В рамкахъ подготовки к профессиональному празднику
... вешаю сюда небольшой кусок из любимой книги .
Тут, собственно, почти сплошь цитаты из Деяний Седьмого Вселенского Собора, с самыми лаконическими комментариями дорогого френда.
А я, бонусом к основной мысли, поподчеркивала красненьким некоторые часто встречающиеся слова и обороты. Чтобы сделать явной частотность даже для тех, кто читать не любит и не умеет.
Собор сочувственно цитирует свт. Григория Нисского, описывающего виденную им икону:
«Нередко видел я живописное изображение этого страдания, и никогда не проходил без слез мимо сего зрелища: так живо эту историю представляет взору искусство. Исаак лежит пред отцом у самого жертвенника, припав на колено и с руками загнутыми назад; отец же, став позади отрока на согнутое колено, и левою рукою отведя к себе волосы сына, наклоняется к лицу, смотрящему на него жалостно, а правую ножом вооруженную руку направляет, чтобы закалать сына, и острие ножа касается уже тела; тогда приходит к нему свыше глас, останавливающий дело»[92].
Что же? Возмутило ли свв. отцов описание святителем Григорием изображения и чувств, которые оно вызвало в нем? Никак.
«Славнейшие сановники сказали: “вот как тронула отца нашего эта живописная картина; он даже плакал”.
Василий, святейший епископ Анкирский, сказал: “часто отец читал эту историю и вероятно не плакал: но когда видел живописное изображение ее, заплакал”.
Иоанн, почтеннейший инок и пресвитер и представитель восточных архиереев, сказал: “если этому учителю доставило пользу и вызвало слезы живописное изображение этой истории; то насколько более оно приносит сокрушения и пользы для неученых и простых”.
Святый Собор сказал: “мы во многих местах видели живописное изображение истории Авраама в том виде как говорит отец”.
Феодор, святейший епископ Катанский, сказал: “если святый Григорий, неуспыно помышлявший о божественном, плакал, видя живописное изображение Авраама, то насколько более может принести пользы и (вызвать) потоков слез у зрителей живописное представление домостроительства воплощения Господа нашего Христа, нас ради вочеловечившегося?”
Святейший патриарх (Тарасий) сказал: “если бы мы увидели икону, представляющую Господа распятым, то разве мы не заплакали бы?”
Святый Собор сказал: “это величественное зрелище; потому что в нем познается высота уничижения нас ради вочеловечившегося Бога”»[93].
Последние слова Собора ставят точку в вопросе о корректности интерпретации Успенским слов 82 правила, которые он неточно процитировал как «высоту Бога Слова». Вселенский Собор, и не цитируя, буквально точно воспроизводит сказанное в 82 правиле (и еще в одном месте Деяний Собора читаем о «ясном и светлом взоре и взгляде, приводящем нас к славе Божией, при помощи которого мы постигаем высоту уничижения Бога Слова и приходим к воспоминанию жизни Его во плоти, Его страдания и спасительной смерти»[94]), и, кроме того, дает абсолютно внятную интерпретацию смысла его. Достаточно перечесть то, что говорится Успенским в приводившемся нами разборе текста 82 правила, и сравнить с только что процитированным нами фрагментом Деяний VII Собора, чтобы увидеть разницу в понимании как средств, так и цели иконописания.
Но продолжим. Успенский полагает, что слишком натуралистическая манера изображения некоторых икон «соблазняла верующих своей утонченной чувственностью». Не станем спорить. Но то, что иконопочитатели видели непреодолимую пропасть между стилем языческой картины и христианским образом, вызывает сомнения. Для примера сошлемся на описание иконы мученичества блаженной Евфимии, которое дважды встречается в Деяниях Собора. И ни разу даже не упоминается в книге Леонида Александровича. Вот этот текст:
«Блаженного Астерия, епископа Амасийского, повествование о мученице Евфимии».
