Волшебница Шалотт: moi

moi_stroki

Волшебница Шалотт

Nov 28, 2016 16:21

Я тут на выходных дочитал восхитительный романтический роман (как называет его сам автор) Антонии Байетт "Обладать" о двух поэтах викторианской эпохи. Роман, по полотну которого щедрой россыпью - загадки, метафоры и аллюзии на множество культурологических и исторических тем, от скандинавской и греческой мифологии до собственно творцов викторианского времени, теории происхождения видов и феминизма. И вот на одной странице мелькнула леди Шалотт. И меня как лёгким разрядом кольнуло: "а ведь я уже встречался с леди Шалотт". Зудела мысль, зудела, пока не залез в интернет. Ну конечно! Король Артур и Камелот. Конечно, поэма Теннисона. Конечно, певец прерафаэлитов Уотерхаус. Картинка сложилась.
Ну а как я есть человек очень увлекающийся, легко воспламеняющийся загорающийся, одним я вспоминанием не удовлетворился.

Ну и вот, делюсь результатом. Ниже пост с интересностями - текст (заимствован) и картины.
И поэма Альфреда Теннисона, конечно. Кстати, я читал два перевода, и не могу определиться, какая интерпретация мне больше по душе.

Альфред Теннисон «Волшебница Шалотт» / «The Lady of Shalott», 1832

I

Среди долин, среди холмов,
Полей ячменных и лугов,
Одетых россыпью цветов,
Течет река. Вдоль берегов
Лежит путь в Камелот.
Спешит тропою местный люд,
В затонах лилии цветут.
Стоит пустынный остров тут
Зовется он Шалот.

Порой в порывах ветерка
Стволы осин дрожат слегка,
И день за днем несет река
Листы с деревьев островка
В могучий Камелот.
Четыре серые стены
И башни с берега видны
Там, где живет средь тишины
Волшебница Шалот.

Весь остров магией объят.
И мимо молчаливых врат
То барку лошади влачат,
То лодки быстрые летят
В могучий Камелот.
Но кто, при солнце иль луне
Саму ее видал в окне
Или на башенной стене -
Волшебницу Шалот?

Лишь слышат пред началом дня,
Серпами острыми звеня,
Жнецы в колосьях ячменя,
Как песня, за собой маня,
Несется в Камелот.
Иль в час, когда луна взошла,
Селяне, завершив дела,
Вздохнут: "Знать, песню завела
Волшебница Шалот."

II

В высокой башне с давних пор
Она волшебный ткет узор,
Суровый зная приговор:
Что проклята, коль кинуть взор
Рискнет на Камелот.
Не ведая судьбы иной,
Чем шелком ткать узор цветной,
От мира скрылась за стеной
Волшебница Шалот.

Дана отрада ей в одном:
Склонясь над тонким полотном
В прозрачном зеркале стенном
Увидеть земли за окном,
Увидеть Камелот.
Там отражений череда
Сменяется: бредут стада
И тихо плещется вода
У острова Шалот.

На глади зеркала скользят
Малютка паж, гурьба ребят,
В седле гарцующий аббат,
Иль бравых рыцарей отряд,
Спешащих в Камелот.
Любой из них себе избрал
Прекрасной дамы идеал,
Но клятвы не один не дал
Волшебнице Шалот.

И отражений светлый рой
Она в узор вплетает свой,
Следя, как позднею порой
За гробом певчих юных строй
Шагает в Камелот;
Иль бродят ночью вдалеке
Влюбленные - рука в руке.
"Как одиноко мне!" - в тоске
Воскликнула Шалот.

III

На расстоянье, что стрела
Свободно пролететь могла,
От замка, где она жила,
По той дороге, что вела
В могучий Камелот,
Среди колосьев ячменя
Сверкала яркая броня -
То ехал, шпорами звеня
Отважный Ланселот.

Едва ль доселе видел свет
Подобный благородства цвет.
В доспехи ратные одет,
Овеян славою побед
Скакал он в Камелот.
И сбруя на его коне
Пылала в солнечном огне,
Как звезд плеяда в вышине
Над островом Шалот.

