О расколе между светским и духовным в человеке.
Ужасно то, что люди в России совершенно не понимают, что с ними происходит. Например, Некто позиционирует себя как атеист. Но Некто агностик, либо кристально чистый верующий человек (я говорю о реальном человеке). Или другой случай. Некто спрашивает меня в ЖЖшке, "будет ли [некая готовящаяся] встреча христианской или светской?" - потому что вроде как светская, но мой ЖЖ христианский. Отвечаю:" имплицитно христианская, поскольку я христианин, а "впрочем, мероприятие светское" (добавляют тут же другие).
Не получается у людей жить единой жизнью. Все они отделяют мух от котлет. А почемук? Истоки этого явления в обществе лежат в истории России, совершившейся несколько веков прежде.
Оригинал взят у adam_a_nt в Преодоление раскола между светским и духовным в человеке и обществе
Интересный доклад для тех, кому интересна эта тема.
Преодоление раскола между светским и духовным в человеке и обществе
(Выступление на конференции «Православие и государственная власть в России в XIX-XX вв.». Санкт-Петербург, 14-16 июня 1994 г.)
Я хотел бы здесь поделиться некоторыми мыслями, некоторыми вопрошаниями, которые иногда возникают в духовной практике, в частности, в священнической практике, в практике катехизационной и практике обучения, как и вообще в христианской жизни в наше время. Эти соображения, мне кажется, имели бы значение для осознания некоторых специфических проблем как прошлого, XIX, так и нашего, XX, уже уходящего века.
Не раз говорилось о том, что с Петром I началась новая эпоха в нашей истории, новая эпоха государственно-церковных отношений. Высказывались и радикальные мнения о том, что это была эпоха скрытых гонений на церковь. Может быть, так, одним словом, ее характеризовать нельзя. Это может получиться односторонне, тенденциозно, но тем не менее основания для таких суждений безусловно существуют.
XVIII век создал предпосылки для новых, очень серьезных разрывов, разрывов традиции, разрывов между жизнью общества и церкви, разрывов в жизни личности, которые имели и имеют большое значение. В XIX веке церковь постепенно устремляется к освобождению от них. И в XX веке начинается совершенно особая история, когда продолжаются одновременно все линии, намеченные прежде, не сводясь одна к другой.
[Spoiler (click to open)]
Среди таких внутренних разрывов, или вернее, разрывов, с которыми мы постоянно сталкиваемся внутри, в душе и духе человека, есть, например, разрыв между внешним и внутренним. Еще не так давно мы постоянно слышали разговоры о том, что, мол, верить надо в душе, и вообще вера - глубоко интимное дело, и поэтому даже говорить о вере несколько неудобно, не то что спорить и как-то выносить вопросы веры на всенародное обсуждение. Это считалось просто нетактичным, для многих даже немыслимым. И до сих пор это нередко так.
Противопоставление внешнего и внутреннего - одна из характернейших черт современной жизни, внутренней жизни человека. И я хотел бы на этом сконцентрировать внимание, потому что этот разрыв мне представляется очень серьезным. Он имеет, так сказать, многие выходы и в область мысли, и в область духа, и в область «тел и дел» человеческих.
Вообще говоря, это тот разрыв, который невольно или вольно ведет к языческому развоплощению. Евангелие же нам говорит против этого. Евангелие утверждает: «Кто сотворил внешнее, Тот сотворил и внутреннее». Увы, об этой евангельской строчке вспоминают не часто.
Конечно, я не хочу сказать, что нельзя различать эти вещи. Их надо различать. Причем очень часто их необходимо не только различать, но и иерархически устанавливать. И тем не менее я не случайно сейчас обращаю внимание именно на этот «еретический» разрыв между внешним и внутренним, постоянно присутствующий в жизни современного человека и общества.
С другой стороны, есть более конкретные аспекты этой проблемы. Иногда спрашивают, почему духовный человек не должен быть обходительным, вежливым, предупредительным, умеющим лишний раз не отягощать собой, своими переживаниями и чувствами близких и собеседников? То есть почему ныне духовное (иначе говоря, церковное) очень часто просто отрицает культурное, или то, что мы называем светским в культуре, в частности, то, что мы называем в полном смысле слова светскими манерами? Почему очень часто в духовной, церковной среде считается чуть ли не хорошим тоном поступать прямо наоборот? Иногда это пытаются оправдать псевдоаскетическими соображениями, а иногда это и вообще ничем не оправдывается. Но здесь можно задать и другой вопрос: почему светский человек не должен или не может иметь христианских нравственных принципов и жить строго по ним? Этот совершенно конкретный аспект соотношения внешнего и внутреннего мне представляется тоже очень важным.
Хотелось бы теперь немного точнее определиться в понятиях. Что я подразумеваю здесь под светским и духовным, коли мы начали говорить о разрыве, существующем между ними, и о необходимости его преодоления?
Я хотел бы утверждать, что светское - это прежде всего не всегда и не во всем мирское, т.е. надо различать светское и мирское. Очень часто эти вещи путают, чего делать нельзя, ведь мирское (например, торгашество) в тех или иных отношениях может быть низменным в глазах, так сказать, высшего света, устанавливающего соответствующие нормы светскости. Таким образом, светское может не быть мирским, как и лишь, скажем так, мирянским. Конечно, когда мы говорим «мирское» или «мирянское», мы вспоминаем, что мир может быть соответственно миром сим, лежащим во зле, и миром Божиим. И это различение для нас тоже принципиально важно. Но «мирское» всегда более адресуется к первому.
