Улица Заменгофа (часть 7)
Продолжаю публиковать свой перевод книги «Улица Заменгофа» («La Zamenhof-strato»; книга была написана на эсперанто польским журналистом Романом Добжиньским на основе бесед с внуком Лазаря Заменгофа Луи-Кристофом Залески-Заменгофом).
Предыдущий фрагмент перевода • Самый первый фрагмент и содержание • Записи по тегу « z-strato»
Часть 2
Острова
Как война закончилась лично для Вас?
Победой, с оружием в руках, пусть даже один на один со всей армией Германии!.. Как я уже говорил, летом 1944 года советская армия стремительно наступала, занимая территории к востоку от Варшавы, в частности - и городок Минск Мазовецкий, где я тогда работал и где располагалась подпольная группа, к которой я принадлежал. В то время я находился у матери в Миланувеке, располагавшемся западнее Варшавы. Вернуться в Минск не было никакой возможности. Линия фронта на несколько месяцев установилась по Висле. В начале 1945 года советская армия начала форсировать реку. Тогда со мной приключилось следующее: 22 января я вышел из дома за дровами. Дата запала мне в память, так как она совпала с моим двадцатым днём рождения. Было морозное утро. Городок был полон волнения и суеты, немцы готовились к эвакуации. Внезапно я вспомнил о том, что читал в довоенной книге: немецкие солдаты, покидая Варшаву в 1918 году, часто разоружались мальчишками-одиночками. Сейчас одиночкой был я. Внезапно передо мной появился немецкий солдат, по какой-то причине отставший от своего отряда. Должно быть, я выглядел сурово, так как солдат побежал прочь. Приказным тоном я прокричал: «Halt! Hände hoch!»*. Неприятель остановился и, вместо того, чтобы выстрелить, покорно отдал мне свой карабин. Я одержал победу, но не знал, что делать дальше. Однако я твёрдым голосом скомандовал: «Vorwärts!»
* Примечание: «Стоять! Руки вверх!» (нем.).
Вперёд, но куда?
Да уж, проблема… Тогда в Миланувеке ещё не было соответствующего учреждения, в которое я мог бы отвести своего военнопленного. Солдат пытался оправдываться тем, что он никого не убил и к тому же… хочет пить. Так передо мной появилась конкретная задача - напоить жаждущего. К сожалению, все магазины были закрыты. Однако мы находились недалеко от дома, где скрывался знакомый мне старый еврей. По моему секретному стуку старик открыл дверь и обомлел, увидев обезоруженного солдата и меня с карабином в руках. Эта сцена превосходила возможности понимания человека, который несколько лет провёл в убежищах. По моей просьбе старик послушно принёс воды, всё пытаясь понять, почему именно я приказываю немцу, а не он мне.
Что произошло бы, если б этот же солдат оказался в этом месте немного раньше?
Погибли бы и скрывающийся еврей, и поляки, укрывавшие его. Однако в момент, о котором идёт речь, гонимый поил своего вероятного гонителя. На моих глазах обнажилась трагическая абсурдность войны. Всеуничтожающая мощь Тысячелетнего Рейха воплотилась в покорном человечке, подчинённого моей власти.
Как же Вы распорядились своей властью?
Я вытолкал солдата на улицу и замер в нерешительности. Отпустить его означало бы капитуляцию. Этого не позволяла моя честь победителя, тем более после стольких лет унижений. Мне осталось лишь… пригласить его домой до той поры, пока ситуация не прояснится. Мы ведь оба дрожали от холода. Неожиданно нас окружили русские солдаты и забрали «моего немца» без всяких вопросов. Было бы весьма забавно, встреть они немца в моём доме и арестуй меня за пособничество врагу.
Русские солдаты «перехватили» Вашего немца вместе с его карабином?
Карабин был уже не его, а мой. Оружие их совершенно не заинтересовало. Вскоре я хвастался им перед своим школьным товарищем, Стефаном Козицким, который случайно оказался в этом же городе.
