Конкурсный текст №12
Ты больше не один - kisochka_yu
Во сне Лиз опять видела муравья, ползущего по сфере. Он силился поднять голову, отчаянно таращил круглые выпуклые глаза, пытаясь разглядеть что-то помимо надоевшей поверхности, к которой прикован. Она проснулась усталая, разбитая, словно сама была этим муравьем, сама тщилась нарушить законы пространства. Часы услужливо показали четверть четвертого. Голову заломило мыслью: до 15 декабря осталась неделя. Лиз прижалась к боку Майкла и принялась уговаривать себя, что ничего не произойдет в этот день. Более того, уже никогда и ничего не произойдет. Надо смириться и жить дальше.
Лиз с юности видела течение времени до наивности просто: чередой маленьких захлопывающихся дверец. Каждый месяц - дверца тоненькая, а год, ровно год, запечатывал прошлое чем-то тяжелым, кованым, с висячим замком. Уже нельзя было сказать: а ведь еще год назад все было так хорошо. Надо было говорить: год назад и столько-то дней… месяцев…лет...
* * *
Конечно, она прекрасно понимала, что пять минут или год - разницы никакой, время упруго, непрошибаемо. Невозможно вернутся в то мгновение, когда они с Майклом и двухлетним Беном сидели в приемной, ожидая своей очереди перед дверью с добросовестной табличкой “Доктор Вагнер, рациолог”. От нечего делать Лиз рассматривала скользкие гладкие буклеты, популярно объясняющие суть открытия профессора Персановского, которое перевернуло представления людей о разуме. Майкл, сам талантливый биофизик, счастливейший порбиталь, заглянул через плечо Лиз и презрительно фыркнул.
- Все-таки нет ничего смешнее, чем попытка популярно объяснить пространство непрерывных координат.
- А нам в школе учитель все очень просто объяснил на примере трех координат. - пожала плечами Лиз. - Я все равно непрерывных координат не понимаю. Но суть уловила - модуль разум-вектора любого человека есть величина постоянная, мировая константа. Это, собственно, и есть открытие Персановского. Скажем, есть три координаты - наука, музыка, театр. Если ты талантлив в науке, то в музыке и театре у тебя компоненты будут меньше, чтобы сумма квадратов сохранялась. На самом деле координат, конечно же, много, и они непрерывные, не дискретные. Но этого я не понимаю, просто представить не могу.
Она отвлеклась, чтобы осторожно вытереть носовым платком подбородок Бена.
- Ну а потом уж как повезет…Этот трехмерный вектор пересекается двумерной плоскостью событий. Если проекция вектора на плоскость событий - большая, то все хорошо, а если он ей перпендикулярен, то человек - полный идиот.
- Ты же понимаешь, что на самом деле, этот вектор многомерный, а поверхность не двумерная, а тоже многомерная, но с размерностью ниже, чем у вектора? - усмехнулся Майкл. - Разум людей, у которых способности одинаковы во всех направлениях, выглядит как сфера. Любое сечение сферы поверхностью событий есть круг. Например, ты, - Майкл ласково улыбнулся. - Таких принято называть ренессансами. Конечно, если сечение придется на экватор твоей сферы, то получается Леонардо да Винчи, но, если даже круг меньшего диаметра, тоже неплохо.
Лиз опять наклонилась, чтобы вытереть Бену подбородок. Она поощрительно кивала словам мужа, мол, слушаю.
- Но бывает, когда вектор со своими компонентами бывает вытянутый, похожий на гантель. Как у меня, - Майкл смущенно развел руками. - Таких называют порбиталями, это из химии пришло. Часто, конечно, ось гантели наклонена к поверхности событий. Человек способный, но довольно ординарный.
Но если кому посчастливилось, и ось симметрии его гантели совпала с плоскостью сечения - он горизонтальный порбиталь, в чем-то ярко выраженный гений.
Майкл замолчал, ему было неловко приводить себя в пример. Хотя чего стесняться? Вот такой он, горизонтальный порбиталь, молодая звезда биофизики.
- Еще нам учитель говорил, - не совсем кстати продолжила Лиз, - что открытие Персановского очень гуманно. Теперь все, у кого рождаются дети-дауны, точно знают, что, на самом деле, их дети - гении, просто не в нашем пространстве. Наверное, это утешает...