Важно отличать не только светское от мирского, но, в частности, и светское от государственного. При этом государство может быть различным, оно может быть демократическим, аристократическим, бюрократическим, монархическим и теократическим. Не однажды в истории были попытки создать именно как светское, так и духовное христианское государство, но это делало его лишь более идеологическим, похожим, допустим, на пролетарское, партократическое и так далее. В любом случае светское может распространяться на ту или иную часть государственной, как и вообще мирской, жизни, но не может отождествляться с ней.
Не может также отождествляться светское с вообще секулярным. Секулярное, как и стремящиеся к отождествлению с ним его части - мирское и государственное, всегда принадлежит только веку сему и миру сему, а светское может иметь и иные, более духовные и высшие основания.
Светское также не тождественно культурному, ибо культура может быть не только аристократической, но и народной, лубочной и еще чем-то подобным. Однако мы знаем собственно духовную и светскую культуру, и это неотъемлемо от нее.
Впрочем, и духовное может быть различным. И это понятие требует, как известно, внимания, потому что необходимо «различать духи». Духовное не всегда означает христианско-духовное, православно-духовное.
Также и светское, которое может быть отражением и мiрa «света» и света «мiрa», не обязательно означает, что эти «свет» и «мiр» - христианские. Все начинается с человеческой индивидуальности и кончается личностью человека, в котором должно быть единство в Духе Святом, некая особая духовно-душевно-телесная благодатная, светлая и мировая целостность, которая может распространяться через такую человеческую личность и на общество в целом или в той или иной его части.
На мой взгляд, светское всегда говорит нам именно об элитности, или иерархичности и качестве, форм человеческой, родовой и общественной жизни. Да, это разговор более о формах, но в их качественном и (или) иерархическом измерении. Светское часто путают или с мирским, или государственным, или секулярным, или культурным, не учитывая не только точки их пересечения, но и расхождения между этими понятиями, именно поэтому, может быть, и возникает большая путаница. Но, повторяю, это разговор о формах, и не только о внешних формах, но и о внутренних формах жизни мира, человека и общества, т.е. о ее смыслах. Еще раз хотел бы напомнить евангельские слова: «Кто сотворил внешнее, Тот сотворил и внутреннее». Здесь это можно применить и к формам жизни, и к жизни форм. Все смыслы обретаются на пересечении, перекрестке светского и духовного. И одно без другого в тварном мире не существует.
Теперь интересно было бы посмотреть, как в России исторически проявлялись в XIX-XX веках противоречия, сближения и разрывы между светским и духовным в человеке и обществе. Так, мы можем сразу вспомнить целый ряд великих примеров в XIXвеке. В середине века вдруг появились западники и славянофилы. Алексей Степанович Хомяков, блестящий офицер, человек дворянской культуры, был в то же время молитвенником, христианским мыслителем, церковным человеком, проникнутым единством духовной жизни. В конце XIX - начале XX веков в России вслед за Европой, особенно Францией, наблюдалась тенденция к еще большему сближению двух миров, светского и духовного, сближению то механическому, то органическому. Не случайно в конце XIX - начале XX веков стал писателем-моралистом граф Лев Николаевич Толстой, и именно как церковные православные богословы и светские философы работали князья братья Сергей и Евгений Николаевичи Трубецкие. Тогда же пишет благочестивые стихи и пьесы великий князь Константин Романов, возрождает институт диаконисе в церкви великая княгиня Елизавета Федоровна и так далее. Что уж тут говорить о XX веке, когда представители светского общества часто были поставлены в такие обстоятельства, что для них самым естественным делом было принятие сана, работа в области богословия, церковной истории и т.п.!
Думаю, что совсем не случайно, а в связи с этим стиль, распространенный в конце XIX - начале XX веков, назывался модерном, легко оборачиваемым как вперед, так и назад. Этот стиль был и традиционным, и совершенно новым, оригинальным. Он очень ярко прослеживается в церковной культуре и в то же время, конечно, в культуре светской. Мне вспоминается фотография епископа Феодора (Поздеевского), ректора Московской духовной академии, со своими иподиаконами. На ней просто бросается в глаза целый ряд таких моментов, как, например, высокие белые стоячие воротнички, стрижка и т.п., которые ясно говорят о том, что эти люди, при всей традиционности их облачения и поз, внутренне сильно сориентированы на какие-то светские формы жизни и проявляют явное стремление к утончению вкуса и манер. Это мне представляется очень характерным для того времени, более характерным, чем это было прежде в нашей стране и церкви.
Без светской культуры даже ученый монашеско-аскетический духовный мир как бы страдает и может редуцироваться, так же как без духовной культуры страдает и редуцируется светский мир. Думаю, что именно потеря иерархичности и качества форм жизни, в том числе потеря светской культуры в нашем обществе и нашей церкви, ныне приводит к тому, что многие духовные, церковные течения и сейчас делают ставку на контркультуру и при этом иногда впадают в сектантство.
