(no subject)
Когда началась война, у моего деда были каникулы: закончилась сессия, он вернулся к родителям в Армавир, и тут - война. Война, оккупация, учительство в школе, бежавшие в эвакуацию евреи... а потом была армия. У него нашли порок сердца и не пустили на передовую. Даже воевать, в принципе, не пустили - сделали штабным писарем. Когда я была маленькой, мне было очень обидно. У всех деды воевали и совершали подвиги, а мой отпускал валенки и всю войну носил с собой учебник по высшей математике. А сейчас мне думается, что, наверное, и слава богу, я не могу представить своего деда на передовой.
Он дошел до Берлина. Каждый день он решал задачки из учебника. Каждый день. Потому что он знал, всегда знал, что война кончится. Война кончится, и ему надо будет учиться. И потому он должен не забыть высшую математику.
Он дошел до Берлина, он был одним из лучших штабных: как-то раз он понял, что считать на счетах правой рукой - терять время. И начал считать левой. Его пытались представить к офицерским погонам. Неоднократно. А он каждый раз отказывался. Потому что он знал, что война кончится. И ему надо будет учиться. И рядовых отпустят сразу, а офицеров задержат.
Мой дед никогда не вспоминал войну. Никогда. Он рассказывал, как некий младший офицер, прикомандированный к их части, начал гнобить солдат. И как этот младший офицер куда-то пропал после третьего предупреждения. Он рассказывал, как немки разбирали красноармейцев на постой, как возненавидели в Армавире евреев, как он был потрясен немецкому чувству юмора: женщина оступилась и упала в лужу, немцы ржали, хватаясь за животы, а ошалелые красноармейцы кинулись вытаскивать ее из грязи. Он написал книгу рассказов о Германии, которую никогда и никуда не посылал. Странную и удивительную книгу, расходящуюся с официальной пропагандой любого времени. Я ни разу не видела на нем наград: и планка, и медали лежали в нижнем ящике стола. Когда я была маленькой, мне очень хотелось, чтобы он одел пиджак и все награды и пошел со мной на парад. Он шел со мной на парад, помогал возлагать цветы к памятнику неизвестному солдату, но никогда не надевал наград. И никогда не говорил о войне.
Когда началась война, мою бабушку перевели на мехмат. И сразу дали бронь. Все уходили на войну, а ее не брали. Ей было обидно. Собрались и соседки по общежитию: получили сухой паек и билеты в баню. Бабушка пошла с ними, помылась, съела сухой паек и отправилась провожать к поезду. У поезда они и выяснили, что одной барышни нет. Куда-то затерялась. Так моя бабушка и ушла на войну. Вместо затерявшейся барышни. Стала зенитчицей. Закончила в Будапеште. И никогда не рассказывала про войну, только как они радовались, если вдруг удавалось сбить самолет. Только про свою мимолетную армейскую влюбленность. Но никогда про подвиги. Никогда про сражения. Никогда про войну. Она не рассказывала про войну, не носила наград, не ходила на парад, не переписывалась с сослуживцами.
Когда я была маленькой, мне было обидно и очень хотелось... но в моей семье не надевали наград. Не говорили про войну. И на парад ходили только с маленькой мной. На маленький такой парад: колонна шла через поселок возлагать цветы к памятнику неизвестному солдату. С оркестром. От моего дома метров 300. Возлагали цветы, толкали речь, стреляли в воздух. И мы с дедом возвращались домой. Не справлять 9 мая.
Каждый год нам присылали откртки. Поздравительные. Подписанные разными главами разных масштабов. Открыти кидались на полку на кухне. Иногда они попадали под руку и их выкидывали. И только пару лет назад бабушка, получив открытку от Самого, радовалась и говорила, что ее поздравил сам Путин.
Моего деда нет 8 лет. Он работал практически до последнего дня: по дороге на работу он упал в сугроб и больше уже не встал . Из сугроба его и увезли в больницу подписывать приговор. Когда я видела его в последний раз, он меня не узнал. Он лежал на кровати, пожелтевший, похудевший, сморщенный страшный старик, комкал в пальцах одеяло и корчился от боли. Я поцеловала его - от него пахло смертью и лекарствами. Я сказала ему: "Здравствуй, дедушка!" А он не узнал меня.
Мне было страшно. Я рыдала и кусала губы. Я больше не видела его, хотя ему стало лучше. Он спрашивал маму обо мне, но я так и не доехала до больницы. Не помню почему.
На пасху я стояла на коленях на мокрой земле и молилась: забери его или дай ему жить без боли. Забери или дай. На пасху он и умер.
