Жезнеописание Жанны Бретонской, королевы Иерусалимской (продолжение)
* * *
…Бернар случайно или нет оказался рядом с компанией Жаннет на дороге и она как раз ругалась во весь голос, потому что рассадила ногу, и прикладывала к ранке подорожник.(Ходила она тогда, обмотав ноги тряпицами, обувкой разжилась потом, в Альпах, с замерзшей Бланки сняла.) Бернар склонился к ней и вдруг подхватил на руки! И понес!
Прямо вот на руках понес ее рыцарь - видали?
Жаннетт и не помнит, когда ее носили на руках. Наверное, когда ходить еще не умела.
И даже погрузиться в необычные ощущения некогда - гордость заставляет оглядываться по сторонам - все ли видят? А ум занят лихорадочной работой мысли.
Жаннетт сидит на руках Бернара тихо, не рыпается. Ждет, что будет.
Донес Бернар ее на руках повозок, на которых ехали знатные, богатые или совсем немощные, да везли провиант. Раздвинул там народ, усадил Жанну.
Картина складывается у Жаннетт в голове все ясней. Точно, Господь послал будущей королеве этого рыцаря! Только знает ли он сам? Или ему надо объяснить?
Уже осмелев, она сама завела с ним разговор: рассказала, что отец у нее тоже очень знатный, граф или князь, и мать ее обманул и бросил. А мать была святой жизни женщина.
Гийом, смазливый, но противный малый из Марселя, рядом шел, подслушивал, засмеялся:
-- Да мать твоя шлюхой была!
-- Заткни свой бесстыжий рот, не то я в него плюну!-- заорала Жаннет
-- Сама заткнись, ты, дочь шлюхи!
Бернар резко развернулся к Гийому, явственно чтобы дать в морду, но Жаннет уже, забыв о раненой ноге, соскочила с повозки и плюнула Гийому в лицо, довольно метко. Гийом ее сильно толкнул -- Жаннет упала на дорогу, чудом не попав под колесо повозки -- и крикнул:
-- Да и ты сама шлюха, под каждым ноги раздвигаешь!
Бернар отвесил ему оплеуху, от которой тот полетел на землю. Тогда он схватил его за шиворот и пригнул к земле:
-- Очисть свои уста от скверны этой землей и поклянись, что больше они не произнесут хулы на эту честную и добрую девицу!
Гийом, кривясь и хныча. пожевал землю и во всем поклялся.
Даже повозки остановились -- до того было увлекательное зрелище.
Бернар вернул Жаннет на повозку, движение восстановилось.
Бернар сперва молчал, потом, не глядя на Жаннетт, заговорил что-то о блуднице, взятой на небеса. Жаннетт слушала и не слышала. В голове зрело…
Вечером, когда Бернар снял ее с повозки и все стали устраиваться на ночлег, он снова кое-чем помог у костра ее компании и пошел восвояси, к шатрам знати. И услышал, как кто-то за ним идет, обернулся -- это хромает Жаннет.
Она подошла, прихрамывая, и вдруг сложила руки, ровно как дамы складывают на богатом платье - жонглеры показывали мистерии, и про господ тоже, и жена Ирода так держала руки, а она ведь была королева.
-- Я благодарю тебя за твой подвиг, -- важно изрекла Жаннет. -- Ты можешь просить любой награды.
- Подвиг? - рассмеялся Бернар и посерьёзнев, добавил: - Так должно поступать любому рыцарю, когда обижают даму.
(Дурак, дурак! Он чуть все не испортил! так красиво все получалось, это должен был быть подвиг, но ладно, второй фразой отчасти искупил.)
Жаннет царственно кивнула, переступив с больной ноги поудобней.
-- Я теперь твоя дама? -- так же важно уточнила она.
- Теперь ты под моей защитой.