Впрочем, возвращаясь к XIX веку, можно было бы наряду с Хомяковым вспомнить и многих других людей, для которых существовал трагический раскол светского и духовного, когда приходилось жестко выбирать или одно, или другое, например, или светскую жизнь, или духовную жизнь, жизнь аскета. Думаю, что тут важно было бы вспомнить святителя Игнатия (Брянчанинова). Для него светское, от которого ему нужно было отойти из церковно-аскетических соображений, ассоциировалось и с мирским, и государственным, и секулярным, и культурным, а духовным для него было, следовательно, не мирское, не государственное, не секулярное, не культурное, а монастырское, церковное, аскетическое и культовое.
И в этих искусственно параллельных мирах устанавливались свои параллельные духи и смыслы, качества и иерархии, свои параллельные представления о дисциплине, об определенных внешних формах жизни, о требованиях, наказаниях и т.д.
Боялся еще, как это ни покажется странным, «духовной светскости» и «светской духовности» даже вполне «модерновый» о. Павел Флоренский. Его страшный испуг перед картиной как светским искусством всем хорошо известен (вспомним его «Иконостас»).
Итак, почти 200 лет назад, в начале XIX века, настоящий разрыв между светским и духовным проявлялся очень явно и ярко. Взять хотя бы традиционный пример - Александр Сергеевич Пушкин и преп. Серафим Саровский, которые были современниками и очень мало друг о друге знали (не говоря уже о всей истории того времени, связанной с переводом Библии на современный русский язык). Но уже в конце XIX - начале XX веков люди светские, хотя, может быть, малоцерковные, такие, как, например, Антон Павлович Чехов, могли буквально хвалиться церковными книгами и восторгаться церковными людьми, которых они высоко ценили. Вспомним, что Чехов к концу жизни носил с собою фотографию епископа Михаила (Грибановского) и постоянно читал его книгу «Над Евангелием». Тогда уже пробудилось стремление «воцерковить жизнь». Отчасти именно это повлекло за собой декларации «нового религиозного сознания», воодушевляло Мережковских, Бердяева и других. Впрочем, развитие шло не только в этом направлении, но и в области общецерковной и общественной жизни. Наконец-то была почти осознана трагедия разрыва духовных традиций и иных сторон жизни человека. Как раз в конце XIX - начале XX веков, как мне представляется, наблюдается стремление к воцерковлению даже «внецерковной традиции истинной веры» (см. мою статью «Вера вне церкви и проблема воцерковления», опубликованную в журнале Православная община, 1994, № 1). Так что не случайно начало XX века обозначилось и религиозно-философскими собраниями, объединяющей деятельностью архиепископа Сергия (Страгородского) и высшей светской интеллигенции. Неудачное, на мой взгляд, продолжение этой линии мы видим в обновленчестве. Ведь тоже совсем не случайно, а как аргумент «за» свою деятельность в церкви митрополит Александр Введенский на протяжении многих лет постоянно как бы особо подчеркивал свою светскую культуру, знание литературы, музыкальную культуру и т.д. Не случайно именно в это время обновленчеством вводится и женатый епископат. Не случайны именно эти явления. Они не возникают на пустом месте, они подчеркиваются, ибо имеют большое значение.
Хотелось бы отметить еще раз, что различать светское и духовное совершенно необходимо, как и дух и смысл в самих светском и духовном. При этом надо всегда помнить, что человеческий свет в светском отличается от Света божественного в духовном. Поэтому и необходимо не сливать и не разделять их, но лишь поскольку духовное - от Бога, а светское - не от мира сего, т.е. не просто мирское или секулярное.
Может быть, стоит вспомнить и еще некоторые чаяния начала XX века, когда заходила речь о «новом средневековье»: мир сей, падший, который так существенно грозит каждому верующему, духовному, церковному человеку, не должен сливаться в представлениях людей с жизнью мира Божьего, и отрицание мира сего как мира, лежащего во зле, не должно переходить в отрицание Божьего мира.
Государственная жизнь, конечно, тоже не может не отражать в себе этих же процессов и тех же проблем. И сейчас можно говорить и, наверное, даже нужно настаивать на том, чтобы государство было заинтересовано не только в колбасе и пушках, но и в развитии духовных начал в обществе, в каждом человеке и гражданине. Тогда только этот человек и это общество в своем государстве сами, хотя бы отчасти, защитят себя и других от преступлений, коррупции и т.п. И при этом государство совсем не обязательно должно становиться конфессиональным, ведь оно защищает всех граждан и как бы гостей организуемого им общества, которое вряд ли когда-либо может стать моногенным.
Создание подлинно светского (духовно-аристократического) государства и поддержка такой же светской культуры - одна из задач, в решении которой должны быть заинтересованы в первую очередь церковные и национальные силы. Светское государство может и должно быть достижением именно христианской культуры и христианского духа, христианского общества. Борьба за права личности, начатая еще в Библии, в Ветхом завете, также может и должна составлять заботу церкви. К сожалению, сейчас светское пока еще слишком слабо, оно оторвано от церковного, и поэтому стало для многих лишь мирским или секулярным, а в лучшем случае - государственным или культурным.
Таким образом, необходимо признать, что в церкви есть место не только Духу Божьему и духу человеческому, но и подлинно светскому, также воплощенному во множестве смысловых форм, форм жизни. Противоречия между ними разрешаются, как в антиномии, не формально и в Духе Божьем.