Впоследствии он стал знаменитым журналистом, моим коллегой.
Стефан полностью заслужил звание «человек». Он был именно тем другом, который познаётся в беде. В последние годы перед войной растущий антисемитизм чувствовался и в нашей школе. При любом конфликте Стефан всегда защищал меня. На этот раз он поздравил меня с моей добычей; потом мы пошли в ближайший лес и с криками «Ура!» расстреляли весь запас патронов. Карабин остался дома в качестве моего личного трофея. Потом, в соответствии с чьим-то добрым советом, я зарыл его в укромном месте, благодаря чему в советское время избежал возможных обвинений в «активном участии в деятельности подпольной организации, стремящейся силой низвергнуть диктатуру пролетариата».
Это приключение могло бы стать неплохим сценарием для фильма!
Польский писатель Станислав Рембек сумел сделал меня героем одного своего рассказа.
Когда Вы вернулись в Варшаву?
Практически сразу, вместе с другими людьми, решившими вновь поселиться в этой пустыне. Я пережил три разрушения моего города. В 1939 году он пострадал от бомбёжек немецкой авиации, в 1943 - во время восстания в гетто, в конце концов - сразу после Варшавского восстания 1944 года. Гибель Варшавы не была превзойдена даже гибелью Хиросимы ни по масштабам, ни по числу жертв. Перед отступлением нацисты безжалостно уничтожили весь город.
Как Вы отнеслись к советскому освобождению Варшавы?
Моё отношение было совершенно ясным: огромная радость за спасённую жизнь. Лишь через некоторое время можно было давать какие-либо объективные оценки. Впрочем, объективность подобных оценок относительна, что я понял через много лет, когда путешествовал по Союзу от своей французской фирмы. Как-то я попал в Баку. Перед отлётом в Москву, имея немного времени, я принял предложение таксиста заехать по пути в тысячелетний храм, знаменитый своим вечным огнём, который подпитывается газом, выходящим через естественную щель в грунте. Древнее строение оказалось настолько интересным, что я прибыл в аэропорт в самый последний момент. Работница «Аэрофлота» не скрывала своей обеспокоенности.
Как иностранца Вас должны были проводить в отдельный салон самолёта. Я много раз сталкивался с этим.
В салоне для иностранцев не оказалось свободных мест, так что на этот раз я мог воспользоваться случаем посидеть рядом с обычными людьми. Этими «советскими людьми», как было принято говорить в эпоху Брежнева, оказались две очаровательные женщины. Одна была геологом из Москвы, а вторая - инженером нефтедобычи из Баку. Завязалась приятная беседа. Мои попутчицы были удивлены, что парижанин владеет русским языком, поэтому я упомянул о своём родном городе. Тогда москвичка с гордостью сказала, что её отец получил медаль за освобождение Варшавы. Я удивился: «Как можно было освободить город, который уже не существовал?» По оценкам, среди руин к тому времени ютилось лишь около сотни человек. Ведь в течение трёх месяцев Варшавского восстания немцы методично уничтожали дом за домом, тогда как советская армия безразлично наблюдала за трагедией Варшавы с другого берега Вислы. Мои спутницы не хотели мне верить. К тому времени самолёт уже начал снижаться, за окном виделся город, до самого горизонта освещённый огнями. Москвичка сказала: «Должно быть, Вы рады оказаться в самом красивом городе мира». Я как-то спонтанно ответил: «Я видел столь же красивые». «Не может быть, Вы просто не знаете Москву» - немного нервно ответила она и пригласила меня на экскурсию по столице Советского Союза.
И какой же Вы нашли Москву?