Жанна чуть нахмурилась в недопонимании. Ответ вроде бы был хорош, но сбил ее с толку. Надо было произвести на него впечатление! Решилась:
-- Я тебе скажу большой секрет, -- очень таинственно сказала она и сделала еще пару шагов, даже почти не хромая.-- Моя мать перед смертью узрела чудо Господне в святой обители Мон сен Мишель. Ей явился сам Архангел Михаил, в доспехах и с пылающим мечом, а очи его горели, что твоя заря. И он сказал моей матери: "Клара, дочь твоя станет королевой Иерусалимской, величайшей и всех королев. А теперь я заберу тебя на небо к Господу, чтобы ты пела для него в хоре прекрасных ангелов, а о дочери твоей Жанне не беспокойся, Господь за ней приглядит, ибо судьба ее высока". И тогда мать моя восславила Господа и испустила последний вздох. Так что ты говоришь с королевой Иерусалимской. Ну, то есть почти.
Бернар помолчал.
- Как ты об этом узнала?
Жаннет смутилась на секунду, едва заметно, но с достоинством ответила:
-- С ней были спутники, которым она тут же рассказала, и тогда восславила Господа и испустила дух.
Бернар кивнул - как будто бы поверил.
- Что ж, пути Господни неисповедимы. Может, ты говоришь со своим слугой и мучеником ради имени твоего.
Жанна очень серьезно кивнула в ответ:
-- Служи мне верно, и я вознагражу тебя за твою службу, добрый рыцарь.
Улыбнулся и поклонился.
Жаннет, видимо, не показалось, что он шутит.
Она преспокойно протянула руку для поцелуя. Довольно обветренную, надо
сказать, руку, которая перечистила много котлов. Но жестом -- как с картинки.
Бернар опустился на колено перед босячкой, поцеловал ей руку.
- Ты под моей защитой. Но должно знать тебе, что моё сердце принадлежит принцессе Триполийской...
Жаннет величаво кивнула.
-- Я знаю. Это великая любовь! Хочешь, я скажу принцессе Триполийской, чтобы она была благосклонна к тебе? Она послушает королеву и подарит тебе свое сердце.
- Что ты! Такие дела рыцарь решает сам.
Жаннет немного подумала и сказала:
-- Хорошо, я тогда восславлю перед ней твои великие подвиги на пути к Гробу Господню и пусть сама думает. А ты мне будешь рассказывать истории про рыцарей и дам, и про короля с королевой. Потом что я должна стать женой короля Иерусалимского. А еще я попрошу короля, и он сделает тебя своим рыцарем. Идет?
* * *
…Бернара больше не видно. Корабль отходит все дальше. Жаннетт видит только толпу - кто в воде барахтается, кто на причале…
-- Что там Бернар?-кричит пророк Рене.
-- Его вытащили из воды! - отвечает Жаннетт.- Он сразил дюжину негодяев! Идет садиться на другой корабль! И Жак с ним, и Поль, и Якоб!
-- Хвала небесам!-лицо Рене светлеет.
Хорошо, когда можешь успокоить и вселить надежду.
И хорошо, если этот крысеныш Гийом будет думать, что ее защитник скоро придет к ней на помощь.
Жаннетт отворачивается от борта. Зачем оглядываться на уходящий вдаль берег? Там уже ничего хорошего, все хорошее - впереди.
И Господь пошлет ей еще защитника.
* * *
...Безутешно рыдает Флора. Ее драгоценного Иво бросили за борт. Гийом, гаденыш, сдал его матросам: у Иво проказа.
Ну и что у Болдуина вон тоже проказа, когда они придут в Иерусалим, все сразу исцелятся. Вообще никто никогда не будет болеть.
Не велика потеря этот белоручка Иво, но все равно жутко. И жалко Фло.
-- Не плачь, -- уверенно говорит Жаннетт, -- я собственными глазами видела, как его подобрал в волнах святой Николай.
Фло поднимает заплаканное лицо. Какая она беспомощная, нет сил на ее горе смотреть.
-- Клянусь, правда, -- убежденно повторяет Жанна.-- Святой Николай взял его с собой. Вот тебе крест. А Гийома еще Господь покарает, сам струпьями покроется, вот увидишь.