Раскол между светским и духовным (церковным), этими двумя сторонами жизни человека и общества, конечно, греховен. Спасение от всякого разделения и раскола внутри человеческой жизни, как и внутри общественной жизни, - это спасение во Христе и в Его Церкви, если только не забывать, что христианство - не религия, оно не охватывает пусть высшую, но только часть жизни человека.
Конечно, когда мы имеем дело с расколом между духовным и светским, мы видим и издержки этого. Часто церковь, желая преодолеть этот раскол, но недоучитывая разницу, например, между светским и государственным, кидается в объятия государству именно потому, что не ощущает в себе силы и власти регулировать в полноте ту и другую важную часть реально существующих отношений людей. Все подобные, как и обратные, тенденции опасны.
Тот же разрыв приводит к опасностям раскола сознания, к страху, фобиям в человеке, к расколу в обществе. Авторитарное подавление той или другой части жизни человека приводит к загнанию внутрь многих проблем, которые волнуют человека, которыми он живет.
Не случайно в наше время популярны, допустим, работы о. Серафима (Роуза), несмотря на всю яркость его сектантского сознания. Они распространились по всей стране и свидетельствуют как раз о том, что у многих есть вот такая же, как у него, сектантская подозрительность к полноте общественной, человеческой и церковной жизни, содержащей в себе и светский элемент. Отсюда же проистекает и характерное для многих наших верующих современников недоверие к светским книгам, к философии, к свободной творческой деятельности человека. Это приводит к тому, что в церкви и обществе легко соединяются красно-коричневые силы, наносящие им столь большой вред.
Действительно, главная наша проблема - это полное воцерковление. Об этом писал еще в конце XIX века, в 1886 году, еп. Михаил (Грибановский) в статье «В чем состоит церковность?» (Православная община, 1991, № 1). Об этом же много писали и позже. Только искомое «воцерковление» нужно отличать от «прицерковления», когда человек облекается лишь во внешние одежды церковности, когда человек не может адекватно соединить в себе форму и содержание, дух и плоть нашей жизни и веры.
И в заключение я хотел бы привести еще одно соображение. Часто возникает вопрос: почему верующие, церковные люди так легко идут на компромиссы в своей жизни, иногда даже на тяжелые грехи? Почему они имеют так мало сил для противоборства грехам личным и общественным, которые могут проявляться, например, в клевете или каком-то ином подобном серьезном действии, несмотря на то, что они очень серьезно осуждаются церковью, начиная, может быть, еще с ветхозаветных времен? Мне представляется, что если нет именно светского, а потом и народного презрения к духовному падению, т.е. ко греху, кем бы и как бы он ни совершался и чем бы ни оправдывался, то мы всегда будем иметь такой результат, мы никогда не сможем действенно бороться с грехом, находить более узкие пути, чем путь компромисса, как не сможем брать на себя и ответственность за суд чести, за суд, к которому призывает нас Евангелие (вспомним из Евангелия от Иоанна: «Не на лица судите, сынове человечестии, но праведен суд судите»).
Это одна из очень больших внутренних проблем, которая, конечно, проявилась во многих сторонах нашей истории. В конце концов, когда мы обсуждаем компромисс митрополита Сергия (а никто не сомневается, что это был именно компромисс, он лишь по-разному оценивается), то мне представляется более уместным задаться вопросом, а почему он должен был идти на этот компромисс, почему он был поставлен в такие условия, что другой путь для него был как бы невозможен? По моему убеждению, митрополит Сергий действительно был поставлен в такую неблагодатную ситуацию, но не сам он ее придумал, не сам ее создал. Если он хотел сохранить церковь такой, какой она сама в то время себя осознавала, он должен был поступать так, как он поступал, ибо у него не было иного выбора. Но все же почему?
Не раз уже говорилось о том, что Русская церковь после 1917 г. вступила в историческую полосу, подобной которой никогда прежде не было. На мой взгляд, это верно. Но только все же в общехристианской истории мы находим периоды, когда церковь была приспособлена всем своим устройством и всем своим направлением жизни и духа к существованию, независимому от идеологического давления извне, особенно со стороны государства. А к XX веку церковь, увы, подошла совершенно иной, отчасти именно потому, что она, сохраняя и углубляя разрыв светского и духовного внутри себя, привыкла жить под покровительством государства, с определенными финансовыми дотациями от него и т.д. и т.п. Но в такой церкви не хватило, да и априори не могло хватить мобильности и сил, чтобы перестроиться в новых тяжелейших условиях. Она стала слишком как бы исторически плотной, слишком массивной, тяжелой, кондовой, инерционной. И такую церковь провести через узкие врата гонений без потерь было уже невозможно. Вот и приходилось чем-то важным жертвовать, т.е. идти на компромисс, ведь ей нужно было сохранять большие и богатые храмы и в них дорогостоящее богослужение, нужно было сохранять оторванную от общины иерархию и т.п.
Тот опыт, который в результате все-таки был нам дан действительно по промыслу Божьему, во всей нашей истории XX века, в истории Русской церкви, русского человека, русского общества уникален, но он еще до конца не собран и не осознан.
Церкви очень важно скорее возродить те подчас пророческие, не инерционные и не кондовые потенции, которые она имела на протяжении своей истории и которые так ярко выражала в первые века своего существования, когда могла действительно быть совестью всего общества, когда могла действительно обличать, не боясь самое себя и других. Только тогда мы сможем не повторять старых ошибок и не идти на тяжкие компромиссы с совестью.