Седло под рыцарем лихим
Мерцало жемчугом морским;
Забрало и перо над ним
Сияли пламенем одним -
Так ехал Ланселот.
Он привлекал невольно взор,
Как ночью - яркий метеор,
Что звездный бороздит простор
Над островом Шелот.

Скакун резвился вороной,
Герб серебрился расписной,
И кудри черные волной
Струились по броне стальной -
Так ехал Ланселот.
Храбрейший рыцарь на земле,
Он песню распевал в седле
И отразился в хрустале
Волшебницы Шалот.

И, прекратив плести канву,
Она впервые наяву
Узрела неба синеву,
Блеск шлема, лилии во рву
И дальний Камелот.
Со звоном треснуло стекло
И ветром на пол ткань смело.
"Проклятье на меня легло!" -
Воскликнула Шалот.

IV

Покрылись мглою небеса,
Умолкли птичьи голоса,
Шумели хмурые леса,
Дождей холодных полоса
Объяла Камелот.
В заливе, где растет ветла,
Ладья печальная ждала.
И имя ей свое дала
Волшебница Шалот.

И, отрешившись от тревог,
Что ей сулит жестокий рок,
Как в час прозрения пророк,
Она взглянула на поток,
Бегущий в Камелот.
А в час, когда багрян и ал
Закат на небе догорал,
Поток речной ладью умчал
Волшебницы Шалот.

Струились белые шелка
В дыханье легком ветерка,
И листья падали, пока
Ладью ее несла река
Все дальше в Камелот.
И мир окрестный, замерев,
Внимал, как льется меж дерев
Прощальный горестный напев
Волшебницы Шалот.

Печальный гимн ушедших дней
Звучал то тише, то сильней,
А сердце билось все слабей
И становилось все трудней
Смотреть на Камелот.
И только в сумраке ночном
Встал над рекою первый дом,
В ладье уснула вечным сном
Волшебница Шалот.

И, в белый шелк облачена,
Как призрак мертвенно-бледна
Вдоль темных стен плыла она
Сквозь царство сумерек и сна -
Сквозь спящий Камелот.
Покинув лавки и дворцы,
Дворяне, дамы и купцы
Сошлись на брег; и мудрецы
Прочли: "Леди Шалот".

Но кто она? Никто не знал.
Весь город ужас обуял.
Любой себя - и стар, и мал -
Знаменьем крестным осенял.
Лишь рыцарь Ланселот
Сказал, шагнув за круг людей:
"Она была всех дам милей.
Господь, яви же милость ей,
Прекраснейшей Шалот!"

(перевод Марии Виноградовой)

1

По обе стороны реки
Во ржи синеют васильки,
Поля безбрежно-далеки,
Ведут в зубчатый Камелот.

Мелькает тень и там и тут,
И вдаль прохожие идут,
Глядя, как лилии цветут
Вкруг острова Шалот.

Осина тонкая дрожит,
И ветер волны сторожит,
Река от острова бежит,
Идя по склону в Камелот.

Четыре серые стены,
И башни, память старины,
Вздымаясь, видят с вышины
Волшебницу Шалот.

Седеют ивы над водой,
Проходят баржи чередой,
Челнок, тропою золотой,
Скользя, промчится в Камелот.

Но с кем беседует она?
Быть может, грезит у окна?
Быть может, знает вся страна
Волшебницу Шалот?

Одни жнецы, с рассветом дня,
На поле жёлтом ячменя,
Внимая песне, что, звеня,
С рекой уходит в Камелот;

И жнец усталый, при луне,
Снопы вздымая к вышине,
Тихонько шепчет, как во сне: -
"Волшебница Шалот!"

2

Пред нею ткань горит, сквозя,
Она прядёт, рукой скользя,
Остановиться ей нельзя,
Чтоб глянуть вниз на Камелот.

Проклятье ждёт её тогда,
Грозит безвестная беда,
И вот она прядёт всегда,
Волшебница Шалот.