«Недавно, братия, я имел в руках известного славного Демосфена и читал ту его речь, в которой он вооружается против Есхина язвительными энтимемами. Занявшись чтением довольно долгое время, и чувствуя, что внимание мое уже ослабело, я решился дать себе покой и прогуляться, чтобы дух мой несколько успокоился от труда. Вышедши из своего дома, я с знакомыми людьми ходил несколько времени по городской площади и потом пошел в храм Божий помолиться на досуге. Входя в оный, увидел я в одном портике картину, вид которой чрезвычайно поразил меня. Можно было подумать, что она написана Евфранором или другим древним живописцем, которые довели искусство живописи до великого совершенства и представляли картины свои почти одушевленными. Если тебе угодно выслушать меня, я объясню картину; потому что свободное время позволяет мне заняться сим. Будучи воспитанниками муз, и мы имеем у себя краски не хуже живописных. - Была некоторая целомудренная девица, которая посвятила Богу свое девство. Она называлась Евфимиею. Когда один мучитель воздвиг гонения против последователей благочестия, тогда она весьма охотно предала себя на смерть. Сограждане ее и последователи той же религии, за которую она предана была смерти, уважая мужество и святое девство ее, построили ей близ храма гробницу, и положивши ее там во гробе, воздают ей там почтение, ежегодно празднуют день ее (смерти) и (в память ее) совершают общественное и всенародное торжество. Священные служители таинств Божиих произносят ей тогда похвальные слова и красноречиво рассказывают собравшемуся народу, каким образом она совершила подвиг мученичества. Некоторый благочестивый живописец с великим искусством и весьма живо представил на картине историю всех ее страданий, и повесил картину сию около гроба ее, чтобы все смотрели на оную. Картина сия представляет следующее: на возвышенном месте на седалище, подобном трону, сидит судия и грозно и с гневом смотрит на девицу. Живописное искусство и на неодушевленном веществе живо может представлять гнев. (Недалеко от судии) стоят многие воины и оруженосцы, находящиеся обыкновенно при начальствующих лицах. (Около них) видны писцы, которые записывают весь ход судопроизводства. Они держат в руках дощечки и грифели. Один писец, поднявши несколько руку от дощечки, пристально смотрит на девицу и, наклонив несколько голову к ней, взорами своими как будто приказывает ей говорить яснее, опасаясь, что каких-нибудь слов ее не дослышит и напишет их неправильно и ложно. Девица стоит пред судиею в темноцветной одежде, и самою одеждою показывает свою скромность. В лице ее видна красота, как написал ее живописец; но в душе ее, как я думаю, гораздо более добродетелей. Два воина ведут ее к судии, из которых один идет пред нею, а другой, следуя за нею, побуждает ее идти. В положении ее видна вместе и стыдливость девицы, и неустрашимость мученицы. Она наклонила голову свою к земле, как будто скрывая себя от взоров мужчин, но вместе стояла прямо и смело, нимало не показывая страха. - Прежде я хвалил других живописцев, когда видел картину, изображающую известную женщину Колхидскую, которая, желая поразить мечом детей своих, выражала в лице своем вместе и сожаление, и сильное негодование. Один глаз показывал в ней сильный гнев, другой, напротив, - мать, которая нежно любит детей своих и ужасается злодеяния. Удивление, которым поражен я был при виде сей картины, уменьшилось во мне, когда я увидел картину последнюю. С великим удивлением видел я в сей картине, что живописец гораздо лучше соединил между собою такие расположения души, которые совершенно противны друг другу - мужескую неустрашимость и женскую стыдливость. Далее на картине представлены палачи, в легких одеждах, почти нагие. Они уже начали мучить девицу. Один из них, взявши голову ее и наклонивши несколько назад, привел лице ее в такое положение, что другой удобно мог бить по оному. Сей последний приблизился к девице и выбивал у ней зубы. Около палачей изображены и орудия мучений - молот и бурав. - При воспоминании сего я невольно проливаю слезы, и чувство сильной горечи прерывает мое повествование. Живописец так хорошо изобразил капли крови, что можно подумать, что они в самом деле текут из уст девицы, и невозможно смотреть на оные без слез. Еще далее видна темница, в которой сидит достойная уважения девица в темноцветной одежде одна, простирает руки свои к небу и призывает на помощь Бога облегчить несчастия ее. Во время молитвы является над головою ее то знамение, которому христиане поклоняются и которое везде изображают. Думаю, что оно было предзнаменованием близкой мученической смерти ее. Наконец недалеко от сего в другом месте картины живописец возжигает сильный огнь и пламя оного изображает в некоторых местах багряными красками. Посреди огня он поставляет девицу, которая простирает руки свои к небу, но не показывает в лице своем никакой печали, а, напротив, радуется, что переселяется к жизни бестелесной и блаженной. Изобразив сие, живописец окончил изображение свое, и я оканчиваю повествование мое. Если тебе угодно и позволяет время, ты сам можешь посмотреть картину. Тогда ты ясно увидишь, соответствует ли повествование наше совершенству картины»[95].