Вот и в этом контексте мне представляется важным говорить о преодолении раскола между светским и духовным в человеке и обществе.
Священник Георгий Кочетков
По ссылке опубликована и дискуссия после доклада.
Не получается у людей жить единой жизнью. Все они отделяют мух от котлет. А почемук? Истоки этого явления в обществе лежат в истории России, совершившейся несколько веков прежде.
Оригинал взят у adam_a_nt в Преодоление раскола между светским и духовным в человеке и обществе
Интересный доклад для тех, кому интересна эта тема.
Преодоление раскола между светским и духовным в человеке и обществе
(Выступление на конференции «Православие и государственная власть в России в XIX-XX вв.». Санкт-Петербург, 14-16 июня 1994 г.)
Я хотел бы здесь поделиться некоторыми мыслями, некоторыми вопрошаниями, которые иногда возникают в духовной практике, в частности, в священнической практике, в практике катехизационной и практике обучения, как и вообще в христианской жизни в наше время. Эти соображения, мне кажется, имели бы значение для осознания некоторых специфических проблем как прошлого, XIX, так и нашего, XX, уже уходящего века.
Не раз говорилось о том, что с Петром I началась новая эпоха в нашей истории, новая эпоха государственно-церковных отношений. Высказывались и радикальные мнения о том, что это была эпоха скрытых гонений на церковь. Может быть, так, одним словом, ее характеризовать нельзя. Это может получиться односторонне, тенденциозно, но тем не менее основания для таких суждений безусловно существуют.
XVIII век создал предпосылки для новых, очень серьезных разрывов, разрывов традиции, разрывов между жизнью общества и церкви, разрывов в жизни личности, которые имели и имеют большое значение. В XIX веке церковь постепенно устремляется к освобождению от них. И в XX веке начинается совершенно особая история, когда продолжаются одновременно все линии, намеченные прежде, не сводясь одна к другой.
[Spoiler (click to open)]
Среди таких внутренних разрывов, или вернее, разрывов, с которыми мы постоянно сталкиваемся внутри, в душе и духе человека, есть, например, разрыв между внешним и внутренним. Еще не так давно мы постоянно слышали разговоры о том, что, мол, верить надо в душе, и вообще вера - глубоко интимное дело, и поэтому даже говорить о вере несколько неудобно, не то что спорить и как-то выносить вопросы веры на всенародное обсуждение. Это считалось просто нетактичным, для многих даже немыслимым. И до сих пор это нередко так.
Противопоставление внешнего и внутреннего - одна из характернейших черт современной жизни, внутренней жизни человека. И я хотел бы на этом сконцентрировать внимание, потому что этот разрыв мне представляется очень серьезным. Он имеет, так сказать, многие выходы и в область мысли, и в область духа, и в область «тел и дел» человеческих.
Вообще говоря, это тот разрыв, который невольно или вольно ведет к языческому развоплощению. Евангелие же нам говорит против этого. Евангелие утверждает: «Кто сотворил внешнее, Тот сотворил и внутреннее». Увы, об этой евангельской строчке вспоминают не часто.
Конечно, я не хочу сказать, что нельзя различать эти вещи. Их надо различать. Причем очень часто их необходимо не только различать, но и иерархически устанавливать. И тем не менее я не случайно сейчас обращаю внимание именно на этот «еретический» разрыв между внешним и внутренним, постоянно присутствующий в жизни современного человека и общества.
С другой стороны, есть более конкретные аспекты этой проблемы. Иногда спрашивают, почему духовный человек не должен быть обходительным, вежливым, предупредительным, умеющим лишний раз не отягощать собой, своими переживаниями и чувствами близких и собеседников? То есть почему ныне духовное (иначе говоря, церковное) очень часто просто отрицает культурное, или то, что мы называем светским в культуре, в частности, то, что мы называем в полном смысле слова светскими манерами? Почему очень часто в духовной, церковной среде считается чуть ли не хорошим тоном поступать прямо наоборот? Иногда это пытаются оправдать псевдоаскетическими соображениями, а иногда это и вообще ничем не оправдывается. Но здесь можно задать и другой вопрос: почему светский человек не должен или не может иметь христианских нравственных принципов и жить строго по ним? Этот совершенно конкретный аспект соотношения внешнего и внутреннего мне представляется тоже очень важным.
Хотелось бы теперь немного точнее определиться в понятиях. Что я подразумеваю здесь под светским и духовным, коли мы начали говорить о разрыве, существующем между ними, и о необходимости его преодоления?
Я хотел бы утверждать, что светское - это прежде всего не всегда и не во всем мирское, т.е. надо различать светское и мирское. Очень часто эти вещи путают, чего делать нельзя, ведь мирское (например, торгашество) в тех или иных отношениях может быть низменным в глазах, так сказать, высшего света, устанавливающего соответствующие нормы светскости. Таким образом, светское может не быть мирским, как и лишь, скажем так, мирянским. Конечно, когда мы говорим «мирское» или «мирянское», мы вспоминаем, что мир может быть соответственно миром сим, лежащим во зле, и миром Божиим. И это различение для нас тоже принципиально важно. Но «мирское» всегда более адресуется к первому.
