О поколении 80-х и о тихих вещах
[Начал писать развёрнутое эссе, поводом к которому послужила книжка Леонида Ионина "Политкорректность: дивный новый мир" (М.: Ad Marginem, 2012). Обещание написать рецензию я озвучил гораздо раньше ( вот здесь - о книжке за номером 23). И, как это со мной случается, книжка оказалась лишь поводом к тому, чтобы высказать то, что накопилось за это время - в отношении определённых вещей. План для написания был составлен ещё в середине августа - и вот, я приступил. Однако, с самого же начала меня понесло - я хотел было остановиться, но решил, что не буду. Пусть. Выкладываю начало текста, который ещё неизвестно чем станет].
Давно уже зрел у меня один-единственный вопрос, который я сам от себя утаивал. Попробую здесь в общих чертах его представить. С самого детства (а я застал ещё пионерское детство, а комсомольцем стать не успел) нас воспитывали в том духе, что мир движется вперёд, что постоянно что-то изменяется, в общем - история идёт, достигая каких-то целей, вперёд, а общество - прогрессирует. Специально этому никто не учил, но эта идея подспудно сопутствовала всему-всему, с чем только не приходилось иметь дело. Способствовали этому и различные игры, в том числе и экономические (очень популярные в начале девяностых) - в игре всегда необходимо достичь какой-то цели, которая позволит тебе почитать себя победителем, а игру завершить. Особенно всплеск метафоры дороги (и, соответственно, цели пути) наполнил политическую риторику во времена распада СССР - куда России идти дальше, откуда она идёт, может быть, ей стоит вернуться и т.д. В любом случае, предполагалось, что можно достичь какого-то места и времени, какого-то качества исторической событийности, когда можно будет констатировать: всё, мы покинули прежнее, пришли вот сюда - и теперь у нас будет так, иначе, по-новому. Всё это казалось чем-то само собой разумеющимся. И весь мир вокруг будто бы полнился теми же ожиданиями - рухнуло противостояние США и СССР, торжественно поломали Берлинскую стену - решили какие-то прежние проблемы, открыли рынок - теперь если проблемы и будут, то они будут новыми, не такими опасными (как ядерная война) и более человеческими (помните такое жуткое выражение: “экономика с человеческим лицом”?). Щекотливость ситуации состоит ещё и в том, что эти - достаточно существенные - перемены в стране совпали у моего поколения (родившихся в конце 70-х - начале 80-х гг.) с периодом взросления и становления, а потому впитывались в плоть и кровь как нечто само собой разумеющееся. Помните такой замечательный фильм, “Жизнь прекрасна” (La vita è bella, 1997) режиссера Роберто Бениньи (он же там в главной роли)? Жизнь мальчика (целого поколения таких вот мальчиков и девочек) проходит в период ужесточения гражданских отношений, репрессий, войны - а он воспринимает это всё так, как и должен воспринимать ребёнок - в качестве если не игры, то уж точно как нечто само собой разумеющееся, как нечто должное, будто бы другого мира и быть не может? Название фильма взято из записи Троцкого, сделанной незадолго до предугадываемой смерти: “Жизнь прекрасна. Пусть грядущие поколения очистят её от зла, гнёта, насилия и наслаждаются ею вполне”. Интрига состоит в том, что да, поколение, которое останется после войны, после тех, кто развязал зло, гнёт и насилие - оно будет иным. Но оно воспринимает все эти вещи как само собой разумеющиеся, что вовсе не значит, что оно с этими вещами согласно. Все эти вещи - декорации единственно доступного детям и подросткам мира. Ведь дети, в отличие от взрослых, на определённом этапе взросления не понимают, что всё может быть иначе. Вот так и мы - когда вокруг проходили эти существенные перемены, мы привыкли к тому, что жизнь и состоит из каких-то существенных перемен, путчей, революций, бунтов, радикальных реформ, шоковой терапии, дефолтов. Нападения террористов и взрывы в этом смысле тоже казались (и кажутся) чем-то само собой разумеющимся - ведь начиная с нашего детства и до сих пор мир ещё не успокоился, а когда ты живёшь с этим ощущением тридцать лет, ещё большой