Конкурсный текст: Кохинор
Автор: starik_antabus
Когда подымался ветер, дышать в Дикуме становилось нечем. Тёплый, податливый песок в мгновение ока превращался в стаю злобных, жалящих на лету насекомых. Растения съёживались, сворачивали в трубочку листья и замирали. Прятались в норах суслики и песчанки, и даже привыкшие к капризам пустыни верблюды чувствовали себя неуютно. Солнце слепло и почти на ощупь опускалось к самой земле, пытаясь разглядеть, что же там внизу стряслось. Проходило время, запыхавшийся ветер успокаивался, и тогда всё преображалось. По утрам, когда солнце купалось в прохладе, и заплутавшие облака ещё дремали в небе, стадо выходило на водопой.
Белую верблюдицу звали Кохинор. Она была юна и так красива, что в неё были влюблены все - от мала до велика. На неё заглядывались не только кавалеры из местных, но и изредка появляющиеся в этих краях жеребцы из табуна диких лошадей, и даже ослы. Она была прекрасна и недоступна. Бархатная шерсть слегка курчавилась, пухлые приоткрытые губы открывали идеальной белизны зубы, маленькие, изящные ушки хотелось потрогать. А глаза... Ах, глаза - тёмный янтарь в обрамлении длиннющих шелковых ресниц! Она была прекрасна и настолько недоступна, что у неё даже не было друга. Ну, не то, чтобы совсем не было, но такого, с которым можно было бы зябкой ночью, прижавшись друг к другу, рассматривать небо и любоваться самой яркой в их полушарии - Пёсьей звездой. Или увлечённо обсуждать модное в то время поверье, будто бы горизонт пролегает между миром желаемого и миром действительного. И если его перейти, то всё задуманное сбудется. И ещё тесней прижиматься, и... кто знает...
В один из вечеров, когда спадает жара и наступает истома, Джаны решил подойти к Кохинор. От волнения сердце его билось так быстро, что он не поспевал за ним и сбивался. Он шёл то не спеша, то переходил на бег, то вовсе останавливался. Его походка со стороны казалась странной и развязной, но Кохинор, к счастью, этого не видела. Она смотрела на неизвестно откуда попавший сюда кусочек стекла, в котором отражалась часть её коленки и любовалась собой.
- Мир тебе! Ты что тут делаешь? А я вот мимо шёл. - хрипло произнёс Джаны и удивился своей глупости.
- И тебе. А ты кто?
- Да ты ж меня знаешь. Я - внук старой Наргилы.
- Не знаю. Что тебе нужно? - уже нетерпеливо и резко спросила Кохинор и устремила взор на стёклышко.
- А, может, погуляем вместе? А?..
- Ещё чего! Ты что в друзья набиваешься?! Выискался!
- Да я... - попытался Джаны что-то сказать, но замолчал.
Кохинор подняла красивейшие в мире ресницы и, глядя сквозь него, чётким, сухим голосом размеренно, словно приговор, произнесла:
- Если пролезешь сквозь игольное ушко, тогда, может быть, и прогуляемся. А сейчас не мешай. Видишь, я занята. Иди своей дорогой, иди. - Джаны опустил голову и медленно отошёл. Его сердце уже никуда не неслось, оно билось равномерно, но очень- очень громко и он боялся, что она услышит.
Каждый год, в одно и тоже время в Дикуме шёл дождь. Он лил долго и без перерыва - целых три дня. Пустыня просыпалась, оживали, казалось бы, уже мёртвые островки травы и удивительно вкусно пахнущие цветы, появлялись молодые, еще неколючие иголки на акациях, воздух становился прозрачным и серебряно звенел на ветру. Это было время, когда чувства становились осязаемыми.
На третий день дождя высохшая лощина наполнилась водой и превратилась в небольшое озеро и все, даже старая Наргила, пошли купаться. Лишь Джаны остался на берегу. Он бродил вокруг озера, отбрасывая ногами камешки, и думал о том, что любить тяжело и больно. Потом он прилёг в дырявой тени полузасохшего рожкового дерева, положил голову на песок и вздохнул. Перед носом шмыгали муравьи-бегунки, чёрный жук катил вдаль навозный шар, старое дерево потрескивало на ветру и всё вокруг казалось грустным и беспросветным. Неожиданно он уснул. Ему что-то снилось, он подёргивал ногами, фыркал, при этом открывались крепкие, ещё не стёртые зубы, поводил ушами и порывался встать. Наконец он успокоился и открыл глаза. Тень почти ушла. Солнце стояло в зените.