Важно отличать не только светское от мирского, но, в частности, и светское от государственного. При этом государство может быть различным, оно может быть демократическим, аристократическим, бюрократическим, монархическим и теократическим. Не однажды в истории были попытки создать именно как светское, так и духовное христианское государство, но это делало его лишь более идеологическим, похожим, допустим, на пролетарское, партократическое и так далее. В любом случае светское может распространяться на ту или иную часть государственной, как и вообще мирской, жизни, но не может отождествляться с ней.
Не может также отождествляться светское с вообще секулярным. Секулярное, как и стремящиеся к отождествлению с ним его части - мирское и государственное, всегда принадлежит только веку сему и миру сему, а светское может иметь и иные, более духовные и высшие основания.
Светское также не тождественно культурному, ибо культура может быть не только аристократической, но и народной, лубочной и еще чем-то подобным. Однако мы знаем собственно духовную и светскую культуру, и это неотъемлемо от нее.
Впрочем, и духовное может быть различным. И это понятие требует, как известно, внимания, потому что необходимо «различать духи». Духовное не всегда означает христианско-духовное, православно-духовное.
Также и светское, которое может быть отражением и мiрa «света» и света «мiрa», не обязательно означает, что эти «свет» и «мiр» - христианские. Все начинается с человеческой индивидуальности и кончается личностью человека, в котором должно быть единство в Духе Святом, некая особая духовно-душевно-телесная благодатная, светлая и мировая целостность, которая может распространяться через такую человеческую личность и на общество в целом или в той или иной его части.
На мой взгляд, светское всегда говорит нам именно об элитности, или иерархичности и качестве, форм человеческой, родовой и общественной жизни. Да, это разговор более о формах, но в их качественном и (или) иерархическом измерении. Светское часто путают или с мирским, или государственным, или секулярным, или культурным, не учитывая не только точки их пересечения, но и расхождения между этими понятиями, именно поэтому, может быть, и возникает большая путаница. Но, повторяю, это разговор о формах, и не только о внешних формах, но и о внутренних формах жизни мира, человека и общества, т.е. о ее смыслах. Еще раз хотел бы напомнить евангельские слова: «Кто сотворил внешнее, Тот сотворил и внутреннее». Здесь это можно применить и к формам жизни, и к жизни форм. Все смыслы обретаются на пересечении, перекрестке светского и духовного. И одно без другого в тварном мире не существует.
Теперь интересно было бы посмотреть, как в России исторически проявлялись в XIX-XX веках противоречия, сближения и разрывы между светским и духовным в человеке и обществе. Так, мы можем сразу вспомнить целый ряд великих примеров в XIXвеке. В середине века вдруг появились западники и славянофилы. Алексей Степанович Хомяков, блестящий офицер, человек дворянской культуры, был в то же время молитвенником, христианским мыслителем, церковным человеком, проникнутым единством духовной жизни. В конце XIX - начале XX веков в России вслед за Европой, особенно Францией, наблюдалась тенденция к еще большему сближению двух миров, светского и духовного, сближению то механическому, то органическому. Не случайно в конце XIX - начале XX веков стал писателем-моралистом граф Лев Николаевич Толстой, и именно как церковные православные богословы и светские философы работали князья братья Сергей и Евгений Николаевичи Трубецкие. Тогда же пишет благочестивые стихи и пьесы великий князь Константин Романов, возрождает институт диаконисе в церкви великая княгиня Елизавета Федоровна и так далее. Что уж тут говорить о XX веке, когда представители светского общества часто были поставлены в такие обстоятельства, что для них самым естественным делом было принятие сана, работа в области богословия, церковной истории и т.п.!
Думаю, что совсем не случайно, а в связи с этим стиль, распространенный в конце XIX - начале XX веков, назывался модерном, легко оборачиваемым как вперед, так и назад. Этот стиль был и традиционным, и совершенно новым, оригинальным. Он очень ярко прослеживается в церковной культуре и в то же время, конечно, в культуре светской. Мне вспоминается фотография епископа Феодора (Поздеевского), ректора Московской духовной академии, со своими иподиаконами. На ней просто бросается в глаза целый ряд таких моментов, как, например, высокие белые стоячие воротнички, стрижка и т.п., которые ясно говорят о том, что эти люди, при всей традиционности их облачения и поз, внутренне сильно сориентированы на какие-то светские формы жизни и проявляют явное стремление к утончению вкуса и манер. Это мне представляется очень характерным для того времени, более характерным, чем это было прежде в нашей стране и церкви.
Без светской культуры даже ученый монашеско-аскетический духовный мир как бы страдает и может редуцироваться, так же как без духовной культуры страдает и редуцируется светский мир. Думаю, что именно потеря иерархичности и качества форм жизни, в том числе потеря светской культуры в нашем обществе и нашей церкви, ныне приводит к тому, что многие духовные, церковные течения и сейчас делают ставку на контркультуру и при этом иногда впадают в сектантство.
Впрочем, возвращаясь к XIX веку, можно было бы наряду с Хомяковым вспомнить и многих других людей, для которых существовал трагический раскол светского и духовного, когда приходилось жестко выбирать или одно, или другое, например, или светскую жизнь, или духовную жизнь, жизнь аскета. Думаю, что тут важно было бы вспомнить святителя Игнатия (Брянчанинова). Для него светское, от которого ему нужно было отойти из церковно-аскетических соображений, ассоциировалось и с мирским, и государственным, и секулярным, и культурным, а духовным для него было, следовательно, не мирское, не государственное, не секулярное, не культурное, а монастырское, церковное, аскетическое и культовое.