вопрос - дашь ли ты этому миру шанс успокоиться даже тогда, когда он этого захочет? Или, наоборот, будет возвращать его и всеми силами поворачивать к привычному тебе, даже если это привычное - ужасно? Мы многое плохое восприняли как должное - работа в университете за гроши (а что делать, если вокруг вообще нет никакой стабильности, разве иначе может быть? радуйся тому, что хоть это есть), отсутствие социальных гарантий, нарушение элементарных гражданских прав на каждом шагу, невозможность иметь собственное жильё… То есть - все те, казалось бы, элементарные вещи, которые прежде отличали цивилизованное общество от всех остальных видов обществ, все эти вещи стали для нас недосягаемыми, а мы согласились на “хоть это есть - и уже хорошо” (на наших глазах в детстве нашим же родителям - самым лучшим людям в мире! - было ещё хуже). На самом деле, ненависть к богатым вокруг преувеличена - по меньшей мере, от нашего поколения она исходит мало, спонтанными вспышками. Попытки привлечь нас в левые движения кажутся очень уж натянутыми - для того, чтобы воодушевиться идеями Маркса таким как я необходимо либо очень плохо помнить своё детство, либо научиться не видеть в идеях отношения к жизни, а в жизни - отношения к идеям и теориям. В этом смысле известный одиннадцатый тезис Маркса о Фейербахе - “Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его” - нашим поколением всерьёз больше восприниматься не может: мы слишком часто видели, как люди - все, кто не попадя - изменяли мир, ничего не объясняя, а если и объясняли, то как-то очень уж сумбурно, второпях и лишь для того, чтобы заткнуть уж откровенно зияющие дыры глупости в их собственных поступках. Но настоящими философами наше поколение не стало тоже: если мы видели как вновь и вновь все вокруг изменяли мир и изменяли миру, обращаясь с миром как с шлюхой, то от этого мы не стали требовательнее к тому, чтобы понять происходящее, остановиться и подумать. Большая часть из нас, глядя на эти изменения и воспринимая их как нечто само собой разумеющееся, сами кинулись - как только подросли - в эту “движуху”, в бизнес и карьеризм. Другая часть нас - которая менее предприимчива - впала в апатию от чувства собственной ненужности - и, в конечном итоге, нашла убежище в алкоголизме и наркомании. В самом деле, какому такому великому педагогу пришла в голову мысль, которой нас затем долбили все старшие классы всех только-только ставших постсоветскими школ: каждый человек - личность, он свободен и каждый человек предприимчив, а потому всё зависит от вас, и если у вас что-то не получается, то в этом виноваты только вы”? Ведь очевидно же, что не все люди - предприниматели, и поэтому в этом деле у них может ничего не получится. Но если весь мир вокруг только и делает вид, что исключительно экономический успех может быть успехом - каждый, кто не может обнаружить в себе таланта в подобной сфере, должен почувствовать себя образцовым неудачником. И хотя в нашем поколении неудачников не больше и не меньше, чем во всяком ином, но ощущение катастрофической важности того, что ты - неудачник, пагубность этого ощущения, думается мне, значила для нашего поколения куда больше, чем прежде. Итак, другая и довольно значительная часть нашего поколения просто потерялась, а точнее - затеряла себя намеренно, сознательно. Вряд ли кто-то с таким самозабвением, как мы, придавал самодостаточное значение всем возможным формам “затеривания” и “забвения” - речь идёт не только о негативных там наркотиках и алкоголе, но и о творчестве. Да, среди нас появились творческие люди (как и среди любого поколения). Но отношение к творчеству тоже было трансформировано эпохой, которая нам казалась единственно возможной, - мы, как никто другой, умеем самозабвенно (именно: с целью забвения себя) творить, но именно мы, как никто другой, не ожидаем от других хоть какого-то признания; мы привыкли не ценить творческие усилия других и самих себя - потому как сами выросли во время, когда ценился только один вид усилия и один вид успеха. Все остальные ушли в маргинальность - люди, успехи, усилия.
