ШКОЛА ЛЕНИНГРАДСКАЯ
Окончание. См. начало - "Школа человеческая".
1996 год. Сентябрь.
Еще не улеглось ликование по поводу возвращения в Петербург.
Еще не отданы до конца пьяные поцелуи обетованной земле на Гражданке.
Тридцатилетие открытия 159-й школы. Тридцатилетие поступления в восьмой класс. В последний класс детства. Как сентиментальный отставник, не могу пропустить этот праздник.
Последние годы московской жизни постоянно возвращаюсь в мыслях к предстоящему юбилею школы. И регулярно представляю свое на нем появление. Сначала - на белом коне. Позднее, с наступлением карьерного и личного спадов, более и более скромно.
И вот…
В машине Ира Холмова [1] и богемная Хотя [2].
Везу их всех в школу. На личном автомобиле. «Шестёрка». Символ советской крутизны периода развитого социализма.
Вокруг школьного стадиона стали выше деревья.
Уйма народа.
Непременные атрибуты празднества.
Духовой оркестрик.
«ЗиЛ-130», заменяющий трибуну.
Ражий мужик, приодетый и загримированный под Петра Великого, провозглашающий чему-то «виваты».
Взгляд ищет знакомые лица.
Есть! На трибуне-ЗиЛе постаревшие Валентина Леоонидовна и Ада Викторовна.
Одна уже давно - завуч школы, другая - также давно ее директор [3].
Уверенной походкой иду к ЗИЛу.
- Валентина Леонидовна, здравствуйте! Вы меня не узнаете?
- Ой, Юра! Ну конечно, мы все тебя узнаем!
А ведь в последний раз виделись двадцать лет назад, когда я приходил в школу в качестве «родителя» по проблемам брата, 9-классника этой же школы. Все-таки светился я в недавние активные годы. Запомнился.
- Юра, здравствуй! Ой, девочки, здравствуйте! - Это уже Ада Викторовна.
Отсмотрено мероприятие.
Исполнены обязательные фотографии бывших учеников с бывшими учителями.
Отставной ментовский подполковник бежит в ближайшую лавку за шампанским.
Закон Паркинсона [4] распространился и на школу. Вернее - «Бестужевскую гимназию», как она теперь называется.
В силу данного закона кабинет директора Ады Викторовны теперь занимает, вместе с приемной, полтора бывших класса. Это вместо прежней каморки с одним окошком. Вполне приличный «евростандарт».
За большим столом пьют шампанское бывшие учителя и ученики.
Ахи, охи и воспоминания.
Присутствует Таня Белякова. Бывшая учительница пения, соблазненная когда-то десятиклассником Олегом, и тайно принимавшая его на своем ложе еще с десяток лет после выпуска.
Сидящая рядом со мною Валентина Леонидовна, со вздохом произносит: «Ты был все-таки трудным человеком, Юра. Не правда ли?»
Классный раздолбай расслабленно и добродушно соглашается.
Что-то вскипает в душе. Поперек идиллии наступают воспоминания.
***
В девятый класс я переведен условно.
De-jure такого статуса, как «условно переведенный», не существует. Просто я слишком уж достал своими выкрутасами любимых педагогов. И мне сказано об «условном переводе», что надо понимать, как «выгоним, если только рыпнется».
Отсрочку педагоги дают лишь ввиду совдеповских требований «о всеобщем среднем образовании». Показатели количества учеников, отсеянных после восьмого класса, не должны быть выше установленных властью норм. Вот и терпят до поры до времени. Ибо потенциальное исключение из девятого класса уже не испортит вожделенный показатель [5]. Да еще если по "собственному желанию"…
А я, дурак, как чувствую, что наступили последние дни в школе.
И недопустимо сам себя расслабляю.
Ничего особенного не происходит. Просто курим с пацанами чуть открытее. Более вызывающая поза. Более вольная одежда. Но не более. Никаких классических правонарушений. Нормальная учеба…
Рубеж сентября-октября 1967 года. День Учителя.
Торжественная линейка в спортивном зале.
Каре из построенных в квадраты классов. Мой, 9-й, в самой дали от директора и учителей.
Положенные торжественные речи «с верхов» и «от низов». Дисканты первоклассников и пафосные выступления созревающих юнцов.
Потом какой-то финальный лозунг. И всеобщие аплодисменты.
Все предшествующую и последующие жизни подводила наивность и принятие за чистую монету окружающей туфты.
На туфту клюю и сейчас. Душа глупо преисполняется умилением и любовью к родным учителям, празднующим профессиональный праздник. Искренним умилением и неподдельной любовью. Из юношеских уст рвется восторженное «ура».
Директор Нименский кривит лицо, идет через весь зал к нашему классу, вытаскивает меня за локоть из строя и выводит из зала.
Это конец.
Одноклассники дружно ходят в кабинет директора и умоляют не исключать меня из школы. Меня, приличного ученика, автора выставочных сочинений, активиста культмассовых мероприятий, руководителя и солиста школьного ансамбля, аналога сказочных «The Beatles».
Бесполезно.