В такой прекрасной компании любой город был бы прекрасен. К тому же мой гид удивила меня своей раскованной манерой общения, непривычной в ранние восьмидесятые. Она рассказала мне о своей работе, бытовых проблемах, но в то же время выказала гордость за успехи социалистического строительства. Я упомянул знаменитый Беломорканал, замерзающий более чем на полгода и вписанный в печальный список социалистических ляпов. «Канал построили люди, - сказал я, - любившие рассказывать политические анекдоты». «Они построили лишь половину», - ответила Зоя. «А кто же построил вторую?» - полюбопытствовал я. «Очевидно те, кто любил слушать эти анекдоты».
Да, Ваше восприятие мира выходит за рамки стереотипов…
Безусловно, если говорить о юморе.
Поймёт ли среднестатистический француз анекдот про мост, который обрушился под тяжестью автомобиля, что стоявший неподалёку местный житель прокомментировал так: «Вот болван, видит мост - но всё равно едет»?
Безусловно, эта зарисовка гораздо более типична именно для Восточной Европы. Однако судьба распорядилась так, что я могу понять образ мысли и Жана, и Ивана. Юмор часто непередаваем средствами другого языка, даже если использовать те же слова. Чтобы понять ту или иную шутку, нужно знать местные обстоятельства. Бывает, что два человека ведут себя друг с другом враждебно только потому, что одну и ту же шутку они понимают по-разному.
Во время одной эсперанто-встречи я стал свидетелем того, как житель Восточной Европы откупорил бутылку со спиртным и выбросил пробку. Кто-то из Западной Европы поднял её, планируя впоследствии закрыть бутылку. Однако тот, кто угощал, счёл это неучтивым жестом.
Ещё бы! В Восточной Европе бутылки открывают не для того, чтобы закрыть их, а чтобы опорожнить!
Давайте вернёмся к тому времени, когда отец Вашего московского гида вошёл в Варшаву.
Я повторюсь, это было настоящее освобождение от всех ужасов оккупации. Кстати, в Варшаву вместе с русскими вошли и солдаты польской армии, организованной в Союзе.
Как выглядела эта «жизнь после жизни»?
Я отношусь к числу людей, которые глядя на откупоренную бутылку не жалуются на то, что она наполовину пустая, а радуются тому, что она ещё наполовину полная. И в то время мне нравилось замечать хорошие стороны вновь обретённой жизни, хотелось принимать активное участие в истории, разворачивающейся на моих глазах. Тогда же я поступил в Высшее Варшавское Техническое Училище, которое было временно развёрнуто в Люблине, в ста шестидесяти километрах к юго-востоку от разрушенной столицы. В течение года я получал стипендию. Это был единственный период в моей жизни - с четырнадцатилетнего возраста до выхода на пенсию - когда я не должен был зарабатывать на хлеб насущный. Я хорошо учился и принимал участие в общественной работе.
В чём она состояла?
Я редактировал студенческую стенгазету. Однако моя работа прервалась быстро и бесповоротно, когда я опубликовал статью «Майские праздники». Статья касалась старого национального праздника «Третье Мая», близкого полякам, напоминавшего о конституции «дворянской» Республики 1791 года. Я сравнил его с «Первым мая», то есть с праздником рабочего класса. Статья пыталась примирить национальные традиции с «духом прогресса», что, однако, оказалось несовместимым с тогдашними политическими тенденциями. Празднование «Третьего Мая» было вскоре запрещено. Именно при таких обстоятельствах я и лишился должности главного редактора. После перевода училища в Варшаву я перестал заниматься общественной деятельностью. Приключение со студенческой газетой заставило меня задуматься, я стал критически наблюдать за развитием режима.
Когда Вы закончили учёбу?
В мае 1949 года я получил диплом инженера-строителя.
Почему Вы решили нарушить семейную традицию?
Врачебные традиции моих предков были следствием определённых социальных условий. Меня же окружали совершенно другие обстоятельства, и я совершенно спонтанно решил воспользоваться этим шансом. Польша была тогда самой разрушенной страной мира. Возник громадный спрос на инженеров-строителей, которые легко могли получить интересную работу. Меня захватил всеобщий энтузиазм. Никто не мог не замечать Феникса, возрождающегося из пепла. В последние годы обучения меня привлекли новые строительные методики, в частности - применение предварительно напряжённого бетона. Идея, на которой основывалась эта методика, была выдвинута десятью годами ранее французским инженером Эженом Фрейсине и нашла горячих сторонников в стенах Варшавского политехнического университета.