Последние годы, хотя даже не так, последнее десятилетие, я стыдилась его: кабинетный ученый, которому всегда было плевать, как он выглядит. Он ходил в грязных костюмах и драных кальсонах, у него была старая засаленная фетровая шляпа и куртка с плеча моего отца. Отец был выше сантиметров на десять и килограмм на 30 грузнее. И у нас не было денег. Совсем не было денег. Только на еду и на обучение. И дед ходил в обносках, хотя, наверное, ему было все равно.
Незадолго до смерти, он сказал матери: "Аня, я бы ничего не хотел изменить в своей жизни. Вообще ничего. Потому что я прожил замечательную счастливую жизнь". Он прожил замечательную счастливую жизнь и дошел до Берлина, а я стыдилась его. Потому что изо всех щелей перла нищета, а я была молодой дурой, самой бедной в компании, но с гонором. Но дело даже не в этом. Просто, когда я молилась на пасху, раздирая чулки о прицерковные каряги, когда я понимала, что это - все, конец, его не будет, когда я поправляла его голову, перекошенную от разморозки-заморозки, в гробу, я думала о том, что он никогда не увидит правнуков. И никогда не выдаст меня замуж. И никогда больше не поведет меня на парад.
В 2004-м я позвонила бабушке из Калининграда.
- Здравствуй, - сказала я. - Я поздравляю тебя. Я горжусь тобой. Спасибо тебе. Спасибо тебе за то, что ты сделала для нас.
- Да не за что, - ответила она мне. - Мы все делаем то, что должны. Мы и не сделали ничего особенного.
Она ответила, и я заплакала.
Сегодня я зашла к ней. Она не узнала меня. Маленькая, сморщенная старушка. Светлая, как ангел. Хитро улыбается чему-то своему и комкает в пальцах одеяло.
Я поцеловала ее - от нее пахнет лекарствами и смертью. Я сказала ей:
- Здравствуй, бабушка! Я поздравляю тебя с Днем Победы!
- Аня? - Спросила она.
- Алена, - ответила я. - Я принесла тебе тортик. Твой любимый. Спасибо тебе за победу, бабушка...
- А где Аня?
- Она дома.
- А ты тогда чего?
- Я пошла поздравить тебя с праздником. С Днем Победы.
- А мы что? Войну выиграли?
Мне было страшно. Я рыдала и кусала губы.
В моей семье никогда не справляли 9 мая. В моей семье не говорили про войну. В моей семье не носили наград. Моей семьи больше нет. И тот праздник, который был с сединою на висках, стал днем, когда я оплакиваю. Свое детство. Деда. Парады. Цветы к памятнику. Награды в нижнем ящике стола, которые я любила разглядывать. Бабушку, которая меня не узнает. Мечту о Родине. Днем, когда я оплакиваю и напеваю про Алешу. Стоит над горою Алеша. В Болгарии русский солдат. Я пою и плачу. И мне уже не страшно.
Он дошел до Берлина. Каждый день он решал задачки из учебника. Каждый день. Потому что он знал, всегда знал, что война кончится. Война кончится, и ему надо будет учиться. И потому он должен не забыть высшую математику.
Он дошел до Берлина, он был одним из лучших штабных: как-то раз он понял, что считать на счетах правой рукой - терять время. И начал считать левой. Его пытались представить к офицерским погонам. Неоднократно. А он каждый раз отказывался. Потому что он знал, что война кончится. И ему надо будет учиться. И рядовых отпустят сразу, а офицеров задержат.
Мой дед никогда не вспоминал войну. Никогда. Он рассказывал, как некий младший офицер, прикомандированный к их части, начал гнобить солдат. И как этот младший офицер куда-то пропал после третьего предупреждения. Он рассказывал, как немки разбирали красноармейцев на постой, как возненавидели в Армавире евреев, как он был потрясен немецкому чувству юмора: женщина оступилась и упала в лужу, немцы ржали, хватаясь за животы, а ошалелые красноармейцы кинулись вытаскивать ее из грязи. Он написал книгу рассказов о Германии, которую никогда и никуда не посылал. Странную и удивительную книгу, расходящуюся с официальной пропагандой любого времени. Я ни разу не видела на нем наград: и планка, и медали лежали в нижнем ящике стола. Когда я была маленькой, мне очень хотелось, чтобы он одел пиджак и все награды и пошел со мной на парад. Он шел со мной на парад, помогал возлагать цветы к памятнику неизвестному солдату, но никогда не надевал наград. И никогда не говорил о войне.
Когда началась война, мою бабушку перевели на мехмат. И сразу дали бронь. Все уходили на войну, а ее не брали. Ей было обидно. Собрались и соседки по общежитию: получили сухой паек и билеты в баню. Бабушка пошла с ними, помылась, съела сухой паек и отправилась провожать к поезду. У поезда они и выяснили, что одной барышни нет. Куда-то затерялась. Так моя бабушка и ушла на войну. Вместо затерявшейся барышни. Стала зенитчицей. Закончила в Будапеште. И никогда не рассказывала про войну, только как они радовались, если вдруг удавалось сбить самолет. Только про свою мимолетную армейскую влюбленность. Но никогда про подвиги. Никогда про сражения. Никогда про войну. Она не рассказывала про войну, не носила наград, не ходила на парад, не переписывалась с сослуживцами.