* * *
Жаннетт ворочается на полу церкви, подложив под голову свой мешок, и время от времени ощупывает мягкое место - не растет ли хвост. Нет, соврал Доменик и не зря в лоб получил. Но чаще приходится тереть левую скулу. Агнесс тоже получила в лоб за то, что перебивала, когда Жаннетт говорила с ихним митро… в общем, с ихним архиепископом, а в ответ Агнесс крепко приложила Жаннетт по скуле - верно, завтра будет синячище во весь глаз, ну да ладно. ("Дети, дети, в храме-то!" -- бессильно призывала к порядку Маго, да что она может без Рене.)
Хвоста нет, хотя и молились вместе с еретиками, а икону митро… метро…полип… не дал, в общем, вша иноземная. «Если вы истинно благословенны, а не поддались гордыне, то так или иначе икону обретете» И унес, падла, икону-то! А их в церкви запер. Сидеть им до утра. Вот честно, да? «А зааааавтра, где-нибудь веееечером, будет праааааздник, и вот тогдаааа вам икону и яяяяявят». А им с утра в Иерусалим. Болдуина выручать! А пришли бы к Болдуину с иконой и установился в Палестине мир. И упереть не вышло. Ну да ладно, ихний падре Даниэль добрый, он попросил этих чудесных иконописцев сделать еще икону.
Еще посмотрим, по-чьему выйдет и кто тут гордый. Фома Неверующий. Ну хорошо хоть за ворота не выгнал, как сперва собирался.
Занес нас Господь в земли чудные. Крестятся наоборот, молятся не по-латынски, смешными словами. И говорят не да и не нет, как положено, а как бы в обход. Спрашиваешь вроде простое: признаете ли Папу наместником святого Петра? А они тебе: признаем, что Петр глава римской церкви. И вроде все так, а что-то не так, и непонятно, что именно.
Не ухватишь.
Никакого вечера они ждать не будут, с утра рванут отсюда. Сарацины ведут войско к Иерусалиму, на Болдуина было покушение, чудом спасся, - пророчество было истинным!
Держись, Болдуин, я на подходе!
Жаннетт вздыхает и трет скулу. Как умер на корабле пророк Рене, так нет чтобы ее, Жанну, всем слушать! Она ж лучше знает, как с митро… метро… с микрополипом этим говорить. И он с ней говорил. Только с ней! Нет, все лезут, и Агнесс больше всех. И дерутся.
А Жанне, может, тоже ангелы являются!
В мешке приятно похрустывает наколядованное за сочельник.
«Король Болдуин, я беру тебя в мужья…»
* * *
… Боэмунд заикается, и глаз у него дергается, как у дьявола. И на жену прикрикнул - на княгиню-то. Суров. Но он нравится Жаннетт. Потому что он ее слушает и говорит с ней. И сын его нравится - потому что велел всем заткнуться и говорить только Жаннетт. Ребята недовольны, а Жаннетт - как рыба в воде.
Она впервые так близко с сильным мира сего, с князем! Почти что с королем. Дух захватывает, а она подходит к столу все ближе и отвечает ему как равному. Вот она и становится королевой. В этот самый миг.
А Боэмунд обвиняет ее. Говорит: ты ведешь их на смерть.
Жаннетт же слышит только «ты ведешь».
Ребята бухтят: мол, это не она нас ведет, это мы сами идем, и Жаннетт бы им подыграла, чтобы не ссориться, но только она сама уже верит, знает: нет, это она их ведет. Она введет их в Иерусалим. Она главная. Маго недовольна, Маго верит только в своего Рене, лучше ее до времени не сердить, но Жаннетт-то знает, через кого спасется Святой Город. И князь хочет говорить только с ней и верит только в нее, а остальное неважно. Да, князь, это я их веду. Это Господь нас всех ведет - теперь через меня. На смерть - значит, на смерть, во славу Господа.
Боэмунд грозится улицами, залитыми кровью.
А Жаннетт помнит лай собак за спиной и захлебывающегося кровью Мишеля на своих коленях, и мелкую Катрин, которую отбила у крестьянина, вцепившись намертво зубами в руку с занесенной палкой…
Нет, князь, кровью меня не напугать. Иерусалим близко.
-- Мы шли сюда с Преображения Господня. Нас позвал Господь, нас ведет Господь, и нас ничто не остановит. Мы выполним его волю или умрем. Мы не боялись гор, болот, собак и дубинок, -- говорит она.- И сарацин не боимся.