В чём состоит эта идея?
Бетон является материалом устойчивым к сжатию, однако не терпит растяжения. Это недостающее качество бетон может получить после предварительного механического сжатия. Приведу простой пример. Если положить книги на деревянную полку, они не падают. Полка прогибается, становится вогнутой, однако не ломается, так как дерево обладает гибкостью. Если убрать полку из-под книг, они, разумеется, упадут. Однако, если их перед этим сжать с боков, они останутся на месте даже после того, как полки под ними не будет. Так и с бетоном. Если его предварительно сжать, напрячь, он становится более устойчивым к деформациям.
И когда Вы начали «сжимать» бетон?
Едва получив диплом, я получил предложение работать в составе отдельной рабочей группы по исследованию преднапряжённого бетона. Так он стал частью моей жизни и уже не покидал меня до самого конца моей профессиональной деятельности. Я начал с проекта фабрики преднапряжённого бетона в Варшаве, первой подобной фабрики в Польше. После окончания её строительства в 1951 году я был назначен руководителем научных исследований. Мне было тогда 26 лет. Вскоре я даже написал (вместе с двумя коллегами) учебник «Предварительно напряжённый бетон». Он предназначался как студентам, так и инженерам, так как касался ещё малоизвестной области. Потом я вошёл в состав специальной комиссии при Польском Комитете Норм и Стандартов, которая в 1957 году опубликовала нормы по проектированию строений из преднапряжённого бетона. Вскоре, после переезда во Францию, у меня была возможность сотрудничать и с самим инженером Фрейсине, к сожалению - лишь на последнем году его жизни. Из преднапряжённого бетона возведена бóльшая часть тех объектов, которые я проектировал. В течение многих лет я был членом комиссии по морским конструкциям при Международной федерации по железобетону (FIP); я был членом и председателем комиссий по морским конструкциям из преднапряжённого бетона на Международных конгрессах по судостроению и прибрежным конструкциям (ISSC) в Токио, Сеуле, Гданьске, Женеве и Копенгагене.
На пороге Вашей карьеры Вы написали учебник. Должно быть, Вы и преподавали?
Да, ещё будучи студентом я преподавал математику в варшавской средней школе. Тогда молодёжь жадно тянулась к знаниям, чтобы нагнать время, потерянное за время войны. По возрасту учащихся невозможно было догадаться, в каком классе они учатся. Случались забавные ситуации, когда я, двадцатитрёхлетний «профессор», преподавал ученикам более взрослым, чем я. Уже на первом уроке я получил прозвище «Профессор Ведро» из-за задачки, начинавшейся словами: «Сколько времени нужно, чтобы наполнить ведро ёмкостью...» и так далее.
Не по этой ли причине Вы живёте сейчас во французском городе Со?
Действительно, по звучанию название моего города означает «ведро» (хоть на письме оно и отличается от соответствующего французского слова). Удивительное совпадение!.. Перед окончанием учёбы я принял предложение профессора Венчислава Понижа, который пригласил меня быть его ассистентом на кафедре статики и сопротивления материалов при факультете архитектуры Варшавского политехнического университета. Этот опыт впоследствии весьма помог мне, когда я сам стал профессором в парижской Высшей школе архитектуры, традиционно связанной с Академией изящных искусств. Там я преподавал в течение десяти лет, до выхода на пенсию, занимаясь одновременно и инженерными делами. В то же время меня приглашали в Политехнический университет Милана. От случая к случаю я читал лекции в разных вузах Нанта, Делфта, Тронхейма, Токио, Рио-де-Жанейро, Парижа, Бергамо, а также при Международной академии наук Сан-Марино*.