Лишь видит в зеркало она
Виденья мира, тени сна,
Всегда живая пелена
Уходит быстро в Камелот.

Светло вспенённая река,
И тёмный образ мужика,
И цвет мелькнувшего платка
Проходят пред Шалот.

И каждый миг живёт тропа,
Смеётся девушек толпа,
И ослик сельского попа
Бредёт в зубчатый Камелот.

Порой, в зеркально глубине,
Проскачет рыцарь на коне,
Её не видит он во сне,
Волшебницу Шалот.

Но всё растёт узор немой,
И часто, в тихий час ночной,
За колесницей гробовой
Толпа тянулась в Камелот.

Когда же, лунных снов полна,
Чета влюблённых шла, нежна,
"О, я от призраков - больна!" -
Печалилась Шалот.

3

На выстрел лука, в стороне,
Зарделись латы, как в огне,
Скакал в доспехах, на коне,
Бесстрашный рыцарь Ланчелот.

Служил он даме-красоте,
Чьё имя было на щите,
Горевшем пышно, как в мечте,
Вдали-вблизи Шалот.

Свободно бились повода,
Алмаз горел в них, как звезда,
Играла звонкая узда,
Пока он ехал в Камелот.

Блистала светлая броня,
Могучий рог висел, звеня,
И бился по бокам коня,
Вдали-вблизи Шалот.

Седло в огнях из серебра,
Герба лучистая игра,
И шлем, и яркий цвет пера,
Весь блеск уходит в Камелот.

Так бородатый метеор
Во тьме ночей плетёт узор,
Как в этот миг сверкал простор
Пред стихнувшей Шалот.

Как пышен был поток лучей.
Копыта били всё звончей,
Светились кудри горячей,
Пока он ехал в Камелот.

Внимала песне гладь реки,
Осин и бледных ив листки,
Внимали песне васильки,
Пел рыцарь Ланчелот.

Забыт станок, забыт узор,
В окно увидел жадный взор
Купавы, шлем, кона, простор,
Вдали зубчатый Камелот.

Порвалась ткань с игрой огня,
Разбилось зеркало, звеня,
"Беда! Проклятье ждёт меня!" -
Воскликнула Шалот.

4

Бледнели жёлтые леса,
В реке рыдали голоса,
Закрыла буря небеса,
Летя с востока в Камелот.

Она сошла, как в забытьи,
И начертала у струи
На светлом выступе ладьи: -
Волшебница Шалот.

Шумя, туманилась волна,
И, как провидец, в блеске сна,
Взирала пристально она,
Глядя на дальний Камелот.

И день померкнул вдалеке,
Она лежала в челноке,
И волны мчали по реке
Волшебницу Шалот.

Мерцало платье белизной,
Как хлопья снега под луной,
Она плыла во тьме ночной,
И уплывала в Камелот.

И песню слышала волна,
И песня та была грустна,
В последний пела раз она,
Волшебница Шалот.

И смолк напев её скорбей,
И вот уж кровь остыла в ней,
И вот затмился взор очей,
Глядя на сонный Камелот.

И прежде чем ладья, светла,
До дома первого дошла,
Со звуком песни умерла
Волшебница Шалот.

В виду альтанов и садов,
древних башен и домов,
Она, как тень, у берегов,
Плыла безмолвно в Камелот.

И вот кругом, вблизи, вдали,
Толпами граждане пришли,
И на ладье они прочли -
"Волшебница Шалот".

В дворце весёлый смех погас,
"О, Господи, помилуй нас!" -
Молились все, греха страшась,
И только рыцарь Ланчелот,

Подумав, молвил, не спеша:
"Лицом, как ангел, хороша,
Да упокоится душа
Волшебницы Шалот!"

(перевод Константина Бальмонта)

Должно быть, поклонники искусства знакомы с этой картиной:

Уильям Уотерхаус "Леди из Шалот" 1888

Прекрасная и печальная девушка в лодке. Кто же она и куда собирается плыть?