Когда я была маленькой, мне было обидно и очень хотелось... но в моей семье не надевали наград. Не говорили про войну. И на парад ходили только с маленькой мной. На маленький такой парад: колонна шла через поселок возлагать цветы к памятнику неизвестному солдату. С оркестром. От моего дома метров 300. Возлагали цветы, толкали речь, стреляли в воздух. И мы с дедом возвращались домой. Не справлять 9 мая.
Каждый год нам присылали откртки. Поздравительные. Подписанные разными главами разных масштабов. Открыти кидались на полку на кухне. Иногда они попадали под руку и их выкидывали. И только пару лет назад бабушка, получив открытку от Самого, радовалась и говорила, что ее поздравил сам Путин.
Моего деда нет 8 лет. Он работал практически до последнего дня: по дороге на работу он упал в сугроб и больше уже не встал . Из сугроба его и увезли в больницу подписывать приговор. Когда я видела его в последний раз, он меня не узнал. Он лежал на кровати, пожелтевший, похудевший, сморщенный страшный старик, комкал в пальцах одеяло и корчился от боли. Я поцеловала его - от него пахло смертью и лекарствами. Я сказала ему: "Здравствуй, дедушка!" А он не узнал меня.
Мне было страшно. Я рыдала и кусала губы. Я больше не видела его, хотя ему стало лучше. Он спрашивал маму обо мне, но я так и не доехала до больницы. Не помню почему.
На пасху я стояла на коленях на мокрой земле и молилась: забери его или дай ему жить без боли. Забери или дай. На пасху он и умер.
Последние годы, хотя даже не так, последнее десятилетие, я стыдилась его: кабинетный ученый, которому всегда было плевать, как он выглядит. Он ходил в грязных костюмах и драных кальсонах, у него была старая засаленная фетровая шляпа и куртка с плеча моего отца. Отец был выше сантиметров на десять и килограмм на 30 грузнее. И у нас не было денег. Совсем не было денег. Только на еду и на обучение. И дед ходил в обносках, хотя, наверное, ему было все равно.
Незадолго до смерти, он сказал матери: "Аня, я бы ничего не хотел изменить в своей жизни. Вообще ничего. Потому что я прожил замечательную счастливую жизнь". Он прожил замечательную счастливую жизнь и дошел до Берлина, а я стыдилась его. Потому что изо всех щелей перла нищета, а я была молодой дурой, самой бедной в компании, но с гонором. Но дело даже не в этом. Просто, когда я молилась на пасху, раздирая чулки о прицерковные каряги, когда я понимала, что это - все, конец, его не будет, когда я поправляла его голову, перекошенную от разморозки-заморозки, в гробу, я думала о том, что он никогда не увидит правнуков. И никогда не выдаст меня замуж. И никогда больше не поведет меня на парад.
В 2004-м я позвонила бабушке из Калининграда.
- Здравствуй, - сказала я. - Я поздравляю тебя. Я горжусь тобой. Спасибо тебе. Спасибо тебе за то, что ты сделала для нас.
- Да не за что, - ответила она мне. - Мы все делаем то, что должны. Мы и не сделали ничего особенного.
Она ответила, и я заплакала.
Сегодня я зашла к ней. Она не узнала меня. Маленькая, сморщенная старушка. Светлая, как ангел. Хитро улыбается чему-то своему и комкает в пальцах одеяло.
Я поцеловала ее - от нее пахнет лекарствами и смертью. Я сказала ей:
- Здравствуй, бабушка! Я поздравляю тебя с Днем Победы!
- Аня? - Спросила она.
- Алена, - ответила я. - Я принесла тебе тортик. Твой любимый. Спасибо тебе за победу, бабушка...
- А где Аня?
- Она дома.
- А ты тогда чего?
- Я пошла поздравить тебя с праздником. С Днем Победы.
- А мы что? Войну выиграли?
Мне было страшно. Я рыдала и кусала губы.
В моей семье никогда не справляли 9 мая. В моей семье не говорили про войну. В моей семье не носили наград. Моей семьи больше нет. И тот праздник, который был с сединою на висках, стал днем, когда я оплакиваю. Свое детство. Деда. Парады. Цветы к памятнику. Награды в нижнем ящике стола, которые я любила разглядывать. Бабушку, которая меня не узнает. Мечту о Родине. Днем, когда я оплакиваю и напеваю про Алешу. Стоит над горою Алеша. В Болгарии русский солдат. Я пою и плачу. И мне уже не страшно.