В конечном итоге надежда на то, что мир куда-то может прийти и зачем-то развиться перестала быть надеждой и стала пустым риторическим приёмом. Никто не является такими циниками и скептиками, как мы. Политические предвыборные кампании зря тратят столько денег на убеждение нас в каких-то обещаниях - мы ни во что никогда уже не поверим. Зря их противники и конкуренты тратят столько денег на то, чтобы показать своих противников в невыгодном свете, на так называемый “чёрный пиар” - мы и так прекрасно знаем, что никому (ни тому, о ком говорят, ни тому, кто говорит) верить нельзя. Сегодня мы видим пришествие уже нового поколения, следующего за нами - это дети конца 80-х - начала 90-х: о них заботились больше всего (времена были трудные), а потому они стали лучше, чем мы: доверчивее, непосредственнее, более открытыми. С ними приятно иметь дело таким как мы - мы с ними отдыхаем - как будто после длительной войны попадаешь на планету, где никто и никогда не воевал. Но не только нам приятно, что выросли люди, лучшие чем мы - это приятно и политикам, которые всё те же - циничные и скептичные. Именно на это молодое поколение политические механизмы уже начинают действовать - эти молодые люди не будут организовывать митингов, но с радостью пойдут на них, если их позовут и поддержат ту силу, которая сможет их в чём-то убедить. Поскольку они уже не столь циничные как мы, то и убеждать их можно гораздо проще - и поэтому теперь политические лозунги порозовели, благодать разлилась по сладким обещаниям и в глазах убеждающих появился блеск древних героев, убеждённых в собственных справедливости и правоте. Мы на это смотрим каждый со своей позиции, какую мы уже заняли без особой надежды её когда-либо изменить. Хотя, почему я сказал: “заняли”? Мы на это смотрим с той позиции, которая “сложилась”, а точнее - в которую нас сложили - нет, не злые политики, а сами обстоятельства, прямо скажем, не лучшие обстоятельства для взросления из всех возможных жизней - но другой у нас не будет. Предприниматели из нашего поколения - потихоньку делают ставки деньгами на ту или иную силу, которая позволяет им лоббировать их интересы (основной интерес предпринимателя в России - не увеличить прибыль, как это показывают в американских кино, а просто-напросто выжить: угроза может прийти завтра откуда угодно - от законодательства, от местного правительства, от рэкета - не важно, бандитского или оформленного в полицейские погоны). Алкоголики и наркоманы из нашего поколения - я имею в виду выживших - уже мало чем интересуются. Творческие люди стараются через свои произведения как бы ненавязчиво прокричать в уши молодому поколению предостережение об опасности - но, поскольку мы привыкли, что нас не слышат (и действительно стало так, что нас не слышат), наши предупреждающие крики скорее напоминают тихий шёпот, лепетанье, заглушаемое розовыми стонами обещаний отличного будущего, транслируемых во всех средствах массовой информации (и, не стоит забывать, что основное средство массовой информации до сих пор - это народная молва, сплетни, мнения, “испорченный телефон”, который почему-то в данном случае ничего не портит - и я слышу как студенты всерьёз обсуждают очередной выброс откровенной лапши, которым их одарила недавняя или только готовящаяся предвыборная кампания). О чём мы хотим предупредить молодое поколение, от чего именно спасти? Донести бабушкину истину, что все политики - обманщики и не стоит верить никому? Нет. Молодое поколение как раз и является тем, которое ещё умеет верить хоть кому-то, и нас не может не восхищать эта доверчивость, лишившись которой хоть раз в этой жизни, её уже ничем нельзя будет вернуть. Я помню, как загнали первокурсников на выборы, раздав им предварительно листки для голосования с проставленными галочками. Это вызвало у меня жестокую депрессию. Думаете из-за того, что победит такой-то, а не другой? Нет, мне совершенно на это плевать - ни одного из достойных кандидатов в этих листочках нет и быть там не может (вот он, цинизм, о котором я говорил выше). Я расстроился из-за того, что ребята, ждавшие своего восемнадцатилетия как чего-то важного (теперь они - взрослые, могут всё решать сами), вдруг оказались на выборах, где с ними обошлись как со скотом. Это такое своеобразное посвящение во взрослую жизнь, достаточно жестокий ритуал. Это было их первое голосование в жизни, а такое голосование на всю жизнь запомнится - и страна получила целое поколение молодых людей, которые знают теперь, что выборов не бывает. Парадоксальность этой ситуации заключалась в том, что они бы и без этого принуждения проголосовали бы именно за эту партию. Потому что они в неё поверили. Но организаторы выборов, желая услужить и понастроить потёмкинских деревень, сделали так, что партия, конечно же, победила - но ценой лишения доверия. Творческая задача у нас - это сохранить от политиков то, что не ими воспитано (а зачастую даже вопреки им воспитано), не им принадлежит, но то, что может принадлежать миру, который никто уже не будет стремится изменять под свои сиюминутные желания и цели, миру, который будет миром, то есть - тем местом, в котором можно и хочется жить. В этом смысле нужно напомнить о тихих вещах. Впрочем, хватит о политике, вернусь к тому вопросу, который хотел поставить - сейчас, после вышесказанного, это сделать гораздо проще.