Перед вами знаменитая картина Уотерхауса, одна из многих, написанных по мотивам стихотворения Альфреда Теннисона - главного английского романтического поэта и вдохновителя художников-прерафаэлитов.

В поэме Теннисона «Волшебница Шалот» рассказывается история девушки по имени Элейн, на которой лежит проклятье (за какие такие прегрешения?): она обязана оставаться в башне на острове Шалот и вечно ткать длинное полотно. Шалот расположен на реке, текущей в Камелот. Никто не знает про существование Элейн, потому что проклятье запрещает ей покидать башню и даже смотреть из окна. Взамен у неё в комнате висит огромное зеркало, в котором отражается окружающий мир, и девушка занимается тем, что ткет гобелен, изображая на нём чудеса окружающего мира, которые ей удалось увидеть. Постепенно мир все больше захватывает её, а одинокое сидение в башне утомляет. Однажды она видит в зеркале, как сэр Ланселот скачет в Камелот, и покидает комнату, чтобы поглядеть на него из окна. В ту же секунду исполняется проклятье, гобелен распутывается, а зеркало трескается.
Элейн понимает, какой необдуманный поступок совершила, и бежит из башни. На берегу реки она находит лодку и записывает на ней свое имя. Она плывет по реке и поёт печальную песню, но умирает прежде, чем доплывает до Камелота, где могла бы обрести счастье и любовь. Когда её находят жители, Ланселот дивится, что это за прекрасная женщина.

Поэзия Теннисона была очень популярна среди прерафаэлитов, к которым примыкал Уотерхаус. Хотя в данном случае Теннисон пишет о трагической любви, художники (Холман Хант, Россетти, Артур Хьюз, Уотерхаус) всегда наполняли картины по «Волшебнице Шалот» своим смыслом и отражали мировоззрение людей Викторианской эпохи, избирая для иллюстрации разные сюжетные отрывки и по-разному интерпретируя статус женщины. Возрастала роль женщины как хранительницы домашнего очага, а прерафаэлиты, в то же время, показывали внутренний конфликт между частными, личными надеждами и общественными обязанностями женщин.
Уотерхаус изображает Леди из Шалот в тот момент, когда она уже сидит в лодке и держит в руках цепь, которая крепит лодку к берегу. Рядом лежит гобелен, когда-то являвшийся средоточием её жизни, а теперь забытый и частично погруженный в воду. Свечи и распятие делают лодку похожей на погребальную ладью, Элейн смотрит на них с грустным, одиноким и одновременно отчаявшимся выражением лица. В то время свечи символизировали жизнь, на картине две их них задуты. Автор намекает, что Элейн осталось жить совсем недолго. Элейн поёт прощальную песню.
Пейзаж нарисован небрежно - Уотерхаус отступил от прерафаэлитских традиций, когда природа изображалась максимально достоверно и подробно.

«Леди из Шалот смотрит на Ланселота» (англ. The Lady of Shallot Looking at Lancelot) 1894

Позднее Уотерхаус нарисовал ещё две картины, посвященные «Леди из Шалот». Вариант 1894 года называется «Леди из Шалот смотрит на Ланселота» (англ. The Lady of Shallot Looking at Lancelot) и по композиции напоминает картину Холмена Ханта «The Lady of Shalott»: девушка находится в своей башне. Элейн изображена в момент «падения», она смотрит в зеркало, которое уже начало трескаться, а гобелен замотан вокруг колен. Как и в версии 1888 года, Уотерхаус не винит женщину, отдавшуюся эмоциям, а сочувствует ей. Как писал Теннисон, «на её лице написано рождение любви к чему-то, чего она была столь долго лишена, и эта любовь вырывает её из мира теней и ведет в мир реальный».