* Примечание: Международная академия наук Сан-Марино была учреждена в 1983 году, объединяет учёных разных стран и специальностей; одной из приоритетных задач Академии является использование эсперанто в научных целях.
Означает ли это, что Ваша Alma Mater совсем забыла про Вас?
Вовсе нет, я всегда был связан с Варшавским политехом. Через много лет после эмиграции я защитил там докторскую диссертацию на тему «Стабильность морских конструкций из преднапряжённого бетона». Эта диссертация в определённом смысле увенчала мои более ранние исследования по производству преднапряжённого бетона. Моим руководителем был профессор Вацлав Пашковский - под его руководством я защищал и свою дипломную работу. Мои последующие исследования в Варшавском политехническом вылились во множество публикаций и разработку новых строительных концепций.
Ещё проживая в Польше, имели ли Вы возможность применять свои теоретические знания на практике?
Много лет спустя я с чувством глядел на ребятишек, носившихся на велосипедах «Romet»: фабрика велосипедов в Быдгоще - моё детище. Будучи главным проектировщиком я применял оригинальные строительные концепции; их же мне удалось применить при проектировании фабрики скобяных изделий в Кракове. Тадеуш Котарбинский, выдающийся философ, советовал: «Если тебе не хватает времени - займись ещё одной задачей». Именно так я и поступил, вступив в сообщество архитекторов и инженеров «Obrys», где я сотрудничал со знаменитым архитектором Богданом Пневским, одним из тех, кто воссоздал новый облик разрушенной столицы. Я принимал участие в восстановлении самой большой на то время гостиницы Варшавы.
В 1959 году Вы эмигрировали из Польши во Францию. По политическим причинам?
В Польше я прожил 34 года, включая 14 лет в так называемой Польской Народной Республике, сейчас именуемой «коммунистической Польшей». Тогда слово «коммунизм» не использовалось, ему предпочиталось слово «демократия»; для противопоставления служила до боли принижаемая «буржуйская республика». Многие люди, которым пропаганда назойливо напоминала о «несправедливостях эпохи капитализма», одобряли новый строй; полные воодушевления по поводу восстановления разрушенной отчизны они не замечали, насколько распространились ложь и обман.
И террор.
Я бы так не сказал. Люди верили печатному слову, верили в существование «классовых врагов», осуждаемых на сфабрикованных процессах. Однако поляки не ослепли, не позволили себя терроризировать. Коммунизму не удалось лишить нас самостоятельного мышления, к чему стремится любой тоталитарный режим. Важную роль в этом играла так называемая «вражеская пропаганда», например «Радио Свободная Европа». Мне кажется, однако, что не менее важным был вклад простых людей - родителей, учителей, которые своими поучениями и примерами развивали и поддерживали независимость мышления у молодёжи.
Мой преподаватель польского языка никогда не боролся с литературой социалистического реализма, вместо этого он просто вводил учащихся в мир великой литературы, и русской в том числе. Благодаря ему я прочитал «Мёртвые души» Гоголя как произведение, актуальное и сегодня. И до сих пор я удивляюсь, как в сталинские времена у нас в школе преподавали Слово Божье.
Разумеется, независимое мышление появляется лишь на определённой ступени развития. Польша вышла из войны разрушенной не только физически, но и интеллектуально. Во время оккупации нацисты уничтожили множество образованных людей. Спаслись лишь те, кто сумел сбежать; впоследствии их знания служили другим странам.
Вот пример: во время поздних миссий на Луну американские астронавты перемещались на лунном автомобиле, конструктором которого был польский инженер Мечислав Беккер; они также использовали магнитофоны, произведённые в Швейцарии по проектам польского инженера Стефана Кудельского.