Так вот, кажется теперь со всей определённостью - мир никуда не идёт, а общество - не прогрессирует и не развивается. А если куда-то и идёт, и если что-то и развивается, то это вовсе не то, в чём нас убеждали в детстве и чему мы так открыто - как могут только дети - внимали. То есть - эти прогресс и это развитие вряд ли нас заинтересуют. Нужно, говоря языком Сартра, быть полностью ангажированным происходящими изменениями, нужно дышать вместе с этим миром, чтобы чего-то в нём желать, ждать и помогать ему разрождаться вновь и вновь. Максимум, которого от нас можно ожидать (от лучших из нас) - это чтобы мы выключили или хотя бы чуть приостановили свою инерцию - привычку жить в катастрофических изменениях, чтобы мы перестали воспринимать неизменность как что-то плохое, что-то, наполняющее нас мыслью: “ага, если что-то не случилось сегодня, то непременно случится завтра, но лучше бы сегодня, потому как завтра это будет ещё хуже”. Необходимо было бы избавиться от ощущения, что вокруг таится какое-то зло и ищёт любого, хоть какого повода, чтобы проникнуть в этот мир, заявить о себе и сделать нам плохо. Если бы мы справились хотя бы с этим, то уже помогли другим, тем, кто моложе нас (тем, кто старше уже ничем не поможешь в этом смысле) - мы бы не мешали им быть собой, а это уже неплохо, потому как они лучше нас. Хотя, я уверен, что со мной не согласятся очень многие - ведь и среди моих ровесников включилось старческое брюзжание на тот счёт, что трава прежде была зеленее, а люди умнее, а теперь вокруг одни дебилы… Оставим эту поколенческую хандру на пыльных полках веков, в которых она вновь и вновь, всегда будто впервые, возрождается. Молодое поколение другое, не такое как мы - это факт и факт неплохой - но, во-первых, другое не значит “плохое”, во-вторых, оно - молодое и жизнь будет на его стороне в любом случае и, в-третьих, никакого другого поколения у нас нет и взяться ему неоткуда. Разве что, от этого самого молодого поколения появятся более новые люди - их дети. Но, чтобы у них появились дети, надо чтобы они сами получили возможность быть. Мы-то, собственно, тоже эту возможность получили - но, прямо скажем, в очень каком-то искривлённом виде, покалеченную, бэушную, усталую. Логика в духе: “нам было тяжело, но мы через это прошли, теперь пусть они через это проходят” - в рассматриваемом случае самая пагубная и бессмысленная. В конце концов, у нас нет СССР, который можно было бы разрушить на их глазах, кинувшись в рынок, задуманный для ничтожного количества людей, крича при этом, что он - для всех, и каждый найдёт в нём себя. Да, нам нечего разрушать, но иного опыта, кроме опыта разрушения, у нас так непосредственно как самого своего, нет. Я при этом не говорю, что СССР был идиллией, вовсе нет. Мне вообще сейчас не очень важно, чем он был - я говорю о том, что былое на наших глазах уничтожалось чем-то новым, но новое не оказалось чем-то хорошим. В каком угодно желательном смысле слова “новый” новое не оказалось новым. Для наших родителей всё было гораздо очевиднее - в большинстве своём (а родители бывают разными) новое для них стало значительно худшим. И мы это видели так, как ребёнок, глядя на лицо матери, непосредственно перенимает и понимает её эмоции. Вот и всё.