-- А меня - б-боишься? - страшно мигая глазом, спрашивает князь.-Т-ты знаешь, что я от Ц-церкви от-тлучен?
Может, он князь Тьмы? Сатана? Моргает и от Церкви отлучен.
Жаннетт честно смотрит в глаза князя, пытаясь понять, боится или нет.
-- Нет, не боюсь.
-- А з-знаешь, что я могу с вами с-сделать? С т-тобой?
-- Знаю.
-- И не б-боишься?..
Надо ли его бояться?
Жаннетт не отрывает взгляда, пристально смотрит, читает в его глазах: злость, обиду, усталость, отчаяние, боль… печаль.
-- Нет. Ты -- добрый.
Князь молчит. Что-то происходит с ним, что-то ломается в нем, и он тяжело дышит, и взгляд его блуждает. Сейчас он что-то сделает, и еще сам не знает, что.
Что-то рождается в нем. Инстинктом женщины Жаннетт понимает: надо принять роды, надо помочь.
Жаннетт, вдохновленная наитием, кладет ладонь на королевский стол. Она хочет его утешить, но сама коснуться еще не смеет. Боэмунд медлит несколько бесконечно долгих секунд - и накрывает ее маленькую руку своей.
Лев дал себя погладить.
Это победа.
Когда Боэмунд встает и уходит из залы, Жаннетт, оглушенную восторгом, горячо берет за руку Доменик, глядит своими кроткими, затуманенными мечтой глазами:
-- Вот как будто Рене снова среди нас, Жаннетт! Ты так говорила! Как будто Рене вернулся к нам!
Жаннетт опьянена победой. Теперь и Доменик признал ее права!
-- Если он нас не запрет, то отпустит и даст нам все, что нужно!- вдохновенно шепчет она.
И все склоняются перед Копьем Лонгина, которое выносит Боэмунд.
…Теперь они говорят одни, в его покоях, и он поверяет ей душу. Они говорят о его отлучении, о том, как он гнил в Алеппо…
-- Ненавижу священников, -- скрежещет зубами Боэмунд. - Они от-тлучили меня.
-- А ты прости врагов своих,-- с силой говорит Жаннет.
Боэмунд судорожно сжимает кубок - Жанне кажется, что сейчас он раздавит металл. Глаза Боэмунда наливаются кровью, он страшен в этот миг. Несколько секунд борьбы с собой - и кубок все же со стуком поставлен на стол.
-- Ты и теперь думаешь, что я д-добрый? - он криво, страшно ухмыляется ей, глаз его мигает. Горечь и горечь в его словах.
-- Да, -- убежденно и искренно говорит Жанна. - Ты - добрый.
Князь с печальной усмешкой опускает голову, как лев, которого погладили по гриве.
Теперь ее очередь открыться.
-- Поклянись священным Копьем и платом Вероники и всеми святынями, то не скажешь никому.
-- Я поклянусь спасением души, -- говорит отлученный.
И Жаннетт открывает владыке свою тайну: тайну Королевы Иерусалимской.
Безумную, невыполнимую, еретическую мечту. Претензию маленькой шлюхи на мировой трон.
Жаннетт ждет, затаив дыхание - что скажет Боэмунд, князь Антиохийский, способный раздавить ее одним пальцем.
Он молчит несколько мгновений и с некоторым чувством превосходства объявляет:
-- Ты будешь шестой в очереди.
...Сейчас он выйдет, поцелует всех детей в лоб, давая благословение, и даст им мощи Святого Фомы, которые спасут город от сарацин. И тут же придет письмо, объявляющее его отлучение недействительным. А потом его отлучат вновь, и дети придут к нему на помощь, и сразу после их прихода его снова примут в лоно Церкви.
И не будет конца чудесам и знамениям их особой связи.
Связи двух владык.
Нищенки и князя.
Дочери и отца.
