Цензура в совдепии
Заметки про цензуру в совке.
Подцензурная пресса деморализует.
Величайший из пороков
- лицемерие неотделимо от цензуры.
Когда говорит цензура, правительство
не слышит ничего, кроме себя
и само себя вводит в заблуждение,
притворяясь, что прислушивается к гласу
народа, требуя притворства и от него.
Народ, со своей стороны, либо частично
впадает в политический скептицизм,
либо совершенно отворачивается от общественной
жизни и становится толпой индивидуумов,
влачащих каждый своё отдельное существование.
Карл Маркс. 1842 год.
Из книги "Русские" Хедрика Смита.
В советскую эпоху блат и связи много значили не только в материальном плане, но даже и в информационном.
Чем больше было у человека связей, тем больше он знал.
Партийные шишки и политинформаторы получали специальные материалы, недоступные простым смертным. В советской печати появлялись лишь скудные сведения , которые ещё надо было уметь расшифровывать и читать между строк, а для партийных бонз, министров и основных издательств существовали так называемые «служебные ТАССовки». Их ещё называли «Белые ТАССовки». Вот в них-то как раз и содержались подробные сведения об авиа и ж/д катастрофах, статистика преступности, информация об эпидемиях, о серьёзных нехватках продуктов (типа пропажи из продажи хлеба), достоверные данные о собранном урожае, то есть то, что партийная верхушка считала ненужным давать своему народу, мол перетопчутся и так. Говорят, что были и «Красные ТАССовки», которые шли самым-самым, ну, наверное главреду «Правды» и членам политбюро.
Советская пресса для «быдла» руководствовалась принципом: «Чем сенсационнее новость, тем меньше ей места в газете». В октябре 1972 года советский авиалайнер разбился прямо в Москве, убив 176 человек. На тот день это была крупнейшая в мире катастрофа. ТАСС уполномочен был дать всего два абзаца. ТУ 144 развалился в воздухе над Бурже в июне 1973 года - 40 слов на последней странице. Когда умер Хрущёв, 11 сентября 1971 года, в «Правде» и в «Известиях» появилось несколько строчек о смерти «пенсионера Никиты Сергеевича Хрущёва». Полторы суток спустя! Нью-Йорк Таймс вышла 12 сентября с некролгом в 10 000 слов!
Именно поэтому народ читал прессу с последних страниц, вернее только последние страницы. Сообщение об отставке маршала Жукова с поста министра обороны в 1957 году прошло в нескольких строках в разделе «Хроника» в Известиях, как и новость о высылке Солженицына в феврале 1974 в «Правде».
Поэтому совейский любознательный читатель съел не одну собаку на выковыривании новостей из пустых строчек. Вот, к примеру, погнал поганой метлой Анвар Садат совковых военспецов, в прессе появилось сообщение из Каира, говорящее о том, как горячо ебипетский народ благодарит советских инженеров за успешное завершение их миссии. Повторяю, правильную информацию могли получить только те, кто привык искать её в куче дерьма совпрессы. Или вот человек сообразил, что около Сочи навернулся пассажирский самолёт. потому что в местной газете вдруг появилась масса некрологов, скорбящих по «несвоевременной утрате». Принцип буравчика у советского читателя был такой: читаешь в прессе сообщение о крупной авиакатастрофе в США, значит где-то в СССР тоже что-то пассажирско-летающие грохнулось.
Существовал и институт закрытых лекций, читавшихся опять же для тех «кому нужно». Лекторы, подчинённые строгой иерархии, объясняли, дозируя информацию в зависимости от ранга публики.
Для простого народа были лекторы общества «Знание», которые, при всех их зашоренности, давали всё же информации больше, чем можно было прочитать в газетах, ну и ещё в конце лекций можно было задавать вопросы. Помню, у нас на местном Карельском ТВ-радио выступали всякие, и лекторы обкома, и того же «Знания», один раз даже гэбист рассказывал что-то про своё ведомство, умудрившись назвать журналистов своими коллегами. Никто, как ни странно, не обиделся. Их можно было спросить и про Сахарова и про Солженицина и про поправку Джексона-Вэника. Ответы, конечно, были известны заранее людям, которые интересовались тем что происходит в мире.