Давно уже зрел у меня один-единственный вопрос, который я сам от себя утаивал. Попробую здесь в общих чертах его представить. С самого детства (а я застал ещё пионерское детство, а комсомольцем стать не успел) нас воспитывали в том духе, что мир движется вперёд, что постоянно что-то изменяется, в общем - история идёт, достигая каких-то целей, вперёд, а общество - прогрессирует. Специально этому никто не учил, но эта идея подспудно сопутствовала всему-всему, с чем только не приходилось иметь дело. Способствовали этому и различные игры, в том числе и экономические (очень популярные в начале девяностых) - в игре всегда необходимо достичь какой-то цели, которая позволит тебе почитать себя победителем, а игру завершить. Особенно всплеск метафоры дороги (и, соответственно, цели пути) наполнил политическую риторику во времена распада СССР - куда России идти дальше, откуда она идёт, может быть, ей стоит вернуться и т.д. В любом случае, предполагалось, что можно достичь какого-то места и времени, какого-то качества исторической событийности, когда можно будет констатировать: всё, мы покинули прежнее, пришли вот сюда - и теперь у нас будет так, иначе, по-новому. Всё это казалось чем-то само собой разумеющимся. И весь мир вокруг будто бы полнился теми же ожиданиями - рухнуло противостояние США и СССР, торжественно поломали Берлинскую стену - решили какие-то прежние проблемы, открыли рынок - теперь если проблемы и будут, то они будут новыми, не такими опасными (как ядерная война) и более человеческими (помните такое жуткое выражение: “экономика с человеческим лицом”?). Щекотливость ситуации состоит ещё и в том, что эти - достаточно существенные - перемены в стране совпали у моего поколения (родившихся в конце 70-х - начале 80-х гг.) с периодом взросления и становления, а потому впитывались в плоть и кровь как нечто само собой разумеющееся. Помните такой замечательный фильм, “Жизнь прекрасна” (La vita è bella, 1997) режиссера Роберто Бениньи (он же там в главной роли)? Жизнь мальчика (целого поколения таких вот мальчиков и девочек) проходит в период ужесточения гражданских отношений, репрессий, войны - а он воспринимает это всё так, как и должен воспринимать ребёнок - в качестве если не игры, то уж точно как нечто само собой разумеющееся, как нечто должное, будто бы другого мира и быть не может? Название фильма взято из записи Троцкого, сделанной незадолго до предугадываемой смерти: “Жизнь прекрасна. Пусть грядущие поколения очистят её от зла, гнёта, насилия и наслаждаются ею вполне”. Интрига состоит в том, что да, поколение, которое останется после войны, после тех, кто развязал зло, гнёт и насилие - оно будет иным. Но оно воспринимает все эти вещи как само собой разумеющиеся, что вовсе не значит, что оно с этими вещами согласно. Все эти вещи - декорации единственно доступного детям и подросткам мира. Ведь дети, в отличие от взрослых, на определённом этапе взросления не понимают, что всё может быть иначе. Вот так и мы - когда вокруг проходили эти существенные перемены, мы привыкли к тому, что жизнь и состоит из каких-то существенных перемен, путчей, революций, бунтов, радикальных реформ, шоковой терапии, дефолтов. Нападения террористов и взрывы в этом смысле тоже казались (и кажутся) чем-то само собой разумеющимся - ведь начиная с нашего детства и до сих пор мир ещё не успокоился, а когда ты живёшь с этим ощущением тридцать лет, ещё большой вопрос - дашь ли ты этому миру шанс успокоиться даже тогда, когда он этого захочет? Или, наоборот, будет возвращать его и всеми силами поворачивать к привычному тебе, даже если это привычное - ужасно? Мы многое плохое восприняли как должное - работа в университете за гроши (а что делать, если вокруг вообще нет никакой