«Меня преследуют тени» 1911

Финальная версия картины (1911) носит название «Меня преследуют тени», - сказала Леди из Шалот» (англ. «I am Half-Sick of Shadows» said the Lady of Shalott). «Меня преследуют тени» - цитата из поэмы Теннисона. Вопреки сюжету поэмы, Леди из Шалот одета не в белое платье, а в ярко-красное, её фигура напоминает чувственную позу Марианы с картины Милле «Мариана» (1851). Комната освещена солнцем и нарисована в ярких тонах, в стиле ранних прерафаэлитов. Создается впечатление, что Элейн страдает от скуки, таким образом, очевидно, что рано или поздно она поддастся на искушение поглядеть на настоящий мир.

Артур Хьюз

Предисловие

Картины на литературные сюжеты подобны эссе. Намеренно или нет, художник неизбежно интерпретирует слова писателя, облекая их в зримую форму. Анализ группы картин, иллюстрирующих одно литературное произведение - как внимательное прочтение сборника критических исследований на одну тему, созданных, однако, не литературоведами или филологами, а чувствительными читателями, художниками. Тем не менее, их подходы часто указывают на тесную связь с хорошо известными направлениями в литературной критике. Загадочная «Дама из Шалота» Теннисона, в которой многое остается недосказанным и необъяснимым, позволяет сделать несколько возможных интерпретаций. Неудивительно, что она всегда одинаково волновала художников и литературных критиков; каждый из них находился под влиянием своего собственного литературного и исторического опыта при создании и репрезентации своей точки зрения.
В то же время картина на литературный сюжет - воссоздание того, что дано в тексте. И, если рассматривать сам текст как воссоздание реальности, то его визуальная интерпретация становится творением второго порядка.[…..]. Однако художественное творение, вербальными средствами или при помощи визуальных образов, - не просто зеркальное отражение реальности. В результате художественного отбора и интенсификации это также трансформация, означающая искажение отраженного образа. Тем не менее, рассматривая двойное отражение как ключ к пониманию «Дамы из Шалота» Теннисона, мы видим важную параллель между представлением о двойном визуальном отражении в поэме и дуализмом картины на литературный сюжет. Когда реальность вторгается в мир дамы, смотрит ли она на отражение Ланселота в своем зеркале или на сам реальный мир, ее гобелен - ее произведение искусства - разрушается, а воображаемый мир и источник вдохновения оказываются повреждены трещинами. Используя эту аналогию, мы можем сказать, что отражение второго порядка, которым является картина на литературный сюжет, может разрушить волшебный воображаемый мир стихотворения. И до некоторой степени это действительно происходит с произведением Теннисона в трактовке прерафаэлитов. Эти живописные интерпретации сводят многообразие значений и таинственную природу произведения к конечной и потому более ограниченной версии его.
Данная работа, анализируя картины прерафаэлитов, вдохновленные стихотворением Теннисона, является попыткой показать, как художники понимали историю прОклятой дамы и как их подходы и трактовки определяли стихотворение и, в некоторых случаях, изменяли его характер.