Ещё одним фокусом было производство так называемых «специзданий» зарубежной литературы. Конечно, переводилась и была в открытом доступе масса макулатуры, особенно живописующих ужасы капитализма, типа Драйзера или какого-нибудь Синклера Льюиса. А вот серьёзная документальная литература хоть и переводилась, но шла в «спецхраны», и доступ к ней имели опять же те же партийные шишки на ровном месте, хотя, как правило, они меньше всего этим интересовались. Такая же история была с периодическими изданиями и «ВИПы» тех времён удостаивались подписки на некоторые из них, включая пропагандистскую «Америку», которую нельзя было просто получить, если ты не коммунист. Беспартийные могли неправильно понять про жизнь простых людей в Америке, видите ли.
Студентами, да и после окончания ВУЗа, мы любили посещать отдел иностранной литературы публичной библиотеки Карельской АССР. Завотделом была наша хорошая знакомая, да и все три сотрудницы были всегда очень любезны и много, ох много хороших минут, часов, месяцев, а может быть и лет, я провёл под уютными лампами с зелёными абажурами. Одно время, особенно после курсов повышения квалификации работников ТВ и радио в Москве в Останкино и на Шаболовке, которые кажется длились месяц, и во время которых был досуг посетить несколько раз Библиотеку иностранной литературы в Москве, рядос с кинотеатром «Иллюзион», я повадился выписывать издания из Москвы по МБА (Межбиблиотечный абонемент). Помню, что вначале пришло почти всё, что я заказал: альбомы фотографий Картье-Брессона, Эдуарда Буба, и т.д. Книги канадского исследователя масс-медия Маршала Маклюэна, произведения Фрейда, Шпенглера, из тех что помню. Приходили и микроплёнки, которые вообще-то нельзя было выносить из библиотеки, но у нас, как я уже говорил, был блат и я печатал потом эти книги на фотобумаге, благо она была бесплатной благодаря моему другу Коле Корпусенко, о котором я пишу в ЖЖ. Тогда я даже и не подозревал, да если бы и подозревал, было бы наплевать, что все мои заказы отслеживаются там, где надо и всем им ведётся строгий учёт.
Я представляю, как исследователи парадигмы моих заказов ломали голову над совершенно случайным, спорадическим характером моих интересов: я мог заказать книжку про Марка Болана (лидера рок-группы Ти Рэкс) и тут же рядом что-то философское... Потом вдруг стало поступать очень много отказов и однажды пришли все отказы на десяток, наверное, заказанных документов, но я не стал ломать голову над причиной такого поведения БИЛ в Москве, а просто завязал с этим.
Как-то раз была устроена в Петрозаводске выставка финской книги. Купить на ней ничего было нельзя, но финны подарили всю выставку, несколько тысяч единиц, нашей родной «публичке» и попала она, конечно, в инстранный отдел. Но не сразу. Года два цензоры, а у нас все цензоры происходили из финнов: Киуру, Хусу, Ниеми и так далее, читали эу выставку, потом стали потихоньку выставлять. Было безумно интересно читать энциклопедию «Карьяла», к примеру. Вся энциклопедия состояла из семи томов, но выставлено для широкого читателя была тома три. Я нисколько не сомневаюсь в том, что очень много книг из этой выставки было отправлено прямиком в «спецхран» просто потому, что содержание их не прошло проверки на лояльность. Но с энциклопедиями такой номер не проходит, потому что статьи там есть на все вкусы и события. Нельзя же делать вырезки из красивых страниц. Тут уж либо отправляй в «спецхран» весь том, либо выставляй тоже весь.