стабильности, разве иначе может быть? радуйся тому, что хоть это есть), отсутствие социальных гарантий, нарушение элементарных гражданских прав на каждом шагу, невозможность иметь собственное жильё… То есть - все те, казалось бы, элементарные вещи, которые прежде отличали цивилизованное общество от всех остальных видов обществ, все эти вещи стали для нас недосягаемыми, а мы согласились на “хоть это есть - и уже хорошо” (на наших глазах в детстве нашим же родителям - самым лучшим людям в мире! - было ещё хуже). На самом деле, ненависть к богатым вокруг преувеличена - по меньшей мере, от нашего поколения она исходит мало, спонтанными вспышками. Попытки привлечь нас в левые движения кажутся очень уж натянутыми - для того, чтобы воодушевиться идеями Маркса таким как я необходимо либо очень плохо помнить своё детство, либо научиться не видеть в идеях отношения к жизни, а в жизни - отношения к идеям и теориям. В этом смысле известный одиннадцатый тезис Маркса о Фейербахе - “Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его” - нашим поколением всерьёз больше восприниматься не может: мы слишком часто видели, как люди - все, кто не попадя - изменяли мир, ничего не объясняя, а если и объясняли, то как-то очень уж сумбурно, второпях и лишь для того, чтобы заткнуть уж откровенно зияющие дыры глупости в их собственных поступках. Но настоящими философами наше поколение не стало тоже: если мы видели как вновь и вновь все вокруг изменяли мир и изменяли миру, обращаясь с миром как с шлюхой, то от этого мы не стали требовательнее к тому, чтобы понять происходящее, остановиться и подумать. Большая часть из нас, глядя на эти изменения и воспринимая их как нечто само собой разумеющееся, сами кинулись - как только подросли - в эту “движуху”, в бизнес и карьеризм. Другая часть нас - которая менее предприимчива - впала в апатию от чувства собственной ненужности - и, в конечном итоге, нашла убежище в алкоголизме и наркомании. В самом деле, какому такому великому педагогу пришла в голову мысль, которой нас затем долбили все старшие классы всех только-только ставших постсоветскими школ: каждый человек - личность, он свободен и каждый человек предприимчив, а потому всё зависит от вас, и если у вас что-то не получается, то в этом виноваты только вы”? Ведь очевидно же, что не все люди - предприниматели, и поэтому в этом деле у них может ничего не получится. Но если весь мир вокруг только и делает вид, что исключительно экономический успех может быть успехом - каждый, кто не может обнаружить в себе таланта в подобной сфере, должен почувствовать себя образцовым неудачником. И хотя в нашем поколении неудачников не больше и не меньше, чем во всяком ином, но ощущение катастрофической важности того, что ты - неудачник, пагубность этого ощущения, думается мне, значила для нашего поколения куда больше, чем прежде. Итак, другая и довольно значительная часть нашего поколения просто потерялась, а точнее - затеряла себя намеренно, сознательно. Вряд ли кто-то с таким самозабвением, как мы, придавал самодостаточное значение всем возможным формам “затеривания” и “забвения” - речь идёт не только о негативных там наркотиках и алкоголе, но и о творчестве. Да, среди нас появились творческие люди (как и среди любого поколения). Но отношение к творчеству тоже было трансформировано эпохой, которая нам казалась единственно возможной, - мы, как никто другой, умеем самозабвенно (именно: с целью забвения себя) творить, но именно мы, как никто другой, не ожидаем от других хоть какого-то признания; мы привыкли не ценить творческие усилия других и самих себя - потому как сами выросли во время, когда ценился только один вид усилия и один вид успеха. Все остальные ушли в маргинальность - люди, успехи, усилия.