Он попытался припомнить свой сон. По-прежнему надоедливо суетились муравьи. Он зачем-то подул на них и они, улетая, смешно дрыгали ножками. Джаны напрягал память, зажмуривал глаза, но сон не возвращался. Лишь изредка всплывали обрывки слов, запахи, звуки и длинные, как дождь, ресницы Кохинор. Больше ничего. Самого главного он вспомнить не мог. Он медленно поднялся и пошёл к озеру. На той стороне стояла совершенно мокрая Кохинор.
Будь Джаны не настолько ослепленным любовью, он бы увидел свисающую сосульками шерсть на её боках, мосластые коленки (правда ещё без мозолей) и тонкий хвост, с которого смешно капала вода. В общем, верблюдица, как верблюдица, да ещё со скверным характером. Но Джаны был влюблен. И потому лучше её в Дикуме не было и быть не могло.
Проходило время. Трёхдневную осень сменило бесконечное лето, вновь пожухла трава, обмелело, а затем высохло озеро, и на водопой теперь нужно было идти далеко и долго.
Покачиваясь из стороны в сторону, неторопливо и задумчиво брели по вершине бархана верблюды. Тонким ручейком стекал вниз шелковистый песок, расплывчатые тени тянулись за ним, нехотя возвращались и плелись за хозяевами.
Старая Наргила шла последней - сказывался возраст. Рядом с ней, не попадая от волнения в шаг, семенил Джаны. Пить он не хотел и мог бы спокойно ещё неделю - другую обождать, но впереди, подчёркивая свою независимость, чуть-чуть отступив в сторону, гарцевала Кохинор. А возле неё, то забегая вперёд, то догоняя, суетилась кучка её почитателей. И потому сжималось что-то внутри него и хотелось бежать туда и... но что дальше он не знал. «Как бы мне хотелось тебе помочь» - думала Наргила и вспоминала свою молодость. При этом она смущённо улыбалась. «Ах, как быстро летит время. И я была такой. И, наверное, был такой же Джаны среди моих воздыхателей, а я, дура старая, этого не замечала, или не хотела замечать, хотя тогда старой меня назвать было бы трудно. И тем не менее... Ах, Джаны, Джаны. Всё пройдёт и всё уладится. Может быть, это и есть то самое главное, что мы, ставши взрослыми, со сладкой грустью вспоминаем». Она вздохнула - бескрайняя жёлтая целина, перечёркнутая чёрными базальтовыми наростами почти обветрившихся скал, навевала печаль.
Кончалось утро. Укорачивались тени. До водопоя было ещё далеко. Кохинор, как обычно, поддразнивала воздыхателей. Она то подходила к кому-нибудь из них и слегка касалась его тёплым бархатным боком, то убегала вперёд, больше не замечая несчастного. Один-единственный раз, словно невзначай, Кохинор наклонила голову и оглянулась. Джаны был в самом конце каравана. Погружённый в свои мысли бедняга этого не заметил.
Неожиданно он остановился и повернул назад. Джаны шёл по краю бархана, слегка зарывая ноги в уже горячий песок, движения его были уверенными и твёрдыми. Далеко впереди, где небо соединялось с землёй, в дрожащем воздухе висело порожнее, без капли дождя, облако. Оно было ослепительно белым, с причудливыми очертаниями, и ничего не напоминало. «Жаль» - подумал Джаны. Он спустился в лощину. Снизу караван был ещё виден, последней, он знал, шла старая Наргила, а где-то впереди должна была быть Кохинор, но различить кого-либо было уже невозможно.
Наргила смотрела на уходящего внука, и горечь переполняла её. Медленно кончался бархан, и вот уже только голова Джаны возвышалась над ним, ещё мгновение исчезла и она. Спустя какое-то время уже внизу, в мареве, появилась маленькая фигурка верблюда, упрямо идущая, к лежащей далеко впереди, волшебной полоске горизонта.
Быстро, по-южному накатила ночь. Пёсьей звезды не было видно. Дул лёгкий ветерок. Раскачивалась луна. Тишина владела пустыней. Завтрашний день ещё спал.
Когда Джаны пролез через игольное ушко, было снова утро. Саднило спину, и задний горбик был завален на сторону...