Вот здесь-то, в этой энциклопедии я и увидел впервые снимки довоенного, то есть до 1939 года, Сортавала, ту лютеранскую церковь, которую советская авиация разбомбила 2 февраля 1940 года. Вот двадцать с лишним лет ходил мимо этого места, на котором стояло и сейчас стоит стандартное кирпичное здание детдома, и ведать не ведал, что была на этом месте красивая и величественная лютеранская церковь.
Нельзя сказать, что про Зимнюю войну вообще ничего нельзя было прочитать в совейские времена, тем более на иностранном языке. В той же публичке стояла «Инсайклопидиа Британника», где была соответствующая статья. Но в таком полном виде и с такими иллюстрациями я увидел материалы об оттяпанном советами Северном Приладожье и Карельском Перешейке только в «Карьяле». Тогда же я и переснял многое, отпечатал большим форматом (30 х 40 см) и во время одной из командировок в Сортавала подарил несколько десятков таких фото местному городскому архитектору Кирьяновой, поскольку музея в Сортавала тогда не было. Сейчас музей есть, но в нём царит та же самая идеологическая выдержанность, которая была свойственна тем тухлым временам: целые стены занимают громадные цветные фото о визите Путина и патриарха на Валаам, там же с ними Катанандов, Карельский губернатор. Ельцын торчит тут же, в общем, тошнотворно.
Ну а из газет в местной библиотеке в иностранном отделе были лишь «Юманите», «Драпо руж» (орган бельгийской компартии), какие-то ещё коммунистические листки типа органа Британской компартии «Морнинг Стар», которых никто в странах их напечатания не покупал.
В совдепии даже специалисты, работавшие над диссертациями, не могли получить статистических данных о смертности и её причинах, врачи не могли добиться данных о смертности от осложнениях после определённых операций, что было жизненно необходимо для их научной работы. К примеру, один западногерманский дипломат умер в 1970е годы в Москве от спинного гепатита, потому что своевренно не был поставлен диагноз, так как информация о всех недавних случаях такой болезни в Москве была засекречена. Говорят, что ещё Ленин предлагал освободить всех учёных от цензурирования, предлагал обеспечить им свободный доступ к информации, нужной для развития страны. Хрен с маслом.
Советская наука заплатила большую цену за это мракобесие. Генетика, как наука, была подвергнута остракизму. Академик Лысенко втюхал свою теорию и Сталину и Хрущёву. Суть её состояла в том, что характеристики, взятые из окружающей среды, могут передаваться в процессе эволюции. Марксисты даже в одно время не признавали теорию относительности. Мешая прогрессу ядерной физики и они же боролись с кибернетикой. Некто Агапов, кто сейчас помнит эту фамилию, в 1950 году испустил статью: «Кибернетика: буржуазная псевдонаука?». Наука могла более или менее развиваться только тогда, когда верховные идеологи видели её плоды применёнными в военной области. Та же кибернетика теплилась в военных институтах и когда при Хрущёве, примерно в середине 1950х, она была официально признана коммунистами и получила мощное развитие в разработке военных компьютеров, а позже в использовании систем наведения ракет, тот же Агапов быстренько настрочил новый опус в 1956 году, который назывался: «Кибернетика: новая наука».
Конечно, нельзя сказать, что в советских газетах отсутствовала критика отдельных явлений действительности. «Правда» могла, к примеру, сурово указать пальцем в сторону Министерства целлюлозно-бумажной промышленности за невыполнение плана выпуска бумаги, отчитать директора завода за недостаток благоустроенного жилья для рабочих или директора мясокомбината за то, что с его предприятия люди тоннами тащат мясо и колбасу. Однако ведущим принципом советской печати было «критиковать, но не обобщать».
Второй отличительной особенностью критики было то, что она всегда следовала сверху вниз. Партийные боссы указывали на недостатки в среднем бюрократическом звене. И никогда «нерушимая мудрость» партии, лично Брежнева, политбюро, ЦК КПСС и вообще политики партии не ставилась под сомнение. Сам словарь советской самокритики был «заточен» под то, чтобы избегать всеобъемлющих заявлений. Журналисты, по указке партии, разоблачали отдельные ошибки и недостатки, но никогда речь не шла о полном провале. Таким образом бонзы искренне верили, что успокаивают народные массы. Смотрите, мол, мы, «здесь наверху» (была такая песня в исполнении Аллы Пугачёвой) осознаём проблемы и всё делаем для их разрешения.