В конечном итоге надежда на то, что мир куда-то может прийти и зачем-то развиться перестала быть надеждой и стала пустым риторическим приёмом. Никто не является такими циниками и скептиками, как мы. Политические предвыборные кампании зря тратят столько денег на убеждение нас в каких-то обещаниях - мы ни во что никогда уже не поверим. Зря их противники и конкуренты тратят столько денег на то, чтобы показать своих противников в невыгодном свете, на так называемый “чёрный пиар” - мы и так прекрасно знаем, что никому (ни тому, о ком говорят, ни тому, кто говорит) верить нельзя. Сегодня мы видим пришествие уже нового поколения, следующего за нами - это дети конца 80-х - начала 90-х: о них заботились больше всего (времена были трудные), а потому они стали лучше, чем мы: доверчивее, непосредственнее, более открытыми. С ними приятно иметь дело таким как мы - мы с ними отдыхаем - как будто после длительной войны попадаешь на планету, где никто и никогда не воевал. Но не только нам приятно, что выросли люди, лучшие чем мы - это приятно и политикам, которые всё те же - циничные и скептичные. Именно на это молодое поколение политические механизмы уже начинают действовать - эти молодые люди не будут организовывать митингов, но с радостью пойдут на них, если их позовут и поддержат ту силу, которая сможет их в чём-то убедить. Поскольку они уже не столь циничные как мы, то и убеждать их можно гораздо проще - и поэтому теперь политические лозунги порозовели, благодать разлилась по сладким обещаниям и в глазах убеждающих появился блеск древних героев, убеждённых в собственных справедливости и правоте. Мы на это смотрим каждый со своей позиции, какую мы уже заняли без особой надежды её когда-либо изменить. Хотя, почему я сказал: “заняли”? Мы на это смотрим с той позиции, которая “сложилась”, а точнее - в которую нас сложили - нет, не злые политики, а сами обстоятельства, прямо скажем, не лучшие обстоятельства для взросления из всех возможных жизней - но другой у нас не будет. Предприниматели из нашего поколения - потихоньку делают ставки деньгами на ту или иную силу, которая позволяет им лоббировать их интересы (основной интерес предпринимателя в России - не увеличить прибыль, как это показывают в американских кино, а просто-напросто выжить: угроза может прийти завтра откуда угодно - от законодательства, от местного правительства, от рэкета - не важно, бандитского или оформленного в полицейские погоны). Алкоголики и наркоманы из нашего поколения - я имею в виду выживших - уже мало чем интересуются. Творческие люди стараются через свои произведения как бы ненавязчиво прокричать в уши молодому поколению предостережение об опасности - но, поскольку мы привыкли, что нас не слышат (и действительно стало так, что нас не слышат), наши предупреждающие крики скорее напоминают тихий шёпот, лепетанье, заглушаемое розовыми стонами обещаний отличного будущего, транслируемых во всех средствах массовой информации (и, не стоит забывать, что основное средство массовой информации до сих пор - это народная молва, сплетни, мнения, “испорченный телефон”, который почему-то в данном случае ничего не портит - и я слышу как студенты всерьёз обсуждают очередной выброс откровенной лапши, которым их одарила недавняя или только готовящаяся предвыборная кампания). О чём мы хотим предупредить молодое поколение, от чего именно спасти? Донести бабушкину истину, что все политики - обманщики и не стоит верить никому? Нет. Молодое поколение как раз и является тем, которое ещё умеет верить хоть кому-то, и нас не может не восхищать эта доверчивость, лишившись которой хоть раз в этой жизни, её уже ничем нельзя будет вернуть. Я помню, как загнали первокурсников на выборы, раздав им предварительно листки для голосования с проставленными галочками. Это вызвало у меня жестокую депрессию. Думаете из-за того, что победит такой-то, а не другой? Нет, мне совершенно на это плевать - ни одного из достойных кандидатов в этих листочках нет и быть там не может (вот он, цинизм, о котором я говорил выше). Я расстроился из-за того, что ребята, ждавшие своего восемнадцатилетия как чего-то важного (теперь они - взрослые, могут всё решать сами), вдруг оказались на выборах, где с ними обошлись как со скотом. Это такое своеобразное посвящение во взрослую жизнь, достаточно жестокий ритуал. Это было их первое голосование в жизни, а такое голосование на всю жизнь запомнится - и страна получила целое поколение молодых людей, которые знают теперь, что выборов не бывает. Парадоксальность этой ситуации заключалась в том, что они бы и без этого принуждения проголосовали бы именно за эту партию. Потому что они в неё поверили. Но организаторы выборов, желая услужить и понастроить потёмкинских деревень, сделали так, что партия, конечно же, победила - но ценой лишения доверия. Творческая задача у нас - это сохранить от политиков то, что не ими воспитано (а зачастую даже вопреки им воспитано), не им принадлежит, но то, что может принадлежать миру, который никто уже не будет стремится изменять под свои сиюминутные желания и цели, миру, который будет миром, то есть - тем местом, в котором можно и хочется жить. В этом смысле нужно напомнить о тихих вещах. Впрочем, хватит о политике, вернусь к тому вопросу, который хотел поставить - сейчас, после вышесказанного, это сделать гораздо проще.