В Польше остались лишь немногие, чудом спасшиеся. Именно они восстанавливали интеллектуальную основу общества. Это был успех исторического значения, так как он определил всё дальнейшее развитие. Революция 1956 года* произошла в сознании народа и закончилась, к счастью, «не по-польски», бескровно. Хоть и относясь к так называемой Польской Народной Республике критически, я не воспринимал её как тюрьму, из которой нужно было сбежать. Она представляла собой скучную реалию, с которой меня связал исторический процесс, но всё же это была Польша, моя родина. После 1956 года я узнал некоторые факты, которые позволили ещё более сурово осудить советский социализм. Тогда же зажглась и новая надежда. Однако с Польшей меня связывали мои близкие, родственники.
* Примечание: Речь идёт о так называемой «Гомулковской оттепели», сопровождавшейся польско-советским противоборством на грани вооружённой интервенции СССР и приведшей, в итоге, к десталинизации и либерализации тогдашнего польского политического режима.
Ваша мать, Ванда Заменгоф, после войны вернулась к своей профессии?
Разумеется. Она была знаменитым офтальмологом ещё до войны. Пережив войну, она погибла по дороге в больницу под колёсами грузовика. Это случилось в 1954 году, ей был тогда 61 год.
Как же Вы покинули Польшу?
Повод был банальным. Как молодой и многообещающий инженер я получил предложение поработать во Франции. Стоял 1959 год, расцвет оттепели, когда отношения между обоими блоками, противостоявшими в холодной войне, оживились. Руководитель советского государства, Никита Хрущёв, был большим «политическим туристом», посетившим многие страны мира. Президент США, Дуайт Эйзенхауэр, называл его «my friend»*. Сложились благоприятные политические обстоятельства. Ко всему этому на моё решение уехать за границу повлияло и расстройство отношений с моей женой.
* Примечание: «Мой друг» (англ.).
Уехать за границу было простым делом?
Ну, не простым, но возможным. Требовались долгие процедуры и терпеливое ожидание. В какой-то момент я получил от определённых учреждений «настоятельное предложение» сменить место работы, что я правильно воспринял как поворотный момент во всей этой истории. Речь шла о «карантине памяти». В тогдашнюю эпоху мании секретности некоторые проекты из тех, которыми я занимался, были признаны секретными. На время «забывания» я был нанят на какую-то бюрократическую должность в мясной промышленности.
Удалось ли Вам помочь социалистическому режиму с его извечной проблемой нехватки мяса?
Я не уверен. Однако я до сих пор помню вкус мясных блюд, приготовленных по старым польским рецептам для высших эшелонов власти: колбасы, ветчина, паштеты… Их запаха мне потом очень не хватало во Франции.
«Вновь вижу его и пишу я, по дому тоскуя»*. И каково было оказаться «во чреве Парижа»?
* Примечание: Цитата из польского эпоса «Пан Тадеуш» Адама Мицкевича.
Тогда я понял, что такое ностальгия. Случалось, что я сломя голову бежал на другую сторону улицы, лишь заслышав польскую речь. Однако когда через некоторое время я вновь посетил Польшу по служебным делам и смог обозреть парадоксы социализма трезвым взглядом, во мне пробудился француз. В конце концов, после некоторых других жизненных опытов, я понял, что и во Франции я чувствую себя как дома.
«Ubi bene, ibi patria» - как открыл Цицерон. Где хорошо, там и родина.
Сенека пошёл ещё дальше: «Весь мир моя родина». Я же осознал, что родина у человека там, где у него есть друзья. У меня много друзей в Польше, в стране моей юности, но много их и во Франции, где я живу больше. К сожалению, польские друзья уходят один за другим, я всё реже и реже встречаю их в Польше.
Предвидели ли Вы коллапс коммунистической системы?