Разумеется, более чем уместно присовокупить сюда же и реакцию Собора:
«Славнейшие сановники сказали: “значит, искусство живописца есть занятие священное, и совсем не таково, чтобы осмеивать его, как некоторые безумно поступают. Этот отец представляет живописца человеком, совершающим благочестивое дело”.
Константин, святейший епископ Константии Кипрской, сказал: “но тот же отец называет картину и священным памятником. (Григорий) Богослов называет ее досточтимою иконою, Златоуст святою, а этот отец, которого слово только что прочитано, священною. Что же еще можно возразить против этого”.
Феодор, святейший епископ Мирский, сказал: “все мы, слыша учение отцов наших, умилились душею и оплакали прошедшие годы; возблагодарим же Бога, что, благодаря учению святых отцов, мы пришли к познанию истины”.
Феодосий святейший епископ Аморейский, сказал: “всесвятый и благочестивый владыка! Мы и весь святый Собор, выслушав учение святых отцов наших относительно священных икон, веруем и исповедуем, что они священны и святы, а говорящий не так да будет под анафемой!”
Святый Собор сказал: “да будет под анафемой”.
Никифор, святейший епископ Диррахийский, сказал: “хороший живописец, при помощи искусства, всегда представляет факты так, как и написавший икону мученицы Евфимии; поэтому-то здесь этот учитель и хвалит живописное искусство”.
Константин, святейший епископ Константии Кипрской, сказал: “он как бы так говорит: я сначала хвалил произведения колхидские до тех пор, пока не увидел иконы этой мученицы”.
Святый Собор сказал: “и увидев ее, умилился”.
Василий, святейший епископ Анкирский, сказал: “отец, слово которого прочитали, чувствовал то же, что и святейший Григорий; тот и другой приходили в слезы при иконах”.
Святейший патриарх Тарасий сказал: “в конце слова отец заповедует и поощряет живописью изображать историю подвигов мученических, ибо говорит: если тебе угодно и позволяет время, ты сам можешь посмотреть картину; тогда ты ясно увидишь, соответствует ли повествование наше совершенству картины”.
Иоанн, боголюбезный пресвитер и представитель апостольских престолов востока, сказал: “эта икона выше слова. Провидению угодно было устроить так для простых людей”.
Константин, святейший епископ Константии Кипрской, сказал: “во святых мужах такое умиление возбуждали священные иконы; насколько же более умиления должны они пробуждать в нас?”
Феодор, святейший епископ Мирский, сказал: “если святые мужи говорят так, то нам нечего и говорить”.
Иоанн, боголюбезнейший пресвитер и представитель апостольских престолов востока, сказал: “живописцы не противоречат Писанию, а напротив, что говорит Писание, то и они представляют, так что они бывают согласны с написанным”.
Феодор, святейший епископ Аморейский, сказал: “божественный апостол учит и говорит: «елико преднаписано быша, в наше наказание преднаписашася (Рим. 15, 4). Итак, эти святые и досточтимые иконы и живописные картины и изображения, делаемые на дереве, равно как и мозаические, написаны в наше наставление, в образец нам и для пробуждения в нас ревности к подвигам святых, чтобы и мы явились таким же образцом и проявили подвижническую ревность по Боге, чтобы и нас Он удостоил жребия и части святых и сделал нас наследниками Царствия Своего”»[96].
Мы видим только одно разумное объяснение молчанию Успенского по поводу этого несомненно известного ему текста: это текст просто невозможно не понять. А поняв его - невозможно не оказаться в ситуации выбора между своим пониманием иконы, и - отцов Вселенского Собора. Успенскому, слишком, видимо, увлеченному своими построениями, было легче, думаем, не увидеть видимое, нежели отказаться от своего понимания видения невидимого.
Мы не станем комментировать данный текст (по названной причине: он настолько понятен, что не нуждается в комментариях), ограничившись лишь просьбой обратить внимание на вполне восторженное описание картины, изображающей Медею, и сравнить слова одного из отцов Собора, еп. Феодора Аморейского, о цели иконы с теми словами, что говорят о том же отцы Церкви IV века.