Так вот, кажется теперь со всей определённостью - мир никуда не идёт, а общество - не прогрессирует и не развивается. А если куда-то и идёт, и если что-то и развивается, то это вовсе не то, в чём нас убеждали в детстве и чему мы так открыто - как могут только дети - внимали. То есть - эти прогресс и это развитие вряд ли нас заинтересуют. Нужно, говоря языком Сартра, быть полностью ангажированным происходящими изменениями, нужно дышать вместе с этим миром, чтобы чего-то в нём желать, ждать и помогать ему разрождаться вновь и вновь. Максимум, которого от нас можно ожидать (от лучших из нас) - это чтобы мы выключили или хотя бы чуть приостановили свою инерцию - привычку жить в катастрофических изменениях, чтобы мы перестали воспринимать неизменность как что-то плохое, что-то, наполняющее нас мыслью: “ага, если что-то не случилось сегодня, то непременно случится завтра, но лучше бы сегодня, потому как завтра это будет ещё хуже”. Необходимо было бы избавиться от ощущения, что вокруг таится какое-то зло и ищёт любого, хоть какого повода, чтобы проникнуть в этот мир, заявить о себе и сделать нам плохо. Если бы мы справились хотя бы с этим, то уже помогли другим, тем, кто моложе нас (тем, кто старше уже ничем не поможешь в этом смысле) - мы бы не мешали им быть собой, а это уже неплохо, потому как они лучше нас. Хотя, я уверен, что со мной не согласятся очень многие - ведь и среди моих ровесников включилось старческое брюзжание на тот счёт, что трава прежде была зеленее, а люди умнее, а теперь вокруг одни дебилы… Оставим эту поколенческую хандру на пыльных полках веков, в которых она вновь и вновь, всегда будто впервые, возрождается. Молодое поколение другое, не такое как мы - это факт и факт неплохой - но, во-первых, другое не значит “плохое”, во-вторых, оно - молодое и жизнь будет на его стороне в любом случае и, в-третьих, никакого другого поколения у нас нет и взяться ему неоткуда. Разве что, от этого самого молодого поколения появятся более новые люди - их дети. Но, чтобы у них появились дети, надо чтобы они сами получили возможность быть. Мы-то, собственно, тоже эту возможность получили - но, прямо скажем, в очень каком-то искривлённом виде, покалеченную, бэушную, усталую. Логика в духе: “нам было тяжело, но мы через это прошли, теперь пусть они через это проходят” - в рассматриваемом случае самая пагубная и бессмысленная. В конце концов, у нас нет СССР, который можно было бы разрушить на их глазах, кинувшись в рынок, задуманный для ничтожного количества людей, крича при этом, что он - для всех, и каждый найдёт в нём себя. Да, нам нечего разрушать, но иного опыта, кроме опыта разрушения, у нас так непосредственно как самого своего, нет. Я при этом не говорю, что СССР был идиллией, вовсе нет. Мне вообще сейчас не очень важно, чем он был - я говорю о том, что былое на наших глазах уничтожалось чем-то новым, но новое не оказалось чем-то хорошим. В каком угодно желательном смысле слова “новый” новое не оказалось новым. Для наших родителей всё было гораздо очевиднее - в большинстве своём (а родители бывают разными) новое для них стало значительно худшим. И мы это видели так, как ребёнок, глядя на лицо матери, непосредственно перенимает и понимает её эмоции. Вот и всё.