Над всей прессой надзирал, как я уже говорил, всесильный Главлит. Я помню их очень хорошо, этих деятелей. Они сидели в отдельном помещении рядом с главным зданием телецентра, там где была фильмотека, среди сосен. Минимум за день до передачи, если это не информационный выпуск, который, конечно же, подписывался каждый день, нужно было носить им на подпись папку с текстами будущей передачи. При этом, даже если планировался живой эфир, всё равно нужно было получить от выступающего «текст». Иногда не получалось, выступающий, по каким-то соображениям не мог или ленился его сочинять, и приходилось горбатиться и писать за него. Если передача была записана, то перед выходом в эфир надо было делать полную расшифровку и нести в «лит». Впрочем часто обходились без этого эвфемизма и открыто говорили «нести цензорам».
Их было обычно два, сидели друг напротив друга. Вообще, должность была незавидная и, бывало, в неё ссылали бывших номенклатурщиков, которые чем-то провинились. Был такой Виктор Хусу, например, говорили, что его понизили с должности не то инструктора обкома или райкома партии, не то ещё какой "номенклатурной должности". Кстати, хороший, непридирчивый совсем мужик. Наверное уже почил в бозе, так как в моё время (1980-89) ему было под шестьдесят и плюс к тому он курил как паровоз.
А вот Суло Ниеми, мой примерно ровестник, с которым мы были на "ты" и даже с ним доводилось выпивать, один раз правда всего, скидки не давал никому и у него была устойчивая репутация самого придирчивого цензора. В октябре 2010 года он внезапно, видимо найдя своё имя в посиковике, завёл специально для этого случая ЖЖ и прислал комментарий. Вначале я пошёл ему навстречу и стёр упоминание о нём, но потом восстановил, так как "амикус Плато, а истина дороже". Что ж поделать, раз у него действительно была такая репутация!
Прикольно было то, что прочитать полный перечень того, что запрещено к показу или проговариванию на радио и ТВ было нельзя нигде. О, нет, такие инструкции существовали и составляли целые тома, только хранились они в распоряжении цензоров, а перед нами, редакторами, они периодически выступали и рассказвали о том, чего говорить нельзя, причём даже не называли документа, на который они ссылались. Было нельзя и всё. Точка без запятой.
А нельзя было очень и очень много, причём логикой, почему имено этого упоминать нельзя, было не объяснить. Запрещалось говорить об уровне преступности и количестве арестов, о численности бродяг и попрошаек, наркоманов, заболевших холерой, чумой и другими болезнями, в числе которых был хронический алкоголизм. Нельзя было давать сведения об уровне отравлений на вредных производствах ни об уровне профессиональных заболеваний. Запрету подвергалась информация о погибших в катастрофах, корабле-крушениях и пожарах. Нельзя было в деталях писать о последствиях землетрясений, наводнений, цунами и других природных катастроф. Секретом была информация о продолжительности сборов спортсменов, об их зарплате, о стоимости призов, которые им выплачивались за рекорды и многое многое другое.
В открытой советской прессе невозможно было найти информацию по всему совку о том, сколько народу живёт в коммуналках и сколько меняет работу с одной на другую и что это за работы, на которых велика текучесть кадров, о том, насколько успешны женщины в своей карьере, кто выезжает за границу, социальный состав студентов ВУЗов, не говоря уже, само собой, о настоящей покупательной способности зарплат советской номенклатуры, включая премии, награды, единовременные выплаты, пайки и прочее. Ну и фиг было найти сравнительную картину уровня жизни в разных частях СССР, о сравненни доступности медицины в сельской местности и в городе или даже процент находящихся в больницах, в санаториях, в льготных отпусках. Ни звука не было слышно об отношении национальных меньшинств к русским и русским к ним, что, однако, очень хорошо отражалось в анекдотах про чукчей, например.