Тут, собственно, почти сплошь цитаты из Деяний Седьмого Вселенского Собора, с самыми лаконическими комментариями дорогого френда.
А я, бонусом к основной мысли, поподчеркивала красненьким некоторые часто встречающиеся слова и обороты. Чтобы сделать явной частотность даже для тех, кто читать не любит и не умеет.
Собор сочувственно цитирует свт. Григория Нисского, описывающего виденную им икону:
«Нередко видел я живописное изображение этого страдания, и никогда не проходил без слез мимо сего зрелища: так живо эту историю представляет взору искусство. Исаак лежит пред отцом у самого жертвенника, припав на колено и с руками загнутыми назад; отец же, став позади отрока на согнутое колено, и левою рукою отведя к себе волосы сына, наклоняется к лицу, смотрящему на него жалостно, а правую ножом вооруженную руку направляет, чтобы закалать сына, и острие ножа касается уже тела; тогда приходит к нему свыше глас, останавливающий дело»[92].
Что же? Возмутило ли свв. отцов описание святителем Григорием изображения и чувств, которые оно вызвало в нем? Никак.
«Славнейшие сановники сказали: “вот как тронула отца нашего эта живописная картина; он даже плакал”.
Василий, святейший епископ Анкирский, сказал: “часто отец читал эту историю и вероятно не плакал: но когда видел живописное изображение ее, заплакал”.
Иоанн, почтеннейший инок и пресвитер и представитель восточных архиереев, сказал: “если этому учителю доставило пользу и вызвало слезы живописное изображение этой истории; то насколько более оно приносит сокрушения и пользы для неученых и простых”.
Святый Собор сказал: “мы во многих местах видели живописное изображение истории Авраама в том виде как говорит отец”.
Феодор, святейший епископ Катанский, сказал: “если святый Григорий, неуспыно помышлявший о божественном, плакал, видя живописное изображение Авраама, то насколько более может принести пользы и (вызвать) потоков слез у зрителей живописное представление домостроительства воплощения Господа нашего Христа, нас ради вочеловечившегося?”
Святейший патриарх (Тарасий) сказал: “если бы мы увидели икону, представляющую Господа распятым, то разве мы не заплакали бы?”
Святый Собор сказал: “это величественное зрелище; потому что в нем познается высота уничижения нас ради вочеловечившегося Бога”»[93].
Последние слова Собора ставят точку в вопросе о корректности интерпретации Успенским слов 82 правила, которые он неточно процитировал как «высоту Бога Слова». Вселенский Собор, и не цитируя, буквально точно воспроизводит сказанное в 82 правиле (и еще в одном месте Деяний Собора читаем о «ясном и светлом взоре и взгляде, приводящем нас к славе Божией, при помощи которого мы постигаем высоту уничижения Бога Слова и приходим к воспоминанию жизни Его во плоти, Его страдания и спасительной смерти»[94]), и, кроме того, дает абсолютно внятную интерпретацию смысла его. Достаточно перечесть то, что говорится Успенским в приводившемся нами разборе текста 82 правила, и сравнить с только что процитированным нами фрагментом Деяний VII Собора, чтобы увидеть разницу в понимании как средств, так и цели иконописания.
Но продолжим. Успенский полагает, что слишком натуралистическая манера изображения некоторых икон «соблазняла верующих своей утонченной чувственностью». Не станем спорить. Но то, что иконопочитатели видели непреодолимую пропасть между стилем языческой картины и христианским образом, вызывает сомнения. Для примера сошлемся на описание иконы мученичества блаженной Евфимии, которое дважды встречается в Деяниях Собора. И ни разу даже не упоминается в книге Леонида Александровича. Вот этот текст:
«Блаженного Астерия, епископа Амасийского, повествование о мученице Евфимии».
