбом стал бы ныне волос от тех страшных знаков свирепства полудикого века, которые пронесли везде запорожцы. Избитые младенцы, обрезанные груди у женщин, содранная кожа с ног по колена у выпущенных на свободу, -- словом, крупною монетою отплачивали козаки прежние долги. Прелат одного монастыря, услышав о приближении их, прислал от себя двух монахов, чтобы сказать, что они не так ведут себя, как следует; что между запорожцами и правительством стоит согласие; что они нарушают свою обязанность к королю, а с тем вместе и всякое народное право.
-- Скажи епископу от меня и от всех запорожцев, -- сказал кошевой, -- чтобы он ничего не боялся. Это козаки еще только зажигают и раскуривают свои трубки.
И скоро величественное аббатство обхватилось сокрушительным пламенем, и колоссальные готические окна его сурово глядели сквозь разделявшиеся волны огня. Бегущие толпы монахов, жидов, женщин вдруг омноголюдили те города, где какая-нибудь была надежда на гарнизон и городовое рушение. Высылаемая временами правительством запоздалая помощь, состоявшая из небольших полков, или не могла найти их, или же робела, обращала тыл при первой встрече н улетала на лихих конях своих. Случалось, что многие военачальники королевские, торжествовавшие дотоле в прежних битвах, решались, соединя свои силы, стать грудью против запорожцев. И тут-то более всего пробовали себя наши молодые козаки, чуждавшиеся грабительства, корысти и бессильного неприятеля, горевшие желанием показать себя перед старыми, померяться один на один с бойким и хвастливым ляхом, красовавшимся на горделивом коне, с летавшими по ветру откидными рукавами епанчи. Потешна была наука. (...) Войско решилось идти прямо на город Дубно, где, носились слухи, было много казны и богатых обывателей."
Согласитесь, на фоне этого поступок Андрия кажется уже вполне человеческим. Такую шоблу нужно бросить хотя бы ради спасения своей души. Видимо, поэтому Гоголь и вкладывает в уста Андрия слова, которых не было раньше в повести:
"-- А что мне отец, товарищи и отчизна! -- сказал Андрий, встряхнув быстро головою и выпрямив весь прямой, как надречная осокорь, стан свой. -- Так если ж так, так вот что: нет у меня никого! Никого, никого! -- пввторил он тем же голосом и сопроводив его тем движеньем руки, с каким упругий, несокрушимый козак выражает решимость на дело, неслыханное и невозможное для другого. -- Кто сказал, что моя отчизна Украйна? Кто дал мне ее в отчизны? Отчизна есть то, чего ищет душа наша, что милее для нее всего. Отчизна моя -- ты! Вот моя отчизна! И понесу я отчизну сию в сердце моем, понесу ее, пока станет моего веку, и посмотрю, пусть кто-нибудь из козаков вырвет ее оттуда! И все, что ни есть, продам, отдам, погублю за такую отчизну!"
Но это не очень помогает, Тарас все равно выглядит изрядным упырем. Поэтому Гоголь делает гениальную совершенно штуку - он, во-первых, обессмысливает человеческое измерение поступка Андрия: панночка все равно спаслась бы от голожной смерти, потому что в город пришло подкрепление, Бужацкий полковник. Гоголь подробно описывает, как пленных казаков, которых повязали пьяными, поляки выводят на вал, чтобы поглумиться - и, представив их жертвами, поневоле вышибает сочувствие из читателя (кроме циников вроде меня, которые думают: катюгам по заслугам).
А во-вторых, он стычку по стенами Дубно расписывает языком Илиады: казаки гибнут пафосно, в количествах, и кажому Гоголь дает имя, и успевает каждому двумя-тремя штрихами создать характер, так, что на время даже забываешь, что эти молодцы жгли и резали мирных людей (на сцене похорон обратно вспоминаешь). Остап получает свои 15 минут славы: прямо на поле боя его выбирают куренным атаманом.
Затем следует сцена разделения войска, в ходе которой говорится много пафосных речей о товариществе и его святости, и снова о православной вере:
" Итак, выпьем, товарищи, разом выпьем поперед всего за святую православную веру: чтобы пришло наконец такое время, чтобы по всему свету разошлась и везде была бы одна святая вера, и все, сколько ни есть бусурменов, все бы сделались христианами! Да за одним уже разом выпьем и за Сечь, чтобы долго она стояла на погибель всему бусурменству, чтобы с каждым годом выходили из нее молодцы один одного лучше, один одного краше. Да уже вместе выпьем и за нашу собственную славу, чтобы сказали внуки и сыны тех внуков, что были когда-то такие, которые не постыдили товарищества и не выдали своих. Так за веру, пане-братове, за веру!
-- За веру! -- загомонели все, стоявшие в ближних рядах, густыми голосами.
-- За веру! -- подхватили дальние; и все что ни было, и старое и молодое, выпило за веру.(...)
-- Теперь последний глоток; товарищи, за славу и всех христиан, какие живут на свете!