* * *
… Жаннетт стоит под стенами Иерусалима. Потрясенная, раздавленная. Все можно вынести. Они прибежали к Иерусалиму, окруженному сарацинами. Стены Иерусалима не озарились светом, ворота не распахнулись навстречу христову воинству, они не вошли в белых рубахах, с песнопениями, как грезили. Они молили сарацин впустить их, но те грозились - кто мечом, кто рабством - и не впустили их в Святой Град. Кого-то просто ударили по голове плашмя мечом - чтобы не шумел. За ними следит сарацин, чтобы они не подходили ближе. Им не дали петь гимны, чтобы поддержать воинов там, за стенами. Маго рыдает, рыдает уже несколько часов, она изверилась в походе, дух отряда смятен. Они видят, как волна за волной идут и идут сарацины, и все чаще волна врубается в стены, и все глубже уходит.
Все это можно выдержать.
Но Болдуин мертв.
Сестра Магдалена сказала, он мертв уже часа 3 как, она не станет врать, она хорошая.
Как же так?
Она опоздала?
Она не станет королевой Иерусалимской?
Не спасет Святой Град?
Может ли быть такое?
Может ли не сбыться обещанное чудо?
Может ли не настать Царство Божие, где последние станут первыми?
Господи, неужели оно никогда не настанет?..
Пройдет 20 минут, и Жаннетт справится с потрясением. Конечно, не может быть так, чтобы не исполнилась воля Господа. Так или иначе, она станет королевой, твердо скажет себе Жаннетт. Королевой небесного Иерусалима, если земной падет, ибо с царствием моим настанет Царство Божие.
И тут же, как она справится с сомнением, тут же случатся чудеса, ведь иначе не может быть. Не может быть иначе, если вера сильна.
Сестра Магдалена найдет тайный вход, о котором не зал сам король Болдуин.
Ради мощей святого Фомы его распечатают.
Луиза войдет в Иерусалим, передаст мощи, их возложат на алтарь, священник объявит, что надо ждать чуда-- и штурм тут же прекратится.
И дети войдут в Иерусалим - вбегут в пролом стены, пока сарацины не выстрелили в спину. Их будут удерживать, отговаривать, убеждать не оставаться в осажденном городе, -- но они проникнут в него.
И стены засветятся, и ангелы вострубят - как, вы не видели, и не слышали?
И Жаннетт в белой рубахе и венке из белых роз войдет в храм Гроба Господня.
И будет ходить по городу Иерусалиму, чувствуя себя дома, чувствуя себя в раю. Здесь на каждом углу их зовут ласково и кормят. Здесь добрый шевалье Роланд предоставляет им кров и поверяет Жаннетт свои тайны, и называет ее прекрасной, и говорит про звезды в ее глазах и крылья за ее спиной (и не лапает!!!). Здесь добрые госпитальеры накладывают полную миску каши, а тамплиеры предлагают защиту, а у жидов живой хорек, а в харчевне мягкие, как перина, скамьи, где можно сладко спать, а в Гефсиманском саду ты отдыхаешь, как отдыхал Господь... И ты ходишь из конца в конец, как будто все это один большой дом, где тебе рады все, кого ни встретил. Везде приветят и накормят. И с тобой говорят богатые, знатные, сильные - так, будто ты им ровня.
О да, Царство Божие близко.
Это ее Город. Обещанный ей Господом, вверенный ей Господом, в котором ей надлежало родиться и вырасти. Здесь все для нее, для таких, как она. Здесь ей надлежит быть.
Господи, сколько чудес ты явил, чтобы я пришла сюда по воле Твоей.
Теперь осталось последнее чудо.
Стать королевой Иерусалимской.
* * *
Добродушные, богато одетые дамы терпеливо внушают маленькой оборванке:
-- У принцессы Сибиллы нет времени, совсем нет. Две минуты до коронации. У нее сейчас священник, ее готовят. Она тебя примет, но ты должна сказать коротко, с чем пришла. Совсем коротко, хорошо? Ну, вот и ее высочество, говори. Только коротко.
Жаннетт делает вдох, облизывает пересохшие губы. Оглядывает собравшуюся вокруг толпу придворных и говорит в глаза сестре короля Болдуина:
-- Королевой Иерусалимской должна стать я.
И обернулась к мадам Агнесс де Куртене:
-- Так достаточно коротко?
Рефлексия и картины будущего следуют.