«Недавно, братия, я имел в руках известного славного Демосфена и читал ту его речь, в которой он вооружается против Есхина язвительными энтимемами. Занявшись чтением довольно долгое время, и чувствуя, что внимание мое уже ослабело, я решился дать себе покой и прогуляться, чтобы дух мой несколько успокоился от труда. Вышедши из своего дома, я с знакомыми людьми ходил несколько времени по городской площади и потом пошел в храм Божий помолиться на досуге. Входя в оный, увидел я в одном портике картину, вид которой чрезвычайно поразил меня. Можно было подумать, что она написана Евфранором или другим древним живописцем, которые довели искусство живописи до великого совершенства и представляли картины свои почти одушевленными. Если тебе угодно выслушать меня, я объясню картину; потому что свободное время позволяет мне заняться сим. Будучи воспитанниками муз, и мы имеем у себя краски не хуже живописных. - Была некоторая целомудренная девица, которая посвятила Богу свое девство. Она называлась Евфимиею. Когда один мучитель воздвиг гонения против последователей благочестия, тогда она весьма охотно предала себя на смерть. Сограждане ее и последователи той же религии, за которую она предана была смерти, уважая мужество и святое девство ее, построили ей близ храма гробницу, и положивши ее там во гробе, воздают ей там почтение, ежегодно празднуют день ее (смерти) и (в память ее) совершают общественное и всенародное торжество. Священные служители таинств Божиих произносят ей тогда похвальные слова и красноречиво рассказывают собравшемуся народу, каким образом она совершила подвиг мученичества. Некоторый благочестивый живописец с великим искусством и весьма живо представил на картине историю всех ее страданий, и повесил картину сию около гроба ее, чтобы все смотрели на оную. Картина сия представляет следующее: на возвышенном месте на седалище, подобном трону, сидит судия и грозно и с гневом смотрит на девицу. Живописное искусство и на неодушевленном веществе живо может представлять гнев. (Недалеко от судии) стоят многие воины и оруженосцы, находящиеся обыкновенно при начальствующих лицах. (Около них) видны писцы, которые записывают весь ход судопроизводства. Они держат в руках дощечки и грифели. Один писец, поднявши несколько руку от дощечки, пристально смотрит на девицу и, наклонив несколько голову к ней, взорами своими как будто приказывает ей говорить яснее, опасаясь, что каких-нибудь слов ее не дослышит и напишет их неправильно и ложно. Девица стоит пред судиею в темноцветной одежде, и самою одеждою показывает свою скромность. В лице ее видна красота, как написал ее живописец; но в душе ее, как я думаю, гораздо более добродетелей. Два воина ведут ее к судии, из которых один идет пред нею, а другой, следуя за нею, побуждает ее идти. В положении ее видна вместе и стыдливость девицы, и неустрашимость мученицы. Она наклонила голову свою к земле, как будто скрывая себя от взоров мужчин, но вместе стояла прямо и смело, нимало не показывая страха. - Прежде я хвалил других живописцев, когда видел картину, изображающую известную женщину Колхидскую, которая, желая поразить мечом детей своих, выражала в лице своем вместе и сожаление, и сильное негодование. Один глаз показывал в ней сильный гнев, другой, напротив, - мать, которая нежно любит детей своих и ужасается злодеяния. Удивление, которым поражен я был при виде сей картины, уменьшилось во мне, когда я увидел картину последнюю. С великим удивлением видел я в сей картине, что живописец гораздо лучше соединил между собою такие расположения души, которые совершенно противны друг другу - мужескую неустрашимость и женскую стыдливость. Далее на картине представлены палачи, в легких одеждах, почти нагие. Они уже начали мучить девицу. Один из них, взявши голову ее и наклонивши несколько назад, привел лице ее в такое положение, что другой удобно мог бить по оному. Сей последний приблизился к девице и выбивал у ней зубы. Около палачей изображены и орудия мучений - молот и бурав. - При воспоминании сего я невольно проливаю слезы, и чувство сильной горечи прерывает мое повествование. Живописец так хорошо изобразил капли крови, что можно подумать, что они в самом деле текут из уст девицы, и невозможно смотреть на оные без слез. Еще далее видна темница, в которой сидит достойная уважения девица в темноцветной одежде одна, простирает руки свои к небу и призывает на помощь Бога облегчить несчастия ее. Во время молитвы является над головою ее то знамение, которому христиане поклоняются и которое везде изображают. Думаю, что оно было предзнаменованием близкой мученической смерти ее. Наконец недалеко от сего в другом месте картины живописец возжигает сильный огнь и пламя оного изображает в некоторых местах багряными красками. Посреди огня он поставляет девицу, которая простирает руки свои к небу, но не показывает в лице своем никакой печали, а, напротив, радуется, что переселяется к жизни бестелесной и блаженной. Изобразив сие, живописец окончил изображение свое, и я оканчиваю повествование мое. Если тебе угодно и позволяет время, ты сам можешь посмотреть картину. Тогда ты ясно увидишь, соответствует ли повествование наше совершенству картины»[95].