«Это то, что я всегда чувствовал, с детства, - говорил Теннисон об одной из своих поэм, - и то, что, будучи ребенком, я называл «страстью к прошлому». Она со мной и сейчас; именно даль очаровывает меня в пейзаже, картине и в прошлом, а не ближайшее настоящее, в котором я живу».
Частью этой глубоко укорененной страсти к прошлому было и намерение «переписать» цикл легенд о короле Артуре […]. Эта работа заняла поэта больше, чем на 60 лет: первые части были написаны еще в 1830е гг., а в 1891 г., за год до смерти, Теннисон все еще работал над конечной версией, известной под названием «Королевских идиллий».
Многолетний интерес Теннисона к циклу легенд о короле Артуре отражает общий энтузиазм викторианской эпохи и соответствует популярности артуровских тем у современных поэту живописцев.
[…….] Ко времени формирования Братства Прерафаэлитов и в ранний период их совместной работы на выбор тем сильное влияние оказывала любовь художников к литературе; Шекспир, Данте, Китс и Теннисон были их кумирами. Из художников, связанных с ранним этапом движения прерафаэлизма, Уильям Холмен Хант, Данте Габриэль Россетти, Джон Эверетт Миллес и Элизабет Сиддал глубоко восхищались работами Теннисона…. Кроме того, прерафаэлиты лично познакомились с поэтом в 1849 году, когда член Братства, скульптор Томас Вулнер получил заказ на медальон с изображением Теннисона, и поэт начал позировать ему.
Многие из стихотворений Теннисона послужили источником вдохновения для ранних картин прерафаэлитов. Например, «Мариана» и «Канун св. Агнессы» легли в основу картин Миллеса с такими же названиями, написанных в 1851 и 1854 гг.
Однако именно «Дама из Шалотта» стала самым длительным источником вдохновения, оказав влияние как на ранних прерафаэлитов в середине 19 века, так и на их поздних последователей в начале века 20го.
Хотя и не являясь прямым переложением артуровских легенд, история о даме из Шалотта несомненно похожа на предание об Элейн Белой из Астолата, которая является важной частью цикла. Тем не менее, источником Теннисона был итальянский роман La Damigella di Scalot. История рассказывает о том, как дама, находясь под воздействием волшебного заклятья, день и ночь ткала гобелен с изображением сцен внешнего мира за пределами своей башни. Ей было запрещено смотреть на мир, а потому она видела все картины через отражение в зеркале. Однажды в зеркале появился Ланселот и дама, бросив вызов заклятию, оглянулась, чтобы увидеть его воочию. В тот же миг зеркало треснуло и гобелен распался, говоря об исполнении проклятья. Покинув одинокую башню и остров Шалотт, дама села в лодку и, напевая свою последнюю песню, поплыла вниз по реке навстречу смерти. Когда лодка достигла берега Камелота, люди собрались, чтобы взглянуть на таинственную даму. Ланселот был одним из них, и его задумчивые слова о лице прекрасной мертвой незнакомки завершают поэму.

В «Смерти Артура» Мэлори (XV век) история Элейны начинается с того, что король Артур по дороге на турнир, посвящённый дню Успения Богородицы, останавливается в Астолате. Хотя Ланселот изначально не планировал участвовать, королева Гвиневера переубеждает его, и он прибывает в замок Барнарда Астолатского, отца Элейны. Он собирается принять участие в турнире инкогнито и для этого занимает у Барнарда щит его сына Тиррея.
Элейна влюбляется в Ланселота и просит его носить на турнире её знак. Ланселот соглашается: «оттого что прежде он никогда не надевал знаков ни одной дамы, он решил надеть теперь её знак, чтобы никто из его родичей не заподозрил, что это он».
Ланселот и брат Элейны Лавейн отправляются на турнир, где они выступают против рыцарей короля Артура. Они одерживают многочисленные победы, но в конце концов Борс пробивает щит Ланселота и наносит ему серьёзную рану. Ланселот продолжает сражаться и сокрушает более тридцати рыцарей, его объявляют победителем турнира, но после битвы, когда Лавейн извлекает из его раны застрявший в ней наконечник копья, он падает без чувств от потери крови. Лавейн отводит Ланселота в жилище отшельника Бодуина Бретонского, который славится как искусный лекарь.
Узнав от брата, где находится её возлюбленный, Элейна отправляется в жилище отшельника и ухаживает за раненым Ланселотом, «и никогда ни жена, ни дитя не были так кротки с мужем и отцом, как Прекрасная Дева из Астолата с сэром Ланселотом». Когда он выздоравливает и собирается уезжать, Элейна признаётся ему в любви и просит его стать её мужем или возлюбленным. Ланселот отказывает, сказав, что решил никогда не жениться, но в качестве благодарности за её заботу обещает выплачивать тысячу фунтов в год тому, кого она выберет в мужья, и покидает Астолат.
Спустя десять дней Элейна, которая всё это время «денно и нощно предавалась столь жестокой печали, что не ела, не пила, не спала, но всё время жаловалась и вздыхала по сэру Ланселоту», умирает. Она просит вложить ей в руку письмо, написанное братом под её диктовку, положить её тело на украшенное дорогими тканями ложе и спустить вниз по реке к замку короля Артура в траурной барке. Эти указания выполняются. Обнаружив тело, король требует зачитать при всех содержимое находящегося при ней письма. В своём послании Элейна, обращаясь к Ланселоту, пишет о своей любви к нему, просит похоронить её и заказать погребальную службу.