И в этих искусственно параллельных мирах устанавливались свои параллельные духи и смыслы, качества и иерархии, свои параллельные представления о дисциплине, об определенных внешних формах жизни, о требованиях, наказаниях и т.д.
Боялся еще, как это ни покажется странным, «духовной светскости» и «светской духовности» даже вполне «модерновый» о. Павел Флоренский. Его страшный испуг перед картиной как светским искусством всем хорошо известен (вспомним его «Иконостас»).
Итак, почти 200 лет назад, в начале XIX века, настоящий разрыв между светским и духовным проявлялся очень явно и ярко. Взять хотя бы традиционный пример - Александр Сергеевич Пушкин и преп. Серафим Саровский, которые были современниками и очень мало друг о друге знали (не говоря уже о всей истории того времени, связанной с переводом Библии на современный русский язык). Но уже в конце XIX - начале XX веков люди светские, хотя, может быть, малоцерковные, такие, как, например, Антон Павлович Чехов, могли буквально хвалиться церковными книгами и восторгаться церковными людьми, которых они высоко ценили. Вспомним, что Чехов к концу жизни носил с собою фотографию епископа Михаила (Грибановского) и постоянно читал его книгу «Над Евангелием». Тогда уже пробудилось стремление «воцерковить жизнь». Отчасти именно это повлекло за собой декларации «нового религиозного сознания», воодушевляло Мережковских, Бердяева и других. Впрочем, развитие шло не только в этом направлении, но и в области общецерковной и общественной жизни. Наконец-то была почти осознана трагедия разрыва духовных традиций и иных сторон жизни человека. Как раз в конце XIX - начале XX веков, как мне представляется, наблюдается стремление к воцерковлению даже «внецерковной традиции истинной веры» (см. мою статью «Вера вне церкви и проблема воцерковления», опубликованную в журнале Православная община, 1994, № 1). Так что не случайно начало XX века обозначилось и религиозно-философскими собраниями, объединяющей деятельностью архиепископа Сергия (Страгородского) и высшей светской интеллигенции. Неудачное, на мой взгляд, продолжение этой линии мы видим в обновленчестве. Ведь тоже совсем не случайно, а как аргумент «за» свою деятельность в церкви митрополит Александр Введенский на протяжении многих лет постоянно как бы особо подчеркивал свою светскую культуру, знание литературы, музыкальную культуру и т.д. Не случайно именно в это время обновленчеством вводится и женатый епископат. Не случайны именно эти явления. Они не возникают на пустом месте, они подчеркиваются, ибо имеют большое значение.
Хотелось бы отметить еще раз, что различать светское и духовное совершенно необходимо, как и дух и смысл в самих светском и духовном. При этом надо всегда помнить, что человеческий свет в светском отличается от Света божественного в духовном. Поэтому и необходимо не сливать и не разделять их, но лишь поскольку духовное - от Бога, а светское - не от мира сего, т.е. не просто мирское или секулярное.
Может быть, стоит вспомнить и еще некоторые чаяния начала XX века, когда заходила речь о «новом средневековье»: мир сей, падший, который так существенно грозит каждому верующему, духовному, церковному человеку, не должен сливаться в представлениях людей с жизнью мира Божьего, и отрицание мира сего как мира, лежащего во зле, не должно переходить в отрицание Божьего мира.
Государственная жизнь, конечно, тоже не может не отражать в себе этих же процессов и тех же проблем. И сейчас можно говорить и, наверное, даже нужно настаивать на том, чтобы государство было заинтересовано не только в колбасе и пушках, но и в развитии духовных начал в обществе, в каждом человеке и гражданине. Тогда только этот человек и это общество в своем государстве сами, хотя бы отчасти, защитят себя и других от преступлений, коррупции и т.п. И при этом государство совсем не обязательно должно становиться конфессиональным, ведь оно защищает всех граждан и как бы гостей организуемого им общества, которое вряд ли когда-либо может стать моногенным.
Создание подлинно светского (духовно-аристократического) государства и поддержка такой же светской культуры - одна из задач, в решении которой должны быть заинтересованы в первую очередь церковные и национальные силы. Светское государство может и должно быть достижением именно христианской культуры и христианского духа, христианского общества. Борьба за права личности, начатая еще в Библии, в Ветхом завете, также может и должна составлять заботу церкви. К сожалению, сейчас светское пока еще слишком слабо, оно оторвано от церковного, и поэтому стало для многих лишь мирским или секулярным, а в лучшем случае - государственным или культурным.
Таким образом, необходимо признать, что в церкви есть место не только Духу Божьему и духу человеческому, но и подлинно светскому, также воплощенному во множестве смысловых форм, форм жизни. Противоречия между ними разрешаются, как в антиномии, не формально и в Духе Божьем.
Раскол между светским и духовным (церковным), этими двумя сторонами жизни человека и общества, конечно, греховен. Спасение от всякого разделения и раскола внутри человеческой жизни, как и внутри общественной жизни, - это спасение во Христе и в Его Церкви, если только не забывать, что христианство - не религия, оно не охватывает пусть высшую, но только часть жизни человека.