Потом ей казалось, что именно в этот момент у нее внутри разорвалась черная молчаливая бомбочка. Но Лиз отмахнулась от предчувствия, поспешила заболтать его вопросами.
- А почему эту универсальную константу назвали Эйнштейн?
- Наверное, потому, что Персановский все-таки физик был, а единица Ньютон уже занята. - пожал плечами Майкл. - Вообще-то в науке эту константу называют просто квант разума. Эйнштейн - это для публики.
Офис доктора Вагнера ничем не отличался от любого другого кабинета рациолога: красивые постеры на стенах, изображающие сферы ренессансов и гантели порбиталей, наклоненные под разными углами. Плоскость событий выглядела на всех постерах по-своему, видимо, зависела от фантазии художника. Кто-то даже изобразил ленту Мебиуса, уставленную игрушечными домиками и рощицами.
- Ну, посмотрим, кто у нас тут, - добродушно потирал руки доктор. - Мама - ренессанса, папа - горизонтальный порбиталь? Надеюсь, родители, вы понимаете, что направление вектора у детей не сохраняется? Это, знаете ли, еще древние отмечали, говоря, что на детях гениев природа отдыхает.
Медсестра, похожая на ухоженную молочную корову, увела Бена в соседнее помещение.
- Вся процедура займет десять минут, - благодушно улыбался доктор Вагнер. - а пока я смогу ответить вам на все вопросы. Впрочем, - тут последовал полупоклон в сторону Майкла, - когда у вас в семье есть такой консультант... Что нового я могу добавить?
Бомбочка, взорвавшаяся внутри предчувствием, не пропадала. Чернота разрасталась, заполняла все тело Лиз, мешала дышать.
- Но ведь если вектор и изменит направление, то все равно не очень сильно? - она задала глупейший вопрос, просто, чтобы заполнить ожидание.
- К сожалению, этого мы предсказывать еще не умеем. А что, у вас есть какие-то опасения? - взгляд доктора стал цепким, профессиональным.
- Нет, нет, что вы. - Лиз замахала руками, защищаясь от всепроникающей черноты. - Конечно, Бен до сих пор не говорит, но ведь так бывает, ведь правда, бывает? - она ждала успокаивающего кивка, мычания, чего угодно, лишь бы разбить эту темноту внутри. - Майкл мне рассказывал, что он сам тоже долго не говорил, ведь правда, Майкл?
- Да-да, конечно, - Майкл сжал ей руку. Лиз показалось, что муж и доктор обменялись быстрыми взглядами.
Вернулась хрустящая крахмальной униформой медсестра. Бен безучастно позволил усадить себя на стул, принял из рук тети в белом обязательного медвежонка с бантом.
- Ну, посмотрим, - доктор Вагнер углубился в разложенные на столе рациограммы Бена. Лиз тянула шею, пытаясь увидеть, что было делом бессмысленным - она все равно ничего не понимала. Майкл надел очки, мельком взглянул на бумаги и очень быстро отвернулся к окну. Закаменел.
- Ваш мальчик - порбиталь, - осторожно начал доктор, - но вертикальный порбиталь, его вектор строго перпендикулярен плоскости событий. - и, словно решительно прыгнул в воду, - Он никогда не заговорит в нашем мире. И вообще… Я очень сожалею.
Лиз поняла, что знала это давно… Кабинет был все тот же, вот странность. Мир перевернулся, а кабинет все тот же. Она беспомощно обвела взглядом стены. На одной из картин муравей полз по оранжевой сфере. “Апельсин это, что ли?” - мелькнуло в мозгу.
- Причем тут муравей? - подумала Лиз вслух.
Доктор посмотрел озадаченно, проследил ее взгляд, понял, кивнул.
- Муравей - это мы, человечество, на плоскости событий. Ползем по ней и не можем оторваться, чтобы увидеть весь мир в объеме. Если бы мы могли оторваться... все порбитали стали бы гениями. - доктор Вагнер смутился сказанным, закашлялся.
- Спасибо, доктор, - Лиз поднялась, увлекая за собой Майкла. - Мы все поняли.