Не вписываюсь в тогдашнюю советскую школу. Как, пожалуй, не очень-то вписываюсь и сейчас в постсоветскую юстицию.
Нищая советская школа обязана давать подобие образования советским детям. По 40-45 человек в классе. Посредством не самых квалифицированных учителей и с помощью не самых разумных методик. Иным, чем тоталитарным регламентом, способом добиться цели невозможно. И любой подросток, отходящий от этого регламента, невольный враг системы. Системы образования.
От нарушителей нужно избавляться. А учить так, чтобы всем было хорошо, они не умеют. Их этому в институтах не учат, как не учили и их учителей.
Как не умеют автомпромышленники делать хорошие машины, а швейники - шить хорошие шмотки. Кроме «москвичей» и костюмов «булыжного» цвета типа «гей-славяне».
А менты не умеют быть охранниками народа, кроме как сажая и подгоняя статистические показатели.
А военные не умеют быть защитниками того же, прости господи, народа, кроме как кроша в мясо не столько чужих, сколько своих….
***
Поперли меня из школы.
И это, наверное, был первый удар жизни. Переход из нормальной жизни в рабоче-крестьянскую. Я, наверное, от этого удара так до конца никогда и не отошел. И всю последующую жизнь ощущал себя хоть и немножко, но побитым.
***
Умиленно соглашаюсь с бывшей классной, что был «трудным». Тем более, что легким я действительно никогда и ни для кого не был.
После пары-тройки тостов добираются и до меня. Обсуждают мою карьеру. Политический взлет, падение и т.п. Высказывают положительное мнение.
- А что же из школы-то исключили? - ехидничает неудавшийся девятиклассник.
- Но сейчас бы мы тебя, конечно не исключили. Время другое. Все другое, - отвечает Валентина Леонидовна.
Ну и слава Богу! Хорошо, что сейчас другое время.
Только ради этого разговора с бывшими учителями стоило лезть в менты, в политики, гробить здоровье и ломать жизнь.
[1] В прошлом Ира Харман, первая любовь. Многолетний редактор, ведущий и т.п. ленинградского и российского телеканалов.
[2] В прошлом Марина Хотимская. Вольная художница.
[3] В прошлом:
первая - учительница математики и моя классная руководительница; ушла из жизни, как мне недавно сообщили "бывшие";
вторая - завуч школы.
[4] Краткий смысл закона, применительно к ситуации - любой не контролируемый административный орган имеет свойство к спонтанному расширению.
[5] Это как в милиции - “глухарь”, нераскрытое дело, возбужденное 31 марта, портит сформированные показатели первого квартала. А тот же “глухарь” от 1 апреля - пока еще ничего не портит.
2002 г.
1996 год. Сентябрь.
Еще не улеглось ликование по поводу возвращения в Петербург.
Еще не отданы до конца пьяные поцелуи обетованной земле на Гражданке.
Тридцатилетие открытия 159-й школы. Тридцатилетие поступления в восьмой класс. В последний класс детства. Как сентиментальный отставник, не могу пропустить этот праздник.
Последние годы московской жизни постоянно возвращаюсь в мыслях к предстоящему юбилею школы. И регулярно представляю свое на нем появление. Сначала - на белом коне. Позднее, с наступлением карьерного и личного спадов, более и более скромно.
И вот…
В машине Ира Холмова [1] и богемная Хотя [2].
Везу их всех в школу. На личном автомобиле. «Шестёрка». Символ советской крутизны периода развитого социализма.
Вокруг школьного стадиона стали выше деревья.
Уйма народа.
Непременные атрибуты празднества.
Духовой оркестрик.
«ЗиЛ-130», заменяющий трибуну.
Ражий мужик, приодетый и загримированный под Петра Великого, провозглашающий чему-то «виваты».
Взгляд ищет знакомые лица.
Есть! На трибуне-ЗиЛе постаревшие Валентина Леоонидовна и Ада Викторовна.
Одна уже давно - завуч школы, другая - также давно ее директор [3].
Уверенной походкой иду к ЗИЛу.
- Валентина Леонидовна, здравствуйте! Вы меня не узнаете?
- Ой, Юра! Ну конечно, мы все тебя узнаем!
А ведь в последний раз виделись двадцать лет назад, когда я приходил в школу в качестве «родителя» по проблемам брата, 9-классника этой же школы. Все-таки светился я в недавние активные годы. Запомнился.
- Юра, здравствуй! Ой, девочки, здравствуйте! - Это уже Ада Викторовна.
Отсмотрено мероприятие.
Исполнены обязательные фотографии бывших учеников с бывшими учителями.
Отставной ментовский подполковник бежит в ближайшую лавку за шампанским.
Закон Паркинсона [4] распространился и на школу. Вернее - «Бестужевскую гимназию», как она теперь называется.
В силу данного закона кабинет директора Ады Викторовны теперь занимает, вместе с приемной, полтора бывших класса. Это вместо прежней каморки с одним окошком. Вполне приличный «евростандарт».
За большим столом пьют шампанское бывшие учителя и ученики.
Ахи, охи и воспоминания.