Уильям Холмен Хант
(известно, что Теннисон критиковал Ханта, считая картину перегруженной динамикой и деталями. На что тот резонно возражал, что ставил цель изобразить на одном полотне весь сюжет. Хант очень любил это свое творение, и, начав с эскиза к небольшой гравюре в книге, впоследствии, уже смертельно больным, закончил большое живописное полотно)

Джон Эверетт Милле

Джон Эверетт Милле "Дама из Шалотт"

"Дама из Шалотта" Данте Габриэль Россетти, гравюра

Артур Рэкхем

W.E.F Britten

Элизабет Сиддал, модель многих картин прерафаэлитов и позднее жена Россетти, - любимый объект феминистских исследований, в которых авторы пытаются увидеть ее роль и место в кругу прерафаэлитов вне ориентированных на мужчин подходов и категорий. Но, даже если не ставить перед собой такую далеко идущую феминистическую цель, будет интересно проанализировать, действительно ли женщина-художник иначе видела сюжет Дамы из Шалотта, чем мужчина.
В рисунке Сиддал самой удивительной чертой является сравнительная простота и окружающей обстановки, и фигуры. Не смотря на висящий за дамой гобелен, резные украшения ее стула и сундука, стоящего напротив окна, обстановка выглядит скудной и совсем не вызывает ассоциаций со средневековым духом поэмы. Более того, дама из Шалотта Сиддал - совершенно обыкновенная, и, кажется, наименее женственная из всех ее прерафаэлитских образов. Это может быть результатом "женского" подхода художницы, отвергающего мужской взгляд на произведение, согласно которому, по выражению Гризельды Поллок, «женщина становится объектом созерцания». В рисунке Сиддал, как замечает Дебора Черри, «дама изображена в момент СВОЕГО созерцания….». Однако следует помнить о том, что вся поэма посвящена ЕЕ взгляду, ЕЕ восприятию реальности. Основным в этом контексте становится вопрос о том, имеет ли вообще значение то, что центром истории является женская фигура….по мнению Лэндоу, у Ханта дама символизирует все человечество, и в этом смысле ее принадлежность к женскому полу не играет никакой роли в этой истории. Тем не менее, дама Ханта необычайно чувственна - если сравнивать с другими его героинями - поэтому, в этом смысле даже подход Ханта можно считать типично мужским. При этом дама, изображенная Сиддал, ее простота, полное отсутствие сексуальности, может быть, даже непривлекательность предполагают более «женский» взгляд.
Описывая рисунок Сиддал, Дебора Черри утверждает, что он отражает существовавшее в середине 19 века представление о различии между полами, в том смысле, что «он воспроизводит идеологию обособления мужской и женской сфер, и изображением исторического прошлого работает над современными различиями между уединенным, домашним миром женщин и открытым, публичным миром мужчин».

Элизабет Элеанор Сиддал, модель многих картин прерафаэлитов и позднее жена Россетти

С. Г. Метьярд - "Леди из Шалотт. Моя половина в зеркале" 1913

Джон Аткинсон Гримшоу "Леди из Шалотт"

Джон Аткинсон Гримшоу "Элейн" 1864

Джон Аткинсон Гримшоу "Элейн"