Даже самые выдающиеся советологи ошибались. Эта система кишела противоречиями и абсурдами. Чем глубже анализируешь факты, тем сложнее делать заключения как о работе социалистической системы, так и о её распаде. Эта мысль пришла мне в голову, когда я путешествовал по Союзу в эпоху Леонида Брежнева. Каждый визит был полон удивительных событий. Как-то раз я против воли оказался в Сибири. Самолёт, которым я летел из Токио в Париж, совершил аварийную посадку в Хабаровске. Пассажиры, не защищённые от страшного мороза, должны были покинуть самолёт и пройти по дорожкам, кое-как расчищенным от снега, в зал ожидания. Там нас ждал дымящийся самовар. Вот радость! Замёрзшие пассажиры сразу же стали в очередь. Я тоже дождался стакана горячего чая. Через некоторое время я попросил ещё один, так как температура внутри не особо отличалась от температуры снаружи. Хорошо одетая женщина, обслуживавшая самовар, отказала мне, так как норма угощения составляла лишь один стакан. Я повторил свою просьбу, доставая бумажник. Женщина с отвращением посмотрела на мою валюту и резким жестом отослала меня прочь.
Вы нарушили нормы системы распределения, на которой основывался социализм.
Она не хотела брать валюту, но рублей у меня не было, а пункт обмена валют был закрыт. Но через несколько минут женщина всё же подозвала меня и передала горячий стакан. «Будьте здоровы!» - добавила она. Её лицо светилось ощущением всемогущества.
Ну, она самостоятельно решила осуществить ненормированное распределение чая без согласования с вышестоящими инстанциями.
Немного согревшись, я осмотрел зал ожидания. Он походил на сцену для сюрреалистического спектакля. Купить что-нибудь поесть или попить было абсолютно невозможно, тогда как самовар был уже опустошён. Зато на столах лежали кипы книг одного автора - Леонида Брежнева. Хотя аэропорт, казалось, и не был приспособлен под приём иностранцев, книги были разноязычными; среди них имелся перевод даже на язык, созданный моим Дедом. Их можно было взять бесплатно.
Брежнев запомнился мне по картине, выставленной в вестибюле музея изобразительных искусств имени Пушкина в Москве. Руководитель империи был изображён со множеством медалей на груди; они сливались в сплошной золотой панцирь. Это сравнение вызвало у меня невольную улыбку, что мои провожатые восприняли как выражение симпатии к «пятикратному герою» Советского Союза.
Как-то из-за медалей расстроились мои отношения со всем посольством Польской Народной Республики в Париже. Когда я покидал один банкет, со мной попрощался военный атташе. Офицер, несмотря на свой юный возраст, был просто усыпан наградами. Я не удержал свой язык: «Где Вы получили столько орденов? Ведь, слава Богу, наша армия уже давно не воюет». Вопрос оказался крайне неразумным, с тех пор я очень долго не получал приглашений в посольство.
Как-то в Москве, ожидая пересадки, я несколько дней провёл в гостинице «Шереметьево-2». Хорошая возможность связаться с друзьями, однако помешала проблема с телефонами. Аппараты в комнатах гостиницы молчали, в распоряжении гостей были лишь телефоны-автоматы. Для них была нужна пятнадцатикопеечная монета, которую нигде нельзя было достать.
В том же аэропорту я тоже не смог дозвониться до своего московского друга, так как у меня не было его номера. Напрасно я искал телефонную книгу. Возмущения не помогали и были даже лишними, так как в то время публичные телефонные книги просто не существовали.
Тогда была мания скрывать всю возможную информацию. Она была призвана создавать атмосферу опасности, исходящей извне, каждый иностранец рассматривался как потенциальный шпион.
Подобная атмосфера позволяла блокировать неофициальные информационные каналы, прерывать личные контакты, изолировать народ и монополизировать общественное мнение. В Польше, я считаю, система не смогла этого добиться.
Вероятно, потому, что власти не удалось создать «комитеты по защите революции» или подобные организации, занимающиеся тотальным контролем над людьми.