На местном уровне, то бишь с моего мелкого насеста Карельского ТВ, такие ограничения иногда казались абсурдными, если не знаешь, что за ними стоит. Хорошо помню, что привёз однажды из командировки материал о том, как зверосовхоз «Приладожский» загрязняет Ладогу отходами своей жизнедеятельности и производства (навоз от норок очень вонюч и зловонен, плюс ещё солярка и просто жидкие отходы из посёлка, всё текло в озеро). Сделал материал чуть ли не с риском для жизни и с помощью отважного инспектора Северо-Ладожской инспекции рыбоохраны Бориса Вайсмана. Ну и написал, само собой, что вот, мол, гадят в Ладогу. Цензор зарубил. Сказал, что «низзя», отказавшись объяснять. Ну, заменил я в тексте, что гадят в близлежащую речку. Ну ведь дураку понятно, что совхоз-то называется «Приладожский», а значит стоит на Ладоге и даже если речку загрязняет, то она неизбежно впадает в Ладогу. Потом-то я нашёл разгадку этому запрету, не помню уже где, может быть даже в западных источниках. Советский Союз подписал международное соглашение об охране Балтийского моря. А Нева, текущая из Ладоги, как раз в это защищаемое море и впадает. Таким образом советская цензура скрывала факты о загрязнении Балтийского моря. Нет факта, нет проблемы.
Как и везде в России во все времена, суровость законов компенсировалась необязательностью их исполнения. Когда, к примеру, я давал цензорам расшифровку уже записанной передачи, я чётко знал, что вырезать из неё ничего нельзя - передача записывалась на огромные бобины на ленту шириной в пять или больше сантиметров и если у тебя не был заказан «электронный монтаж», что сильно удорожало процесс, то всё, что записано, должно было идти в эфир, поэтому более - менее умный редактор просто не включал в расшифровку фрагменты, могущие вызвать внимание цензора, и в эфир крамола шла в полный рост. Другое дело, что передачи никто не смотрел - это было большим плюсом в нашей работе. Деньги-то всё равно получались. Ну да про работу на местном ТВ я могу тома воспоминаний написать. Иногда, впрочем, случались скандалы. Цензор читал, находил крамолу и высказывал желание посмотреть запись. Если его не устраивало, то передачу могли снять с эфира, уже объявленного в программе, что было исключительным случаем и стоило редактору, который отвечал всегда за всё, больших неприятностей. У меня было несколько случаев с отснятыми на киноплёнку сюжетами, которые не понравились цензору, но их можно было изменить без особых затрат, но чтобы с уже записанной передачей - такого не было.
Я не помню точно, как и при каких обстоятельствах цензоры вдруг испарились, словно их и не было вовсе, в конце 1980х годов, когда горбачёвская перестройка набрала силу. По-моему их просто отменили указом сверху. Не помню, убей меня гром, хотя и проработал на ТВ до осени 1989 года и был первым редактором, спрыгнувшим на «вольные хлеба».
О чём уже совсем другой рассказ напишется когда-нибудь.
Отрыжка советской цензуры и связанной с ней привычки «гомо советикус» доносить на всё непонятное и подозрительное в округе произошла совсем недавно, в мае этого, 2009 года. С моим другом Сашей Изотовым мы снимали любительский фильм о местах детства. Саша живёт в Финляндии и был в Сортавала, городе нашего общего с ним взросления, на своём «Ниссане» с финскими европосоюзными номерами. Мы поставили камеру на треногу рядом с железнодорожными путями, и я стал рассказывать в камеру и в микрофон про то место, где я работал на станции Сортавала до армии. Когда мы переехали в другое место, примерно за километр от станции и продолжили съёмки у мнашего бывшего дома на Совхозном шоссе, подъехал «уазик» с двумя бравыми милиционерами в штатском, которым «поступил сигнал» и они должны были нас проверить. Мы были приглашены следовать для выяснения наших личностей в обшарпанный ж/д отдел милиции, где проторчали полчаса или больше, рассказывая в общем-то нормальным молодым парням, что не снимали совсем мы «стратегических объектов», которые различимы сейчас с любого спутника или даже с Google Earth, а просто нахлынули вот на нас воспоминания и решили мы их материализовать на цифровых фото и видео.