* * *
С тех пор почти каждую ночь ей снился муравей, ползущий по сфере. Он был черный, несчастный, он пытался поднять вверх треугольную голову на тонкой, жалкой шее. Он хотел увидеть объем. Майкл устал объяснять жене, что с этим придется жить. Надо смириться, но каждый вечер за ужином, ему снова и снова приходилось отвечать на бессмысленные вопросы : как искривить плоскость событий так, чтобы она хотя бы краем пересекла вектор Бена? Почему мы не можем этого сделать? Неужели мы совсем ничего не можем сделать?
Лиз потеряла интерес к работе. Незадолго перед страшным днем, расколовшим жизнь надвое, она получила интересный заказ, на целый год: серию живописных панно “12 месяцев”. Майкл помнил, как она строила планы, счастливые планы, что в каждом панно непременно будет присутствовать фигурка мальчика, пусть в углу, пусть где-то на заднем плане. Их мальчика, Бена. Который растет, взрослеет день ото дня. Но теперь рисовать не получалось. Хотя... как сказать. Каждый месяц она заканчивала очередной эскиз, в цветных мелках. И на нем всегда был муравей, ползущий по сфере... и запертая на замочек дверка. Однажды Майкл спросил Лиз, что это за дверка.
- Это время, как я его вижу. Месяц прошел, - ответ был коротким.
- Но они же все одинаковые? - не удержался Майкл. - Один и тот же муравей, одинаковые дверцы…
Лиз упрямо сжала губы, вышла из мастерской. Она-то знала, что муравьи разные. Декабрьский муравей обреченно ползет по сфере, словно понимая, что это все, что ему суждено. Так и она думала - что ж, мне суждено с этим жить.
Бен очень полюбил цветные кубики, подарок Санта Клауса. Он раскидывал их по ковру в детской, с упорной бессмысленностью, убивавшей Лиз. Я должна с этим жить - и муравей на январском эскизе сжал жалкие челюсти. А дверца стала чуть-чуть толще. На эскизе этого было не видно, но Лиз-то знала, что толще, ведь время затягивает страшный декабрьский день предательским болотом.
В марте она купила Бену барабанчик. Маленький смешной барабанчик, просто не могла пройти мимо отдела игрушек. Теперь ее всюду сопровождал беспорядочный стук. Я должна с этим жить? - в глазах муравья застыл отчаянный вопрос.
- А если мы все-таки сможем искривить плоскость событий? Как-то раскачать, чтобы пошли волны? - они с Майклом сидели на берегу моря, был начало июня, еще не сезон, народу совсем нет. Бен на песке бил в барабан. Одинокий, молчаливый муравьишка. Иногда он останавливался и принимался раскидывать по песку кубики.
- Это невозможно, милая, - устало ответил Майкл. - Вселенная нами не интересуется. Вот так получилось, что наша событийная поверхность рассекает наши вектора таким образом. Раньше мы и этого-то не знали...
- А я еще думала, что понимание дано нам в утешение, - пробормотала Лиз. - Но ведь должен же быть какой-то способ? Ведь мы, в отличие от этой бездушной Вселенной, чувствуем? Неужели наши чувства не могут пустить по событийной поверхности волны? Как ветер по морю? Ведь нам надо немного, совсем чуть-чуть…
Словно иллюстрируя ее слова, легкий ветер коснулся поверхности моря. Майкл утомленно закрыл глаза. Он давно смирился со всем, что случилось. Теперь он отчаянно боялся за рассудок Лиз. Над июньским муравьем на эскизе веял легкий ветер. Но поверхность сферы оставалась гладкой, а муравей, как ни тянул шею, не мог поднять голову. Дверца стала совсем толстой.
Год неумолимо стремился замкнуть свой круг. Вернее, в воображении Лиз, год был скорее квадратом со скругленными углами: голубая зима напротив желтого лета, красная осень напротив прозрачной, водянистой весны. Около угла август-сентябрь Лиз впервые почувствовала злость. Даже не злость, а ненависть к бесчеловечной силе, которой наплевать на них, мелких насекомых. Она физически чувствовала, как напрягаются муравьиные ломкие ноги, стремясь хотя бы чуть-чуть промять, сдвинуть безразличную поверхность.
- Какой-то он у тебя злой, - отметил Майкл, рассматривая сентябрьский эскиз. - И кажется, будто отжимается… Милая, я все понимаю, но Вселенная непобедима.