Разумеется, более чем уместно присовокупить сюда же и реакцию Собора:
«Славнейшие сановники сказали: “значит, искусство живописца есть занятие священное, и совсем не таково, чтобы осмеивать его, как некоторые безумно поступают. Этот отец представляет живописца человеком, совершающим благочестивое дело”.
Константин, святейший епископ Константии Кипрской, сказал: “но тот же отец называет картину и священным памятником. (Григорий) Богослов называет ее досточтимою иконою, Златоуст святою, а этот отец, которого слово только что прочитано, священною. Что же еще можно возразить против этого”.
Феодор, святейший епископ Мирский, сказал: “все мы, слыша учение отцов наших, умилились душею и оплакали прошедшие годы; возблагодарим же Бога, что, благодаря учению святых отцов, мы пришли к познанию истины”.
Феодосий святейший епископ Аморейский, сказал: “всесвятый и благочестивый владыка! Мы и весь святый Собор, выслушав учение святых отцов наших относительно священных икон, веруем и исповедуем, что они священны и святы, а говорящий не так да будет под анафемой!”
Святый Собор сказал: “да будет под анафемой”.
Никифор, святейший епископ Диррахийский, сказал: “хороший живописец, при помощи искусства, всегда представляет факты так, как и написавший икону мученицы Евфимии; поэтому-то здесь этот учитель и хвалит живописное искусство”.
Константин, святейший епископ Константии Кипрской, сказал: “он как бы так говорит: я сначала хвалил произведения колхидские до тех пор, пока не увидел иконы этой мученицы”.
Святый Собор сказал: “и увидев ее, умилился”.
Василий, святейший епископ Анкирский, сказал: “отец, слово которого прочитали, чувствовал то же, что и святейший Григорий; тот и другой приходили в слезы при иконах”.
Святейший патриарх Тарасий сказал: “в конце слова отец заповедует и поощряет живописью изображать историю подвигов мученических, ибо говорит: если тебе угодно и позволяет время, ты сам можешь посмотреть картину; тогда ты ясно увидишь, соответствует ли повествование наше совершенству картины”.
Иоанн, боголюбезный пресвитер и представитель апостольских престолов востока, сказал: “эта икона выше слова. Провидению угодно было устроить так для простых людей”.
Константин, святейший епископ Константии Кипрской, сказал: “во святых мужах такое умиление возбуждали священные иконы; насколько же более умиления должны они пробуждать в нас?”
Феодор, святейший епископ Мирский, сказал: “если святые мужи говорят так, то нам нечего и говорить”.
Иоанн, боголюбезнейший пресвитер и представитель апостольских престолов востока, сказал: “живописцы не противоречат Писанию, а напротив, что говорит Писание, то и они представляют, так что они бывают согласны с написанным”.
Феодор, святейший епископ Аморейский, сказал: “божественный апостол учит и говорит: «елико преднаписано быша, в наше наказание преднаписашася (Рим. 15, 4). Итак, эти святые и досточтимые иконы и живописные картины и изображения, делаемые на дереве, равно как и мозаические, написаны в наше наставление, в образец нам и для пробуждения в нас ревности к подвигам святых, чтобы и мы явились таким же образцом и проявили подвижническую ревность по Боге, чтобы и нас Он удостоил жребия и части святых и сделал нас наследниками Царствия Своего”»[96].
Мы видим только одно разумное объяснение молчанию Успенского по поводу этого несомненно известного ему текста: это текст просто невозможно не понять. А поняв его - невозможно не оказаться в ситуации выбора между своим пониманием иконы, и - отцов Вселенского Собора. Успенскому, слишком, видимо, увлеченному своими построениями, было легче, думаем, не увидеть видимое, нежели отказаться от своего понимания видения невидимого.
Мы не станем комментировать данный текст (по названной причине: он настолько понятен, что не нуждается в комментариях), ограничившись лишь просьбой обратить внимание на вполне восторженное описание картины, изображающей Медею, и сравнить слова одного из отцов Собора, еп. Феодора Аморейского, о цели иконы с теми словами, что говорят о том же отцы Церкви IV века.