Мои впечатления, приобретённые за время путешествий по странам Восточного блока, позволили мне определить советский социализм как власть, разделённую между всеми в разных количествах. Даже маленький человек обладал какой-то минимальной силой, которая позволяла ему усложнять жизнь другим. Системе удалось создать специфический тип сотрудничества, когда «все против всех», не считая партии. Постоянный недостаток товаров ежедневного потребления компенсировался отдельным механизмом, призванным придать «серому человечку» ощущение собственной важности. Он мог, например, получить медаль. Костюмы, увешанные медалями, были характерной чертой советского пейзажа.
Маркиз де Кюстин, парижский друг Шопена, в 1839 году совершил путешествие по царской России. Читая его путевые заметки, можно получить впечатление, что он посетил Советский Союз. Я осмелюсь утверждать, что это совпадение имеет весьма глубокие корни. Возможно, его следует толковать не только с политической, но и с ментальной точки зрения.
По сути, социализм был реализован совершенно не в той ментальной среде, для которой он был предназначен.
Определённое превосходство западной цивилизации, западного менталитета состоит в способности дать человеку работать по доброй воле. На западе сформировался определённый механизм, который более-менее примиряет общественный порядок и личную свободу.
Нужно всё же добавить, что речь идёт об относительном порядке и относительной свободе.
Практика показала, что труд по принуждению имеет меньшую производительность, что цензура тормозит развитие. Мне кажется, что коммунизм проиграл западной демократии именно на ментальном поле конфронтации.
Вы хотите сказать, что Советский Союз распался потому, что он не смог преодолеть ментальный груз, унаследованный с царских времён?
Даже в тех приключениях, о которых Вы рассказали, видится это наследие. Случалось ли Вам видеть «византийские» церемонии на Красной Площади? Сколько религиозных элементов в них сохранилось!
Да, коммунизм противодействовал религии, но сам же и подменил её. Во время каждого моего визита в Москву меня изумлял нескончаемый поток «верующих», стоявших в очередях у Мавзолея «вечно живого Ленина-мессии».
Я много раз наблюдал, как молодожёны возлагают цветы к памятнику Ленину или же «представляют» ему новорождённых. Это ли не замена христианским обрядам бракосочетания и крещения?
Это лишний симптом того, сколь велика была государственная монополия в духовной сфере жизни. Чрезвычайно важным элементом этой монополии была цензура. Столетием раньше с такими же проблемами столкнулся и мой Дед, житель Варшавы, подчинённой царскому режиму.
Вероятно, с такими же проблемами он столкнулся бы и в Советском Союзе.
Каким большим уроном обернулась Польше её раздробленность в конце 18 века! Она затормозила её прогресс и помогла укрепиться российскому деспотизму.
Людвиг Заменгоф кончил жизнь в тех же ментальных рамках, в каких он и родился. А Вы совершенно сознательно вышли за их пределы. Верно?
Да, мои профессиональные успехи вряд ли были бы достигнуты в социалистическом обществе.
Я повторю свой вопрос, уже заданный ранее: что Вы считаете своим самым большим успехом?
По всему миру имеется множество конструкций на твёрдом грунте и в морях, которыми я горжусь. Сразу после приезда во Францию я мог, благодаря удачному совпадению, продолжить работу с преднапряжённым бетоном. Я помню забавный эпизод. Принимая своё первое предложение, я решил предъявить высокие финансовые требования, ведь уже в Польше я имел значительные профессиональные достижения. Точкой отсчёта для меня были, разумеется, польские оклады. Однако руководство не могло выполнить моих условий, так как на этом предприятии не существовало столь… низких окладов.
В чём состояла Ваша работа?
Продолжение следует...
Перевод осуществлён по изданию Dobrzyński, Roman. La Zamenhof-strato. Verkita laŭ interparoloj kun d-ro L.C. Zaleski-Zamenhof. - Kaunas: Ryto varpas, 2003. - 288 pĝ., il. - 1000 ekz.
Предыдущий фрагмент перевода • Самый первый фрагмент и содержание • Следующий фрагмент перевода
Все записи по тегу «z-strato»