Verve EP (1992)
Какими бы ни были альбомы этой великой по-своему группы, они все, так или иначе, о смерти. О смерти ли вообще, или о смерти близкой, почти что твоей. Гипотетика значимых событий жизни обречена на финальный вывих памяти, это естественно, как спотыкание и неуверенный шаг в новом. Именно поэтому вещи сами по себе конечны, а люди обречены на воспоминания. Нам повезло. Это был 2009 год, после многочисленных сборов, ссор, унижений, нехватки денег и шулерства турагента мы (я и Саша, жена) смогли вырваться на католическое Рождество в Прагу. С погодой не повезло: первые два дня шел снег, потом дождь, город поплыл вместе памятниками, соборами и собориками, брусчаткой, а потом снова пошел снег. Очень хороший снег. Перед поездкой я долго думал, чтобы такого взять с собой, чтобы по-настоящему стать частью города. Чешской музыки я не знал и не знаю, Лайбах мне казался слишком военным для размеренной и забитой Праги, околицы Европы без значимой истории, с Кафкой, Перуцем, Майринком и тысячей евреев, населяющей знаменитое кладбище. Я остановился на Disintegration, чеканном, мрачном шедевре Роберта Смита, я даже впоследствии купил винил в одном из каких-то старых замшелых магазинчиков на берегу Влтавы. Я ошибся, не срезанировало, не всколыхнуло. И оттого память на это самое счастливое наше время неизменно выдает эту ипишку The Verve. Этот город пропитан смертью, чехи в большинстве своем не верят ни в бога, ни в черта, потому предпочитают естественный ход вещей всему прочему. Естественный ход - это окончательная неподвижность, подобно той, что символизируют собой мертвые статуи Карлова моста. Мрачный гений превращается в таракана и - не в силах ничего закончить - забивается в угол Золотой улочки. Надгробные плиты, не способные больше держать тяжесть времени, сваливаются в кучу праха, грязи и привидений. Памятники облеплены вороньем и прочими падальщиками, разметающими живое и мертвое, как и вода того нервного года. Денег хватило на удаленную гостиницу в 8 трамвайных остановках от центра. В первую же ночь мы загулялись и полночи шагали через непонятные подземные переходы, тишину и новое кладбище на перегоне Крематориум страшнице - Желевскехо. Ранний Эшкрофт, кажется, знает о смерти все, что положено знать человеку, который смотрел в глаза Вечному Жиду и не отвернулся. После Рождества Прага резко опустела, редкий турист оставался подольше, ярмарки сворачивались, елки сырели, гирлянды снимали. Прага предназначена для того, чтобы поскорее сбежать, так было исторически, и этот город с вывихнутым временем (посмотрите на эти кривые часы на их главной площади) в такие дни особенно прекрасен. Одинокие негры, предлагающие дивиди (проституток), оцепенело смотрят по сторонам и более не задираются, пьяный русский кумар сменяется деловыми разговорами в кафейнях и праздным досугом детей нуворишей средней руки. В эти дни мы предпочитали выбираться на улицу к вечеру, под желтыми газовыми фонарями Саша кружилась под пушистыми снежинками, а я тихо и бесслезно плакал, что такое случилось. Говорят, что в самые важные моменты жизни на пальцах появляются родинки.У меня не появилось, ни одной. Потому, может быть, что зеленый лик мертвого города нам лишь улыбнулся, не тронув. В самый последний день мы снова прибрели на кладбище, на этот раз старое, еврейское. Улица была на редкость пустой, безлюдной и ветреной, лишь где-то далеко одинокий француз тщетно искал улицу Черна.