Ничего не менятся в этом мире, как видим. Французский писатель с русскими корнями Анри Труая, умерший недавно, в 2007 году, описывает эпизод ноября 1910 года.
Когда свежеумерший граф-писатель Лев Толстой лежал на станции Астапово Тамбовской губернии, то многие фотографы хотели запечатлеть для истории его тело. Станционный смотритель не позволил это сделать ни одному из них, потому что ничего не знал о фотографии и был настроен подозрительно в отношении «этих новомодных штучек». Требовал «специального разрешения из Санкт-Петербурга». В результате мир остался без посмертного снимка величайшего писателя.
Пара апдейтов от января 2017:
Труая всё это либо выдумал, либо слышал звон, но не понял, о чём он. Посмертный снимок Толстого существует. Может быть сделан не на самой станции Астапово, но мир без этого ценного документа о чудаковатом графе-графомане не остался.
Суло Ниеми, живущий в Тампере больше 20 лет, откликнулся ещё в 2009м, специально заведя по этому случаю ЖЖ.
Обиделся за славную профессию цензора.
Я оставил только один его комментарий. Всего их было штук шесть, но я их стёр, потому что они касались, в том числе, и слухов о Викторе Хусу, которые я решил всё же стереть навсегда, может быть это не более чем слухи.
После этого комментария Суло пропал, хотя я ему и задал вопрос, не живёт ли он в Тампере, он на него не ответил.
Ну, на обиженных воду возят, как известно.
Есть ещё и такой нюанс. Он там возглавляет какой-то, видать шибко патриотический "Русский клуб" и, понятное дело, не хотел бы, чтобы о его бесславном прошлом народ знал.
А для меня правда всегда была дороже. Ведь мог же он не свирепствовать в своё время? Мог. Ведь делал же это тот же Виктор Хусу. Все мы старались нести материалы на подпись ему, когда это было возможно и помрежи "Экрана Дня", например, так и говорили: "Опять этот Ниеми - будет долго читать, придираться, вымарывать". Так что получил то, что заслужил.
Да нет, Саша, нежную душу задел не очень сильно и правда глаза колет не очень, тем более, что это не вся правда и не все правда.
Просто это было несколько неожиданно для меня. Я тоже никогда не имел ничего против тебя, да и, как мне кажется, "ничего плохого" тебе не сделал, и даже думал всегда, что могу не только обращаться к тебе на ты...
То, что в твоем рассказе не все полностью соответствует действительности, я комментировать не буду. В том числе, то, что касается меня лично. Отмечу только, что первым учеником быть никогда не стремился. Все гораздо проще - выполнял свою тогдашнюю работу. Тем более, что за каждую ошибку нас наказывали морально и материально. А цензоры за свою неблагодарную работу (о чем свидетельствует и предвзятые "отзывы коллег", и существовавшие "в комитете" мнения) тогда столько не получали.
Извини, что побеспокоил. Наверное, каждый останется при своем мнении. Спорить и доказывать что-то , по всей видимости, бесполезно.
Абсолютно бесполезно Суло, потому что нельзя доказать, что чёрное - это белое.
Работу, сознавая её безнравственность, можно было и сменить.
Тем более что с финским языком в Карелии устроиться можно было всегда.
Просто местечко было тёплое, хлебное, ответственности - почти никакой.
Про материальные и моральные (это как? какая мораль у краснопёрых была?) - не надо мне сказок.
За премии ты работал. Чем больше "зарезал" - тем выше премия.
Небось и коммунякой был, недаром этот финский "Русский клуб" такой тоской проникнут к СССР...