Присутствует Таня Белякова. Бывшая учительница пения, соблазненная когда-то десятиклассником Олегом, и тайно принимавшая его на своем ложе еще с десяток лет после выпуска.
Сидящая рядом со мною Валентина Леонидовна, со вздохом произносит: «Ты был все-таки трудным человеком, Юра. Не правда ли?»
Классный раздолбай расслабленно и добродушно соглашается.
Что-то вскипает в душе. Поперек идиллии наступают воспоминания.
***
В девятый класс я переведен условно.
De-jure такого статуса, как «условно переведенный», не существует. Просто я слишком уж достал своими выкрутасами любимых педагогов. И мне сказано об «условном переводе», что надо понимать, как «выгоним, если только рыпнется».
Отсрочку педагоги дают лишь ввиду совдеповских требований «о всеобщем среднем образовании». Показатели количества учеников, отсеянных после восьмого класса, не должны быть выше установленных властью норм. Вот и терпят до поры до времени. Ибо потенциальное исключение из девятого класса уже не испортит вожделенный показатель [5]. Да еще если по "собственному желанию"…
А я, дурак, как чувствую, что наступили последние дни в школе.
И недопустимо сам себя расслабляю.
Ничего особенного не происходит. Просто курим с пацанами чуть открытее. Более вызывающая поза. Более вольная одежда. Но не более. Никаких классических правонарушений. Нормальная учеба…
Рубеж сентября-октября 1967 года. День Учителя.
Торжественная линейка в спортивном зале.
Каре из построенных в квадраты классов. Мой, 9-й, в самой дали от директора и учителей.
Положенные торжественные речи «с верхов» и «от низов». Дисканты первоклассников и пафосные выступления созревающих юнцов.
Потом какой-то финальный лозунг. И всеобщие аплодисменты.
Все предшествующую и последующие жизни подводила наивность и принятие за чистую монету окружающей туфты.
На туфту клюю и сейчас. Душа глупо преисполняется умилением и любовью к родным учителям, празднующим профессиональный праздник. Искренним умилением и неподдельной любовью. Из юношеских уст рвется восторженное «ура».
Директор Нименский кривит лицо, идет через весь зал к нашему классу, вытаскивает меня за локоть из строя и выводит из зала.
Это конец.
Одноклассники дружно ходят в кабинет директора и умоляют не исключать меня из школы. Меня, приличного ученика, автора выставочных сочинений, активиста культмассовых мероприятий, руководителя и солиста школьного ансамбля, аналога сказочных «The Beatles».
Бесполезно.
Не вписываюсь в тогдашнюю советскую школу. Как, пожалуй, не очень-то вписываюсь и сейчас в постсоветскую юстицию.
Нищая советская школа обязана давать подобие образования советским детям. По 40-45 человек в классе. Посредством не самых квалифицированных учителей и с помощью не самых разумных методик. Иным, чем тоталитарным регламентом, способом добиться цели невозможно. И любой подросток, отходящий от этого регламента, невольный враг системы. Системы образования.
От нарушителей нужно избавляться. А учить так, чтобы всем было хорошо, они не умеют. Их этому в институтах не учат, как не учили и их учителей.
Как не умеют автомпромышленники делать хорошие машины, а швейники - шить хорошие шмотки. Кроме «москвичей» и костюмов «булыжного» цвета типа «гей-славяне».
А менты не умеют быть охранниками народа, кроме как сажая и подгоняя статистические показатели.
А военные не умеют быть защитниками того же, прости господи, народа, кроме как кроша в мясо не столько чужих, сколько своих….
***
Поперли меня из школы.
И это, наверное, был первый удар жизни. Переход из нормальной жизни в рабоче-крестьянскую. Я, наверное, от этого удара так до конца никогда и не отошел. И всю последующую жизнь ощущал себя хоть и немножко, но побитым.
***
Умиленно соглашаюсь с бывшей классной, что был «трудным». Тем более, что легким я действительно никогда и ни для кого не был.
После пары-тройки тостов добираются и до меня. Обсуждают мою карьеру. Политический взлет, падение и т.п. Высказывают положительное мнение.
- А что же из школы-то исключили? - ехидничает неудавшийся девятиклассник.
- Но сейчас бы мы тебя, конечно не исключили. Время другое. Все другое, - отвечает Валентина Леонидовна.
Ну и слава Богу! Хорошо, что сейчас другое время.
Только ради этого разговора с бывшими учителями стоило лезть в менты, в политики, гробить здоровье и ломать жизнь.
[1] В прошлом Ира Харман, первая любовь. Многолетний редактор, ведущий и т.п. ленинградского и российского телеканалов.
[2] В прошлом Марина Хотимская. Вольная художница.
[3] В прошлом:
первая - учительница математики и моя классная руководительница; ушла из жизни, как мне недавно сообщили "бывшие";
вторая - завуч школы.
[4] Краткий смысл закона, применительно к ситуации - любой не контролируемый административный орган имеет свойство к спонтанному расширению.
[5] Это как в милиции - “глухарь”, нераскрытое дело, возбужденное 31 марта, портит сформированные показатели первого квартала. А тот же “глухарь” от 1 апреля - пока еще ничего не портит.
2002 г.