Начиная с 1850х гг., приверженность прерафаэлитов поэтическим сюжетам начала слабеть. Миллес обратился к сентиментальным темам, Хант - религиозным, а Россетти стал писать декоративные портреты прекрасных женщин. Легенда о короле Артуре была очень популярна среди художников второго поколения движения прерафаэлизма, таких, как Уильям Моррис, Эдвард Берн-Джонс или Фредерик Сэндис, но они черпали вдохновение скорее в «Смерти Артура» Мэлори, чем в его викторианской интерпретации Теннисона. А поскольку история дамы из Шалотта не входит в книгу Мэлори, сюжет потерял свою былую популярность.
Однако, к концу столетия началось новое возрождение; многие поздние последователи прерафаэлитов вновь открывали для себя поэтические источники своих предшественников. Как отмечает Кристофер Вуд, «дама из Шалотта была почти культовым сюжетом среди поздних прерафаэлитов». Джон Аткинсон Гримшоу, Джон Уильям Уотерхаус и Сидней Гарольд Метейярд восхищались поэзией Теннисона, и каждый из них обратился к сюжету дамы из Шалотта хотя бы однажды.
Гримшоу - художник-самоучка из Лидса - бросил работу железнодорожного клерка и в 1860е годы начал писать пейзажи в манере прерафаэлитов. Со временем он обрел популярность в этом жанре и обратился к литературным сюжетам. Тем не менее, его картины, вдохновленные литературными произведениями, вполне независимы от своих источников. Как заметил Александр Робертсон, «когда Гримшоу берет строчку из стихотворения, он заставляет нас почувствовать слова, время, атмосферу, а не просто иллюстрирует сюжет». За исключением нескольких жанровых сценок, все работы Гримшоу - пейзажи, ведуты, картины на литературные сюжеты - говорят о погружении художника в полную тайн атмосферу сгущающихся сумерек и вечерних огней, которая окутывает воображаемые улочки и особняки эпохи короля Якова и заставляет их…мерцать золотыми искрами. Реальность, на первый взгляд знакомая, но таинственная и маняще прекрасная.
За сцену из «Дамы из Шалотта», которую выбрал для себя, но так в полной мере и не воплотил живописными средствами Миллес, двадцать лет спустя взялся Гримшоу. … Его работа сильно отличается от трактовки предшественника….Он создает воображаемый, сказочный мир: темная погребальная ладья с головой дракона, с мертвой девой на борту, одетой в светящееся белое платье, плывет к далеким, теряющимся в тумане башням Камелота. В лучах заходящего солнца небо и вода отсвечивают красным и желтым, а призрачная лодка кажется волшебным видением. Так же, как художники неоклассицизма - Лейтон, Альма-Тадема и Пойнтер - создавали образы античности, полные красоты, спокойствия и гармонии, так и Гримшоу выдумал свой собственный зачарованный мир, мир непостижимой тишины и покоя. Все эти миры можно рассматривать как сопротивление художников меркантильным заботам их суетного, беспокойного века и ускоряющемуся ритму жизни.
Хотя Гримшоу и начал свою карьеру как пейзажист в манере прерафаэлитов, позже он, как и Россетти, постепенно оставил эти ранние принципы и стал все более и более тяготеть к эстетизму, читая литературные труды Уистлера и ценя его выше Рескина. По воспоминаниям домочадцев, Гримшоу лично знал Уистлера, и тот хвалил его работы. «Я считал, что это я придумал Ноктюрн, - говорил Уистлер, - пока я не увидел лунные пейзажи Гримми». Хотя ночные сцены Гримшоу более детализированы, более различимы, чем пейзажи Уистлера, именно Гримшоу мог бы …воссоздать «сказочную страну», описанную в знаменитом отрывке «Десятичасовой лекции» (Ten O'clock Lecture) Уистлера (этот отрывок был подчеркнут в его экземпляре):

"И когда вечерняя мгла одевает берег реки поэзией, как покровом, и убогие здания теряются в тусклом небе, и высокие дымоходы становятся кампанилами, а склады - дворцами в ночи, - весь город висит в небе, и перед нами - сказочная страна, тогда путник спешит домой; рабочий и интеллектуал, мудрец и сластолюбец, - все перестают понимать, как они уже перестали видеть, и Природа, которая пела в унисон, теперь поет свою изысканную песню только художнику, своему сыну и господину; сыну - потому, что он любит ее; господину - потому, что он знает ее".

Для Уистлера, как и для Гримшоу, Природа восхитительна сама по себе своей чарующей красотой. Эта Природа отличается от Природы Рескина, полной морального значения и рассматриваемой как выражение божественного совершенства.