И все козаки, до последнего в поле, выпили последний глоток в ковшах за славу и всех христиан, какие ни есть на свете. И долго еще повторялось по всем рядам промеж всеми куренями:
-- За всех христиан, какие ни есть на свете! "
Еще раз напоминаю: это произносят люди, которые забавы ради предавали женщин и детей мучительной смерти. Ну ладно, это 16 век, ужасный век, ужасные сердца... Но в просвещенном 19 веке это читают просвещенные славянофилы - и нигде им не жмет. Им глаза совершенно застит пафос, которого в издании 1842 года стало так много, что местами он отваливается хлопьями. Вот читают люди пылкую речь Тараса про товарищество - и нигде им не жмет, что эту речь произносит старый мудак, который этих самых товарищей подбил на бессмысленный поход, где они сейчас лягут пачками, включая сына этого старого мудака. Нет, все упиваются строчками: "Но у последнего подлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся он в саже и в поклонничестве, есть и у того, братцы, крупица русского чувства. И проснется оно когда-нибудь, и ударится он, горемычный, об полы руками, схватит себя за голову, проклявши громко подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное дело. Пусть же знают они все, что такое значит в Русской земле товарищество! Уж если на то пошло, чтобы умирать, -- так никому ж из них не доведется так умирать!.. Никому, никому!.. Не хватит у них на то мышиной натуры их! "
Тарас 1835 года - честное чудовище. Тарас 1842 года - паскудный лицемер. Но из издания в издание речь о товариществе кочует по школьным хрестоматиям.
Гоголь верно уловил эту имперскую струнку - вестись на то, что сказано, а не на то, что сделано. Почти столетие спустя академик Павлов скажет: "Таким образом, господа, вы видите, что русская мысль совершенно не применяет критики метода, т.е. нисколько не проверяет смысла слов, не идет за кулисы слова, не любит смотреть на подлинную действительность."
Казаки Гоголя, умирая один за другим, успевают сказать что-то вроде: "Пусть же цветет вечно Русская земля!.." Все литературные критики пускают умиленную слезу. Ни одна падла не берет в голову, что казаки в это время осаждают РУССКИЙ ПРАВОСЛАВНЫЙ город. Да, не москальский - но русский, ибо его жители (как и сами казаки, впрочем), называли себя "руськими". И прекрасно могли защитить свои права, если местные католики начинали залупаться не в меру.
То есть, любому человеку, малость узнавшему историю Украины, от этих предсмертных монологов несет беспросветной фальшью. Но издание 1842 года делается уже явно для другой аудитории, для той, которая историей Дубно не интересовалась никогда - какой смысл интересоваться провинциальным городком в черте оседлости?
Городом, который, на минуточку, упомянут в летописях раньше Москвы?
Понятно, почему на этом фоне Гоголь так напирает на товарищество. Это единственное человеческое качество, что проявляют и отстаивают казаки искренне - не только словом, но и делом. Понятно и то, почему Тарас во втором издании отказывается хоронить Андрия - этому новому Тарасу разбойничья спайка дороже уз родства. Андрий предал семью - ладно, а вот товарищей бросил - вот этого Тарас не может простить.
(Кстати, надо сказать, что ИРЛ казаки меняли знамена достаточно часто и особых трагедий в том не видели).
Но горький итог этому товариществу Гоголь подводит беспощадно: "Оглянулся он теперь вокруг себя: все новое на Сечи, все перемерли старые товарищи. Ни одного из тех, которые стояли за правое дело, за веру и братство. И те, которые отправились с кошевым в угон за татарами, и тех уже не было давно: все положили головы, все сгибли -- кто положив на самом бою честную голову, кто от безводья и бесхлебья среди крымских солончаков, кто в плену пропал, не вынесши позора; и самого прежнего кошевого уже давно не было на свете, и никого из старых товарищей; и уже давно поросла травою когда-то кипевшая козацкая сила. Слышал он только, что был пир, сильный, шумный пир: вся перебита вдребезги посуда; нигде не осталось вина ни капли, расхитили гости и слуги все дорогие кубки и сосуды, -- и смутный стоит хозяин дома, думая: "Лучше б и не было того пира"."
И вот мы читаем последние строки романа. Финал тоже изменился за лето: в первом варианте Тараса распинали на дереве с тем, чтобы потом расчленить (в кадре его не убивают), но Гоголь решил добавить поэтическй справедливости и эпического превозмогания: Тарас успевает не только подсказать подельникам мысль про челны, но и толкнуть очередную пафосную речь: "-- Прощайте, товарищи! -- кричал он им сверху. -Вспоминайте меня и будущей же весной прибывайте сюда вновь да хорошенько погуляйте! Что, взяли, чертовы ляхи? Думаете, есть что-нибудь на свете, чего бы побоялся козак? Постойте же, придет время, будет время, узнаете вы, что такое православная русская вера! Уже и теперь чуют дальние и близкие народы: подымается из Русской земли свой царь, и не будет в мире силы, которая бы не покорилась ему!.."
Вот честно, если бы я была русским славянофилом в то время, я бы спросила: Николай Васильич, а чо за фигня? Во-первых, почему хвала Русской земле исходит из уст человека, к которому с подветренной стороны заходить не стоит? А во-вторых, что значит "подымается из русской земли свой царь" - у тебя тут 1630-е годы, династи Романовых уже не подымается, а царит. Или ты о другом каком царе? А в-третьих, я понимаю, что восклицание красивое: "Да разве найдутся на свете такие огни, муки и такая сила, которая бы пересилила русскую силу!" - но у тебя же по самому ходу повествования получается, что есть: поляки отпинали казаков под Дубном, татары - тех, что пошел выручать пленных в Крым, а некоторое время спустя поляки еще и Остряницу отпинали вместе с Тарасом. Ну да, допустим, Тарас показал не меньше предсмертной крутизны, чем сын и в страшны муках умер молча. Но у тебя получается тогда, что русские - то есть, казаки, мы же оин народ, типа, да? - только на то и годятся, чтобы красиво умирать?"
Думаю, улыбнулся бы мне Гоголь лукаво, и ничего не ответил.
А еще думаю, что дузья-славянофилы ему не задавали таких вопросов почему-то. Нет, не задавали.
This entry was originally posted at http://morreth.dreamwidth.org/1934364.html. Please comment there using OpenID.