Конечно, когда мы имеем дело с расколом между духовным и светским, мы видим и издержки этого. Часто церковь, желая преодолеть этот раскол, но недоучитывая разницу, например, между светским и государственным, кидается в объятия государству именно потому, что не ощущает в себе силы и власти регулировать в полноте ту и другую важную часть реально существующих отношений людей. Все подобные, как и обратные, тенденции опасны.
Тот же разрыв приводит к опасностям раскола сознания, к страху, фобиям в человеке, к расколу в обществе. Авторитарное подавление той или другой части жизни человека приводит к загнанию внутрь многих проблем, которые волнуют человека, которыми он живет.
Не случайно в наше время популярны, допустим, работы о. Серафима (Роуза), несмотря на всю яркость его сектантского сознания. Они распространились по всей стране и свидетельствуют как раз о том, что у многих есть вот такая же, как у него, сектантская подозрительность к полноте общественной, человеческой и церковной жизни, содержащей в себе и светский элемент. Отсюда же проистекает и характерное для многих наших верующих современников недоверие к светским книгам, к философии, к свободной творческой деятельности человека. Это приводит к тому, что в церкви и обществе легко соединяются красно-коричневые силы, наносящие им столь большой вред.
Действительно, главная наша проблема - это полное воцерковление. Об этом писал еще в конце XIX века, в 1886 году, еп. Михаил (Грибановский) в статье «В чем состоит церковность?» (Православная община, 1991, № 1). Об этом же много писали и позже. Только искомое «воцерковление» нужно отличать от «прицерковления», когда человек облекается лишь во внешние одежды церковности, когда человек не может адекватно соединить в себе форму и содержание, дух и плоть нашей жизни и веры.
И в заключение я хотел бы привести еще одно соображение. Часто возникает вопрос: почему верующие, церковные люди так легко идут на компромиссы в своей жизни, иногда даже на тяжелые грехи? Почему они имеют так мало сил для противоборства грехам личным и общественным, которые могут проявляться, например, в клевете или каком-то ином подобном серьезном действии, несмотря на то, что они очень серьезно осуждаются церковью, начиная, может быть, еще с ветхозаветных времен? Мне представляется, что если нет именно светского, а потом и народного презрения к духовному падению, т.е. ко греху, кем бы и как бы он ни совершался и чем бы ни оправдывался, то мы всегда будем иметь такой результат, мы никогда не сможем действенно бороться с грехом, находить более узкие пути, чем путь компромисса, как не сможем брать на себя и ответственность за суд чести, за суд, к которому призывает нас Евангелие (вспомним из Евангелия от Иоанна: «Не на лица судите, сынове человечестии, но праведен суд судите»).
Это одна из очень больших внутренних проблем, которая, конечно, проявилась во многих сторонах нашей истории. В конце концов, когда мы обсуждаем компромисс митрополита Сергия (а никто не сомневается, что это был именно компромисс, он лишь по-разному оценивается), то мне представляется более уместным задаться вопросом, а почему он должен был идти на этот компромисс, почему он был поставлен в такие условия, что другой путь для него был как бы невозможен? По моему убеждению, митрополит Сергий действительно был поставлен в такую неблагодатную ситуацию, но не сам он ее придумал, не сам ее создал. Если он хотел сохранить церковь такой, какой она сама в то время себя осознавала, он должен был поступать так, как он поступал, ибо у него не было иного выбора. Но все же почему?
Не раз уже говорилось о том, что Русская церковь после 1917 г. вступила в историческую полосу, подобной которой никогда прежде не было. На мой взгляд, это верно. Но только все же в общехристианской истории мы находим периоды, когда церковь была приспособлена всем своим устройством и всем своим направлением жизни и духа к существованию, независимому от идеологического давления извне, особенно со стороны государства. А к XX веку церковь, увы, подошла совершенно иной, отчасти именно потому, что она, сохраняя и углубляя разрыв светского и духовного внутри себя, привыкла жить под покровительством государства, с определенными финансовыми дотациями от него и т.д. и т.п. Но в такой церкви не хватило, да и априори не могло хватить мобильности и сил, чтобы перестроиться в новых тяжелейших условиях. Она стала слишком как бы исторически плотной, слишком массивной, тяжелой, кондовой, инерционной. И такую церковь провести через узкие врата гонений без потерь было уже невозможно. Вот и приходилось чем-то важным жертвовать, т.е. идти на компромисс, ведь ей нужно было сохранять большие и богатые храмы и в них дорогостоящее богослужение, нужно было сохранять оторванную от общины иерархию и т.п.
Тот опыт, который в результате все-таки был нам дан действительно по промыслу Божьему, во всей нашей истории XX века, в истории Русской церкви, русского человека, русского общества уникален, но он еще до конца не собран и не осознан.
Церкви очень важно скорее возродить те подчас пророческие, не инерционные и не кондовые потенции, которые она имела на протяжении своей истории и которые так ярко выражала в первые века своего существования, когда могла действительно быть совестью всего общества, когда могла действительно обличать, не боясь самое себя и других. Только тогда мы сможем не повторять старых ошибок и не идти на тяжкие компромиссы с совестью.
Вот и в этом контексте мне представляется важным говорить о преодолении раскола между светским и духовным в человеке и обществе.
Священник Георгий Кочетков
По ссылке опубликована и дискуссия после доклада.