- Она просто бездушная тварь, - Лиз старательно укладывала в коробку цветные мелки, говорила спокойно, словно сама с собой. - У нее нет того, что есть у нас - силы любви. Она и не подозревает, с чем связалась.
Майкл вздохнул, промолчал. Лиз не любила, когда он смотрел на нее вот так: с бессильной жалостью, как на больную кошку.
* * *
До 15 декабря осталась неделя. Часы показывали пять утра. Лиз знала, что на последнем эскизе муравья уже не будет, будет только огромная тяжелая дверь, бессмысленная, заколоченная. Надо вставать, все равно спать не получится. С этой мыслью она провалилась в сон.
Муравей был в ярости. Она никогда прежде не видела его таким. Ненависть сотрясала маленькое суставчатое тельце.
- Я ненавижу тебя, тварь, - кричал он кому-то неохватному, безличному, - Тебе плевать на нас, да, сволочь? Так я плюю на тебя, плюю, я проклинаю тебя, бездушная тварь! Чтоб ты провалилась в преисподнюю со всеми своими законами!
У муравья был хриплый низкий голос. Наверное, он молчал всю жизнь и говорить не привык. Он выкрикивал проклятия, он напрягал ноги и шею, он заводил глаза. Он кричал и кричал… И не сразу почувствовал, как по оранжевой поверхности пошла робкая рябь, сначала легкая, а потом все более ощутимая. И тут поверхность легко, как батут, прогнулась и вытолкнула его вверх.
Лиз проснулась от собственного крика. Спальня светилась декабрьским солнцем. Майкл, видимо, давно ушел на работу.
- Мама, мама, ты что? - около кровати стоял Бен и испуганно смотрел на нее. Почему она раньше думала, что у него мутные глаза? Они просто очень глубокие, вот и кажутся непрозрачными. - Мама, что с тобой?
- Просто плохой сон, детка. - ответила Лиз, думая, что сон все еще продолжается.
- Мама, ты меня слышишь? Ты меня понимаешь? Ты правда меня слышишь? - мальчик плакал и смеялся, все вместе.
- Да, конечно, понимаю… это был просто сон, не пугайся… - Лиз невпопад бормотала, обнимая сына. И всем своим существом чувствовала его застарелый страх, его вечное одиночество. Бедный разум в тисках неумолимой Вселенной. Самая совершенная тюрьма для маленького муравьишки. - Ты больше не один, ты со мной, сынок.
Бен хотел показать ей свой мир, он торопился, боялся, что она снова онемеет, перестанет его понимать. Лиз с восторгом смотрела, как случайно брошенные кубики выкладываются на ковре в замысловатый загадочный узор - каждый кубик точно на своем месте. Он будет великим художником, пусть только для меня. Барабанчик под маленькими руками пел соловьем. Он будет великим музыкантом, пусть только для меня...
* * *
Придя с работы, Майкл обнаружил в гостиной эскиз, оставленный на видном месте. Мол, полюбуйся на меня. Тут не было ни муравья, ни дверцы. Сквозь фиолетовое пространство летели в беспорядке разноцветные кубики, а в правом нижнем углу волнами ходил лоснящийся бок оранжевой поверхности.
Со второго этажа раздавался беспорядочный бой барабанчика и еще какие-то непонятные звуки. Майкл поднялся наверх и в ужасе застыл на пороге детской. В ледяном ужасе, чувствуя, что жизнь кончилась. Теперь уже точно кончилась. На ковре сидели Лиз и Бен и о чем-то мычали. Самый жуткий, нутряной страх Майкла осуществился: его жена помешалась, пытаясь пробиться к сыну сквозь законы Вселенной…
Лиз подняла на него глаза, улыбнулась, мгновенно став прежней Лиз.
- У меня получилось! Не знаю как, но получилось! - она смеялась, глядя на Майкла. Он слушал ее, а ледяное и стылое отпускало, оттаивало. - Я буду переводить вам, тебе и ему. Я же ренессанса - в любом сечении круг! Должна же и от меня быть польза!
Лиз повернулась к Бену, промычала что-то. Она уловила в глазах мальчика мгновенный страх. Страх потерять ее, страх перед новым одиночеством.
- Не бойся, муравьишка, я тебя никогда не оставлю. Ты больше не один.